Текст книги "Джон Кеннеди"

Автор книги: Хью Броган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Вопрос об этом был далеко не праздным. Если бы Советы применили тактические ракеты, чтобы предотвратить вторжение армии США, то Кеннеди, скорее всего, дал бы санкцию на ядерную контратаку – возможно, чтобы вызвать стратегические изменения, и мир подошел бы к краю гибели. То, что Хрущев должен был поступить таким образом, полностью противоречило принятой советской практике и до сих пор кажется невероятным; размышление над этим фактом сегодня помешает нам понять чувство огромного недоверия, с каким Кеннеди реагировал на первые новости о ракетах. Он никогда не представлял, что Хрущев мог быть столь безрассуден и лишен здравого смысла, что объясняло его собственную медлительность (и его советников) в восприятии приближающейся угрозы [217]217
  Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 420, 448. Результаты предупреждения, сделанного Кеннеди в сентябре, были неутешительны, так как было уже достаточно поздно, чтобы можно было что-то сделать (ракеты уже были размещены), и только ограничили его свободу действий. Это произошло из-за непредусмотрительности. В сентябре политическая ситуация в Америке, казалось, требовала устойчивого общественного противодействия всему, чего, как были уверены Кеннеди, Банди и остальные, не могло произойти. Они ошибались, но чьей это было ошибкой?


[Закрыть].

Экс-комм пришла к выводу, что только реальная возможность немедленного вторжения могла это остановить – Кеннеди предпочитал называть это «карантином», тем самым избежав определенных проблем с международным правом. Введенное жесткое эмбарго в отношении советских военных кораблей на Кубе доказывало, что правительство США действовало верно и, возможно, побудило русских убрать ракеты, что они смогли сделать с минимальной потерей авторитета. Если бы они твердо продолжали придерживаться своей позиции, то вторжение было бы предпринято. Кеннеди принял эту рекомендацию 20 октября, и немедленно началась политическая, дипломатическая, военная и морская подготовка. Столь большая активность не могла быть скрыта от репортеров тех немногих газет, которые поняли, что это означает, но их убедили хранить молчание, воззвав к их патриотизму. Все, что знал американский народ, – это то, что президент неожиданно отошел от дел, связанных с предвыборной кампанией (выборы в конгресс шли полным ходом) из-за простуды и что он обратится к народу по телевидению вечером в понедельник 22 октября. Шел седьмой день кризиса.

Это была самая важная речь в его жизни, хорошо исполненная. Язык был лишен литературных украшений: вопрос был для этого слишком серьезен. Как всегда, Соренсен набросал речь и затем пересмотрел в свете других предложений, но основным редактором был сам Кеннеди, внеся дюжину поправок, некоторые из них – довольно большие (для короткой речи) и существенные [218]218
  См.: Соренсен. Кеннеди, особенно С. 698–700.


[Закрыть]. Окончательный вариант обладал прямотой, краткостью и касался сути дела, в речи говорилось о серьезной опасности, которая неожиданно возникла, о лжи со стороны Советов, о том, что намеревается делать администрация и как она надеется, что Советы все же передумают. Единственной фальшивой нотой было обращение к «захваченному кубинскому народу», который ввели в заблуждение. В основном обращение было адресовано к народу Соединенных Штатов: «Дорога, которую мы сейчас выбрали, полна опасности, как и другие, но она соответствует нашему характеру, смелости нации и нашим намерениям по всему миру. Цена свободы всегда была высока – но американцы всегда ее платили. Дорога, которую нам никогда не надо избирать, – это подчинение» [219]219
  ПД. ii. С. 809: объявление запрета на доставку наступательного вооружения на Кубу.


[Закрыть]. Речь сплотила американцев; возможно, это не было неожиданностью, учитывая, как сильно Кеннеди акцентировал внимание на нужных понятиях – «свобода», «подчинение», «мир»; его искренность – «правительство чувствует себя обязанным рассказать вам об этом кризисе во всех деталях» [220]220
  Там же. С. 806: радио– и теледоклад американскому народу.


[Закрыть]– также произвела впечатление; он также воззвал к жертвенности и самодисциплине. Вера граждан в свою страну и ее институты, включая президентство, все еще была сильна: двадцать один год войны и «холодная война» научили их, чего можно ожидать и как себя вести в подобных экстренных ситуациях. Короче говоря, они успешно вышли из кризиса. Они испытывали некоторое беспокойство, а иногда даже были в панике, но большинство приняло президентский выбор и решило привести русских в замешательство. Возможно, они не могли полностью осознать, насколько опасна была ситуация, но, несомненно, ими руководил патриотизм: Кеннеди предупредил их об опасности, и средства на оборону резко возросли, став самыми большими за все время его президентства. К этому кризису готовились. Но здесь примешивался и другой фактор. Той осенью журналисты и политики возбуждали агитацию по кубинскому вопросу по всей стране, волна чувств народа, отчасти выразившаяся в письмах, посланных в газеты, была сильна, как ни по одному международному вопросу. Ракетный кризис сработал как предохранительный клапан для потока эмоций: Кеннеди наконец действовал. В каком-то смысле это было платой за его беспокойство о Кастро.

Реакция из-за рубежа была более смешанной. Гарольд Макмиллан сразу же высказался: «Сегодня американцы могут понять, как мы здесь, в Англии, жили в течение последних нескольких лет» [221]221
  Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 477.


[Закрыть]. Британское общественное мнение разделилось (односторонняя агитация достигла своего апогея) и, соединенное с естественным беспокойством, в результате придало скептицизма по отношению к заявлениям американцев. Но британское правительство твердо стояло на своих позициях; более ясно высказалось французское правительство, хотя антиамериканские настроения сильно давали о себе знать: так же поступила и Западная Германия, искусная дипломатия США сплотила Организацию американских штатов, чтобы придать легитимность карантину; Эдлей Стивенсон успешно изобличил Советский Союз перед ООН. Возможно, все это не имело большого значения. Все ложилось под ответственность советского правительства: и по меньшей мере неделю это оставалось нерешенным. В Вашингтоне нервы были натянуты сильно.

Казалось, в Москве они были напряжены еще сильнее. Хрущев, виртуоз ложных ультиматумов, обезумел, увидев, к чему идет дело. Игрок зашел в своем блефе слишком далеко, и теперь его призвали к ответу. Он не осмелился поднимать ставки (это важно, если вспомнить, что в продолжение всего кризиса Соединенные Штаты никогда не грозили использовать ядерное оружие), но вряд ли бы выдержал унижение от пережитого поражения. Казалось, он был искренне изумлен – и в равной мере рассержен и озадачен – действиями Кеннеди. Несомненно, он убедился, наряду с другими ошибками, в том, насколько неправильно было уверовать в свою пропаганду. Но, терзаясь, он не мог избежать выбора, к которому его побуждали Соединенные Штаты. Покуда был велик риск войны и вторжения США на Кубу, что он стремился предотвратить в первую очередь, карантин следовало продолжить; все советские корабли, несущие ядерное оружие, должны были вернуться домой, и в среду 24 октября (на девятый день кризиса) был дан сигнал начать. «Мы предпочли действовать око за око, – сказал Дин Раск, – в то время как другие предпочли закрыть на это глаза» [222]222
  Дин Раск. Как я это видел. Нью-Йорк, Нортон, 1990. С. 237. Раск объясняет, что эта известная фраза пришла из игры, в которую он, бывало, играл в Джоржии: «Мы становились в двух шагах друг от друга и пристально смотрели в глаза. Кто первый моргнет – тот проиграл. В этой игре не так-то просто победить».


[Закрыть].

Чем дальше – тем больше. Но основной задачей было убрать с Кубы уже размещенные ракеты, и это бы сделало поражение Советского Союза еще более ощутимым. И на это было отпущено очень мало времени. Правительство США решило, что они будут убраны до того, как их приведут в рабочее состояние. Работа в местах расположения ракет шла лихорадочно, как отметил Кеннеди в своем заявлении в пятницу 26 октября: «Эта деятельность со всей очевидностью направлена на достижение полной боевой готовности со всей возможной быстротой» [223]223
  ПД. ii. С. 812: заявление Белого Дома относительно мест расположения ракет на Кубе.


[Закрыть]. Это следовало остановить, в противном случае Соединенным Штатам пришлось бы послать туда свои войска: самое позднее, в понедельник 29 октября, как порекомендовал объединенный комитет начальников штабов [224]224
  Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 530.


[Закрыть]. Затягивание таило в себе и другую опасность – опасность выхода ситуации из-под контроля высшего командования другой стороны. Кеннеди отдал приказ посадить все У-2 кроме тех, которые наблюдали за Кубой, но в субботу один из самолетов, базировавшихся на Аляске, не только взлетел, но и вторгся в советское воздушное пространство над Сибирью. «Всегда найдется какой-нибудь сукин сын, который не понимает слов», – сказал Кеннеди [225]225
  Там же.


[Закрыть]; Советы тоже не приняли этот полет за начало атаки, и в тот же день другой У-2 был сбит над Кубой ракетой типа «земля-воздух»; местное советское командование действовало по своему усмотрению (с сердечного одобрения Фиделя Кастро) в случае, если бы американцы предприняли неожиданную атаку (Москва была разгневана) [226]226
  См. там же. С. 531–532.


[Закрыть]. Было ясно, что если Кеннеди и Хрущев сохранят контроль над кризисом, то все сразу же закончится.

К счастью, теперь стало ясно, на каких условиях это могло закончиться. Ракеты пришлось бы убрать; в свою очередь, Соединенные Штаты согласились бы не вторгаться на Кубу. Они не считали, что именно так все и будет, поэтому уступка была незначительна, но применение ими военной силы, понятно, насторожило Советы; публичный отказ Кеннеди от любого подобного проекта значительно укреплял международные связи. Из сверхсекретных переговоров между Бобби Кеннеди и советским послом также стало ясно, что ракеты «Юпитер» в Турции, стоящие возле советских границ, к чему Хрущев столь часто апеллировал, будут убраны, так как их сравнение с ракетами на Кубе было весьма прозрачным. Администрация Кеннеди была более чем готова пойти на эту уступку, опасаясь, что в противном случае Хрущев предпримет еще какие-нибудь действия против Западного Берлина; кроме того, ракеты были технически устаревшими и должны были быть убраны тем более, чтобы это не побуждало Турцию долго оставлять их в качестве основного оружия. Чувствительность турок следовало по возможности уважать (хотя президент был готов обойти ее своим вниманием, если бы мог, несмотря на то, какой бы вред это ни нанесло доверию Европы к Америке) [227]227
  Там же. С. 538.


[Закрыть]. К счастью, русские приняли само предложение и необходимость соблюдать секретность. Кеннеди опубликовал свои официальные тезисы 27 октября; Хрущев услышал их по радио на следующий день. Кеннеди сделал публичное заявление, и кризис неожиданно закончился. Ракеты были убраны в течение следующих нескольких недель.

«Он оказался чертовски хорошим игроком в покер, должен сказать», – прокомментировал Линдон Джонсон [228]228
  Там же. С. 543.


[Закрыть]. Когда Экс-комм собрался 28 октября, чтобы подтвердить поражение русских, все встали, когда в комнату вошел президент: он завоевал свое место в истории [229]229
  Соренсен. Кеннеди. С. 717.


[Закрыть]. Но не все так думали. 29 октября обрадованный президент счел, что следует задобрить тех начальников штабов, чьи воинствующие советы он столь непреклонно отвергал. Он пригласил их в кабинет, и начальник военно-морского штаба сказал: «Они нас сделали!», а начштаба военно-воздушных сил известный генерал Кертис Ле Мэй опустился на стул и сказал: «Это самое большое поражение в нашей истории, мистер президент… Нам следует сегодня начать вторжение!» Неудивительно, что на следующий день Кеннеди говорил Артуру Шлезингеру, что начштабов были рассержены, и двумя неделями позже заметил Бену Брэдли, своему другу-журналисту, что «первый совет, который я дам своему преемнику, – это наблюдать за генералами и избегать того, чтобы они думали, что их мнения по военным вопросам чего-то стоят только потому, что они являются военными людьми» [230]230
  Бечлосс. Кеннеди против Хрущева. С. 544–545; Шлезингер, РК. С. 524; Бенджамин С. Брэдли. Беседы с Кеннеди. Лондон, Квартет, 1976. С. 122. Бредли пишет о большом недостатке управления со стороны Кеннеди объединенным комитетом начальников штабов, за исключением Максвелла Тейлора. Ему нравился также начальник военно-морских сил генерал Шоуп.


[Закрыть]. Но это было единственным пятном на светлом полотне достижений и надежд. Он позволил себе наконец улыбнуться республиканцам, которые, как только миновала опасность, опять начали атаковать (некоторые даже полагали, что он инициировал этот кризис, чтобы в ноябре выиграть выборы). По крайней мере, он перехватил инициативу у Советского Союза и направил развитие международных отношений по пути, который считал необходимым.

Трудности переговоров с русскими сильно напоминали о себе; терпение, изобретательность и решительность все еще оставались основными качествами, когда приходилось иметь дело со столь упрямым и непредсказуемым правительством; но теперь успех был возможен, в отличие от прежнего положения дел. Обе стороны получили некоторые существенные представления о мире, в котором они жили, и друг о друге. Они поняли, что не следует играть с ядерным оружием, но что самое важное – это не загонять своего оппонента в угол; поняли, что ни одна из сторон не желала войны, что не следует недооценивать желаний и намерений друг друга. Это объясняло все, что говорил Кеннеди с тех пор, как вошел в Белый дом. Он снова резюмировал это в своей речи в Американском университете в Вашингтоне 25 июля 1963 года, где видно, какую мораль он извлек из ракетного кризиса, в котором участвовали как американцы, так и русские: «Прежде всего, защищая наши собственные интересы, мы говорили, что ядерные державы должны предотвратить конфронтацию, которая побудила противника к выбору между позорным отступлением и ядерной войной. Принять этот путь в ядерный век означало бы банкротство нашей политики – либо всеобщее пожелание смерти всему миру. Чтобы этого не произошло, американские ракеты не являются провоцирующими, они находятся под тщательным контролем, предназначены для защиты и способны выбирать цель. Наши военные силы призваны охранять мир и воспитаны в самоограничении. Нашим дипломатам даны указания избегать вызова необязательного беспокойства и враждебных высказываний» [231]231
  ПД. iii. С. 462: начало выступления в Американском университете.


[Закрыть]. И снова он настаивает на важности избегания неверных расчетов, предлагая установить телефонную «горячую линию» между Москвой и Вашингтоном, чтобы «обойти с обеих сторон опасные отсрочки, недопонимание и неверное истолкование других действий, которое могут произойти в период кризиса» [232]232
  Там же. С. 463.


[Закрыть]. (И которые, как он мог бы добавить, являлись наиболее тревожными аспектами ракетного кризиса). Кроме того, он утверждал: «Давайте не будем слепы к нашим различиям, но также давайте направим внимание не наши повседневные интересы и средства, с помощью которых эти различия могут быть разрешены. И если мы не можем стереть их сейчас, то по крайней мере сумеем сделать мир безопасным в его разнообразии. Потому что в конечном счете мы все живем на этой планете, мы все дышим одним и тем же воздухом. Мы все нежно оберегаем будущее наших детей, а все мы смертны» [233]233
  Там же. С. 462.


[Закрыть].

Это можно назвать тезисами Кеннеди, и его объективный здравый смысл наконец нашел отклик и отзывчивую аудиторию в Москве. Если верить его мемуарам, Хрущев был убежден – как тогда, так и после отставки – что «карибский кризис явился триумфом советской внешней политики» [234]234
  Хрущев. Хрущев вспоминает. С. 504.


[Закрыть]. Было очевидно, что Кастро выжил, и ракеты «Юпитер» убрали из Турции. Но даже Хрущев должен был признать, что тех же результатов можно было достичь гораздо менее опасным путем; голым фактом было то, что Советский Союз, идя на конфронтацию с решительными Соединенными Штатами, за неделю потерпел поражение, в то время как до этого шумно угрожал. Эпоха оживления советского авантюризма подошла к концу: следовало выработать новую политику. Поэтому тезисы Кеннеди были приняты и стали основой американо-советских отношений (хотя другая сторона не очень придирчиво их рассмотрела) до конца «холодной войны». Они вводили во вторую фазу конфликта и объясняли, почему больше не произошло другого кризиса, подобного берлинскому, или другого разрыва в русско-американском диалоге до вторжения в Афганистан в 1979 году и почему, к худу или к добру, Соединенные Штаты не выдвинули серьезного протеста против интервенции русских в Чехословакии в 1968 году, как и Советский Союз не сделал большего по вопросу о войне против Вьетнама. Сделали ли сверхдержавы мир более безопасным в своем разнообразии – более чем сомнительно, но по крайней мере мировая война была предотвращена. Была от этого и другая польза. Со дня инаугурации Кеннеди надеялся добиться подписания договора о запрещении ядерных испытаний, который СССР упорно отвергал по той причине, что Соединенным Штатам требуется провести инспекцию слишком многих военных объектов. Это возражение оставалось, но теперь был открыт путь для договора о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, что способствовало бы оздоровлению Земли и объявило о начале новых взаимоотношений между Россией и Америкой. 25 июля 1963 года этот договор был подписан в Москве. Это было время больших надежд, которое бы не наступило, не обладай Кеннеди авторитетом, завоеванным им благодаря умелому управлению ракетным кризисом.

Кеннеди хотел, чтобы этот договор стал предтечей следующих шагов, и действительно, в последующем был подписан договор о нераспространении ядерного оружия, и позже – первый договор об ограничении стратегических вооружений. Они оба укладывались в традицию. Но основное различие оставалось. Например, советские маршалы сделали очень простые выводы из ракетного кризиса: СССР никогда не должен быть превзойден в вооружении своим противником. Поэтому они ускорили гонку вооружений; с обеих Сторон количество ядерного оружия неимоверно возросло (этого уже было достаточно, чтобы обеспокоить Кеннеди); в этом отношении, и ни в каком другом, Советский Союз отчасти превзошел своего соперника. Две супердержавы смотрели друг на друга в течение более двадцати лет сквозь решетку ракет. В этом не было никакого экономического смысла, это серьезно увеличило риск для всего человечества, и оно являлось постоянным барьером на пути к взаимопониманию между Востоком и Западом. В этом отношении нельзя было сказать, что ракетный кризис закончился благополучно. До тех пор, пока в 80-х годах Советский Союз не взорвался изнутри, невозможно было договариваться о реальном прекращении ядерной конкуренции; и само падение коммунистического режима сделало возможной эту развязку, но в то же время и создало риск возникновения хаоса, который бы помешал реализовать эти планы. Все это предполагало, что Кеннеди не извлечет много из своей попытки ослабить напряженность между двумя государствами, даже если Хрущев стремился продвинуться на пути к достижению мира и сотрудничества. Это заставляло думать, что исключительно дипломатический подход к проблеме ракет, как предлагал Эдлей Стивенсон, был бы более предпочтителен в долгосрочном плане. Что касается краткосрочных, то у Кеннеди был небольшой выбор, чтобы действовать как-то иначе: но затем – и это мы видели тоже – он отчасти сам спровоцировал кризис.

Ракетный кризис не помог ему также решить проблемы, которых было достаточно много и у Западного альянса. Генерал Де Голль, президент Франции, оказал Кеннеди решительную поддержку, однако он видел, что если президент Соединенных Штатов и председатель советского правительства приведут мир к краю гибели и удостоят своих партнеров не более чем вежливым извинениям [235]235
  Дин Ачесон был эмиссаром Кеннеди к Де Голлю во время ракетного кризиса; он сказал: «Чтобы прояснить наши роли, правильно ли я понимаю, что вы прибыли от президента, чтобы проинформировать меня о некоторых принятых им решениях, или вы хотите проконсультироваться со мной относительно шагов, которые он намеревается предпринять?» И я ответил: «Мы должны внести полную ясность в этот вопрос. Я приехал, чтобы информировать вас о решении, которое он принял» (КУИ. Дин Ачесон).


[Закрыть], то стране – например, такой, как голлистская Франция – придется положиться на свою судьбу и вновь обдумать их альянс; и так как путь выхода из НАТО для Франции будет открыт, то французская независимая возможность наложения запретов, как и вето Франции на вступление Британии в Европейское сообщество – все это будет сметено политикой США. Напротив, похожий кризис с Британией в начале зимы 1962 года, последовавший сразу же после ракетного кризиса, когда Соединенные Штаты необдуманно лишили Британию ее основной опоры в виде так называемой независимой ядерной сдержанности, запретив производство ракет «Скайболт», не был прямым результатом кубинских событий; с другой стороны, получив от правительства Макмиллана поддержку в пользу администрации Кеннеди – не в октябрьские дни, а во время Бей-оф-Пигз, впрочем, как и в других случаях, – американцы вряд ли сказали бы «нет», если бы Макмиллана попросили бы дать пусковую установку, расположенную на субмарине, вместо уже обещанных «Скайболтов». Как объяснил Дин Раск: «Нам нужен кто-нибудь, чтобы помогать нам общаться с миром» [236]236
  Цитируется по Ричарду И. Нойштадту. Отчет президенту по вопросу о ракетах «Скайболт». С. 71. Этот чрезвычайно подробный документ лишь недавно был опубликован. Я чрезвычайно благодарен доктору Нойштадту за предоставленную мне копию.


[Закрыть]. Но немедленным последствием этого было дальнейшее отчуждение Де Голля; впоследствии это означало неверное понимание британскими политиками надлежащего места своей страны в мире; вероятно, для президента Соединенных Штатов это имело небольшое значение.

Для него было важно, что ракетный кризис ничего не принес для установления более рациональных отношений с Кубой. Кастро был разгневан тем, как русские себя повели, заставив его принять ракеты как акт коммунистической солидарности, затем провели все решения, даже не проконсультировавшись с ним, а затем предоставили их янки, которым Кастро готов был более чем не повиноваться. (Он говорил, что Куба скорее умрет, чем сдастся, и если он действительно намеревался использовать тактическое ядерное вооружение, которое имелось в его распоряжении, то, несомненно, исходом было бы уничтожение Кубы в вооруженном конфликте). Оставаться спутником Советов означало попасть в невыгодное положение, предпочтительнее выглядело достижение согласия с Соединенными Штатами. Случай представился, когда после напряженных дипломатических усилий со стороны американцев Кастро согласился выдать заключенных, участвовавших в операции Бей-оф-Пигз, в обмен на медикаменты на сумму в 500 000 долларов. Заключенные вернулись к Рождеству в свои семьи, и Кеннеди мог с удовлетворением отметить, что теперь он выполнил свое обязательство по отношению к кубинским беженцам. Он подтвердил это, появившись со своей женой на больших гонках, устроенных для них в Майями 29 декабря 1962 года, когда ему было передано знамя бригады эмигрантов, и он произнес следующее: «Этот флаг будет отдан этой бригаде в свободной Гаване. С помощью «Альянза пара эль прогресо» мы поддерживаем Кубу и все страны этого полушария в их праве на свободные выборы и то, чтобы они испытали все права, предоставленные человечеству, и уверен, что на Кубе – и в правительстве, и в армии, и в милиции – многие сохранили веру в свободу, кто видит опасность гибели свободы на своем острове» [237]237
  51. ПД iii. С.911: заметки в Майами.


[Закрыть]. Давний романтизм все еще давал о себе знать; его выражение в данном случае было очень неуместным и плохо повлияло на развитие дел в другом отношении.

Как часть соглашения между Кеннеди и Хрущевым Соединенные Штаты обещали снять свою блокаду, как только ООН удостоверится, что все ракеты убраны с острова, но Кастро отказался от проведения инспекции ООН, поэтому блокада оставалась; это нежелание со стороны коммунистов выполнять свою часть сделки освободило Кеннеди от его обещания не прибегать к вторжению. Ничему не научившись в этом отношении у ракетного кризиса, он обрадовался возможности возобновить угрозу применения военной силы. Хотя Совет национальной безопасности положил конец операции «Мангуста» вскоре после окончания ракетного кризиса, попытки саботировать кубинскую экономику продолжались – с энергичного одобрения генерального прокурора. Дело ухудшало то, что ЦРУ продолжало вынашивать грязные планы убийства Фиделя Кастро и не прекратило это делать и в ноябре 1963 года – возможно, без ведома Кеннеди.

В подобных обстоятельствах общеизвестная готовность Кеннеди (выработанная в осторожных контактах с достойными доверия посредниками) к переговорам с Кастро мало что давала, и так как его действия в равной степени вызывали отказ Кастро (нарушение политической жизни во всей Латинской Америке, высылка всех советских военных с Кубы и окончание его эксперимента с социализмом), трудно было поверить, что переговоры, даже если бы они были проведены, к чему-либо привели: со всех сторон было бы лучше, если бы тратилось поменьше слов [238]238
  См. там же. С. 636–639.


[Закрыть]. Возможно, Кеннеди изменил бы свою политику, если бы его избрали на второй срок; возможно, его твердую позицию можно было объяснись исключительно необходимостью подвести Флориду к выборам 1964 года (он хорошо знал этот штат); может, он устыдился, когда понял, что спустя тридцать лет после того, как он безуспешно пытался взяться за дело, блокада США все еще существовала, и едва ли было что-либо труднее этого; в то же время, вопреки или благодаря американской агрессии, власть Кастро укрепилась еще больше. Обещанные Кеннеди бедствия кубинскому народу почти ничего не достигли. Отвергнутые кубинские эмигранты спустя какое-то время вернули свой флаг.

Если бы Кеннеди считал, что кубинская политика была, возможно, самым большим его поражением, то он никогда бы о ней не упомянул. Скорее, он понимал, сколь огромен выигрыш, который ему принесли ракетный кризис и летом 1963 года – договор о запрещении ядерных испытаний в глазах американского общественного мнения. Народ Соединенных Штатов не был в целом столь воинственен, как лидеры правых, например, Бэрри Голдуотер, на что он всегда претендовал. В стране никогда не существовало серьезного движения за ядерное разоружение, но все понимали, что могло за собой повлечь изменения в ядерной безопасности, и были рады этой передышке, которую, как они считали, сохранил для них президент (который потратил предыдущие два года на то, чтобы их напугать). В сентябре 1963 года Кеннеди всерьез задумался о своей следующей избирательной кампании и предпринял несколько «неполитических» поездок, чтобы опробовать почву и по возможности укрепить поддержку. Первая поездка была на Запад, где в 1960 году его позиции не были особенно хороши; он считал, что несколько речей о сохранении существующего порядка могут принести некоторую пользу. Но вскоре он понял, что договор был гораздо более выгодной картой. Старый изоляционистский пацифизм, который однажды был провозглашен одним из основных принципов политики региона, мог уже не иметь былого влияния, но тем не менее все еще оставаться широко принятым, настоятельным и здравым стремлением к миру и безопасности. К его удивлению, речь, превозносившая договор, имела огромный успех в Солт-Лейк-Сити – в том же месте, где в 1960 году он почувствовал наибольшую необходимость бить в барабаны «холодной войны». Он вернулся в Вашингтон, убежденный, что нашел пункт, который поможет ему выиграть, особенно учитывая то, что республиканцы были столь неблагоразумны, что выдвинули в кандидаты Голдуотера, одного из небольшой группы сенаторов, который голосовал против ратификации договора о запрещении ядерных испытаний 24 сентября. Он все еще был способен зажечь дух патриотизма, если было необходимо: речи, которые он произнес в ноябре в Техасе, и те, с которыми он собирался выступить, были полны пыла, направленного против русских. Но Техас был другим сомнительным штатом, как и Флорида. В целом можно сказать, что в течение 1963 года смысл его президентства полностью изменился, и это относится к внешней политике в той же мере, как и к другим аспектам его деятельности, и поиски мира сменили кампании за свободу в качестве определяющего интереса администрации Кеннеди. Это была новая фаза; насколько последовательно она будет принята, как долго продлится и с каким успехом – этого мы никогда не узнаем.