Текст книги "Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)"

Автор книги: И. Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Наконец нас повезли в отель. Он назывался "Акасака Принц Отель". Здесь мы познакомились с антрепренером Нагатой, который устраивал наши гастроли, и переводчиком Акузавой. Нагата сказал, что он счастлив видеть нас, что японцы очень любят музыку, и мы скоро в этом убедимся.

Действительно, я выступал в одиннадцати или двенадцати городах Японии, и всюду залы, кроме одного маленького – на полторы тысячи мест,вмещали от двух с половиной до трех с половиной тысяч зрителей. Акустика их была изумительная. Никаких микрофонов. Можно петь даже шепотом, и все прекрасно слышно в каждом уголке зала. Японские рояли фирмы "Ямаха" были настроены идеально и звучали прекрасно. И публика была тоже замечательная.

Ведущий на двух языках, по-английски и по-японски, объявлял всю программу, такая же программа была на руках у слушателей, и дальше концерт шел без объявлений.

На одном из первых концертов я пел романсы Бетховена "Под камнем могильным", Брамса "Ода Сафо", Шуберта "Бурный поток", Шумана "Два гренадера", Грига "Люблю тебя", арию Фиеско из оперы Верди "Симон Бокканегра", арию Дона Базилио из "Севильского цирюльника". Во втором отделении я пел "Сомнение" Глинки, "Персидскую песню" Рубинштейна, два романса Чайковского, сонет Кабалевского, два отрывка из "Бориса Годунова", песню Галицкого из оперы "Князь Игорь" и русские народные песни. Особым подарком было для японцев то, что я пел на их родном языке народную японскую песню "Дорога", и они всегда радостно и бурно выражали свой восторг.

Мы дали не один концерт в Токио.

Прекрасная публика встречала нас бурей аплодисментов и потом стихала, как по команде. Воцарялась такая тишина, что было бы слышно, как пролетит муха.

И только по окончании музыки вновь раздавались рукоплескания. Такой прием, конечно, вдохновлял.

После концертов выходили рецензии, в которых отмечалось, что западный репертуар хорошо знаком японцам по выступлениям итальянских, французских и других европейских гастролеров, поэтому желательно, чтобы русский певец больше пел русских народных песен. Пришлось мне включить в программу такие песни, как "Ноченька", "Эй, ухнем!", "Вдоль по Питерской".

Когда мы ступили на японскую землю, нам со Стучевским выдали по проспекту нашего пребывания в Японии. Все развлечения, музеи, репетиции, концерты были расписаны не только по дням и часам, но и по минутам. Мы со Стучевским скептически посмеялись над этим расписанием, но когда один день прошел, и в нем ни минуты не было нарушено, и точно так же второй день прошел, третий, удивлению нашему не было границ. И так весь месяц! Я думаю, что когда японцев называют азиатскими немцами, то это еще и немцам делается комплимент. Они не такие пунктуальные, как японцы.

Однажды пришли мы в каком-то городе попробовать акустику зала. Репетиция должна была состояться в двенадцать часов, мы приехали без двадцати двенадцать и увидели, что на сцене еще репетирует оркестр.

Я подумал: "Когда же они успеют убрать все пульты и подготовить сцену?"

А пока суть да дело, Акузава пригласил нас пройти в соседнюю комнату и выпить перед репетицией кофе.

– Акузава,– говорю я,– так мы же не успеем.

– Ничего, не беспокойтесь, все будет в порядке.

Ну, мы выпили кофе. Без пяти минут двенадцать я снова заглянул на сцену и увидел, что там еще что-то оживленно обсуждается. Но ровно в двенадцать нас пригласили опробовать инструмент и акустику зала, и я обнаружил, что на сцене находились только рояль и стул для пианиста. Я был поражен!

– Когда же все это успели сделать? – спросил я удивленно у Акузавы.

– Сцена механизирована,– ответил он.– Она разделена на три отсека. На одном шла репетиция оркестра, потом оператор нажал кнопку, и эта часть сцены опустилась, а ваша поднялась.

Токио произвел на меня колоссальное впечатление. Это один из самых больших городов мира. В нем не было тогда небоскребов, и он состоял в основном из одно– и двухэтажных зданий. Как-то вечером, часов около десяти, Нагата-сан посадил нас в автомобиль и покатил по городу. В вечернем Токио очень привлекают рекламы. Их там не меньше, чем в Америке. Сделаны они очень изобретательно. Например, человек пьет пиво. Он его наливает, пьет, и кажется, что пену он выплескивает прямо на улицу. Все рекламы движущиеся, и эта динамика и смена цвета захватывают. Улицы Токио моют щетками с мылом. Они очень чистые.

Однажды, в перерыве между концертами, Нагата-сан спросил, как бы я хотел провести дни отдыха, и я ответил, что с удовольствием бы порыбачил. Тогда Нагата-сан повез меня к одной из горных речушек. Однако оказалось, что так как недавно прошли дожди, вода в речке была коричневая, как кофе. Мы, правда, забросили удочки, но, конечно, ничего не поймали. Нагата увидел, что я немного расстроился, и решил меня утешить. "Сейчас мы поедем на одно место, где мы обязательно поймаем рыбу",– сказал он.

Он позвонил куда-то по телефону, и мы приехали на ферму, где в небольших прудах разводят форель, а когда она подрастет, ее переводят в пруды побольше. Я взял удочку и только ее забросил, как сразу же поймал рыбку. Японцы зааплодировали, закричали "браво".

Я вытащил штук, наверное, пятнадцать форелек, грамм по сто. Мне даже было их жалко. А рядом было большое озеро, где плавали большие рыбины, и я сказал Акузаве:

– Вот туда бы заглянуть.

– Сейчас я спрошу,– ответил он.

После того как он переговорил с хозяином фермы, тот подошел и предложил мне ловить рыбу там, где мне хочется.

И только я закинул небольшую бамбуковую удочку, мне попалась сразу же форель килограмма на два. Я поводил ее потихонечку и потом вытащил.

Японцы говорят:

– О, вы ловите, как настоящий рыбак.

– Ну, я и дальше поступлю как настоящий рыбак,– ответил я. Осторожно снял рыбину с крючка и выбросил обратно.– Матку трогать нельзя. Она должна дать потомство.

Японцы зааплодировали еще больше, и мы поехали в ресторанчик, где нам поджарили мелких форелек, которых мы наловили.

Потом мы отправились в город, и, так как после легкой рыбной закуски прошло уже много времени, Нагата предложил пойти пообедать в японский ресторан. В зале стоял стол, сделанный из одной толстой доски шириной в метр и длиной во весь зал в форме буквы "г". В месте изгиба стола – центр по обслуживанию посетителей: повар в белоснежном халате с засученными рукавами, в белом колпаке и маленькие поварята. Вокруг них – котлы с кипящим маслом, специями, жидким тестом. Поварята приносят из подсобного помещения разделанную рыбу и большие японские креветки – по размеру они больше наших раков. Повар окунает все это в котлы с приправой, тестом, а потом кидает в кипящее масло. Затем он кладет еду на тарелки и, как жонглер, пускает их вдоль стола. Тут же подается японская водка, которая называется саке. В ней всего лишь четырнадцать градусов. Она не хмельная, но приятная. Пьют ее подогретой. К рыбе и креветкам подаются также разнообразные закуски. Из чего они приготовлены – непонятно. Думаешь, что тебе дали винегрет, положишь его в рот, а такое впечатление, что схватил раскаленных углей.

В конце обеда я похвалил саке, но сказал, что она не сравнится с нашей русской водкой. Когда же я вернулся в отель, то нашел в своем номере коробку, а в ней десять бутылок русской водки – подарок от Нагаты. Оказывается, нельзя было и заикаться о том, что тебе что-то нравится.

Между прочим, в Токио есть и русский ресторан, где нас угощали пельменями, шашлыком, черной икрой, лососиной, грибами – все, как у нас в России.

После обеда Нагата предложил нам отдохнуть, а вечером поехать посмотреть что-нибудь интересное.

Он решил повезти нас в ночной клуб. Это, правда, не было для меня новостью. Я был в Фоли Бержер и Мулен Руж во Франции, где много интересных, красиво оформленных эстрадных номеров и где господствует стриптиз.

Когда мы спустились вниз и вошли в зал, вдруг директор по радио сначала на японском, потом на английском языке объявил, что к ним в гости пришел певец Иван Петров. Все присутствующие встали и зааплодировали. Я смутился от неожиданности, но, конечно, поклонился, и когда мы прошли и сели на небольшом диване, Нагата попросил подождать:

– Одну минуточку, я сейчас пойду все устрою.

Через две-три минуты он пригласил нас подойти к балюстраде, за которой сидело множество очень интересных женщин. Одни из них были одеты в кимоно различных оттенков, а другие были в европейских вечерних туалетах.

– Выбирайте каждый себе даму,– предложил Нагата.

– Для чего же? – спрашиваю.

– Так принято.

– А что эта дама будет делать?

– Гейша, когда мы сядем за стол ужинать, должна будет за вами ухаживать, чтобы вы приятно провели время. Она может рассказать вам что-нибудь интересное, предложить вкусное блюдо, которое вы еще никогда не ели, налить в бокал шампанского, воды. Так в течение всего вечера она будет вашим гидом. Это ее обязанность. И ничуть не больше.

Но мы стеснялись выбрать себе какую-либо даму, и тогда Нагата назначил их нам сам. Мы вернулись и опять сели на диванчики.

– Сейчас для нас сервируют стол,– пояснил Нагата.– А потом мы будем ужинать и смотреть представление.

Мы не могли сами разговаривать с японками, и нам помогал Акузава. Это был очень приятный молодой человек, почтительный, как это принято у всех японцев.

После небольшой беседы Акузава сказал мне, что я очень нравлюсь девушке, которая должна была развлекать Стучевского. Потом он сказал мне это еще раз, а потом и сама эта гейша подсела ко мне, а свою подругу отправила к Стучевскому.

Съезд гостей был назначен на двадцать три часа, и к этому времени нас пригласили за стол. Ужин длился час. Нас угощали разнообразными японскими блюдами, а под конец сказали:

– Сейчас мы вас угостим супом из ласточкиных гнезд. Вы когда-нибудь ели такой?

– Конечно, не ели. Очень интересно.

Подали суп, очень ароматный, вкусный. Я спрашиваю:

– Скажите, действительно это из ласточкиных гнезд?

– Да нет, этот суп делается из плавников молодой акулы, а в него добавляется морская травка, из которой ласточки вьют гнезда. Получается пахучий бульон.

Дары моря у японцев в почете. Нам предлагали и змеиное, и черепаховое мясо. Правда, от змеиного я отказался, испугался почему-то.

Затем начался концерт. Зал, где мы сидели, напоминал зал театра, где партер свободен, а места амфитеатра заняты столиками. В конце зала вдруг загорелся огромный диск, олицетворяющий солнце. Оно начало "всходить", заблистали яркие лучи, и на музыку половецких плясок из "Князя Игоря" выбежали обнаженные японки, выкрашенные бронзовой краской и поэтому напоминавшие бронзовые статуэтки, и с ними полуобнаженный японец, тоже бронзовый. Под музыку Бородина они исполнили свой номер, который прошел с большим успехом.

Обычно в ночных клубах половину номеров составляет стриптиз. Выступают женщины разных национальностей, но они не просто раздеваются, а разыгрывают маленькие сценки, в которых все так изящно и красиво, что действительно доставляет эстетическое удовольствие.

Часть программы составляют и замечательные эстрадные номера. Здесь поют, выступают жонглеры, дрессировщики с собаками, большой популярностью пользуются комические номера, шутки. Так что весь вечер проводится весело.

Закончилось представление около трех часов ночи. Антрепренер спросил меня, доволен ли я. Я ответил, что, конечно, доволен, а гейша, которой я понравился, сказала, что теперь она свободна от своих официальных обязанностей и придет ко мне в отель. Видимо, она шутила, но Стучевский очень испугался. Он грозно крикнул:

– Иван Иванович! Вы что, с ума сошли?

– Это же не я, а она,– улыбнулся я.

Наша ночь, конечно, закончилась очень невинно. Кроме этого ночного клуба, мы были во многих других интересных местах. Мне помнится, например, танц-ревю. Я получил от этого представления огромное удовольствие. Мне очень понравились замечательные костюмы и декорации. Танцевали одни только женщины, но они исполняли и мужские, и женские роли, представляли сцены из пьес, посвященных европейской и японской жизни

В перерыве между действиями японцы пригласили нас пойти в кафе. "Мы вас сейчас угостим самым вкусным, что есть в Японии,– сказали они,– это будет настоящий японский чай и японские пирожные".

Мы пришли в кафе, где все обратили на нас, как обычно, внимание, потому что я среди японцев возвышался, как Гулливер. Нам принесли в больших пиалах зеленый чай, густой, как клей, да еще с пеной. Когда я глотнул этого чая, у меня дух захватило. Семен Клементьевич спрашивает:

– Ну как?

– Никогда в жизни ничего подобного не пил.

Тогда он отхлебнул сразу полпиалы, и глаза у него полезли на лоб. Так он этот чай проглотить и не смог. Японцы от смеха не знали, куда деваться. А потом мы попробовали пирожные, сделанные в форме маленького печенья, и они оказались такими приторными, что съесть их тоже было невозможно.

Меня спросили:

– Ну как, вкусно?

– Знаете, мы так сытно пообедали в японском ресторане,– ответил я.Вы не обидитесь, если я с собой заверну в салфеточку?

Семен Климентьевич, который теперь откусил уже маленький кусочек, говорит:

– Я тоже заверну.

Так мы попробовали самое вкусное из того, что было нам предложено.

После Токио мы поехали в Осаку (второй по величине город Японии). И с самого юга проследовали до северного острова Хоккайдо. В Осаке на следующий день после концерта мы попали в театр Кабуки. Очень интересно само здание театра – белое, с провисшей, как у пагоды, крышей, украшенное красивыми балконами. Как известно, в этом театре играют пьесы только мужчины. Но они так гримируются и вырабатывают такую походку и манеры при исполнении женских ролей, что создается полное впечатление игры женщины.

Мне запомнились в Осаке очень красивые дворцы в стиле пагод, окруженные водоемами, в которых плавают большие цветные рыбины.

По стране мы передвигались в основном на поезде, где обнаружили массу приспособлений, предназначенных для удобства пассажиров. Так, сиденья поворачиваются на сто восемьдесят градусов, чтобы пассажиры могли разговаривать, сидя лицом друг к другу. Вагон радиофицирован, но радио не слышно. В подлокотнике имеется маленькая коробочка с телефончиками, которые вставляются в ушную раковину, и переключатель на две-три станции. Так каждый может послушать спектакль или концерт, не мешая другим.

И еще вот что интересно. На станциях служащие приносят завтрак: на подносе из керамики чайник с чаем и чашечка, а рядом в плетеной корзиночке несколько ломтиков сырой рыбы (это чисто японский завтрак, который мне, правда, не понравился), кусочек жареного лангуста или креветка, два кусочка ветчины, пара кусочков сыра и два-три кусочка хлеба. Также обязательно входит в меню завтрака ламинария – морская капуста, которая у японцев в большом почете.

Во всех городах Японии, и особенно в Токио, замечательные магазины игрушек. Игрушки меня поразили сразу же, как только я прилетел в Токио и ступил на аэродром; в аэровокзале они занимали часть зала, отгороженную столбиками с цепочкой. Особенно привлекли мое внимание радиоуправляемые игрушки: летающие самолеты, разъезжающий на мотоцикле полицейский, который останавливается, снимает ногу с мотоцикла, строго смотрит по сторонам, потом, как бы увидев, что все в порядке, продолжает поездку.

В Японии много деревянных игрушек, очень дорогие куклы-гейши в нарядных платьях и самураи в военных костюмах и со шпагами.

Когда я зашел в магазин в Токио, Нагата меня спросил: "Какие игрушки вам нравятся?"

Я ему показал, а он моментально их купил и прислал мне в отель. С тех пор я уже перестаю попадаться на его хитрость. И Стучевскому сказал, что не нужно проявлять никаких эмоций, потому что потом будем себя неловко чувствовать.

Как-то, гуляя по городу, мы зашли в один из больших магазинов, этажей в шесть-семь. У эскалаторов стояли хорошенькие японочки в форменных костюмах. Они протирали губками движущиеся поручни эскалатора, благодарили за посещение магазина и желали хорошей покупки.

Я хотел купить себе обыкновенные белые рубашки, но японцы сказали, что таких размеров у них не бывает. Они предложили мне сшить сорочки и показали на выбор множество образцов тканей. Продавцы стали меня измерять, но чему-то все время смеялись. Я спросил у Акузавы, почему они смеются. Тот, боясь, видимо, меня обидеть, сначала не хотел переводить, но потом сказал, что на меня, оказывается, нужно в два раза больше материала, чем на обычного японца.

Через день рубашки были готовы, и я долго ими пользовался, выступал в них на концертах.

Мы знаем, что японцы очень трудолюбивый народ. И я мог в этом убедиться. Когда мы проезжали по стране, я видел, как японцы работают. Они нагнетают воду из колодцев на свои рисовые поля, намечают специальным устройством лунки для рассады и потом вручную в каждую луночку сажают рис. Или, например, я не мог понять, почему на деревьях какие-то мешочки висят. Оказывается, все плоды – яблоки, груши, сливы – завязаны в полиэтиленовые мешочки, чтобы вредители не могли их надточить. Можно только ахнуть от изумления! Такой труд вызывает огромное восхищение.

В Японии мне очень понравились национальные парки. Они так красиво убраны, так естественно в них сочетаются подстриженные газоны и кусты, вид на море и сопки со снежными вершинами. Некоторые же сопки дымятся. Мы застали период цветения вишни. И все дома, фабрики, даже мосты утопали в розово-сиреневом цвете.

Отели в Японии двух видов – европейские, со всеми принятыми у нас удобствами, и японские, где спят на полу, на циновке, и весь ритуал умывания, и вся обстановка – чисто национальные.

А в гостиницах, где мы останавливались, меня всегда трогало их декоративное убранство: перекидные мостики разных цветов между залами, сады с карликовыми деревьями, дорожками, речками и цветами. Но однажды вечером, когда я пришел поужинать, то увидел, что все это исчезло. Я спросил, куда все девалось, и мне ответили, что с помощью специальных устройств эти декорации опускаются, а на их месте устанавливаются столики для гостей.

Были мы и в домах у японских деятелей культуры, которые слушали наши концерты. Интересно, что в дом японца в своей обуви войти нельзя. Или вам предлагают мягкие домашние туфли, или вы снимаете обувь и идете в носках. Пол застелен ковриками, циновочками. И однажды случился курьез. Пришли мы в гости, раздеваемся, и вдруг Стучевский мне шепчет:

– Беда!

Вижу – он стоит нога на ногу. Спрашиваю, в чем дело.

– У меня дырка на носке.

– Ну скорей проходите и ногу спрячьте под стол.

Но столики там такие низкие, что я просунуть свою ногу не мог. Стучевский же сделал это молниеносно.

Один концерт в Японии я дал бесплатный, в пользу общества "Поющие голоса". Я думаю, что сейчас это общество насчитывает не менее миллиона членов. Куда бы мы ни приходили, даже в ресторан, всюду пели песни, в том числе русские: "Катюшу", "Стеньку Разина", "Из-за острова на стрежень". В память об этом концерте члены общества подарили мне наручные часы-будильник. С тех пор прошло более тридцати лет, но эти часы до сих пор прекрасно ходят, а будильник звенит. Один раз я даже нырнул с ними в море, но они высохли на солнце и до сих пор меня выручают. Подарили они мне и маленький карманный приемничек и киноаппарат. Как-то я, разъезжая по Токио, снимал этим аппаратом, а потом забыл о нем, и, когда выходил из машины, он упал прямо на асфальт. Все три его объектива потеряли устойчивость.

– Пропал аппарат! – сказал я грустно.

– Не расстраивайтесь! – ответили мне.– Мы сейчас заедем в любой магазин и починим.

Я не поверил, но действительно, через двадцать минут мне вернули целехонький аппарат.

Заключительный концерт проходил в огромном переполненном спортзале, вмещающем десять тысяч зрителей. Концерт состоял из трех отделений. В первом я пел под рояль русские песни и советские романсы. Помимо меня, выступали хор и оркестр. Во втором отделении я пел в сопровождении оркестра арии, в основном из русских опер: Сусанина, Гремина, Варяжского гостя. А в третьем отделении я с оркестром и хором мальчиков исполнил "Песню о лесах" Шостаковича. Слушали нас с огромным вниманием, и на долю этой оратории выпал огромный успех.

Закончив гастроли в Японии, которые длились месяц и пять дней, мы, усталые, но вдохновленные успехом, отправились в обратный путь на самолете "Эр Франс". Мы получили специальное приглашение французской фирмы, которая просила нас воспользоваться услугами их компании и предоставила нам некоторые льготы, не взяв денег за лишний груз. От этого полета мы получили большое удовольствие, особенно когда нам подали обед точно такой, какой подают во французских ресторанах.

Вернувшись в Москву, мы долго вспоминали прекрасную Страну восходящего солнца и эти гастроли.

Западная Германия

В некоторых из двадцати пяти стран, где я гастролировал, мне пришлось побывать по два-три раза и более. Так, например, в Западной Германии я был трижды. А во Франции пять раз.

Первая поездка в Западную Германию состоялась в ноябре 1960 года. Я ехал тогда с сильным волнением. С одной стороны, еще сильны были воспоминания военных лет, и меня мучило опасение встретиться с фашистскими настроениями. С другой стороны, я понимал, как музыкален немецкий народ, давший миру таких композиторов, как Бетховен, Шуман, Вагнер, Брамс, Малер. Имена их бессмертны, и это еще больше увеличивало чувство ответственности перед предстоящими концертами.

Мы отправились в эту поездку вдвоем со Стучевским, и самолет доставил нас во Франкфурт-на-Майне, где должен был состояться первый концерт. Когда мы проходили таможенный контроль и таможенники увидели наши советские паспорта, они не поверили своим глазам и созвали всех служащих: мало кто из наших артистов там тогда выступал.

В первом концерте я должен был петь камерную программу. Я всегда стараюсь строить ее так, чтобы успех от отделения к отделению нарастал, поэтому важно в каждой части концерта расставить "победные точки". Мне казалось, что ими могут стать яркие бравурные арии Дона Базилио и князя Галицкого. Но мне возразили: "У нас не принято в камерных концертах петь арии. Арии у нас поются только под оркестр".

Пришлось перестроить всю программу В первом концерте я пел "Аве Мария" Баха – Гуно, "Под камнем могильным" Бетховена, "Приют" Шуберта, "Агнус Деи" Бизе и три песни Дон Кихота Равеля. Всю эту программу я пел на языках подлинника, а заканчивал отделение шумановским "Я не сержусь".

Второе отделение составили русские произведения: "Сомнение" и "К Мери" Глинки, баллада Даргомыжского "Старый капрал", "Благословляю вас, леса" и Серенада Дон Жуана Чайковского, два сонета Кабалевского (мне эти романсы Кабалевского очень нравятся – они так созвучны шекспировским стихам и всегда пользуются успехом у публики).

Первый концерт прошел успешно, и я приготовился ехать по маршруту дальше, но еще оставалось немного времени, чтобы побродить по городу. Во Франкфурте мне очень понравилась остроумная выдумка архитекторов сделать у зданий на уровне второго этажа козырек, который нависает над тротуаром и спасает прохожих от дождя или солнца. Ведь в нижних этажах витрины магазинов. Так пусть же в любую погоду покупатели любуются ими, и может быть, им захочется что-либо купить.

Второй концерт состоялся в Гамбурге. Это город-порт, куда заходят огромные океанские лайнеры. Когда я посмотрел на эти корабли, стоящие прямо в городе, у меня просто дух захватило.

Здания в Гамбурге в основном невысокие, в четыре– пять этажей, но все они выложены из красного кирпича и покрыты крышей из красной, потемневшей от времени черепицей. Над ними возвышаются острые пики костелов и остроконечная башня красивого здания ратуши. Все это создает впечатление необычайного единства архитектурного ансамбля.

Концерт в Гамбурге тоже прошел успешно, и на следующий день ко мне явился представитель западногерманской граммофонной фирмы "Эуродиск" ("Европейский диск") и предложил сделать записи на пластинке. Однако у меня не было для этого времени, поэтому руководители фирмы купили у нашей "Мелодии" несколько матриц и с них сделали много пластинок. Они хранятся у меня. Здесь и полная запись опер – "Борис Годунов", "Сказка о царе Салтане", "Сказание о невидимом граде Китеже" – и отдельные арии, и романсы русских композиторов, и русские песни.

Следующий концерт у меня был в Кельне. Подъезжая на поезде к огромному трехпролетному и очень красивому мосту через Рейн, я увидел очертания громадного Кёльнского собора. Он поражает уже издалека, но когда мы на поезде проезжали мимо него, я был просто захвачен его величием. По-моему, этот собор третий в мире по своим размерам. Он необычайно красив. Устремленные вверх готические порталы, внутреннее убранство, витражи, которые я потом с восхищением рассматривал,– все это чудо архитектуры.

У меня оставалось время, чтобы погулять по Кёльну. Внимание привлек еще один необычайный мост через Рейн – легкий, воздушный. Он держится на одной опоре, похожей на перевернутую латинскую букву V, и по нему движутся только автомобили и пешеходы. Большое удовольствие я получил, бродя по красивому парку с разнообразными цветами, водоемами и множеством водоплавающей птицы. А оперный театр показался мне скорее похожим на дворец спорта. Зато сколько в городе маленьких изящных костелов! Мне запомнился один из них – церковь св. Мартина, устремленная в небо пятью шпилями. Особенно наряден Кельн в ночное время, расцвеченный горящими огнями, которые отражаются в Рейне.

Далее концерты у меня состоялись в Мюнхене и Штутгарте. В Штутгарте очень хороший театр, где я спел "Бориса Годунова". Спектакль был не совсем обычным. Началось с того, что мне предложили репетицию только в классе. Петь же на сцене нужно было фактически без репетиции. Я согласился, так как привык уже ко всяким декорациям и мизансценам, но когда я вышел в сцене коронации, то был поражен. Вся сцена была затянута черными бархатными полотнищами, а ее пол представлял собой возвышение, которое шло от самой рампы, а в конце сцены ступеньки вели вниз. И ни церквей, ни храмов, ни колоколен, ни Кремлевской стены. Наверху, прикрепленный к бархату, висел лишь кусочек купола с крестом,– символ церкви.

Мне показалось это чересчур странным. Что же, думаю, будет в тереме? В тереме стояла одна колонна, подпирающая свод, кресло Бориса, и больше ничего. Думаю: "Как же сейчас пройдет сцена с Федором и Шуйским?" Но, когда я увидел, что Федор у моего кресла приютился с картами на полу, я задал ему вопрос, который должен был задать: "А ты, мой сын, чем занят?" – все пошло хорошо, и мы исполнили сцену так, как она написана у Мусоргского. И все же в диалоге с Шуйским я чувствовал себя не очень удобно, лишенный привычных у нас аксессуаров. Ведь в Большом театре на сцене стоит глобус, на столе лежат перья около чернильницы, свитки, документы, с которыми царь работает.

По окончании действия меня без конца вызывали, а потом пришли наши работники посольства, которые присутствовали на спектакле. Я сказал им, что в полном недоумении от такой постановки, но они неожиданно ответили: "Вы в своем костюме были таким красивым и ярким пятном, что на вас было сосредоточено все внимание. Ваш костюм на черном бархате просто сверкал!"

И я с благодарностью вспомнил Федора Федоровича Федоровского, по эскизам которого был сделан мой костюм из позолоченной парчи, настоящего бархата, украшенного камнями, отшлифованными так, что они играли, как настоящие. Этот костюм готовился под непосредственным наблюдением Федора Федоровича.

Как обычно, после спектакля в газетах появились отклики рецензентов, а журнал "Оперн вельт" посвятил мне много теплых слов и поместил большие фотографии.

Гастроли прошли быстро. Они были хорошо распланированы, я не устал и получил множество впечатлений. Но перед отъездом мне нужно было куда-то потратить заработанные немецкие марки, и я пошел в магазин. Купил себе рыболовные принадлежности, подарки жене и дочерям и вдруг увидел на самом верхнем этаже очень интересную дачную мебель, сделанную в мексиканском стиле,– яркие цветы на синем фоне. Здесь были шезлонги, кресла, зонт и диван-качалка. И еще меня поразил бассейн, сделанный из двух стальных листов, скрепленных штырями и образующих круглый сосуд, в который вставляется нейлоновая чаша. Наливается вода – и купайся. Двадцать пять кубометров воды! Мне очень хотелось приобрести эту мебель, и это оказалось возможным.

Немецкая пароходная фирма подсчитала все расходы по доставке гарнитура из магазина до Москвы, и недели через две после возвращения мне позвонили из таможни: "Ради бога, заберите ваш ящик, он нам загородил всю таможню!"

Так эта мебель и бассейн появились у меня на даче, украшая ее и улучшая настроение.

Второй и третий раз я выступал в Западной Германии вместе с оркестром имени Н. П. Осипова, о чем расскажу дальше.

Снова Париж. Флоренция

В марте 1962 года я вновь получил приглашение из Парижа выступить в трех спектаклях "Бориса Годунова" и два раза спеть в "Фаусте". Мне, конечно, очень приятно было опять встретиться с Жаном Жиродо, который пел Шуйского, с Сюзанной Сорокой, исполнявшей партию Марины Мнишек, Жераром Серкояном – Пименом и молодым Гишем Ове, обладавшим очень хорошим голосом и выступавшим в роли Самозванца. Однако я спросил парижан, почему они не подготовят своего Годунова, а все время приглашают гастролеров – Бориса Христова, Чангаловича, итальянского баса России Лемени. Мне ответили, что во Франции нет соответствующих голосов. И все же мне очень жаль, что опера Мусоргского, пользующаяся во Франции такой любовью, всегда идет с участием гастролеров.

В тот раз я спел Бориса не три, а четыре раза и еще исполнил два раза Мефистофеля. Дирижировал "Фаустом" на сей раз Андре Клюитенс, превосходный мастер и тонкий музыкант. Не успел я спеть несколько фраз во время репетиции, как он остановил пианиста и спросил меня, нуждаюсь ли я в этой спевке. Я сначала удивился, а потом ответил, что свою партию знаю хорошо. Тогда Клюитенс, улыбнувшись, сказал: "Я вас слышал в "Фаусте". Это было прекрасно, поэтому мне спевка тоже не нужна".

И в тот день мы расстались. Но затем я получил большое удовольствие от общения с этим блестящим музыкантом. Он не только помогал певцу, но и вызывал чувство вдохновения.

В этот приезд у меня произошла еще одна интересная встреча. В промежутке между моими выходами на поклоны после окончания первого действия "Бориса" (он шел, как всегда, с антрактом после сцены в тереме) ко мне подходили с поздравлениями многие любители музыки и музыканты. Вдруг, появившись в очередной раз за сценой, я услышал какие-то шипяще-свистящие звуки. Оказывается, это все произносили имя Софи Лорен. Ко мне немного раскачивающейся походкой подошла высокая красивая дама в длинном норковом манто. Мы поздоровались, и Фавр Лебре, главный секретарь французской оперы, познакомил меня с ней. Это оказалась кинозвезда Софи Лорен, которая сказала много теплых слов о моем исполнении и пригласила нас по окончании спектакля приехать к ней в гости. Однако на следующее утро мы должны были уезжать и не могли принять ее приглашение. Тогда Софи Лорен попросила меня подарить ей мою фотографию. Когда я закончил выходы на поклоны, мы зашли в мою гримерную, и я подарил прелестной актрисе фотографию с теплой надписью и спросил: