Текст книги "Грета Гарбо и её возлюбленные"

Автор книги: Хьюго Виккерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

«Это что, какой-то японец?»

Он упрекнул Гарбо за то, что та не отвечала на его звонки. Когда же она заявила, что ее не было дома, Битон потребовал:

– Ты готова поклясться?

– Я никогда не клянусь. И прекрати вести себя, как Мерседес!

Тем не менее на следующий день они обедали вместе в изысканной закусочной, которая, однако, Сесилю не понравилась. Правда, Гарбо, по его мнению, была в прекрасном расположении духа, очень мила и доверчива и, казалось, не замечала его холодности. Постепенно Битон тоже оттаял, и с каждым днем их близость становилась все сильнее.

«Просто удивительно, что люди могут быть так близки друг с другом, как мы с ней, на протяжении столь долгого времени и тем не менее постоянно становиться еще ближе».

Однако одним воскресным утром Сесиль попытался строить планы на понедельник, но Гарбо выразила туманное несогласие.

– Но почему? Ты же сказала, что можешь.

– Можно подумать, тебе не известно, почему я не могу. – (Намек на Шлее).

– С твоей стороны довольно жестоко просто так, под настроение, встретиться со мной, а потом, мол, будь добр, поступай как знаешь.

– Боюсь, что это единственно возможный способ.

– Может, мне лучше вообще с тобой не встречаться?

– Все слишком сложно. И это не дает еще покоя – боюсь, что скоро от всего этого у меня будет нервный срыв.

– Что ж, прекрасно. Я пойду, как обычно, прогуляюсь по парку, – и телефонная связь резко оборвалась.

* * *

Сесиль отправился на прогулку в Центральный парк вместе с Джоном Майерсом, однако все его мысли были сосредоточены на одном – как ему избавиться от соперника. Он не стал звонить Гарбо, но в воскресенье утром зазвонил его телефон:

– Ну как, ты избавился от твоего дурного настроения?

Вечером они встретились, и Сесиль заявил:

– Я понимаю, как должно быть трудно тебе, и я ценю твою преданность Шлее – я понимаю, что нельзя просто так взять и бросить человека, – но человеческим взаимоотношениям свойственно непостоянство, и ты не должна губить свою карьеру и жертвовать собой ради того, кто убивает тебя своим занудством.

Гарбо, на первый взгляд, отнеслась к этому заявлению весьма сочувственно, однако перед Сесилем осталась одна нерешенная проблема. Гарбо хотелось приехать в Англию, но она ни за что не решится сделать это в одиночку. Ну а если же она приедет вместе со Шлее, то его шансы встретиться с ней равны нулю. Тем не менее, по мнению Битона, его визит закончился на оптимистической ноте, и, полный счастливых воспоминаний, он отплыл в Лондон 11 февраля 1949 года.

«Грета вышла из такси на Пятьдесят Восьмой улице и остановилась на тротуаре, держа в руках крошечный букетик гвоздик, который она выхватила из моей вазы. Она махала мне рукой и широко улыбалась. Она стояла, широко расставив ноги посреди слякоти и луж от недавнего ливня, в шубе и полицейской фуражке. Мы с ней так приятно провели вечер – в последнее время у нее вошло в привычку приходить ко мне в любое время дня и ночи, даже в присутствии секретарши.

Сбор гвоздик состоялся как раз в тот момент, когда я уже выезжал из номера. Грета пришла ко мне в шесть. Мне еще предстояло отправить на судно горы всяких узлов и багажа. Секретарша как раз собиралась уходить, когда Грета сказала:

«Знаешь, кажется, они все тебя любят. Например, этой нравилось на тебя работать».

Мисс Харрисон покинула нас. Я повесил на дверь табличку «Просьба не беспокоить». Грета сказала:

«Мне будет тебя не хватать».

У моей комнаты был уже нежилой вид, но вокруг валялись разбросанными всякие бумаги – и жизнь взяла свое. Мы были счастливы, словно дети.

Интимный ужин (в «Колонии»), во время которого она говорила о том, что карьера ее не совсем удалась – какие высокие надежды она лелеяла в душе еще в юности, когда находилась во власти Морица Стиллера (разумеется, она не назвала его по имени). Ей так и не удалось избавиться от его влияния, потому что в ее семье никто не интересовался тем, что увлекало ее. Для нее знакомство со Стиллером стало настоящим откровением. Она говорила о том, как людям следует вести себя. И если ее сексуальные желания направлены в конкретную сторону, то они ни в коем случае не должны становиться достоянием всего мира; особенно она подчеркнула то, что между людьми возможен лишь один вид истинно человеческих отношений. Часы неумолимо отсчитывали минуты. И вот нам снова надо шагнуть в холодную ночь, чтобы вернуться в отель, а затем успеть к отплытию… Вот и кончилась еще одна идиллическая зима. В какой-то момент я был готов расплакаться. Однако за обедом восхитительное «Шато Икем» привело нас в веселое расположение духа, и мы оба улыбались, смеялись, шутили – даже во время расставания я ощущал себя счастливым».

* * *

Сесилю судьбой была уготована одна долгая разлука. Ему не раз казалось, что он вот-вот увидит Гарбо в Европе, однако им не суждено было встретиться вплоть до следующего октября. И снова ему пришлось прибегнуть к переписке.

«Моя возлюбленная Грета!

Этот блокнот поджидал меня в ящике столика у моей кровати все это время, пока я был в Нью-Йорке. И вот теперь он – звено в цепи между тобой и мною, вместе с воспоминаниями о том времени, что мы провели вдвоем. Но они слишком быстро становятся достоянием прошлого. Всего каких-то десять дней тому назад мы помахали на прощанье друг другу посреди слякоти на Пятьдесят Восьмой улице, когда ты стояла, широко расставив ноги, прижимая к себе тот жалкий букетик гвоздик, и я, в такси, что есть силы сжимал в руках подаренный тобою лосьон для волос. Всего десять дней назад – а кажется, будто прошла целая вечность».

* * *

Вояж прошел гладко, погода стояла солнечная, и вскоре Сесиль сошел на берег Англии. Он отправился прямиком в Бродчолк. Там первые проглянувшие подснежники напомнили ему, что на дворе весна. Но были и дурные вести – в Париже скончался Кристиан Берар.

«До меня дошли ужасные сообщения о его смерти в Париже и о чудовищном поведении окружавшей его толпы. Он скончался в театре – подобно Мольеру, работая над своей последней постановкой (ты видишь, дорогая, что я изо всех сил пытаюсь писать разборчиво, но пальцы мои немного затекли и почерк не так хорош, как вначале), – его отвезли к нему домой и положили в гроб, а в это время родственники и знакомые пришли делить то, что после него осталось, а какой-то плохой художник пристроился где-то сбоку и сделал его портрет, пока он покоился на подушке, напоминая, по словам другого приятеля, убиенного безумного короля. Мой бедный нежный Бебе – человек огромной души, тонкая, отзывчивая натура».

И снова Сесиль переключился на Гарбо:

«А как у тебя дела, моя сладенькая?

Мне не дает покоя вопрос, каковы результаты твоих проб у Гиона. Как твое настроение? Надеюсь, что хорошее? Я с удовольствием провел с тобой время в Нью-Йорке и ужасно счастлив, что мы достигли с тобой еще большей близости. Я в восторге от проведенных с тобой вечеров, от наших вылазок в «Мейсис», «Пек-энд-Пек» и в обувной магазин. Ходить с тобой по магазинам было для меня истинным удовольствием, и теперь у меня есть циновки из Чайнатауна, постельное белье с Пятой авеню, серые галстуки, серебряные тарелки и пепельницы, которые навевают на меня приятные воспоминания. Мне понравилась наша утренняя прогулка под дождем, как мы ходили с тобой в кино (один раз не совсем удачно, но тогда мы оба были в плохом настроении, а в другой – отлично, – возможно, мы оба расслабились). Мне нравились вечера у Реймсов и один вечер у Неллы Уэбб. Помни, что твое солнце находится в созвездии Девы – ты рассудочна, все подвергаешь пристрастному анализу, ты всегда стремишься к совершенству, ты лидер, ты неподражаема. У тебя замечательный «ментальный ритм» (!) И если ты задумаешь отправиться в путешествие в мае или июне, то у тебя начнется семилетняя фаза великолепного прогресса. 13 июня тебя ждет огромный сюрприз, и на ближайшие 7–14 лет весь тот магнетизм, что накопился в тебе, выплеснется наружу, так что не забывай своего С.Б., ведь у вас с ним много общего. И он готов зарабатывать для тебя. Не забывай также, что ничто (во всяком случае, если верить Нелле Уэбб) не мешает тебе выйти за него замуж. А теперь перечень благодарностей (дорогая, у меня уже затекли пальцы): спасибо тебе за твои слова, что я больше не кутаюсь так, как раньше;

Спасибо, что отговорила меня купить ту коричневую шляпу;

За то, что сказала, что я стал лучше во многих отношениях;

Спасибо, что помогла мне выбрать те платья;

Спасибо, что позволяла мне расчесывать тебе волосы;

Спасибо за твое влияние на меня.

А вот перечень того, чего я с нетерпением жду:

услышать, что тебе лучше, что ты пользуешься бамбуковым карандашом, что ты собираешься приехать ко мне этим летом, что апельсиновые деревья не погибли под снегом, что мадам Альба хорошо к тебе относится.

А вот перечень того, чего мне страшно недостает.

Наших телефонных разговоров, когда мы желали друг другу доброго утра или спокойной ночи.

Наших встреч в «Плазе» у «Тиффани» на углу Пятьдесят Восьмой.

Наших «сборищ» на чьем-нибудь дне рождения, водки на Новый Год, золотых безделушек: браслета, цепочки на твоей левой руке и часов. Тебя.

Но это лишь несколько банальностей, о которых я осмелился написать. Существует немало еще.

А теперь я должен заканчивать, поскольку меня ждет Лондон, и боюсь, как бы мой отвратительный почерк не слишком утомил тебя.

Мое благословение, любовь моя, любовь моя, от твоего друга, спутника и возлюбленного:

Битти».

Сесиль отправился посмотреть чету Оливье в «Школе злословия», в постановке которой он тоже принимал участие, и, по его мнению, знаменитая актерская пара была «несколько скаредна в проявлении щедрости». Позднее он довел это до настоящего скандала, после чего Оливье на протяжении многих лет не разговаривали с ним. Битон по-прежнему был увлечен написанием собственной пьесы, однако конкретных планов ее постановки пока не имел. Вот что он писал:

«… Итак. Я прочитал «Адольфа», ведь, по твоим словам, «они» считают, что из этого получился бы фильм с твоим участием. Это замечательная книга и написана в таком чудесном сочном стиле – в ней нет ничего лишнего, а как прекрасно даны любовные сцены, – что тотчас навевает на меня воспоминания о наших с тобой встречах.

Что касается этого замысла – твоего возвращения на экран в роли женщины, которая на протяжении всего фильма пребывает в ужасной, все более унизительной ситуации, так как сильнее любит своего возлюбленного, нежели он ее, – то он мне кажется… не совсем подходящим. Собственно говоря, очень трудно найти то, что делает фильм настоящим произведением искусства. Надеюсь, они более не тратят твое драгоценное время на разговоры о нем».

Жизнь Сесиля продолжалась в том же русле – бесконечные поездки в Лондон и посещение театров. Он вырвался на юг Франции погостить с Сомерсетом Моэмом на вилле Мореск. В Париже Сесиль навестил Бориса Кохно, приятеля Бебе – который показал несколько ранних портретов Берара, – а также посетил выставку часов в Версале.

Остановившись в «Ритце», Сесиль был шокирован, услышав, как в соседнем номере какая-то пара занималась любовью.

«Должно быть, их окно открывалось во двор, и мне были слышны все их отвратительные стоны, и все это угнетающе на меня действовало. Я подумал, как должно быть ужасно, что люди подвергают друг друга таким мучениям… Судя по всему, женщина была совершенно несчастна – а может, всего лишь кокетлива и глупа, – но на протяжении долгого времени она всхлипывала и стонала, словно ей делали больно, а затем принялась кричать: «Прекрати! Прекрати!» Я был готов выскочить из постели и крикнуть ей во двор, чтобы она прекратила свои вопли. Все это было просто омерзительно, и после этого я не мог без отвращения смотреть на гостиничный коридор: мне казалось, что там за каждой дверью происходят подобные омерзительные сцены. Барбара Хаттон жила на том же этаже, и мне казалось, что если я остановлюсь, то услышу, как из-за ее двери доносится это приказание: «Прекрати! Прекрати!»

Сесиль жил надеждой, что в один прекрасный день он получит «добрую весточку, написанную золотым бамбуковым карандашом». Вместо этого он был вознагражден телеграммой от Гарбо, в которой говорилось: «С добрым утром».

Пасха праздновалась буквально накануне первых по-летнему теплых деньков. Сесиль докладывал последние новости о Мерседес:

«Черное-с-Белым» написала мне из Парижа, спрашивая, нет ли от тебя каких-нибудь вестей. Будь даже так, я, пожалуй, оставил бы их при себе. Как только речь заходит о тебе, я тотчас делаю непроницаемое лицо, словно какой-нибудь китаец. Я регулярно просматриваю колонки новостей, на тот случай, если ты уже приняла какое-либо решение насчет картины, но больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ради меня ты почаще бралась за бамбуковый карандаш…»

Сесиль продолжал свою одностороннюю переписку на протяжении всего мая, а в июне ринулся в Париж, «и пусть все летит в тартарары». Битон понимал, что, скорее всего, нарвется там на Мерседес. Что весьма характерно – будучи с Гарбо в хороших отношениях, он воспринимал Мерседес как угрозу; но стоило ему поссориться с Гарбо, как Мерседес тотчас превращалась в союзника.

Начиная с апреля 1949 года Мерседес жила в квартирке на Кэ-Вольтер. Никогда не задерживаясь в городе подолгу, имея привычку появляться там, где имелось здоровое сочетание культурной жизни и общения, Мерседес была рада ощутить себя парижанкой. А кроме того, у нее начался новый роман с живущей в Париже американкой по имени Поппи Кирк.

Глава 8
Мерседес и Поппи Кирк

Ближе к пятидесяти Мерседес превратилась в располневшую, однако элегантную даму средних лет. Она носила все те же широкие черные накидки с капюшоном, как у разбойника с большой дороги, остроносые туфли, а шляпа-треуголка, можно сказать, превратилась в ее символ. Сибилла Бедфорд говорила о ее «кубинской пиратской элегантности», особо подчеркивая «поразительную внешность, щеголеватый шик и в то же время удивительную женственность – никаких вам галстуков и воротничков». Та же Сибилла Бедфорд добавляет: «Она словно пришла из драмы плаща и кинжала. А еще вполне могла сойти за героиню музыкальной комедии. Ей не хватало только шпаги».

Роман Мерседес и Поппи Кирк начался осенью 1948 года и продолжался до 1953. Поппи, она же Мария Аннунциата Сартори, родилась в марте 1899 года. Она была дочерью – не исключено, что приемной – Виктора Сартори, американского вице-консула в Ливорно, по происхождению итальянца, родом из Филадельфии. В первый раз Поппи вышла замуж очень рано, в Париже, по настоянию своей семьи. Ее мужем стал вечный неудачник, туринский адвокат по имени Марио Монтерецца, на пятнадцать лет ее старше. Их сын Виктор родился в 1923 году.

В Париже Поппи подрабатывала манекенщицей. Среди ее приятелей был Жан Кокто, который всегда относился к ней с пониманием и всячески помогал, хотя и довольно презрительно отзывался о ее работе. Позднее Поппи работала на Скиапарелли и «Русский Балет». Она обожала все китайское – ширмочки, лакированные шкатулки, мебель, тарелки, увлекалась китайской поэзией и философией, питала неподдельный интерес к восточным религиям, в частности к буддизму.

После того как ее первый брак распался, Поппи на время удалилась в свою небольшую виллу у Санта-Маргариты. В 1935 году она вновь вышла замуж за Джеффри Кирка – довольно суховатого английского писателя-интеллектуала и журналиста. Ей тогда было 28, ее супруг – на несколько лет моложе. Какое-то время он служил в «Сикрет Сервис», и хотя мог и дальше предаваться богемной жизни в обществе литературных мужей, однако в 1939 году поступил на службу в Министерство иностранных дел и даже поднялся до ранга второразрядного посла. Поппи провела часть войны в Лондоне, где, засучив рукава, кашеварила в столовой, устроенной в Национальной Галерее. Случалось, что она со своими подручными кормила в день до 2400 человек.

Сибилла Бедфорд вспоминает, что «Поппи со всей серьезностью относилась как к благотворительной деятельности, так и к вечеринкам с коктейлями. Интеллектуальной ее не назовешь. Она была страшной любительницей пофлиртовать и всегда умела с поразительной ловкостью овладевать душами и умами людей».

Работая у известного кутюрье Молине, Поппи была известна как «мадам Поппи». Еще в молодости у нее было несколько романов с женщинами, а когда ее первый брак распался, на помощь ей пришла Полина Терри, наполовину индуска, одна из дочерей магараджи Дилипа Сингха. После Полины последовала одна дама по имени Гильберт, которая была не прочь поселиться с Поппи в Италии. В последующие годы Поппи жила с княгиней Дилкушей де Роган, дочерью британского офицера, майора А.Т.Ренча, служившего в Индии (отсюда ее странное имя), и американки. В 1922 году Дилкуша вышла замуж за князя Карлоса де Рогана, потомка древнего французского рода. Со свадебной фотографии на нас смотрит смущенная невеста с черными, слегка навыкате глазами, вся укутанная в серебристую парчу и брюссельское кружево. Она слегка испуганно льнет к своему жениху – подтянутому, щеголеватому молодому человеку с гладко зачесанными волосами и гвоздикой в петлице. Чета поселилась в Австрии, но в 1931 году Карлос разбился насмерть, врезавшись на машине в дерево. Дилкуша вскоре переехала жить в Париж, где работала в сфере haute couture[8]8
  haute couture (фр.) – высокая мода


[Закрыть] и стала неотъемлемой частью кружка Элис Б. Токлас. Последняя считала ее «сквернословкой», однако с удовольствием пропускала стаканчик «Кровавой Мери» на дне рождения «Дил».

Поппи утверждает, что Дилкуша отрицательно относилась к ее работе и никогда не понимала ее до конца. Совместные уик-энды проходили тоскливо, если не считать редких концертов.

«Я никогда не допускала Дилкушу в святая святых своей души, – писала Поппи. – Собственно, ей самой этого не хотелось, и она никогда не страдала от того, что я ей чего-то недодаю… Сказать по правде, я никогда толком ей не принадлежала».

Именно Дилкуша подарила подруге Мерседес, приведя ее с собой на обед к Поппи. Мерседес было известно о романе Дилкуши. Вот что она писала об одной из встреч:

«Когда мы пришли, Поппи была в кухне. Она крикнула нам, чтобы мы снимали пальто. Поскольку я очень чувствительна к голосам, мне нравится, когда я сначала слышу голос и лишь затем вижу человека, которому он принадлежит. Голос у Поппи просто очарователен, и ее английский звучит по-английски, хотя она родилась и выросла в Италии. Комната, в которой мы находились, освещалась одними только свечами, и когда она вошла, то на какое-то мгновение я подумала, что у меня не все в порядке со зрением или же я вижу сон. На ней был надет тот самый китайский халат, что и на женщине из моего тибетского сна – собственно говоря, это была та самая женщина. У нее были те же самые узкие полузакрытые глаза и та же самая едва заметная улыбка. Я застыла как громом пораженная с ее появлением, и даже с трудом обменялась с нею рукопожатием. Она же была занята приготовлениями обеда и поэтому не заметила моих эмоций, однако, когда мы садились за стол, она сказала:

– Я всегда хожу в китайских халатах. Обожаю все восточное.

Ей вовсе не требовалось убеждать меня в этом».

Поппи собиралась в Нью-Йорк. Вскоре туда последовала и Мерседес. Она не стала терять понапрасну время, а тотчас взялась соблазнять новую подругу, и Поппи, к собственному удовольствию, в один прекрасный день проснулась в объятиях Мерседес, радостно открыв глаза на вазы с белыми цветами и льющийся в окно солнечный свет. Как-то раз одна из приятельниц заметила, что Поппи как кошка, которую не соблазнить даже отборными сливками, – все равно она не спустится с дерева; но как Поппи сама призналась Мерседес: «Я сижу у твоего камина и млею от счастья – впервые за всю жизнь».

В начале 1949 года Поппи уехала от Мерседес к мужу, поскольку Джеффри впервые получил ответственный пост первого секретаря в Британской миссии в Панаме. Тем самым Поппи пыталась выполнить обещание, данное за год до этого, что они постараются заново начать совместную жизнь. Супруги встретились в Мехико, где проходила конференция. Надвигающийся переезд вскоре стал для Поппи неприятнейшей реальностью.

«Ты загнал меня в угол – хотя и действовал в бархатных перчатках, – к этому я не была готова».

В одном из душных и шикарных ночных клубов Мехико Поппи умоляла мужа снять с нее данное обещание. Тому ничего не оставалось, как уступить ей, однако в душе он затаил обиду и с тех пор разговаривал с супругой с «леденящей учтивостью».

Тем временем Мерседес сдала свою нью-йоркскую квартиру Кэрол Чаннинг, звезде фильма «Джентльмены предпочитают блондинок», а сама перебралась в Париж. Здесь она отыскала бывшую возлюбленную Поппи, Дилкушу де Роган. Та вела себя отвратительно. Страшно ревнуя Мерседес, она принялась показывать всем и каждому письма Поппи и хвастать былыми победами. Разумеется, в том, что ни Мерседес, ни Поппи не вели себя безупречно по отношению в Дилкуше, имелась доля истины. Как бы то ни было, зная, что Поппи вскоре вернется, Мерседес сняла квартирку в доме № 5 по Кэ-Вольтер. Она послала Поппи по этому поводу телеграмму без подписи, которую по ошибке вскрыл Джеффри. Он отнес ее жене, однако не проронил ни слова. Затем, ни с того ни с сего, перед самым обедом робко поинтересовался, уж не собралась ли она замуж за отправителя телеграммы. Поппи что-то невнятно пробормотала.

Спустя несколько недель, как-то раз в полночь, Поппи писала Мерседес:

«Моя дорогая, недавно ты меня немного обидела. Неужели ты думаешь, что я боюсь – если мы безоглядно любим друг друга, – неужели, по-твоему, я побоюсь пересудов и чьего-то недоброго слова? Если же ты не уверена или же чересчур волнуешься за нас с тобой – или же если считаешь, что я делаю что-то не то, – то тогда мне понятно, чего я должна опасаться. Именно тебе надлежит решать, и если вдруг мы обе совершим ошибку, не думаю, чтобы она была настолько серьезной, чтобы причинить нам обеим существенный вред. Более того, я вообще сомневаюсь, что мы способны причинить друг другу какой-либо вред.

Моя лапушка, ты мне нужна, чтобы восполнить меня: руки, что сжимают меня в объятьях, губы, что целуют меня, сердце, что бьется рядом с моим и умиротворение – после того как – ты ведь помнишь?»

Джеффри дал Поппи денег на билет до Парижа, и она улетела в субботу, 16 апреля. Они с Мерседес переехали в новую квартиру, и Поппи вернулась на работу к Скиапарелли.

Сибиллу Бедфорд, как и многих других приятельниц Поппи, удивил ее роман с Мерседес. По ее замечанию, последняя была склонна к крайностям, и окружающие, как правило, либо обожали ее, либо ненавидели. Сибилла встретила Мерседес у четы Хаксли и нашла ее «донельзя утомительной». А еще добавляет:

«Однако она такова, что ее нельзя не заметить даже в комнате, куда набилось двести человек. В ее внешности, пусть даже весьма ухоженной и женственной, было нечто пугающее».

Талула Бэнкхед дала Мерседес прозвище «графиня Дракула». Дженет Фланнер, знаменитая «Дженет» из «Нью-Йорка» на дух ее не выносила.

«Мерседес нельзя доверять ни на йоту, – говаривала подруга Поппи Аллана Харпер. – Как ты только можешь жить с этим демоном?»

Однако в обществе Поппи Мерседес становилась совершенно «ручной», и пара переживала периоды истинного счастья.

Пока Поппи работала на Скиапарелли, Мерседес все чаще не находила себе места. Одиночество было ей не в новинку, но после минут блаженства с Поппи самообладание давалось ей все с большим трудом. Они переехали в отель «Биссон», тоже на Кэ-Вольтер, и Мерседес ощущала себя все более одинокой. Ее приятельница Элеонора фон Мендельсон свела счеты с жизнью, выбросившись из окна. Она Мансон, которая в ту пору тоже жила в Париже, пребывала в подавленном настроении из-за неудачного брака со своим третьим, и последним, мужем, русским художником Евгением Берманом, и каким-то образом исхитрилась заразить этой своей подавленностью Мерседес. Не в силах больше выносить короткие дни, дождь и промозглую погоду, Мерседес решила навестить Нью-Йорк. Поппи попыталась по-философски отнестись к желанию Мерседес немного развеяться в Нью-Йорке в компании старых друзей. Она так же по-философски отнеслась к существованию незабвенной Гарбо. Поппи было трудно причислить к ее поклонникам – наоборот, она принадлежала к весьма многочисленной группе людей, считавших Гарбо величайшей занудой. В отсутствие Мерседес Поппи как-то обедала с Джеффри в одном парижском ресторане. Он умолял ее вернуться и даже подарил ей позолоченную зажигалку. Промелькнул январь, уступив место февралю, а от Мерседес не было ни слуху, ни духу. Поппи предложила новый план:

«Мне кажется, что если ты будешь проводить в Америке время с сентября по июнь и возвращаться ко мне только на лето, то у тебя будет все, что требуется, – я здесь, Грета в Нью-Йорке, подходящий климат, квартира и друзья».

Однако Поппи чувствовала, что Мерседес натура эгоистичная. Ей не давал покоя вопрос, как бы вела себя Мерседес, если бы она, Поппи, вдруг ни с того ни с сего снялась с места, чтобы пожить у себя в лондонской квартире на Ллойд-сквер.

В марте унылый Джеффри по-прежнему пытался уговорить Поппи вернуться к нему. Та не могла объяснить ему свою ситуацию, которая, мягко говоря, была довольно двусмысленной. Поппи жаловалась Мерседес:

«И как я могу занять какую-либо определенную позицию, когда я сама настолько не уверена в тебе, когда ты в самый разгар нашей любви то и дело бросаешь меня на произвол судьбы? Ну почему ты так часто бросаешь меня? И ведешь себя по отношению ко мне столь бессердечным образом?

Боюсь, что силы любви иссякли в тебе. Нежность в тебе еще сохранилась – но этого недостаточно».

Когда Джеффри в тот же месяц вернулся в Нью-Йорк, Поппи попыталась уговорить его встретиться с Мерседес. Тот отказался. Затем Поппи оказалась втянута в неприятную историю, когда ей пришлось заплатить за пасхальный кулич, который Мерседес заказала для Гарбо. Будучи в полном отчаянии от этих столь любимых Мерседес куличей, которые та рассылала своим возлюбленным, Поппи предложила подруге, что той стоит посылать каждой из бывших приятельниц один и тот же пирог, лишь меняя каждый раз ленточку.

Позднее Поппи тоже приехала в Нью-Йорк, а затем они вместе с Мерседес вернулись в Париж. Летом 1956 года они вместе поселились в сдвоенной квартире на Кэ-Сен-Мишель как раз напротив Собора Парижской Богоматери, а вскоре Поппи приобрела в Нормандии ферму. В их жизнь также вошел сиамский котенок Линда, над которым они обе тряслись, как над младенцем.

Роман Поппи и Мерседес продолжался, хотя подруги жили то вместе, то врозь. В 1953 году Поппи работала у Скиапарелли в Нью-Йорке. Ее сын Виктор вернулся из Бухареста, где он служил по линии Госдепартамента, и они с Поппи решили жить вместе в одной квартире и в конечном итоге проводили часть времени в году у себя на Восточной Тридцать Пятой улице. Мерседес оставила себе их любимую кошку Линду.

К августу 1953 года их отношения вылились в теплую дружбу, хотя Поппи и затаила на Мерседес обиду за то, что та оставила ее. Мерседес провела Рождество в обществе Поппи, Виктора и Джениффер Нил. В начале 1954 года отношения обострились, и Мерседес частенько названивала Дженни, жалуясь, что Поппи отказывается с ней разговаривать и вообще ее не понимает. Поппи переехала на свое последнее место жительства, в Креш-Мартэн, у Ланмоде, что возле Плебьяна на северном побережье Франции, и Мерседес время от времени приезжала погостить у нее.

Поппи осталась в хороших отношениях с Джеффри, который служил в качестве советника в британском посольстве в Гааге с 1953 по 1960 год. По мнению Мерседес, отношения супругов сводились лишь к изредка проводимому вместе отпуску, однако в действительности Поппи вернулась к мужу, хотя, бывало, подолгу жила одна.

В 1960 году Джеффри Кирк получил назначение посла в Эквадор, и Поппи последовала за ним. Однако впоследствии супруги снова рассорились и больше не желали друг друга знать. Джеффри уединился в сельском доме в Хертфоршире, где и умер в 1975 году, исключив Поппи из своего завещания. Для той наступили тяжелые времена – ей пришлось как следует потрудиться в качестве «всеобщей тетушки». Сибилла Бедфорд подыскала для нее работу на кухне лондонского пен-клуба. Поппи умерла в доме престарелых в Оксфордшире в 1986 году в возрасте восьмидесяти семи лет.