Текст книги "Грета Гарбо и её возлюбленные"

Автор книги: Хьюго Виккерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

После чего она заставила Мерседес пойти с ней в зоопарк. Вслед за этим последовали четыре часа блужданий по темноте и пронизывающему холоду, но Мерседес, похоже, не замечала никаких неудобств.

«Я была слишком возбуждена и давно мечтала побывать в Стокгольме вместе с Гретой, и поэтому мне казалось, будто я вижу сон наяву», – писала Мерседес.

Обед состоялся, как и было запланировано: «вечер прошел в сентиментальной атмосфере», с икрой, шампанским, под оркестр, исполнявший любимые мелодии. После этого Гарбо и Мерседес отправились погостить с графом и графиней Вахмайстер, и Гарбо свозила подругу взглянуть на домик, в котором она родилась.

«Она (Грета) не стала ничего рассказывать. Мы просто немного постояли молча. Я была ужасно растрогана. Растрогана потому, что вижу дом, где она появилась на свет, и потому, что она привезла меня сюда. Я знала, что этот жест многое для меня значит. Когда мы отправились в обратный путь, никто из нас не проронил ни слова».

Вернувшись в конце 1935 года в Голливуд, Гарбо снялась в «Анне Карениной». Этот фильм, пожалуй, стал ее крупнейшей работой в кинематографе или, по крайней мере, дал ей возможность во всем блеске проявить свое артистическое дарование. На следующий год Гарбо снялась в «Камилле» Джорджа Кьюкора. Годы спустя режиссер вспоминал, как его восхищала недосказанная манера ее игры – в сцене туберкулезного приступа Гарбо передавала страдание героини не надрывным кашлем, а внезапной одышкой. А еще каким-то образом наружу прорывался ее эротизм.

Она не касалась Армана, но осыпала поцелуями его лицо. Именно так и создается эротика. Это именно та, неподвластная цензорам идея, которую актер адресует публике.

Гарбо с поразительной легкостью устанавливала эту связь с публикой, казалось, она делилась со зрителями своими интимными переживаниями, причем делала это смело, со всей откровенностью. В этой сцене не было даже намека на «телесный контакт», что, впрочем, не играло никакой роли. В характере у Гарбо имелась еще одна черта, без которой невозможно сыграть любовную сцену. Внешне актриса оставалась довольно спокойной, но под холодной поверхностью в ней бурлила настоящая страсть. Вам известно, что она способна на безрассудные поступки и ее ничем не остановить, ведь в душе у нее клокочет вулкан…

Кьюкор, рассказывал Сесилю о настоящей Гарбо:

«Разумеется, она чувственная женщина, и если захочет, то не остановится ни перед чем – если положит глаз на мужчину, заманит его к себе в постель, а затем выставит за дверь за ненадобностью, – однако свою чувственность она всегда приберегает для кинокамеры».

Мерседес, наоборот, считала, что Гарбо держится в студии слишком скованно и что, мол, она вообще переняла замашки своей туберкулезной героини.

Спустя четверть века Мерседес было суждено испортить себе самой жизнь, опубликовав свои мемуары. И хотя Гарбо было известно, что, даже когда они бывали вместе, Мерседес, не зная устали, строчила воспоминания, она не придавала этому особого значения и, по всей видимости, никогда не касалась этой темы в присутствии Мерседес.

Марлен, наоборот, заняла совершенно противоположную позицию – она с неподдельным интересом читала наброски, нередко помогая весьма полезными советами, и в конечном итоге выносила написанному свою оценку.

«Ей все это искренне нравилось, – заявила Мерседес в момент публикации. – По правде говоря, она даже хотела переписать все своей рукой – в этом вся Марлен».

Сесилю вряд ли пришлись бы по душе кое-какие из замечаний Мерседес. В одном месте Мерседес, описывая визит в Музей Фрика вместе с Сесилем, приводит цитату, а именно высказанное Сесилем замечание, когда они с Мерседес остановились возле причудливых позолоченных часов:

«Неудивительно, что мы из поколения невротиков. Мы слишком стремительно перенеслись из одного мира – в другой: от мирного тиканья часов к реву реактивных самолетов и атомной бомбе – все это произошло слишком стремительно. Все переходы нашего века были слишком бурными… потрясающими».

Марлен предложила опустить имя Сесиля по той причине, что тот якобы никому не известен.

Глава 4
Стоковский, Она Мансон, Джордж Шлее и Валентина

В тридцатые годы Сесиль Битон чаще пожинал плоды успехов, нежели терпел поражения, несмотря на то, что пережил ряд семейных и любовных трагедий, а кроме того, по собственной глупости, крах своей карьеры в журнале «Вог». Его любовь к Питеру Уотсону ничуть не угасла, и Сесиль попеременно «то бывал на седьмом небе от счастья, то был готов с горя наложить на себя руки».

Именно в эти годы он много путешествовал, расширяя свой кругозор, и даже подружился с такими мастерами, как Челищев и Берар. В Париже он сотрудничал с журналом «Вог» и сумел войти в кружок Жана Кокто. Обе его сестры вышли замуж, и поскольку брата и отца уже не было в живых, то Сесиль возложил на себя обязанности главы семьи.

Сесиль начал делать снимки королевской семьи. В 1937 году его пригласили сделать официальный портрет герцога и герцогини Виндзорских во время их бракосочетания в Париже, а спустя два года Сесиль получил вызов в Букингемский дворец сделать фотопортрет королевы Елизаветы (ныне королева-мать, прим. пер.). Битон также создавал эскизы декораций и костюмов для балета, выпускал книги и продолжал создавать серию портретов знаменитостей и представителей британской аристократии, а также делал фото для журналов мод. Его творчество обрело зрелость, а при помощи светотехников и прочего персонала ему удавалось создавать изысканные образы, причем в его стиле чувствовалось влияние сюрреалистов.

И вот когда, казалось, его дела пошли на лад, Сесиль совершил ошибку, стоившую ему работы в журнале «Вог», и в результате в течение полутора лет оставался не у дел. Сесиль частенько иллюстрировал журнальные статьи, украшая страницы выполненными пером набросками. В февральском номере 1938 года Сесиль поместил иллюстрации к статье о нью-йоркском обществе Фрэнка Крауниншильда и, отчасти вследствие собственного неведения, а отчасти по причине заносчивости, вставил в небольшой комментарий под рисунками несколько весьма неприятных антисемитских замечаний.

Самым оскорбительным из написанного им оказалось словечко «жид». Позднее Битон утверждал, будто ему непонятно, как такое вышло из-под пера, что якобы он выполнял этот заказ в состоянии крайнего физического изнеможения и вообще надеялся на то, что его подписи предстанут перед зорким оком редактора и тот не пропустит подобного ляпсуса. Произошло же нечто совершенно противоположное. Рисунки вышли в свет, и пресса не замедлила подхватить злополучные строчки. В результате Сесиль буквально подвергся осаде. Его вызвал к себе сам Конде Наст и тотчас уволил с работы. Одновременно из розницы было изъято около ста тридцати тысяч экземпляров журнала. Отголоски того случая отдавались еще на протяжении многих лет.

«Он заплатил за свою оплошность, причем очень дорого, – вспоминала позднее Ирен Селзник. – Он наказал самого себя».

Карьера Сесиля была спасена благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, он удостоился приглашения сделать фотопортрет королевы Елизаветы, с которого началось длительное знакомство Битона с королевской семьей. Вторым обстоятельством оказалась вспыхнувшая вскоре война, открывшая для Сесиля новые возможности. Сказать по правде, Битону до смерти наскучило фотографировать молоденьких дебютанток, задумчиво глядящих на него из увитых цветами беседок. Теперь ему подвернулась возможность совершить путешествие на Ближний и Дальний Восток, чтобы запечатлеть на пленку военные будни. Сделанное им в одном из госпиталей фото раненого ребенка мгновенно получило успех в Соединенных Штатах. Фотографию поместили на передней обложке журнала «Лайф», вслед за чем «Вог» поспешил снова предоставить Сесилю работу.

В середине тридцатых годов Залька Фиртель предложила Ирвингу Тальбергу сделать фильм о Марии Валевской, возлюбленной Наполеона, и, конечно же, прочила на роль главной героини Гарбо, но поскольку в этой истории не обошлось без адюльтера и внебрачного ребенка, то незамедлительно последовали возражения со стороны цензоров. Тальберг, однако, стоял на своем, говоря следующее:

– Это потрясающая любовная история, и я не отступлю от задуманного.

Однако в конце 1936 года Тальберг умер, в возрасте всего тридцати семи лет, и новый продюсер потребовал, чтобы сценарий был переписан заново, с той целью, чтобы история получилась еще печальнее и «вдохновеннее», фильм вышел на экраны в конце 1937 года под названием «Завоевание», а роль Наполеона в нем сыграл Чарльз Бойе.

Незадолго до начала съемок «Завоевания» Гарбо познакомилась с мужчиной, занявшим в ее жизни второе место, обаятельнейшим дирижером Леопольдом Стоковским, который приехал в Голливуд для работы в фильмах. Они повстречались на званом обеде в доме Аниты Лоос в Санта-Монике и уже спустя несколько месяцев отправились в совместное путешествие по Европе. Первую свою остановку они сделали на вилле Чимброне в Равелло, на побережье Италии.

«Мне хотелось увидеть самое красивое, что только есть в этой жизни, вместе с мистером Стоковским, – поведала Гарбо кому-то из репортеров. – Я мало путешествовала и мало чего повидала. Я хочу увидеть красоту. Мой друг, который так много видел и так много знает, предложил мне поехать вместе с ним и согласился выступить в роли гида».

Газеты не преминули устроить ужасный переполох. Они наперебой принялись кричать о предстоящем браке, однако Гарбо сделала по этому поводу опровержение:

«Ни о какой свадьбе не может быть и речи, по крайней мере, в ближайшие два года, из-за моих контрактов в Голливуде и творческих планов. После чего я снова стану обыкновенной женщиной и в частной жизни вольна делать что угодно. Надеюсь, что обо мне позабудут и репортеры наконец-то перестанут беспокоить меня».

«Стоки» и Гарбо провели в совместном путешествии несколько месяцев, после чего задержались на какое-то время в Швеции, в поместье, незадолго до этого приобретенном Гарбо. Вскоре после описываемых событий Стоковский женился на Глории Вандербильт.

Первоначально планировалось, что Гарбо сыграет главную роль в фильме о Марии Кюри, в основу которого была положена книга дочери Кюри Евы, однако вместо этого актриса попробовала свои силы в комедии «Ниночка» (1939 г.). Мерседес ужасно досадовала, что на киностудии «МГМ» не сумели раньше распознать комедийный дар актрисы. Гарбо играла в паре с Иной Клэр, чью роль Великой Герцогини пришлось значительно урезать, чтобы она не заслоняла собой Гарбо. В последующие годы Ина Клэр частенько вспоминала, что Гарбо горела желанием с ней встретиться, однако все откладывала этот момент. Однажды, когда Гарбо позвонила Клэр, та сказала:

«Давайте отложим нашу встречу на неопределенное время», – после чего долгожданное рандеву все-таки состоялось.

По воспоминаниям Ины Клэр, Гарбо не скрывала, что имеет на нее виды, но Ина твердо дала понять, что не допустит ничего подобного.

И тогда Гарбо сказала:

«А теперь мне надо посетить комнату для маленьких мальчиков».

Когда вскоре Ина Клэр тоже посетила туалет, сиденье на унитазе было поднято.

Примерно в это же время Мерседес подружилась с индийским танцовщиком Рамом Гопалом, который, как и она, питал интерес как к Гарбо, так и к духовным проблемам. Они познакомились на одной из голливудских вечеринок. В июле 1938 года Мерседес встретилась с ним в Варшаве, где Рам тогда выступал с концертами. Во время этого, несколько печального для нее, путешествия Мерседес как-то пришлось провести ночь в гостинице, где со стены у изголовья ее кровати взирал огромный фотопортрет Гитлера. Мерседес была в Париже, когда разразился Мюнхенский кризис (а Чемберлен заключил свой безнадежный пакт). Из Парижа бежали почти все американцы, включая ее подругу, скульптора Мальвину Хоффман, в результате чего в гостинице остались лишь Мерседес и Марлен Дитрих.

Вместо того чтобы спасаться бегством в западном направлении, Мерседес направила свои стопы на восток, в Индию, где посетила знаменитого гуру Шри Мехер Бабу. Старик-гуру хотел, чтобы Мерседес задержалась у него лет на пять, однако та покинула его после первой же ночи. Все дело в том, что Баба обещал Мерседес отдельную комнату, однако, когда та прибыла на место, ей предложили общую спальню. Мерседес, которая и без того постоянно мучилась бессонницей, оказалась в ужасном положении. Помимо жары, многие из женщин храпели, а в довершение ко всему, рано утром пользовались горшками, что стояли у них прямо под кроватями. На следующее утро Мерседес второпях отбыла в путешествие по Индии, во время которого нанесла визит Раману Махариши, который, по ее мнению, явился прототипом мудреца в романе Сомерсета Моэма «Лезвие бритвы». Проведя какое-то время в спорах и беседах на религиозные и философские темы, Мерседес отбыла в Египет, а позднее, весной 1939 года, вернулась в Голливуд. Гарбо поселилась неподалеку, в Брентвуде, на Норт-Амальфи-драйв.

Именно в это время в жизнь Мерседес вошла кинозвезда Она Мансон. Больше всего Она известна в роли чувственной леди в алом, Белль Уотлинг, в фильме «Унесенные ветром», который вышел на экраны в 1939 году. Первая их встреча состоялась в 1932 году в Санта-Монике, в доме Эрнста Любича, куда Мерседес вместе с Гарбо заглянули без всякого приглашения. Любич, малопривлекательный тип с вечной огромной сигарой во рту, развлекал у себя Ону Мансон, в ту пору бывшую его любовницей. Вот что последняя заявляла в одном из интервью:

«Я как раз вышла из кухни, держа в каждой руке по коктейлю с шампанским, когда внезапно услышала женский голос. В комнату вошла Грета Гарбо. Подумать только, какая неожиданность. Сама не знаю, как это я не выронила из рук оба эти коктейля. У меня хватило самообладания, чтобы предложить ей один из бокалов, и она тотчас обняла меня.

– Я знаю, кто ты такая, – сказала она. А это уже была неожиданность номер два.

Великая актриса, о знакомстве с которой я даже и мечтать не могла, была одета в мужские шорты, свитер и берет. До этого она совершала прогулку по пляжу и зашла поговорить по делу с мистером Любичем. Тому пришлось в спешном порядке одеться, чтобы выйти ей навстречу. Мисс Гарбо, как я обнаружила, в жизни даже более интересная и притягательная личность, чем на экране. Казалось, она наполнила своим присутствием всю гостиную. А тут еще эти ресницы!

Она проговорила почти всю вторую половину дня, главным образом о съемках и кинопробах, о том, как она всегда остается всем недовольна».

Она Мансон родилась в Портленде, штат Орегон, в 1906 году и при рождении получила имя Оуэна Уолкотт. В раннем детстве она танцевала в Нью-Йорке, а затем училась балету. Вскоре она стала выступать в водевилях и пользовалась таким успехом, что купила себе первое бриллиантовое кольцо, когда ей было всего четырнадцать лет. Ее первым крупным успехом в театре стала в 1925 году постановка «Нет, нет, Нанетт». Мансон удостоилась тогда нескольких вызовов на «бис» со своими знаменитыми песенками «Чай для двоих» и «Мне хочется быть счастливой». Спектакль пользовался такой неслыханной популярностью в Квакертауне в Филадельфии, что больным с нервными расстройствами рекомендовалось в обязательном порядке посетить его. Об Оне отзывались как о «восхитительном чертенке», мол, это «обворожительное сочетание юности, красоты и изящества».

Она первой из женщин исполнила знаменитый зонг «Ты – сливки в моем кофе» в постановке 1928 года «Держи все». Позднее она сыграла в «Привидениях» горничную миссис Олвинг, чью роль исполняла Алла Назимова, и тем самым доказала свои способности как серьезная актриса. Она была умна, интересовалась искусством дизайна и собирала произведения таких современных художников, как Пикассо, Дали, Брак, а также русского художника и дизайнера Евгения Бермана (ставшего впоследствии ее третьим мужем).

Она обожала балет, знала наизусть партитуры многих музыкальных комедий и сама на слух подбирала мелодии на фортепьяно.

Мансон сбежала с комедийным актером Эдди Баззелом. Они поженились в Сан-Франциско в 1926 году. К 1930 году эта семейная пара обосновалась в Голливуде, и в октябре того же года на вечеринке у Мэри Пикфорд и Дугласа Фербенкса в клубе «Эмбасси» разыгралось странное побоище. Она танцевала с Любичем. Миссис Любич танцевала со сценаристом Гансом Крали, старым приятелем самого Любича, которого тот выписал себе из Германии. Эта парочка ни на шаг не отходила от Оны и режиссера, то и дело по-немецки отпуская в их адрес колкости. Несколько раз шутники грубо обозвали их. Дело кончилось тем, что Любич ударил Крали, а миссис Любич ударила собственного супруга. Эта сцена привела остальных гостей в бурный восторг.

«Ой, какая неожиданность!» – даже воскликнул один из них.

Вскоре после этого случая Она развелась с Баззелом из-за якобы жестокого отношения к ней со стороны последнего. Ее роман с Любичем в течение года был в Голливуде предметом разговоров номер один.

Мерседес не слишком откровенничает в своей автобиографии относительно своих отношений с Оной, отмечая лишь, что той всегда хотелось с ней познакомиться, поскольку Она была наслышана о Мерседес от Назимовой.

«Я находила ее ужасно хорошенькой, – пишет Мерседес. – Но прежде всего меня поразили ее глаза. Они казались такими печальными, в них было нечто такое, что бередило мне душу».

После их первой встречи в доме Любича Она и Мерседес больше не встречались вплоть до 1939 года.

«Эта встреча тесно сблизила нас. Вскоре Она зачастила ко мне домой, а когда жила в Голливуде, то любила приходить к морю и поэтому частенько проводила вместе со мной уикэнды. Она жила в Голливуде вместе с матерью на вилле «Карлотта», а у меня там были и свои друзья. Мари Доро гостила там со своей матерью. Были там также певица Маргарита д'Альваре, ее коллега Кэтлин Хоуард, а также художник Юджин Берман. Вскоре после этого Она заключила контракт со студией «Республика» в Сан-Фернандо-Вэлли. Когда у нее начались съемки, она частенько приезжала ко мне домой прямо из студии и ночевала у меня. Обычно она говорила, что в «деревне ей спится куда лучше, чем в Голливуде».

Письма Оны к Мерседес могут лучше поведать нам об их любви.

«Я тоскую по твоим объятиям, мне невмоготу из-за того, что я не могу излить в тебя мою любовь», – писала она в мае 1940 года.

Она пересказывает безобразный эпизод с Марлен Дитрих, который произошел вскоре после того, как фильм «Унесенные ветром» вышел на экраны. Она отправилась потанцевать в клуб «Сиро», когда туда заявилась Марлен со своей компанией.

«Марлен обратила на меня взоры всех присутствующих, и я покраснела до корней волос. Она смотрела на меня в упор, и мне ничего не оставалось, как покинуть зал, чтобы не испытывать неловкости».

Мерседес не нашла в этом ничего смешного и среагировала довольно ревниво. В своем следующем послании Она постаралась обратить гнев Мерседес в шутку, уверяя возлюбленную, что ее не интересуют ее интрижки с Марлен или кем бы то ни было.

В конце тридцатых Марлен стала любовницей Джо Карстерс, канадской миллионерши, гонщицы на моторных лодках, щеголявшей короткой стрижкой и татуировками. «Орешек» Карстерс обосновалась на Багамах, на островке Уэйл-Кей, где заправляла огромным домом и бесчисленной чернокожей прислугой, которая мало чем отличалась от рабов. Однако, когда в 1939 году Карстерс пригласила Марлен поселиться здесь, расписывая ей все прелести жизни в качестве полновластной властительницы тропического острова, Марлен не соблазнилась. «Орешек» Карстерс, ее секретарь и Марлен вместе провели остаток лета 1939 года в «Отель дю Канн» и вместе же вернулись в Америку.

Марлен и в последующие годы продолжала осыпать Мерседес щедрыми дарами. В сороковые годы Мерседес как-то раз по ошибке попала себе в глаза моющим средством, и Марлен, неизменный авторитет в медицинских вопросах, пришла ей на помощь и спасла Мерседес зрение.

Когда началась война, Гарбо все еще находилась в Голливуде, работая над фильмом «Ниночка».

«Грету было не узнать, – заметила Мерседес. – Она, как и прежде, регулярно заходила за мной после съемок, и мы отправлялись бродить по холмам. По крайней мере, я неторопливо прогуливалась, а она летела вприпрыжку. Она то и дело смеялась и повторяла один и тот же вопрос: «Почему?» – так, как она делала в фильме. Ей доставляло удовольствие передразнивать Любича с его акцентом, и она постоянно повторяла: «Почьему? Почьему?»

Она изображала для меня сцены из картины. Казалось, будто в один прекрасный день она действительно превратится в Ниночку. Я смотрела на нее словно завороженная, наблюдая за тем, как веселая роль, вместо привычных печальных, целиком и полностью изменила все ее существо».

Именно Мерседес в 1939 году представила Гарбо Гейлорду Хаузеру, и вместе с его приятелем Фреем Брауном они вместе всей компанией предприняли поездку в Рино.

На протяжении военных лет Мерседес большую часть времени оставалась в Голливуде, где нашли пристанище такие выдающиеся личности, как Стравинский и сэр Чарльз Мендль со своей супругой Элси де Вольф. Однако работа перепадала ей не так уж часто, а затем Мерседес и вообще вызвала к себе некоторую неприязнь тем, что наняла экономку-немку.

Поэтому, когда Мерседес узнала, что Бюро военной информации издает в Нью-Йорке пропагандистский журнал «Победа», она обратилась туда с просьбой предоставить ей редакторскую работу и вскоре перебралась в Нью-Йорк, поселившись в доме № 471 на Парк-авеню. Ее прибытие совпало во времени с переездом Гарбо в расположенный напротив отель «Ритц», и подруги частенько обменивались световыми сигналами, несмотря на строгие предписания военного времени. Мерседес продолжала писать пьесы, в том числе и «Мать Христа», к которой Стравинский впоследствии сочинил музыку.

В 1943 году ее старая приятельница Эльза Максвелл взяла у нее интервью и задала вопрос о религии. Мерседес поведала ей, что начинала в лоне римско-католической церкви.

«Но если я должна причислить себя к чему-нибудь, я, пожалуй, назову себя буддисткой».

Убежденная феминистка, Мерседес была потрясена, узнав, что индийские женщины имеют право голоса, и вообще они показались ей куда более политизированными, нежели американки. Эльза заметила, что американские женщины предстают довольно старомодными, на что Мерседес отреагировала следующим образом:

«То же самое подумала и я, когда вернулась из Индии. Какой затворнический образ жизни у наших женщин! Ведь действительность их совершенно не трогает! По-моему, во всем виновата лень. Как, по-твоему, сможем ли мы когда-нибудь стряхнуть с себя эту летаргию, пусть даже при помощи войны, чтобы каким-то образом отвоевать для себя место за столом мирных переговоров?»

В эти годы Мерседес дважды съездила во Францию, расширив тем самым круг своих романтических увлечений, однако в целом ее карьера пошла под уклон, как, впрочем, и ее здоровье, и уровень терпимости к ней ее друзей.

Последней работой Гарбо стал неудачный фильм «Двуликая женщина», снятый в 1941 году. Там было несколько весьма забавных сцен, а вышедшие из-под пера С.Н.Бермана диалоги искрились задором, но Гарбо явно смотрелась там не к месту. В противоположность тому, что обычно говорят по этому поводу, Гарбо тогда еще не приняла для себя окончательного решения, сниматься ей дальше или нет. Она все еще строила разнообразные планы, но все они по той или иной причине остались неосуществленными. Однако лишь после того, как в 1949 году план Уолтера Вангера дать Гарбо главную роль в экранизации романа Бальзака «Герцогиня де Ланже» потерпел фиаско, актриса приняла для себя окончательное решение уйти из кино. Или, как выразилась Залька Фиртель, «выставляемые напоказ дилетантизм, чванство, некомпетентность и лицемерное, нечистоплотное пренебрежение к чувствам великой актрисы не имели аналогов на протяжении всей истории кино. Все это вынудило Гарбо раз и навсегда отречься от экрана».

Незадолго до этих событий Гарбо пережила скоротечный роман с Гейлордом Хаузером, проповедником здорового образа жизни, с которым она познакомилась при посредстве Мерседес. Хаузер считал, что лучшим средством избавиться от хворей является занятие каким-нибудь, на первый взгляд малопримечательным, делом. С головной болью, например, следует бороться при помощи долгой изнурительной прогулки. Хаузер не всегда находил в лице Гарбо понимающую душу. В первые свои вечера в Голливуде, когда ему ужасно хотелось сходить на какую-нибудь премьеру или вечеринку, он неизменно был вынужден маяться дома в полном одиночестве, в обществе знаменитой затворницы.

Временами ему с Гарбо приходилось совсем нелегко. В 1939 году он писал Мерседес:

«Миледи» опять впала в очередную полосу депрессии и не в состоянии делать что-либо, что, впрочем, может служить объяснением, почему она мне не позвонила. Надеюсь, что к тому времени, как ты получишь это послание, она уже даст о себе знать. Воспользуйся моим советом и не пиши на ее адрес, так как это ее излюбленный повод для жалоб… Постарайся ощутить себя счастливой и не воспринимай происходящее слишком серьезно».

Хаузер беспрестанно пытался развеять меланхолию Гарбо, ее чувство одиночества. Ему казалось, что она немного взбодрится, если купит себе какую-нибудь обновку, и поэтому, будучи в Нью-Йорке, он потащил ее в «Шерри-Нидерланд-отель», модный магазинчик женщины-дизайнера, русской по происхождению, по имени Валентина. Их сопровождала Элеонора Ламберт, нью-йоркская журналистка. Муж Валентины, Джордж Шлее, также оказался в магазине и был поражен тем, как клиентка его супруги для обыкновенной примерки осталась в чем мать родила. В конечном итоге троица подружилась, и Шлее не раз сопровождал обеих женщин на какую-нибудь вечеринку, причем обе были одеты в совершенно одинаковые синие матросские костюмы.

После того как Гарбо ушла из кино, Шлее уговорил ее провести зиму на восточном побережье. Шлее возглавлял Довольно любопытный, вполне в европейском духе, menage a trois[3]3
  любовный союз троих


[Закрыть] и, как утверждают, объяснил это Валентине следующим образом:

– Я люблю ее, но она никогда не захочет выйти замуж, а кроме того, у нас с тобой слишком много общего.

Чету Шлее сейчас вспоминают исключительно в связи с их знакомством с Гарбо, однако их собственная история по своей странности ни в чем не уступает истории актрисы. Оба они были родом из России и жили там до самой революции. Как пишет в своих мемуарах Залька Фиртель, Джордж Маттиас (Георгий Матвеевич) Шлее был «образован, интеллигентен и гостеприимен на старый русский манер… он пользовался любовью в обществе, в литературных и художественных кругах». Однако не все из его знакомых были настроены столь же благожелательно. Диана Вриланд вспоминает, что у него пахло изо рта; а Трумен Кэпот заявил следующее:

«Джордж Шлее – настоящий проходимец. Он был крайне неприятен внешне, чрезвычайно уродлив, в высшей степени безобразен. Я никак не мог уразуметь, как это ему удавалось, но он обладал над Валентиной и Гарбо безграничной властью.

А потом там была еще Мерседес де Акоста. Гарбо по отношению к Мерседес была тем же, кем Шлее – по отношению к ней самой. Мерседес была всей душой предана Гарбо, в то время как та обращалась с ней точно так же, как Шлее обращался с ней».

Шлее был адвокатом по профессии. Родился он в Санкт-Петербурге 1 июня 1896 года и происходил из зажиточной семьи, жившей в Крыму. Во время революции всю их собственность конфисковали большевики. Гонимый революцией все дальше на юг, он оказался в Севастополе, где сотрудничал с местным университетом и издавал газету. Затем служил в белой гвардии вплоть до самого ее разгрома. Поговаривали, будто к 21-му году он дослужился до генерала. Во время его бегства из России – по крайней мере, так утверждала молва – он встретил четырнадцатилетнюю Валентину Санину, круглую сироту. Она стояла на железнодорожной платформе, явно не зная, куда ей податься. С длинными огненно-рыжими волосами, она была красива неземной красотой. Шлее подошел к ней и предложил ей свое покровительство.

Спустя многие годы он признавался:

«Я встретил ее, когда она была малолетней сиротой без гроша в кармане и пыталась спастись бегством от большевиков в Севастополе. Я был при штабе и поэтому отослал ее к себе домой. Спустя несколько дней позвонил прислуге и поинтересовался, как она там. «Все время жалуется, – прозвучало в ответ. – Все ей не нравится. То одно, то другое. Ничем ей не угодишь». Даже когда у нее не было ничего, она все равно жаждала совершенства. Неудивительно, что из нее получился потрясающий дизайнер».

Валентина Николаевна Санина родилась в Киеве, скорее всего, в 1899 году. Это была глубоко религиозная и суеверная женщина. Она утверждала, что уже при своем рождении видела кровь и поэтому знала, что обречена на страдания – имея в виду Революцию. Валентина заявляла, что ведет свое происхождение от самой Екатерины Великой, и поэтому многие из ее родственников поплатились за это жизнью. До своей встречи с Шлее Валентина училась драматическому искусству в Харькове.

Вот что рассказывала она сама:

«Мой муж сказал, что хочет на мне жениться, на что я ответила ему: «Я не обещаю тебе любви. Я не знаю, что это такое – любить кого-то, но если тебе нужна моя дружба, что ж, я готова выйти за тебя замуж». И он ответил: «Если ты выйдешь за меня, то я до конца своих дней буду о тебе заботиться». Что он и делал на протяжении двадцати двух лет…»

Чета Шлее бежала из России в Грецию, где жизнь тоже было трудно назвать сладкой. Валентина частенько шутила:

«Чтобы выжить, мы питались нашими бриллиантами.

Они поженились и отправились дальше, в Рим, а затем в Париж. Шлее организовал популярное ревю «Russe», а Валентина снялась в одном из фильмов в роли ангела – эта роль как нельзя лучше шла ей благодаря длинным огненно-рыжим волосам. В 1923 году супруги вместе со своим театром отправились в Соединенные Штаты. Валентина влюбилась в Америку буквально с первой минуты.

«Нью-Йорк был прекрасен, а небо и река просто восхитительны».

Валентина принимала участие в одной из постановок вместе с Кэтрин Корнелл. Но впоследствии она оставила сцену и увлеклась миром моды.

Одной из первых людей, с которыми Валентина познакомилась по прибытии в Нью-Йорк, была Мерседес. Люся Давыдова пригласила вместе с собой Мерседес и Абрама Пуля в гости к актеру Тому Пауэрсу на Грейси-Сквер, чтобы они познакомились с четой Шлее.

Позднее Мерседес вспоминала:

«Она сшила для меня черное платье с белой русской вышивкой. Помню, я его просто обожала. Когда мы познакомились с ней, у нее были пышные рыжие волосы, такие длинные, что, когда она их распускала, они волочились по полу. Она обычно носила их, собрав в огромный узел на затылке, хотя я несколько раз видела, как она обматывает их вокруг шеи наподобие золотого воротника. В тот вечер, когда мы с ней познакомились, она была вся в черном и вид у нее был просто потрясающий. Она мне сразу понравилась и Джордж тоже, и, как мне кажется, мы почувствовали друг к другу симпатию. Мы вышли от Тома вместе с Люсей. Шел снег, и землю уже припорошило толстым слоем. И хотя было уже поздно и близилось утро, мы пешком пошли ко мне домой, чтобы выпить чаю.