Текст книги "Колеса ужаса"
Автор книги: Хассель Свен
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Плутон выкрикнул пароль: «Гнейзенау!», – голос его раскатился над всем городком. Последовало несколько секунд тишины, потом Плутон заорал снова:
– Назначенные в караул обер-ефрейтор Эйкен и фаненюнкер Хассель совершают обход казарм. Согласно наставлениям, требуем для проверки документы герра оберст-лейтенанта.
Молчание.
Зашелестело кожаное пальто. Маленькая рука в перчатке нырнула внутрь между верхними пуговицами и тут же снова появилась наружу. Мы увидели дуло пистолета. Знакомый мягкий голос произнес:
– Что, если я буду стрелять?
В этот миг из винтовки Плутона громыхнул выстрел, пуля просвистела над головой коменданта, сбив фуражку с его головы. Не успел он оправиться от изумления, как мой штык уперся ему в грудь. Потом Плутон угрожающе приставил острие штыка к шее карлика. Пистолет его мы забрали.
– Герру оберст-лейтенанту нужно поднять руки, или мы будем стрелять! – вкрадчиво произнес Плутон.
Я едва удержался от смеха. Это звучало совершенно безрассудно: «Оберст-лейтенанту нужно поднять руки». Только в армии можно вести себя так по-идиотски.
Я крепко прижал острие штыка к его груди, дабы показать, как ревностно мы выполняем приказы.
– Вздор, – отрывисто произнес комендант. – Вы оба меня знаете. Опустите штыки и продолжайте обход. Потом я потребую рапорт о произведенном выстреле.
– Мы не знаем вас, герр оберст-лейтенант. Мы знаем только, что во время несения караульной службы нам угрожали оружием. Мы просим герра оберст-лейтенанта пройти с нами в караульное помещение, – с беспощадной вежливостью ответил Плутон.
Несмотря на суровые угрозы коменданта, мы медленно пошли к караульному помещению. Спавший Рейнхардт подскочил и вытянулся в струнку в положенных трех шагах от начальника. Дрожащим голосом закричал:
– Смирно! Унтер-офицер Рейнхардт, назначенный начальником караула, почтительно докладывает герру оберст-лейтенанту: караул состоит из двадцати человек. Пятеро находятся с винтовками на постах. Двое совершают обход. Под арестом содержатся четверо. Ефрейтор из третьей роты арестован на двое суток. Башенный стрелок и обер-ефрейтор из седьмой роты – на шесть суток. У всех троих не было ночных пропусков. И собака-ефрейтор арестована на три дня за то, что испачкала пол. Почтительно докладываю герру оберст-лейтенанту, что ничего особенного не случилось.
Оберст-лейтенант с большим интересом разглядывал покрасневшего Рейнхардта,
– Кто я такой?
– Вы комендант городка Двадцать седьмого (штрафного) танкового полка оберст-лейтенант фон Вайсхаген.
Плутон восторженно объявил Рейнхардту:
– Герр начальник караула! Обер-ефрейтор Эйкен, начальник состоящего из двух человек патруля, почтительно докладывает, что мы арестовали оберст-лейтенанта позади казармы второй роты. Мы не получили ответа на оклик, когда потребовали предъявить документы, он стал угрожать нам пистолетом; мы, как положено, произвели предупредительный выстрел из моей винтовки образца тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Пуля продырявила фуражку арестованного и сбила ее. Мы обезоружили арестованного и привели в целости и сохранности к герру начальнику караула. Почтительно ждем дальнейших приказаний.
Тишина, долгая бархатная тишина.
Рейнхардт сглотнул. Это не укладывалось у него в голове. Комендант вопросительно смотрел на него. Все ждали, но тишина продолжалась. Кровь то приливала к тупой роже Рейнхардта, то отливала. Все ждали, когда этот остолоп заговорит. Наконец комендант потерял терпение; его мягкий голос звучал чуть обиженно, когда он обратился к злополучному унтер-офицеру:
– Теперь мы знаем, что ты знаешь меня. Ты начальник караула. Безопасность казарм Двадцать седьмого полка находится в твоих руках. Что приказываешь, унтер-офицер? Что собираешься делать? Мы не можем стоять здесь всю ночь!
Рейнхардт не имел представления, что делать. Глаза его вращались в отчаянии. Нам казалось, что мы слышим, как он ищет подходящий ответ. Подушка и шинель на столе являлись безмолвными свидетелями его нелегального сна. Отведя от них взгляд, он посмотрел на Плутона, меня и стоявшего между нами коменданта. Все трое ждали с плохо скрываемым ликованием, что прикажет этот тыловой герой. Непостоянная фортуна внезапно дала Рейнхардту вопреки его воле больше власти, чем ему хотелось. Перед ним стоял человек, обыкновенный человек с туловищем, двумя ногами, двумя руками, глазами, ушами, зубами, как у всех других людей, но – высокомерный, но – зловещий, но – в черном кожаном пальто, сапогах из лакированной кожи, с портупеей и золотыми звездочками на плетеных серебряных погонах. Для Рейнхардта он был Богом, Дьяволом, Миром, Властью, Смертью, Жизнью – всем, связанным с крушением, пыткой, повышением, разжалованием; и – последнее, но не менее важное – он мог произнести несколько слов, после которых какой-то унтер-офицер Рейнхардт отправится в боевую часть. Там его ждал занесенный страшными снегами Восточный фронт. Избежит ли он этой участи или нет, всецело зависело от того, не будет ли оскорблен его Бог, стоящий перед ним с насмешливой улыбкой.
Постепенно мозг Рейнхардта установил связь с языком. И он заревел, как бык, на меня и Плутона:
– Вы сошли с ума! Освободить герра коменданта немедленно! Это мятеж!
С более спокойным, даже довольным выражением лица Рейнхардт продолжал:
– Вы оба арестованы! Я немедленно вызову дежурного офицера. Вы дорого за это заплатите. Вы должны извинить их, герр комендант. – Обращаясь к Вайсхагену, он щелкнул каблуками. – Это всего-навсего тупые животные с фронта. Я позабочусь о том, чтобы рапорт был составлен немедленно. Конечно же это дело подлежит рассмотрению трибунала…
Комендант гипнотизировал взглядом все помещение. Это было лучше, чем мы ожидали. Ему представилась возможность привести один из своих ужасающих примеров.
– Это ты так думаешь, унтер-офицер. – Он смахнул воображаемую пылинку с большого кожаного лацкана, потом взял простреленную фуражку и пистолет у откровенно улыбавшегося Плутона.
Комендант беззвучно подошел на резиновых подошвах к столу, указал на импровизированную постель Рейнхардта и приказал, ни к кому не обращаясь:
– Убрать!
Новобранцы и Рейнхардт бросились выполнять команду. Шинель с подушкой исчезли, будто по волшебству.
Комендант неторопливо расстегнул пальто. Из левого нагрудного кармана появился блокнот под серой обложкой. Демонстративно стряхнув с себя пыль, комендант широким жестом достал серебряный карандаш. Положил блокнот на стол под тем углом, какой требуется в начальных классах на уроках чистописания. И стал писать, думая вслух:
– Унтер-офицер Ганс Рейнхардт из третьей роты, назначенный начальником караула в особых обстоятельствах, оказался неподобающе одет при исполнении служебных обязанностей. Мундир его был расстегнут. Ремень с кобурой находился вне пределов его досягаемости, поэтому в случае необходимости он не смог бы воспользоваться оружием. Это нарушение наставления номер десять шестьсот восемнадцать от двадцать второго апреля тысяча девятьсот тридцать девятого года относительно караульной службы. Кроме того, было грубо нарушено армейское наставление номер семьсот девяносто восемь от того же числа, поскольку он спал на столе в караульном помещении. И более того, использовал армейскую шинель как одеяло. В то же время была нарушена инструкция коменданта городка оберст-лейтенанта Вайсхагена от шестнадцатого июня тысяча девятьсот сорок первого года. Она касается установления личности тех, кто будет обнаружен на территории городка после десяти часов вечера. Начальник караула в таких случаях не принимает решений, а вызывает дежурного офицера.
И резко повернулся к разинувшему рот Рейнхардту.
– Ну, унтер-офицер, что скажешь?
Рейнхардт лишился дара речи. Комендант поправил ремень, протер монокль белоснежным платком. Потом отрывисто приказал:
– Обер-ефрейтор Эйкен и фаненюнкер Хассель! Отвести унтер-офицера Рейнхардта в камеру! Он арестован за грубое нарушение дисциплины при несении караульной службы. Это дело будет передано в трибунал. Завтра он будет переведен под арест в гарнизонную тюрьму. До смены наряда начальником караула будет обер-ефрейтор Эйкен. Патрульные выполняли свои обязанности правильно и с усердием.
После чего бесшумно вышел из караульного помещения.
– Пошли, – усмехнулся Плутон Рейнхардту. – При попытке к бегству пускаю в ход штык.
И шумно взял винтовку наперевес.
Мы втроем пошли по коридору к камерам. Плутон восторженно позвякивал большой связкой ключей. Собака в камере номер семьдесят восемь заставила Плутона заорать:
– Заткнись! После десяти вечера тишина!
Мы с излишним шумом отодвинули засов на двери камеры номер тринадцать и втолкнули туда Рейнхардта.
– Арестованный, раздеться и положить все на койку, – приказал Плутон, наслаждаясь ролью тюремного надзирателя.
Через несколько минут широкогрудый Рейнхардт стоял перед нами в чем мать родила. Толстый, ничего не представляющий собой крестьянин, лишенный нашивок и ленточек, он стал тем, кем, в сущности, и был: сбитым с толку тупым работником с фермы.
Плутон решил выполнить все существующие наставления.
– Арестованный, нагнуться, – приказал он, пародируя рык фельдфебеля Эделя.
И тщательно, словно ученый, осмотрел задранный зад Рейнхардта.
– У арестованного в заднем проходе ничего не спрятано, – с удовольствием констатировал он.
Потом осмотрел уши пропащего, растерянного Рейнхардта и радостно заявил:
– Арестованный, тебе известно наставление, касающееся личной чистоплотности? Этот деревенщина не знает, как удалять грязь из ушей. Пиши: арестованный при аресте оказался в очень негигиеничном состоянии. Его ушные отверстия были заполнены грязью.
– Именно так и писать? – спросил я.
– Конечно! Разве я не начальник караула? Разве не несу ответственность за регистрацию арестованного?
– Да кончай ты, – ответил я. – Мне ничего не стоит записать этот вздор, но ты его подпишешь.
– Конечно. С какой стати поднимать шум? – сказал Плутон.
Мы тщательно осмотрели одежду Рейнхардта. Прочли всю его адресную книжку. Плутон очень заинтересовался полной пачкой сигарет. Понюхал одну, другую. Потом заревел:
– У арестованного при себе сигареты с опиумом! Позаботиться мне о них, ты, преступник? Или нам написать рапорт? Тогда узнаешь, что может сказать трибунал о тех младших командирах, которые носят при себе наркотики. Ну, отвечай!
– Возьми их себе, черт возьми, и кончай заноситься, – злобно ответил Рейнхардт.
– Тихо, арестованный, не наглей. Иначе мы посмотрим, что говорят наставления о шумных, трудных арестованных. И обращайся ко мне «герр начальник караула». Запомни, навозная ты куча!
Улыбаясь, Плутон сунул в карман сигареты с опиумом. Потом собрал личные вещи падшего героя. Все, кроме белья и мундира, уложил в сумку. И указал ему на список, который я составил под его диктовку.
– Распишись, как свидетель, что все твои вещи находятся здесь. Чтобы не возникло недоразумений, когда тебя в далеком будущем выпустят на волю.
Рейнхардт хотел просмотреть список, но Плутон оборвал его.
– Черт возьми, думаешь, в тюрьме тебе дозволят читать? Немедленно подписывай. Потом сложи свое тряпье подальше от двери, чтобы мы могли запереть тебя, как приказал комендант. Ну и наглость!
Рейнхардт без возражений повиновался.
– Если хочешь воспользоваться ведром, воспользуйся сейчас, – сказал Плутон.
– Нет, герр начальник караула, – неохотно ответил Рейнхардт. Он стоял совершенно голый под маленьким окошком камеры.
– Ради тебя же надеюсь, что нет, – сказал Плутон, – и да поможет тебе Бог, если позвонишь среди ночи. Нам нужна тишина, чтобы обдумать те серьезные события, которые только что произошли.
– Конечно, герр начальник караула!
Плутон торжествующе оглядел голую камеру и сказал:
– Ладно, арестованный. Ложись в постель и оставайся там, пока не услышишь сигнал подъема.
Он вышел из камеры, со стуком закрыл дверь, дважды повернул ключ в громадном замке и с громким лязгом задвинул два засова.
Плутону так нравились ключи, что в караульном помещении он положил их на стол перед собой. Плутон часто сам бывал за решеткой, а тут впервые в жизни в его руках находились ключи от камер. Чуть погодя он с восторгом принялся звонить по телефону всем дежурным по роте в казармах. Спрашивал всех о количестве личного состава. Начальник караула мог пользоваться этой привилегией. Всякий раз, дозвонившись в роту, он спрашивал:
– Голос у тебя звучит сонно. Ты спал? (Конечно, все они спали). Считаю своим долгом доложить дежурному офицеру об этом нарушении. Что такое? Кто говорит? Начальник караула, разумеется. Кто же еще?
Поговорив с дежурными во всех восьми ротах, Плутон начал все сначала. На сей раз он спрашивал пришедших в замешательство унтер-офицеров о состоянии больных. О списках оружия и количестве боеприпасов; требовал доставить списки в караульное помещение к восьми часам. Несчастные унтеры оказывались по горло загруженными работой на всю ночь.
Весьма довольный собой, Плутон откинулся на спинку стула, водрузил на стол громадные ноги и принялся листать порнографические журналы. И едва хотел закурить сигарету с опиумом, в дверь с шумом вошли двое новобранцев. Между ними была весьма оживленная личность в цветастом ситцевом платье, с косынкой на голове и солдатскими сапогами на ногах.
– Герр начальник караула, – заговорил один из новобранцев. – Башенный стрелок Нимайер почтительно докладывает, что во время патрулирования мы арестовали эту личность при попытке перелезть через забор возле казармы третьей роты. Эта личность отказывается говорить и нанесла башенному стрелку Рейхельту сильнейший удар по лицу. У него жутко заплыл глаз.
Плутон захлопал глазами, но быстро взял себя в руки. Мы сразу же узнали Порту. Плутон придвинул ему стул и с улыбкой спросил:
– Мадам, не хотите ли присесть?
– Заткни пасть, а то сам ее тебе заткну! – непочтительно ответил Порта новоназначенному начальнику караула.
Плутон отмахнулся от этой угрозы и толчком усадил Порту на стул.
– Прошу прощенья, мадам. Вы, случайно, не ищете своего мужа? Я обер-ефрейтор Густав Эйкен, начальник караула, собиратель мужей, в нежных руках которого находится безопасность казарм. Или, может, мадам хочет еще чего-то?
И внезапно задрал подол платья Порты, обнажив его острые колени под армейскими кальсонами.
– О, наверняка последняя парижская мода? Очаровательно, мадам. Не у каждой женщины есть такие изысканные вещи.
Порта спьяну хотел ударить здоровенного, усмехающегося докера и промахнулся. Потом неожиданно присмирел.
– Господи, совсем горло пересохло! Принеси пива.
Кончилось все тем, что мы упрятали Порту в пустую камеру. Он был слишком пьян, чтобы вести его в казарму. Он обошел целый ряд сомнительных пивных, от «Красной розы» до «Веселой коровы». По его словам, отымел стольких женщин, что хватит на два года. Во время маневров с последней мундир у него украли. Остались только кальсоны и сапоги. Он клялся, что лег в них в постель. Кто-то написал на его голом заду масляной краской «Веселая корова».
Плутон записал его в книгу арестованных как задержанного в одиннадцать часов, за час до того, как ночные пропуска становятся недействительными. Совершенно не думая о том, что тогда еще не был произведен в начальники караула.
Потом мы до утра играли в «двадцать одно» на деньги нашего арестанта. Как сказал Плутон, Рейнхардту они были больше не нужны.
Дежурный офицер явился с проверкой в восемь часов, и ему почти двадцать минут пришлось объяснять, что кроется за рапортом Плутона.
Когда лейтенант Вагнер наконец понял, в чем дело, он чуть не плача, рухнул на стул и беспомощно расписался под Плутоновым длинным описанием одной из самых богатых событиями ночей в скучной истории военного городка.
Опасность для Вагнера заключалась в том, что он не слышал выстрела. Видимо, спал или находился в самовольной отлучке. Он хорошо знал подполковника Вайсхагена и был уверен, что тот терпеливо сидел час за часом, дожидаясь его доклада, который дежурный офицер в данных обстоятельствах должен был немедленно сделать коменданту городка или его адъютанту. А со времени выстрела прошло уже шесть часов. Лейтенанту Вагнеру теперь наверняка предстоял перевод в боевую часть.
Когда эта трагедия дошла до его сознания, лейтенант несколько раз открыл и закрыл рот, не издавая ни звука, Но заревел быком, когда Плутон с улыбкой доложил, что комендант был очень доволен патрулем и что дежурный офицер должен отметить этот факт в книге происшествий. С зубовным скрежетом Вагнер, пошатываясь, ушел навстречу участи, которую сулил ему этот день.
4. УБИЙСТВО ИМЕНЕМ ГОСУДАРСТВА
Солнечным утром мы вывели их из тюрьмы. Они совершили последнюю поездку в тряском грузовике.
Они помогали толкать грузовик, когда он застрял. Казалось, стремились помочь двенадцати пулям найти свою цель.
Это делалось во имя немецкого народа.
Порта влез последним в крупповский дизельный грузовик. При переключении скоростей машина скрипела и скрежетала. Мы отъехали от казармы и сделали недолгую остановку у штаба, чтобы получить разрешение на выезд.
Пока грузовик ехал по городу, мы окликали девушек и приветственно махали им руками. Порта начал рассказывать непристойную историю. Мёллер попросил его замолчать. Вспыхнула краткая, но бурная ссора. Она прекратилась, когда мы въехали в городок пехотного полка. Наконец машина остановилась перед караульным помещением.
Старший нашего наряда, фельдфебель Пауст, вылез из кабины и позвонил. Шестеро из нас спрыгнули и последовали за Паустом в приемную гарнизонной тюрьмы. Там мы обнаружили нескольких бледных пехотинцев, служивших тюремными надзирателями. Пауст вошел в канцелярию взять документы у пехотного фельдфебеля. Это был рослый, лысый человек, мышцы его лица возле глаз нервно подергивались в тике.
Порта с интересом спросил:
– Ребята, как вы коротаете время в этой каталажке?
– На твоем месте я бы не беспокоился, – ответил пятидесятилетний ефрейтор. – Тебе предстоит секундное дело. А мы здесь работаем изо дня в день. Знаем заключенных по нескольку месяцев. Часами ведем разговоры с ними. Заключенные становятся нам вроде друзей. Хоть бы они были последними – так завтра должна поступить очередная партия. И конца этому не видно. С ума можно сойти.
– Карл, ты слишком много болтаешь, – предостерег его другой пожилой ефрейтор. Отвел своего друга в сторону и недоверчиво посмотрел на нас.
Мы с любопытством оглядели небольшое караульное помещение. На столе валялись грязные чашки и тарелки. На одной из стен висела школьная доска с написанными номерами камер и фамилиями заключенных. Зеленая галочка возле фамилии означала, что ее обладатель приговорен к смерти. Я насчитал их двадцать три. Красная обозначала заключенных, ждущих утверждения их приговоров трибуналом. Их было много. Синие галочки означали концлагерь; их было всего четырнадцать.
На противоположной стене висели большие фотографии Гитлера и Кейтеля [20]20
Фельдмаршал Вильгельм Кейтель был начальником штаба Верховного командования вермахта (1938—1945). – Примеч. ред.
[Закрыть]. Они равнодушно взирали на доску со сведениями о трагичных судьбах людей.
– Какого черта они там тянут резину? – пожелал узнать Шварц. – Сегодня на обед горох; если опоздаем, нам достанутся одни объедки.
– Что вы только за люди, – сказал пожилой ефрейтор. – Думаете о еде, когда вам предстоит такая работа. Я со вчерашнего дня двадцать раз бегал в сортир, потому что нервничаю. А вы, Господи, только и способны думать, что о горохе!
– А почему бы нет, дедуля? – усмехнулся Порта. – Возьми себя в руки. Слишком уж вы, пехота, чувствительные.
– Заткнись ты, – сказал ему Мёллер.
– Давно ты произведен в состав надменных ублюдков со звездами, нашивками и правом приказывать мне? – поинтересовался Порта.
– Скотина, – категорическим тоном произнес Мёллер.
– Это твое мнение. Вот погоди, окончатся стрельбы, тогда я потолкую с тобой, дворняжка.
Порта зловеще улыбнулся, и Мёллер осмотрительно перешел к другой стороне стола.
Тюремные служащие нервозно расступались перед ним. Казалось, они боятся прикасаться к нам.
Из ближайшего кабинета донеслось звяканье ключей. Громко вскрикнула женщина.
Плутон зажег сигарету с опиумом и жадно затянулся. Штеге смотрел на свои ноги в грубых, но зеркально блестящих сапогах. Какой-то пехотинец, сидя за столом, нервозно чертил по нему пальцем. Атмосфера была наэлектризованной.
Зазвонил телефон. Старший из ефрейторов снял трубку и, выпрямясь, застыл на стуле.
– Гарнизонная тюрьма, ефрейтор Брейт. Так точно, наряд здесь. Все готово. Конечно, семьи будут извещены, как обычно. Докладывать больше не о чем.
И положил трубку.
– Вас ждут в «Зенне», – сказал он через плечо.
– Черт возьми, это что-то вроде сочетания браком в отделе записи актов гражданского состояния, все ждут, – сказал Плутон. – Хоть бы поторопились, пока у нас не началось нервной дрожи.
Едва он это произнес, дверь открылась. Вышли девушка-телефонистка и седой унтер-офицер. Одетые в хлопчатобумажную форму для хозяйственных работ. Это были смертники. За ними шли фельдфебель-кавалерист и Пауст с бумагами под мышкой. Он старался выглядеть беззаботным, но его водянистые голубые глаза нервозно мигали.
Кавалерист посмотрел в регистрационную книгу и сказал:
– Если у вас есть какие-то жалобы, говорите.
Смертники промолчали, но испуганно посмотрели на нас шестерых в касках и с винтовками. Явно не сознавая, что делают, они расписались в регистрационной книге.
Пауст с кавалеристом обменялись рукопожатием и попрощались. С таким видом, будто говорили друг другу «спасибо» и «до встречи».
Мы вышли из караульного помещения со смертниками посередине и влезли в грузовик. Солдаты помогли девушке забраться в кузов, хотя в помощи больше нуждался старый унтер.
– Порядок, – крикнул Пауст, и мы рванули с места. Охранники у ворот испуганно смотрели вслед большому дизельному грузовику, с ревом несшемуся к Зеннелагеру.
Сперва мы ехали молча, робко и с любопытством поглядывая на двух смертников. Первым нарушил молчание Плутон. Протянул им пачку сигарет с опиумом.
– Курите, это помогает.
Оба взяли по сигарете и жадно закурили.
Порта подался вперед.
– За что это вас?
Девушка выронила сигарету и заплакала.
– Оставь, я не думал тебя расстраивать, – утешающе сказал Порта. – Просто хотел узнать, как нам себя чувствовать.
– Тупая свинья, – выкрикнул Мёллер и замахнулся на Порту. – Тебе что до этого? Скоро узнаешь в «Зенне».
И обнял девушку за плечи.
– Не расстраивайся, сестренка. Это тупой олух, который вечно сует нос не в свои дела.
Девушка беззвучно плакала. Мотор гудел. Грузовик въезжал на крутой подъем. Пауст смотрел на нас из окна кабины. Старик указал на кучу гравия у обочины. Возле нее стояли несколько военнопленных и охранников.
– Наконец-то дорогу ремонтируют. Давно пора. На этом участке машину вечно трясет.
Бауэр поинтересовался, пойдет ли Порта вечером в «Рыжую кошку».
– Придут Лизхен и Барбара. Будет та еще веселуха.
– Пойду, конечно, – ответил Порта. – Но пробуду там только до десяти часов. Потом отправлюсь на открытие нового публичного дома в Мюнхенер гассе.
Наш грузовик обогнала, завывая сиреной, санитарная машина.
– Господи, что еще стряслось? – произнес Старик.
– В сирене санитарной машины всегда есть что-то зловещее, – с беспокойством сказал Бауэр.
– Может быть, роды с осложнениями, – сказал Мёллер. – У моей жены было кровотечение, когда она рожала второго. Ее быстро отвезли в больницу. И она, и ребенок были на волосок от смерти.
– Видели новую девицу, которая появилась в столовой второй роты? – спросил Плутон. – Та еще цыпочка.
Тут машина ухнула в глубокую выбоину, и мы все повалились в кучу. Порта яростно крикнул водителю:
– Не видишь, куда едешь, тупой болван?
Ответ водителя заглушил шум мотора.
Из-за темных туч выглянуло солнце.
– Погода разгуливается, – сказал Штеге. – День будет ясным. Я встречусь с девушкой, с которой познакомился вчера вечером.
Порта засмеялся.
– Какого черта ты всех своих краль водишь кататься на лодке? У вас небось всегда мокрые задницы. Все лодки, которые сдает напрокат этот старый осел, залиты водой до середины. Пошли лучше со мной в Мюнхенер гассе. Девицу возьми с собой.
– У тебя вечно девицы на уме, – раздраженно сказал Мёллер.
– Послушай, твое преподобие, – угрожающе заговорил Порта. – В последнее время ты слишком много скулишь. Мы не суемся в твои кроссворды или разговоры со священником за закрытыми дверями. Развлекайся по-своему, а мы будем по-своему. Вот отправимся снова на фронт, там посмотрим, чего ты стоишь, шлезвигский ханжа.
Мёллер вскочил и снова яростно замахнулся на высокого, худощавого Порту. Но Порта сделал нырок, и большой кулак Мёллера прошел на сантиметр от цели. Берлинец ловко ударил Мёллера ребром ладони по горлу, и тот грузно повалился.
Штеге оттолкнул его, чтобы освободить место для наших ног.
– Сам виноват, – сказал Старик. – Хоть мы и должны принимать во внимание его возраст. Большинству из нас он годится в отцы. Я поговорю с ним, когда вернемся.
– Когда-нибудь я превращу в блин его кислую рожу, – сказал Порта со свирепой усмешкой.
Плутон сказал, что слышал, будто нас переводят на большой танковый завод, где мы будем испытывать новые танки, названные «королевскими тиграми».
– Тебе это наверняка сказал твой друг «Задница в сапогах», – съязвил Штеге.
– Какого черта ты все время меня подкалываешь?– яростно напустился на него Плутон.
– Ты еще спрашиваешь, гамбургский недотепа? – воскликнул Старик. – Это что, обычные стрельбы? Неужели ты совершенно бесчувственный?
К нашему удивлению, Старика перебил старый унтер:
– Не лучше ли вам всем успокоиться?
Грузовик свернул на грунтовую дорогу, разъезженную тяжелыми машинами и танками.
Мёллер встал и отодвинулся от нас как можно дальше. Лицо его было кислее обычного.
Молчание нарушила девушка.
– Есть у кого-нибудь сигарета или аспирин?
Мы несколько секунд смотрели на нее, одетую в старое рабочее обмундирование.
Штеге протянул ей сигарету. Дал прикурить от зажигалки, которую купил во Франции три года назад. Рука его дрожала.
Мы все начали торопливо шарить по карманам.
Порта крикнул в кабину:
– Аспирин у кого-нибудь есть?
Пауст опустил стекло дверцы и насмешливо зарычал. Мы все увидели его крепкие белые зубы.
– Таблетки у меня только в пистолетной обойме. Излечивают наверняка. У кого там головная боль?
– У девушки.
Долгое молчание. Потом смущенное:
– А.
Стекло опустилось. Слова Порты: «Грязная собака!» Пауст предпочел пропустить мимо ушей.
– Нет аспирина, и ладно, – апатично сказала девушка. – Скоро все пройдет.
– Сделаете для меня кое-что? – спросил старый унтер. И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Я из Семьдесят шестого артиллерийского полка. Сходите к унтер-офицеру Брандту из четвертой батареи. Скажите, пусть позаботится, чтобы жена получила мои деньги. Она живет вместе с женой моего старшего сына в Дортмунде. Сделаешь ты это для меня? – обратился он к Штеге.
Штеге забормотал:
– Да, да, конечно. Что вы…
Плутон перебил его:
– Старина, он только все испортит. У меня в Семьдесят шестом есть приятель, штабс-фельдфебель Пауль Грот. Знаешь его?
– Да, Грота я хорошо знаю. Он из второй батареи. Потерял ногу под Брест-Литовском. Передай ему привет от Газовщика. До войны я работал газовщиком, – добавил старый унтер.
Девушка с интересом подняла взгляд, в ее мертвое лицо вернулась жизнь.
– Сделаете и для меня кое-что? – негромко спросила она Плутона. – Дайте листок бумаги, пожалуйста.
Ей протянули по меньшей мере десять карандашей и блокнотов. Старик протолкался к девушке и дал складывающуюся армейскую открытку.
Девушка писала быстро, нервозно, перечла написанное, заклеила открытку и протянула Плутону.
– Отправишь?
– Непременно, – лаконично ответил Плутон и сунул ее в карман шинели.
– Если доставишь лично, получишь бутылку шампанского, – сказала девушка, нервозно запинаясь, И критически осмотрела здоровенного докера в замасленной форме танкиста. Он стоял с винтовкой в руке, сдвинув каску на затылок и слегка расставив ноги в коротких, блестящих сапогах. Черные брюки пузырились. Короткий китель с серебряными черепами на петлицах оттягивал вниз небрежно надетый нагрудный патронташ из черной кожи, из которого выглядывали кончики пуль.
– Мне ничего не нужно, – произнес с запинкой обычно бойкий Плутон. – Письмо будет у меня в сохранности. Я лучший в стране почтальон.
– Спасибо, солдат. Я никогда этого не забуду.
– Не за что, – ответил Плутон.
Мы ехали дальше в молчании. Солнце уже полностью вышло. Стало тепло.
Кто-то принялся насвистывать:
Несколько человек стали напевать. Неожиданно все умолкли и смущенно переглянулись. Ощущение было таким, будто мы совершили богохульство в соборе с молящимися.
Грузовик остановился. Порта крикнул часовому:
– Специальный наряд из дежурной роты. Один фельдфебель, один унтер-офицер, двадцать солдат и двое заключенных.
Часовой заглянул в грузовик. Из окна караульного помещения высунулся фельдфебель и крикнул:
– Поезжайте на девятый участок. Где пропадали, черт возьми? Там вас давно ждут.
– Шут ты гороховый, – сказал Пауст.
Не дожидаясь ответа, мы поехали по песчаной дороге мимо казарм. Пустые окна уныло смотрели на людей в мундирах, которых изо дня в день учили убивать.
– Надеюсь, до нашего возвращения не съедят весь горох! – недовольно сказал Шварц. – Не каждый день мы получаем то, что нам нравится. И нас как назло именно сегодня назначили в этот наряд.
Ему никто не ответил.
– Черт возьми, заяц! – вдруг воскликнул Порта и указал на что-то в чахлом вереске.
Мы все вытянули шеи, глядя на убегавшего прыжками зайца.
– Надо же! Такая жратва перед носом, а до нее не добраться, – простонал Порта.
– Последний раз мы ели зайца в Румынии, в казармах у реки Дубовила, – сказал Плутон.
– Да, я тоща ободрал в карты румынского барона, как липку, – усмехнулся Порта.
Грузовик остановился. Пауст с бранью спрыгнул на землю.
– Где девятый участок? Этот охламон заблудился. Здесь спортивная площадка.
Никто не ответил. Пауст развернул карпу и долго вертел ее, пока наконец не сориентировался. Грузовик стал отъезжать задом и застрял на размякшей, поросшей травой обочине. Всем пришлось спрыгнуть и толкать машину. В кузове остались только смертники.
Мы спокойно побросали им свои винтовки.
– Тебе нужно отправиться в Россию, – сказал Плутон, ни к кому не обращаясь. Мы не поняли, что он имеет в виду. – Тогда будешь знать не только этот паршивый учебный лагерь.
– Гороха нам не достанется, – сердито сказал Шварц.
– Плевать на твой горох! – выкрикнул Штеге. – Грызи свои собственные хрящи, если так голоден.
– Никто не спрашивает твоего мнения, ублюдок! – злобно ответил Шварц.
