Текст книги "Вес в этом мире"

Автор книги: Хосе-Мария Гельбенсу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Я не собираюсь забывать об этом. Ищи.

Так говорят собакам.

Собаки не занимаются самокритикой. Ищи.

Слушай, в последний раз повторяю: оставь меня в покое.

Давай же, ищи. Ищи, моя милая собачка, ищи…

Да будь ты проклят! Это твоя мать собака, а не я, идиот.

А ты – трусиха.

Это неправда!

Трусиха.

Неправда!

Ну, давай, поплачь. Обычная история, обычное средство – слезы. Тебе не хочется играть всерьез? Не хочется помериться с кем-нибудь силами? Разве мы не равны? Ну, так давай, не тушуйся. Не прячься за слезами.

Мое единственное убеждение, сукин ты сын, которое отравляет мне всю жизнь, состоит в том, что я хочу быть кем-то. Нет, не богом, но кем-то я быть хочу. Хочу знать, что имею какой-то вес в этом мире. Вес в этом мире. Ты можешь смеяться сколько тебе будет угодно, тебе это может показаться смешным, но ты не знаешь, каково это – когда приходится все это завоевывать. Это ты трус, если смеешь говорить со мной так. Будь проклят тот час, когда мне пришло в голову явиться к тебе.

Отлично, вот ты и сказала это. А теперь успокойся.

Не хочу!

Ты все еще сердишься? Ладно, подождем, пока у тебя это пройдет. На самом деле ты очень не любишь проигрывать. И это не новость – так было и раньше. Все идет хорошо до тех пор, пока с тобой играют по твоим правилам. Но как только игра уходит в сторону от намеченной тобою линии и ты замечаешь это, ты превращаешься в фурию. Я не виноват, что ты не желаешь видеть очевидного.

Дело не в том, что я не люблю проигрывать. Просто меня бесит, когда меня заставляют говорить то, чего я говорить не хочу.

Ты хотела сказать это.

Нет. Не хотела. Хотела бы – сказала бы, но я не хотела.

Ну, возможно, я несколько опередил события, но какая теперь разница? Ты ведь приехала поговорить о проблеме, которая беспокоила тебя, и мы бродили вокруг да около нее, обсуждали ее внешнюю сторону, но никак не ее суть; потом я решил сделать рывок по прямой – то есть выполнить твое желание, – и заслужил этим твой гнев.

Это моя проблема, и я имею право говорить о ней так, как угодно мне. А представь, что я не захочу говорить ни о чем, соберусь и уеду… Это мое дело.

И мое тоже. Разве ты не вовлекла меня в него?

Я еще не решила, вовлекать тебя или нет.

Понятно. Ты приехала просто меня прощупать.

Да – в общем, да.

Нет, дорогая, но мы не будем из-за этого спорить. Так что я прошу у тебя прощения, однако что произошло – то произошло. Это единственное, что сейчас следует иметь в виду. Если хочешь уехать, уезжай, я не стану тебе мешать, и за язык тебя тянуть тоже не буду. Но в одну вещь необходимо внести ясность: то, что ты называешь прощупыванием, кончилось в тот самый миг, как прозвучала твоя исповедь. Если ты не хочешь прямо перейти к сути дела – тебе хорошо известно, что я не сплетник, – забудем о нем, и все. Ты останешься здесь столько, сколько захочешь, но о деле, касающемся твоей будущей жизни, ни полслова.

Вот-вот. В довершение всего ты же изображаешь из себя обиженного.

Какие там обиды! Ничего подобного. Я ведь уже сказал: я только хочу внести ясность. Такой уж я человек – или мы договариваемся о правилах игры, или бросаем ее. Играть просто ради самой игры, чтобы провести время… это неинтересно, здесь нет ничего заманчивого, никакого стимула. Я хочу сказать: не делай из меня удобную жилетку для выплакивания своих проблем – эта пассивная роль не для меня. Насколько я понимаю, ты приехала поговорить со мной потому, что знаешь: я буду спорить с тобой, не обращая внимания ни на какие твои выпады и вспышки ярости. Со мной говорят для того, чтобы знать, а не для того, чтобы скрывать. Договорились?

Я кое-чего не сказала тебе: мы с мужем не были женаты, когда умер наш ребенок. А что хуже всего – мне так и не удалось освободиться от ощущения, что его смерть была чем-то вроде кары. О нет! Пойми меня правильно. Это не имеет никакого отношения к традиционной морали – тут все посложнее. На самом деле мы не ожидали, что появится ребенок, это произошло случайно, но мы приняли это, оба приняли: будет – значит, будет, очень хорошо. Но все же если бы я хотела его осознанно, то предварительно вышла бы замуж: разумеется, не потому, что так надо, а потому, что официальный брак – это вопрос стабильности, и он дает ощущение стабильности. Ребенку нужна стабильность; если ты не можешь обеспечить ее для себя, то вряд ли сможешь и для ребенка. Ребенка нужно заводить, когда ты готова к этому, а мне пришлось, так сказать, вскакивать на этот поезд уже на ходу. Может, потому мы и не поженились. Не знаю. Не знаю, как это выразить. Мне нравится принимать решения, очень нравится, и если уж я принимаю какое-либо решение, то выполняю его до конца, но если нет… тогда я чувствую себя немного растерянной и вижу все в ином свете. Так произошло и тогда: я, вернее – мы как будто сели и стали ждать, что будет дальше. Мы хотели, чтобы само появление ребенка убедило нас в том, что стремление к стабильности – это наше дело, наше решение. Ты понимаешь?

По-моему, да. Вам хотелось, чтобы решение пожениться, стремление к стабильности, как ты говоришь, имело под собой какую-то важную основу, и для этого вам был нужен ребенок, его присутствие в вашей жизни. Ты ведь это имела в виду?

Нет, для этого он нам бы не понадобился, понимаешь? Но, конечно, в нашей тогдашней ситуации – да, он был нам нужен, и как раз потому, что должен был появиться не в результате нашего решения. Ожидание, хоть мы и ждали его, не создавало такой основы, это было нечто случайное. А появление ребенка, его, как ты говоришь, присутствие ее создавало; оно должно было придать смысл решению пожениться. На самом деле я уже чувствовала ребенка в себе, мне не требовалось факта его рождения для того, чтобы еще мощнее ощутить его присутствие, как не требовалось и факта официального брака: в жизненном смысле мне было вполне достаточно этого ощущения, я хотела этого ребенка с тех самых пор, как узнала, что он будет. Однако с момента начала его собственной жизни, вне меня, он превращался в аргумент, обладающий собственным весом, понимаешь? Он обязывал нас создать стабильность, достаточно весомую, чтобы уравновесить его. Не знаю, это нелегко понять. Я хочу сказать, это нелегко объяснить, потому что понять… я понимаю это очень хорошо.

Действительно, нелегко. Но продолжай.

В общем, я не знаю, но когда он умер, мне пришло в голову, что это предупреждение, предостережение, что он умер потому, что мы ошиблись в выборе, понимаешь?.. Прежде чем зачать его, нам следовало сделать выбор в пользу стабильности. Это я и имела в виду, когда сказала, что должна была сначала выйти замуж и воспринимаю эту смерть как кару. Потому что такие вещи нельзя делать просто так.

Ты не преувеличиваешь?

Конечно. Конечно. Но я это чувствую именно так, и это ощущение так и осталось у меня внутри, вот здесь, внутри, чего же ты хочешь…

И что же – вы в конце концов поженились?

Да, это было что-то вроде исправления ошибки. После женитьбы, если бы возникла перспектива появления другого ребенка, мы бы уже знали, что хотим его. И занялись бы созданием стабильности. А если бы детей больше не было…

Значит, вы поженились потом. Сразу же?

Почти. Да.

Любопытная вещь это твое чувство вины. На самом деле выглядит так, будто ты грызешь себя за непредусмотрительность, хотя, если женщина поддерживает регулярные сексуальные отношения и даже если она старается при этом быть осторожной, для нее всегда существует вероятность беременности. Не может быть, чтобы тебе это не приходило в голову.

Нет. Честное слово, не приходило. Не приходило, потому что я абсолютно не намеревалась беременеть.

Понятно, но ведь и при отсутствии намерений нетрудно предвидеть, что это может случиться.

Ты не понимаешь. Просто я была настолько уверена, что появление ребенка будет плодом моего личного решения, что не приняла этого во внимание.

То есть яйцеклетка оплодотворяется решением.

Ну… да. Звучит очень грубо, но до определенной степени это так. Просто на самом деле все происходит не так, как себе представляешь и планируешь: между телом и намерением существует некая связь, которую невозможно уловить и которая происходит не из умозаключений, а из некоего интуитивного разума.

В этом есть небольшое противоречие.

Да, но дело обстоит именно так, что я могу еще сказать?

Хорошо, давай временно примем, что это так. Значит, твой брак можно назвать браком по расчету?

Какай же ты все-таки хитрец… Ты ведь уже пытался вложить перст в эту рану, чтобы посмотреть, что из нее потечет, помнишь? Вчера вечером, у тебя дома, когда я рассказывала о моей жизни.

Вижу, ты, как обычно, торопишься с выводами. А может быть, я задаю тебе этот вопрос потому, что в прошлый раз ты так и не ответила.

Я не знала, зачем ты хочешь об этом знать.

Теперь ты знаешь.

Да, теперь да.

Чего я прошу у жизни? О господи, ну и вопрос! Например, прошу счастья. Ты знаешь, что это такое? Я – нет, хотя могу тебе сказать, что у меня было много счастливых мгновений. Пожалуй, именно этого я у нее и прошу: не счастья, а много, много счастливых мгновений – столько, сколько может вместиться в жизнь.

Ничего себе ответ! Что мне делать с таким ответом?

Да ничего. Просто проглотить его, и все. А кстати, я приглашаю тебя поужинать. Как тебе такая идея? Я проголодалась.

Очень хорошо. Но позволь спросить тебя: ты все еще хочешь говорить со мной?

Конечно.

Я имею в виду – говорить серьезно.

Конечно. Серьезно. Вставай, пойдем ужинать.

Говорить серьезно.

Да, да, не будь занудой, я уже успокоилась.

Нет. Я хочу знать, можно ли, вложив перст в твою рану, надеяться, что ты меня не укусишь.

Ты ведь уже угрожал мне этим, да? Откуда мне знать, что я сделаю, если ты причинишь мне боль? Может, в следующий раз я выцарапаю тебе глаза. Я не знаю. Спрашивай. Спрашивай о чем хочешь.

Это не был брак по расчету. У нас хороший брак, и это чистая правда. Мне нравится, какая у меня семья, мне хорошо с ней.

Такое могут сказать весьма немногие.

Гораздо больше, чем ты думаешь, но это неважно. После смерти ребенка мне было бы очень легко покончить со всем этим, если бы я только захотела. Раньше, может быть, и нет, но потом – да. Это было не вынужденное решение – нет, совсем наоборот: абсолютно свободное. Может, поэтому у нас получилась такая хорошая семья.

Еще вина? Хорошо. Теперь давай разберемся: если все обстоит так, как ты говоришь, я не понимаю, каким образом твое пребывание в Англии может сказаться на твоей семье. Да, оно означает год-два твоего отсутствия, но вам же не возбраняется встречаться: есть много возможностей, особенно во время отпусков и каникул. Ты ведь не будешь два года заперта в одиночной камере.

Конечно, нет.

В таком случае, что тебя так беспокоит?

Меня беспокоит время, течение времени. Я уже живу достаточно долго, чтобы знать, как оно сказывается на человеке. Время разрушает, сжигает, отдаляет. То, что тебе удается сберечь, так мало по сравнению с тем, что у тебя было или прошло через твои руки, через твое сердце. Вот это и пугает меня.

Странно. Ты, такая решительная, – и этот почти абстрактный страх перед возможностью того, что, насколько я могу заключить, вряд ли может случиться. С мужем у тебя все хорошо, в семье тоже… Страх, дорогая, всегда вырастает из чего-то, опирается на какое-то основание; страх не возникает просто так, на пустом месте. Страх – не энтелехия[11]11
  Энтелехия – философский термин, введенный Аристотелем. В некоторых случаях употребляется в качестве синонима слова «энергия» (гр.).


[Закрыть].

А тебя не беспокоило бы, если бы тебе пришлось покинуть своих близких в том месте, где проходит твоя жизнь, и сбежать на пару лет?

Ну, может, немного и беспокоило бы – главным образом потому, что пришлось бы оторваться от многих вещей, к которым я так привык, от чего-то, что буквально вросло в меня и во что врос я; но это примерно то же самое, что расстаться на какое-то время с удобствами, с уютом. Человек как следует устроился, ему хорошо, а тут приходится уезжать: естественно, ему не хочется, он нервничает, злится. Но страх? Нет: страх – это другое. Вот что я тебе скажу, дорогая: если в этом деле тебя что-то пугает, значит, ты опасаешься что-то потерять.

Но в таком случае я должна была бы испытывать не страх, а, как ты сказал, тревогу, беспокойство…

Неуверенность…

Да, может быть, вернее всего было бы назвать это так. На самом деле я не рискую потерять ни любовь мужа, ни любовь дочерей, разумеется, в этом смысле не о чем беспокоиться. Правда и то, что я могу приезжать на каникулы – каждые каникулы. В общей сложности это будет месяца по три в год – кажется, так, более или менее, не знаю точно, мне как-то не пришло в голову справиться об этом, но я выясню. Эту возможность я учла. Нет, спасибо, я не хочу больше вина. А может, просто я старею и начинаю бояться каких-то вещей, которых не боялась прежде.

Ты так думаешь?

А почему бы и нет? Не переоценивай меня.

Я не переоцениваю тебя. Я просто обращаю твое внимание на то, что ты готова уехать в чужую страну и покинуть семью ради попытки улучшить свое положение, которое твои коллеги и так наверняка считают завидным. И задаюсь вопросом: разве это называется стареть?

Да, правда, это забавно. Ты уединился здесь вдали от мира, а я приезжаю поговорить о скачке, который собираюсь сделать. А может, и неплохо, что мне удалось немного расшевелить тебя – сдвинуть с места, как замшелый камень.

Я уже покончил со своей карьерой и теперь занимаюсь самим собой: какое уж тут движение? Дальше-то некуда.

Ты поняла? Ты без малейшего колебания заняла мое любимое кресло. О нет, не вставай! Оставайся в нем, ты выиграла его. Ты решительный человек. И в твоей жизни всегда будут происходить подобные вещи.

Ты мне завидуешь?

Очень. Обладай я твоей натурой, я оказался бы гораздо дальше.

Дальше? Ты хочешь сказать, выше? Севернее, чем сейчас?

Куда севернее. Как минимум в Англии. А может, и еще выше – на Шетландских островах. Или еще дальше – в стране гиперборейцев.

Нет. Туда ты не сможешь добраться.

Добраться смогу. Вот чего не смогу – так это вернуться. Если бы я добрался туда, то сейчас бы не разговаривал с тобой. Но я остался здесь. Смиренный мыслитель – оракул, с которым явилась посоветоваться решительная принцесса. Мой дом – это последний кордон, где можно отдохнуть перед тем, как пересечь неверное море, чтобы вступить на незнакомую землю. Но давай представим себе: что, если бы все было наоборот, если бы мой дом действительно был последним пределом земли, если бы он был тем самым спиральным замком, откуда не возвращаются? А может, это конец твоего путешествия, и ты разговариваешь со мной у врат замка. В этом случае, дорогая моя, тебе надлежит вернуться на свое место штатного преподавателя, и повседневная жизнь снова завладеет тобой, и ты будешь счастлива до конца своих дней.

Ну и фантазия же у тебя.

Или нет: ты станешь профессором, получишь кафедру – я уверен в этом. Ты всегда и во всем будешь достигать максимума своих возможностей.

Ты пытаешься обидеть меня?

Я пытаюсь сказать вам, благородная принцесса, чтобы вы остались по эту сторону моря.

Какой ужас, ты похож на какого-то провинциального Мерлина.

В таком случае, я вновь перевоплощусь в более достойный образ – педагога-пенсионера.

И напомнишь мне о том, что ты сам был профессором, потому это тебе и кажется такой мелочью.

Мне кажется, что это подходящее место для тебя, а еще мне кажется вполне уместным твое честолюбие. Получить кафедру – высшая точка карьеры. Чего же ты еще хочешь?

Скажи мне одну вещь: чего еще, по-твоему, я могу хотеть?

Я знаю только, чего тебе следует хотеть, и предсказываю, что ты добьешься этого: кафедры. Более того, я уверен, что ты уже прилагаешь усилия в этом направлении. Ты всегда была очень, очень честолюбива. Напротив, твой интерес к работе у Армстронга, или как его там, выглядит скорее капризом. Если ты поддашься ему, то можешь погубить все.

А тебе не кажется, что этот каприз, как ты его называешь, станет самым важным пунктом моей научной биографии?

Гм.

Ты разочаровываешь меня.

Ты хорошо знаешь университет, и тебе прекрасно известно, что подобное бегство под крылышко светила будет расценено всего лишь как проявление снобизма или провокация. Единственная карьера, которую ценят в университете, – карьера государственного служащего от педагогики. С каких это пор государственные служащие думают, принимают решения или обучаются на стороне? В сто раз предпочтительнее держаться какого-нибудь местного профессора, чем пытаться научиться чему-то у светила международного масштаба. Учась чему-то, прокладывая себе дорогу к мудрости, ты становишься врагом системы. Неужели ты не понимаешь?

Понимаю. Конечно, понимаю.

Тогда зачем же ты приехала?

Чтобы услышать, что ты скажешь.

Ну, так ты уже это услышала. Давай не будем больше говорить об этом.

Да, но… Ты говорил, я слушала и все больше понимала, что ты все говоришь верно. Этот образ, который ты использовал, – замок… Для тебя это место и есть спиральный замок.

Нет, это не он, но настоящий замок недалеко отсюда, я могу показать его тебе. Он находится в круглой долине среди гор, куда можно добраться через ущелье. Там стоит мосарабский[12]12
  Мосарабский (от исп. mozárabe) – относящийся к эпохе арабского владычества в Испании (755–1492 гг.).


[Закрыть] храм, которому по меньшей мере тысяча лет. Однажды приподняли алтарный камень и обнаружили за ним кельтскую стелу – спиральный замок. То есть это место было культовым уже гораздо раньше. Я воспринял это как знак и с тех пор всегда думал: когда наступит момент, я уеду сюда. И этот момент наступил.

Значит, я приезжаю, мы разговариваем у ворот замка, и я уезжаю. И так до тех пор, пока в один прекрасный день я не приеду, а ты не выйдешь к воротам, потому что будешь уже внутри замка.

Наверное, так и будет… И это неплохо. Неплохой образ. Он мне нравится.

А вот это уже кокетство.

В моем возрасте это роскошь.

Значит, по-твоему, я должна остаться?

По-моему, у тебя есть миллион плюсов, миллион доводов в пользу того, чтобы остаться, и не воспользоваться ими – безумие. До сих пор твои дела шли отлично, и у тебя еще есть время для того, чтобы они пошли еще лучше. Зачем искушать судьбу?

Тебя это не возбуждает?

Меня?

Я хочу сказать, тебе все это не кажется безумно волнующим?

Волнующим – нет. А безумием – да. Безумие возбуждает, оно само – возбуждение, но к чему оно приводит? К верной потере самого себя.

Или к встрече, к настоящей встрече. Что мы знаем о безумии?

Что мы знаем? Мы знаем, как оно воздействует на нас, к какой жизни ведет, знаем, что даже если оно приводит нас к вратам рая, здесь, на земле, это ад.

И это говоришь ты, добровольный затворник?

Да, я затворник. Видишь, какая ты хитрая и как быстро соображаешь? Но я не узник: меня никто не сажал под замок – ни я сам, ни кто другой. Разница решающая, потому что ключ от ситуации, которую я сам выбрал, – в моих руках.

Но ты не сможешь вернуться.

Я сам это выбрал.

Не могу поверить, что ты с твоей головой не попытаешься войти в храм с бичом в руках, если только представится случай.

Как раз моя голова и говорит мне, что такого случая не представится никогда. Я сделал выбор потому, что я когерентен; иначе я оказался бы побежденным.

Значит, мне следует сделать вывод, что я просто мечтательница.

Боюсь, что да – что ты еще не избавилась от этого.

Ты собираешься продолжать сбивать меня с толку?

Ясности нет – есть только смятение и неопределенность. Не пытайся искать ясность. Стихотворение Китса – ложь, выдумка. Красота и истина есть понятия, свойственные юности, возрасту Китса. А мы с тобой уже давно оставили позади эти замечательные и глупые моменты ликования. Думай о себе.

Я задаю себе вопрос: зачем я хочу быть профессором?

Это же очевидно: чтобы достичь целей, которые ты поставила перед собой.

Да, но я не задавалась целью стать профессором.

Ах, нет?

Нет. Все это были шаги, которые приходится делать. Ты вступаешь на некий путь – на путь педагога, и предполагается, что уже по одной этой причине ты должен идти по нему до конца. Как будто это предрешено заранее. И тогда кажется вполне очевидным, что ты должен от скромного рядового преподавателя дойти до кафедры и профессорского звания. Это решаешь не ты: это решается – не знаю, как это назвать – всем ходом твоего существования. Знаешь, я абсолютно не уверена, что хочу стать профессором, не уверена даже, что мне вообще когда-либо этого хотелось – ну, может быть, лишь когда я находилась на низшей ступени служебной лестницы; я воспринимала это как некий логический или неизбежный путь, но не как личное решение – ну, знаешь, когда ставишь на карту все.

Никто не воспринимает это так.

Воспринимает. Есть люди, воспринимающие это так. Ты слышал о такой вещи, как призвание?

Призвание священника?

Да, и это тоже. Это лучший пример призвания. Ну, ладно, перестань говорить глупости. Священник, врачующий души, а не рвущийся в курию[13]13
  Курия – система правительственных учреждений, возглавляемая Папой Римским и управляющая католической церковью и государством Ватикан.


[Закрыть], то есть к власти, – это человек, который посвящает свою жизнь другим, а таким образом – и самому себе. Я могла бы сказать то же самое и о враче – о враче, который стремится лечить людей, а не заниматься исследованиями или богатеть, создав собственную клинику. Или о школьном учителе – хотя у них действительно собачья жизнь, – о школьном учителе, который посвящает всю свою жизнь воспитанию, потому что для него это важно. Да, я знаю, большинству из них хоть раз в жизни приходится обращаться к психиатру, можешь не рассказывать мне. Но ты знаешь, что я имею в виду. У меня нет призвания к тому, чтобы стать профессором, – вот что я хотела тебе сказать. И, возможно, поэтому я никогда не стану профессором: я не рвусь к этому, не рвусь к власти. У меня нет таких амбиций.

То есть твоя амбиция – жертвенность.

Если ты говоришь об этом таким тоном, то нет.

Но послушай, разве ты не говоришь о том, чтобы посвящать жизнь другим? Что это такое? Это идеи из катехизиса, дорогая, избавь меня от них.

Я не говорила этого. Я даже не говорила, что собираюсь посвятить свою жизнь другим. Я говорила только о призвании – о единственном порыве, способном привести человека туда, куда его не приведет даже стремление к власти, о порыве, мощном, как буря, как гроза, и чистом, как воздух после грозы. Так я это ощущаю.

A-а, и ради этого ты стремишься к Армстронгу?

Оставь в покое Армстронга! Я стремлюсь к самой себе.

Прощай, теперь мы входим в область трансцендентности.

Подожди, подожди. Разве ты сам не давил на меня, чтобы я тебе сказала о своем убеждении? Ну так вот, я сказала. Или ты спрашивал, чтобы поинтересничать? Ты хотел ответа, а теперь он тебе не нравится. Но ведь именно это удерживает меня от того, чтобы изменить свою жизнь, ставит меня перед дилеммой – выбором между моей семьей и моим призванием. Поэтому я и приехала сюда – потому, что мне нужна твоя помощь, а не твои саркастические высказывания. Ты уже по ту сторону, да? Очень хорошо, это твой выбор; но если ты не можешь помочь мне, то по крайней мере не строй из себя мудреца и не говори со мной этим мерзким тоном превосходства. Для меня это проблема чрезвычайной важности, и это единственное, что должно иметь для тебя значение. Хотя, с твоей точки зрения, все это, наверное, уже пройденный этап. Но мне-то, да и кому угодно, что толку, что для тебя он уже пройден? Да и тебе самому, если ты торчишь здесь, в отрыве от мира. Если угодно, можешь смотреть на меня с сожалением, но помоги мне. И тогда для меня по крайней мере будет иметь какой-то смысл то, что ты уже вне пределов досягаемости для бед этого мира.

Очень хорошо. Тогда скажи мне, каково твое призвание.

Я уже сказала тебе, когда мы швырялись друг в друга посудой: я хочу достичь самого лучшего, что есть во мне.

И в чем же оно заключается?

А вот на этот вопрос придется ответить тебе, потому что это один из существенных вопросов этики, сеньор профессор.

Ладно, хватит этих дуэлей разума. Мне очень хорошо известно, что такое призвание. Более того, я верил в него, но теперь больше не верю – думаю, ты поняла. Причины, по которым я больше в него не верю, сейчас не важны, потому что мы говорим о твоем призвании, и я не утверждаю, что их нет, они существуют, и доказательство этому – ты. Скажу только, что они – ошибка или, точнее, мираж. Поэтому, независимо от того, что я думаю или чего не думаю, давай будем говорить о тебе. Ты хочешь быть лучше. Ты хочешь этого до такой степени, что готова поставить на карту весьма серьезные вещи. Так вот, первый вопрос: твое желание стать лучше связано с твоей учебой в этом пресловутом колледже, у Армстронга?

Конечно.

Почему? Объясни.

Что тебе объяснить?

Каким образом вписывается в эту английскую авантюру твое желание стать лучше. Я этого не понимаю. Поэтому я употребляю слово «авантюра», и на сей раз без всякого сарказма.

Я хочу стать лучшей в своем деле, достичь максимального уровня.

Прежде это называли «реализовать себя» – понятие, сделавшее несчастными бесконечное множество людей, исполненных самых лучших намерений по отношению и к самим себе, и к миру. Погоди: я говорю с тобой ясным и жестким языком, так что в моих словах нет никакого сарказма, хотя тебе и может показаться, что есть. Я считаю вполне достойной амбицией желание достичь как можно большего, а ты, насколько я вижу, хочешь стать в лучшем смысле слова авторитетом в области английского романтизма. Более того: возможно, ты претендуешь на то, чтобы стать таким авторитетом не здесь, в Испании, на уровне отделений английской филологии испанского университета, а в собственной языковой колыбели твоей специальности – в Англии. Я не усматриваю в этом ничего плохого. Но что это: желание стать лучше или амбиция – скажем так – сатанинского свойства?

Может, и то и другое вместе.

Нет. Прости, если я противоречу тебе, но, выражаясь твоими словами, либо то, либо другое. Я не могу согласиться с тем, что ты презираешь возможность получения кафедры в Испании и рассчитываешь победить в Англии. Потому что дело не в том, что тебе недостаточно получить кафедру: ты смотришь на эту возможность с презрением. В плане амбиций все заключается в разнице между одной и другой ступенькой. Быть же лучше – это нечто другое.

Ну, не знаю. Я хочу стать лучшей.

Стать лучшей или стать лучше?

Не знаю, ты опять сбиваешь меня с толку, я не пойму, к чему ты клонишь.

Сейчас, дорогая, пришло время решить, будем мы или не будем говорить об этике.

Сейчас я вся – одна сплошная проблема. Но я снова возвращаюсь мыслью к тому дню на морском берегу, когда читала Китса. Там у меня не было никаких амбиций – только удовольствие, особое, головокружительное удовольствие, заставившее меня понять, что это стихотворение бездонно, что я могу перечитывать его до конца жизни, и оно всегда будет новым. И еще: что чтение его освобождает то лучшее, что есть во мне, и оно как бы наполняет меня.

Наполняет.

Конечно, да – наполняет. Разве это плохо?

Это… эгоцентрично. Я имею в виду, что, если раньше мы говорили о призвании как о том, что обращается на других, теперь ты говоришь о призвании как о том, что доставляет тебе счастье, но рождается и умирает в тебе. Ты говоришь о том, чтобы быть лучше единственно и исключительно для себя самой.

Гм. Но знаешь что? Оно не только наполняет, но и переполняет. Быть лучше – и я правда так думаю, – быть лучше – нечто такое, что не остается внутри, а выходит наружу.

Каким образом? В виде некоего послания добра?

Нет. Это движение души – благородное, великодушное, щедрое. Когда становишься лучше, все это исходит от тебя во внешний мир и обретает жизнь вне тебя. Это я и хотела сказать. Так что нет: в этом нет ни единой капли сатанинской амбициозности, которую ты пытался мне приписать. Я не хочу быть самой лучшей – я хочу быть лучше, и теперь я уверена в этом. Но для того, чтобы стать лучше, нужно дойти до предела своих возможностей, своих способностей. А моя страсть – английские поэты-романтики, ты ведь знаешь, так что мне придется попытаться найти самоуважение именно на этом пути. Быть лучше – это больше, чем быть самой лучшей, это всё. Я не стремлюсь стать самой значительной, не стремлюсь получить больше всех наград и лавровых венков; если я буду вкладывать все силы в то, что мне нравится, может, я начну нравиться и самой себе.

В любом случае – и судя по твоей карьере – ты обладаешь многими замечательными качествами.

Пусть так. Но зачем они мне, если я не сумею использовать их как следует?

Такой вопрос задавал себе Блаженный Августин[14]14
  Блаженный Августин (Аврелий, 354–430) – христианский теолог и церковный деятель, родоначальник христианской философии.


[Закрыть].

Да? И что же он ответил себе?

Он отдал себя в руки Господа.

Ну, на меня пусть не рассчитывает.

Ладно, не обращай внимания, я пошутил. Но он действительно искал себя, обрел себя в христианской вере, полностью отдался делу и написал книгу, которая и по сей день остается образцом. Однако оставим это. Из твоих слов я должен понять, что ты ищешь себя, но здесь, на земле, среди английских романтиков. Если ты хочешь бежать из университета с его бюрократией и всем тому подобным, я тебя понимаю. Проведешь некоторое время в другом месте, сменишь обстановку, да и в перспективе это может оказаться весьма полезным, так что все в порядке, я не вижу никакого конфликта. Осталось выяснить только одно: до какой степени это может повлиять на твои семейные отношения.

Нет. Нет. По-моему, ты все еще не понял. Если бы мне просто понадобилось сменить обстановку, я взяла бы академический отпуск на год и стала бы заниматься самостоятельно, ездила бы по разным крупным библиотекам, встречалась с людьми, а может, уединилась бы на каком-нибудь из Карибских островов. Но речь идет не о простой смене обстановки – речь идет о необратимом шаге. Я почти наверняка вернусь в университет, но весьма вероятно, что пройдет столько лет, что единственным смыслом этого возвращения, если еще останется такая возможность, будет найти местечко для своего бренного тела и продолжать заниматься тем, что меня действительно интересует. Тогда, если мне удастся найти способных учеников, я сделаю нечто большее, чем просто учить их: я буду работать с ними; в противном же случае я ограничусь исполнением своих обязанностей и буду вести минимальное количество часов у студентов, которым наплевать на английскую культуру, да и вообще на весь мир. Потому что действительно иметь смысл будет только то, что я успею до этого внести в познание английского романтизма, являющего собой один из вкладов в познание мира. Так что я не пытаюсь сменить обстановку: я пытаюсь стать другим, лучшим человеком, который, будучи лучше, принесет плод. Вот чего я хочу.

Очень хорошо, после стольких колебаний высказывание оказалось безупречным. Я беру назад то, что касалось смены обстановки. Я съеживаюсь и сгораю от стыда. Вижу, ты уже готова уехать. И что после этого я могу тебе сказать? Поезжай и бросайся в объятия Армстронга. А кстати, ты уверена, что этот Армстронг готов дать тебе все то, чего ты ожидаешь от него?