Текст книги "Колеса ужаса"
Автор книги: Хассель Свен
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
20. ЧЕГО ХОТИТЕ ПОЕСТЬ?
За обедом исполнились наши самые фантастические желания. Мы стали сами не свои от важности. Порта даже приказал Штеге начистить сапоги.
Мы высокомерно выбрасывали недокуренные сигары. Малыш утверждал, что всегда поступал так.
Старик потребовал к кофе салфетку. Мы были очень важными. Порта был важнее всех – но недолго.
Позиция, красивая, спокойная, располагалась в лесу. Каждые пять минут взрывалось несколько снарядов, но в приятном отдалении. Солнце сияло по-весеннему и щедро грело нас.
Плутон сидел на стволе дерева на бруствере, штопая носки. Мундир и рубашку он снял. Время от времени наклонялся и кричал нам, играя свою роль в нашей болтовне.
Нам принесли еду – всего по двойной порции – и даже трубочного табака и сигарет «Юно».
Порта поднял в вытянутой руке свою пачку и радостно заорал:
– Berliner raucht Juno! [69]69
Берлинец курит «Юно»! (нем.) – Примеч. пер.
[Закрыть]Я прямо-таки чувствую запах Веддингена и доброй старой Фридрихштрассе с десятимарковыми шлюхами.
– Да, шлюхи, – вздохнул Малыш. – Интересно, скоро ли мы снова примем участие в тяжелом бою?
– Вот уж чего не хотелось бы, – сказал Плутон. – Представь себе, что погибнешь, так и не сходив в бордель!
Малыш уставился на ладонь.
– Парень, ты нагнал на меня страху. Покажи свою линию жизни.
Плутон протянул руку.
– Твоя покороче моей. Это хорошо. Пока ты валяешь здесь дурака, я буду знать, что у меня еще есть время. Странная штука эти линии на ладонях.
Запыхавшийся интендант с важным видом спросил, чего мы хотим завтра на обед.
– Мы что, можем получить что захотим? – недоверчиво спросил Порта.
– Да, заказывайте, что угодно, – и получите. Я человек сговорчивый. Приготовлю то, что захотите.
– Утку, жаренную с цикорием, черносливом и всеми турецкими приправами, – заказал Порта и оглушительно испортил воздух. – Нюхайте, ублюдки! В воздухе пляшет весь набор витаминов!
Интендант добросовестно записал заказ, повторяя его себе под нос.
Мы разинули рты. Штеге вытянул шею.
– Мне жареную свинину с горчицей.
– Непременно, – спокойно сказал интендант.
– Пресвятые угодники! Ты спятил? – спросил Старик. – Или ограбил целое поместье?
Интендант скорчил обиженную гримасу.
– Будем считать, что я этого не слышал. Чем хочешь завтра набить желудок?
– Могу заказать, что пожелаю? – уточнил Старик.
– Чего хочешь завтра на обед?
– Молочного поросенка, жареного целиком со сладким картофелем, – торжествующе объявил Старик в полной уверенности, что потрясет этим интенданта.
Тот совершенно невозмутимо записал: «Молочный поросенок, зажаренный целиком со сладким картофелем».
– Готов ты поклясться, что я получу это блюдо? – выкрикнул Старик.
– Ты его хочешь, так ведь?
Старик заставил себя слегка кивнуть. Выражение его лица было идиотским.
– Значит, получишь.
Плутон свалился со своего дерева. И, лежа на земле, уставился на интенданта.
– Куропатку, нет, двух со всем, что мог бы пожелать король.
– Непременно, – ответил интендант, записывая заказ в блокнот.
– Господи, – прошептал Малыш. – А меня никто не спрашивает. Что происходит? Вас что, завтра должны расстрелять?
– Кончай ты, делай заказ на завтра, – раздраженно перебил его интендант.
– Свиную печенку с картофельным пюре и горячее молоко с запеченными яблоками. Это будет очень вкусно, и я досыта наемся. Может быть, последний раз в жизни.
– Мне poussin [70]70
Цыпленка (фр.). – Примеч. пер.
[Закрыть]с овощным рагу и pommes frites [71]71
С жареным картофелем (фр.). – Примеч. пер.
[Закрыть], – заказал Легионер.
Интендант непонимающе уставился на него.
– Такого блюда я не знаю. Говори по-немецки, бестолочь.
Легионер записал заказ на листке и отдал ему.
– Найди в словаре, и да поможет тебе Бог, если напутаешь.
– Суп из бычьих хвостов и десять перьев зеленого лука со спагетти. Яичницу из пятнадцати яиц с луком, обжаренную с обеих сторон, – сияя, заказал Бауэр.
– Ладно, – ответил интендант. – Я позабочусь, чтобы с обеих сторон обжарился даже лук, тупой ты скот.
Когда заказы сделали все, интендант закрыл блокнот и сунул его под кепи.
– Все ваши желания будут выполнены, глупые животные. Фон Барринг приказал, чтобы все вы наелись чего захотите. Батальон неожиданно получил дополнительные продукты, и он решил устроить пиршество.
– А сам что будешь есть? – спросил Порта.
– Свиные ножки с квашеной капустой, рубленые овощи, приправленных гвоздикой птиц – видимо, жареных голубя и цыпленка. Если в желудке останется место, съем еще пудинг.
Он ушел, а мы остолбенело уставились друг на друга.
Плутон снова взобрался на свое дерево и продолжал штопать носки.
Старик обратился к Петерсу, который, как обычно, курил трубку в одиночестве.
– За что тебя отправили в Двадцать седьмой полк?
Петерс молча взглянул на Старика, выколотил трубку и снова стал набивать ее, спокойно, задумчиво.
– Хочешь узнать, почему я здесь? – Оглядел наши выжидающие лица. – Хорошо, расскажу. В тридцать третьем году семья моей жены была видной. Мой тесть стал ортегруппенляйтером [72]72
Ортегруппенляйтер – партийный функционер, возглавлявший ортегруппу, т.е. местную организацию НСДАП. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Такой зять, как я, им был не нужен. Мне предложили развестись с женой. У них были свидетели, готовые подтвердить, что я преступник. Я был так наивен, что отказался. Следующее предложение было сделано с легкой угрозой, но я, осел, послал их ко всем чертям. Года два они помалкивали. Затем последовало последнее предупреждение. Сделано оно было утром, а вечером явилась полиция. Я провел в камере два месяца. Потом меня привели к судье-коротышке, сущему дьяволу. Выглядел он в высшей степени прилично. Галстук, платочек в нагрудном кармане, сияющие ботинки. Он был тщательно выбрит, аккуратно подстрижен. Каждое мое слово записывала усмехавшаяся мне стенографистка.
Когда меня повели в подвал, я все еще понятия не имел, в чем меня обвиняют. Один из эсэсовцев, ведших меня вниз, развлекал приятеля разговорами о том, что со мной сделают.
– Его отправят на большую мясорубку в Моабит. Раз, и нет башки!
Вместо того чтобы помалкивать, я принялся утверждать, что невиновен.
Они огрели меня резиновой дубинкой с криком:
– Да, в поджоге рейхстага ты невиновен!
Каждую ночь меня три-четыре раза вытаскивали из камеры и после обычных пинков и затрещин мне приходилось прыгать взад-вперед по коридору с еще несколькими арестантами. Мы должны были выть волками или каркать воронами, в зависимости от каприза наших тюремщиков.
Одного старика семидесяти лет заставляли вставать на руки. Всякий раз, когда он наполовину поднимал ноги, они били его в пах.
– Долго он мог это выносить? – спросил Штеге.
– Не очень, – ответил Петерс. – Удары были резкими, приходились по одному месту. Три удара, и старик терял сознание. Но человека можно привести в себя пять-шесть раз с помощью серной кислоты и других утонченных методов. В два часа ночи меня вызвали на повторное рассмотрение дела в суд. Первой показания давала моя жена. Она указала на меня и закричала: «Уведите этого негодяя, этого насильника детей!» И плюнула на меня. Двум полицейским пришлось держать ее, чтобы она не выцарапала мне глаза. Я, как сами понимаете, лишился дара речи.
Тесть посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Как ты мог изнасиловать собственную дочь? Мы молимся за твою душу». Другие свидетели были обычной сворой вплоть до священника с Железным крестом с Первой мировой войны.
– Странное дело, – перебил Старик, – столько безработных офицеров решили стать священниками. С чего бы?
– Все очень просто, – ответил Порта. – В мирное время офицерская служба – просто детская игра для тех, кто не хочет утруждать себя работой. Когда эти ребята становятся безработными, они ищут что-то похожее на праздную офицерскую жизнь. А что на нее похоже? Жизнь священника, дорогие друзья. Где еще человек может так легко предаваться праздности и при этом маскировать свою глупость? Кроме того, вспомните, как почтительно относятся простые души к духовенству. В довершение всего эти противники дьявола могут отчитывать людей с кафедры, не встречая никаких возражений – это напоминает им казарменную тиранию.
Петерс продолжал свой трагический рассказ:
– Постепенно все стало ясно. Меня обвиняли в непристойном нападении на дочку. Она умерла три месяца назад от дифтерии. Ну, вы знаете, как это делается. Проведя четыре дня в карцере, я признался. Расписался в указанном месте, что на меня не оказывали давления и обращались со мной корректно. Судебное заседание длилось десять минут. Судьи были очень заняты. В то утро семерых приговорили к смерти. Я получил пять лет. «Легкий приговор, чуть ли не смешной», – сказал один рецидивист, получивший двадцать. Вы знаете моабитскую тюрьму? Нет? Черт возьми, главный надзиратель был гением, когда дело касалось того, чтобы держать нас в ежовых рукавицах. Он мог напугать человека до полусмерти, бесшумно подойдя к двери камеры и заглянув в окошко. Двери он открывал, как чемпион мира. Большие ключи входили в замочную скважину молниеносно. Щелчок, и дверь со стуком распахивалась. Ты видел ряд блестящих пуговиц на синем мундире. Под большой фуражкой – маленькую, злобную рожу. Да поможет тебе Бог, если не вскочишь по стойке «смирно» в ту же секунду. Он любил бить людей каблуками по пальцам ног.
К моему несчастью, он однажды нашел за моим окном огрызок карандаша. Как – знает только один Бог.
Я выбросил этот огрызок. К счастью, тюремщики не нашли того письма, которое я написал нелегально. Мы прозвали главного надзирателя «рентгеновский глаз». Это прозвище вполне ему подходило. Я получил двадцать ударов плетью. Однако Моабит был домом отдыха по сравнению с Шернбергом.
Петерс оглядел нас, раскурил трубку и пожал плечами.
– Вдаваться в подробности ни к чему. Вы знаете, что такое Торгау, Ленгрис, Дахау, Гросс-Розен и прочие тюрьмы и концлагеря. В Шернберге нас привязывали к радиаторам до тех пор, пока не поджаривались спины. Потом заставляли поворачиваться кругом. Семьдесят пять ударов плетью по спине были обычным делом. По части разнообразия казней эсэсовцы были непревзойденными мастерами. Мы часто слышали, как со свистом опускался нож гильотины. И однажды веревка палача рвалась столько раз, что они заставили одного из заключенных убить приговоренного ударом топора в лоб, как мясник скотину. У нас был даже один надзиратель, который казнил людей старым рыцарским мечом. Комендант это запрещал. Но сам сажал «изменников» в ванну с кислотой, оставляя на поверхности только голову.
Порта взглянул на нашего эсэсовца.
– Что скажешь на это, приятель?
– Этих палачей нужно было вздернуть на дыбу, – прошептал эсэсовец. – Это невероятно, но я верю каждому слову. И клянусь, я больше не верю в Адольфа и его шайку. Покажите мне одного из этих типов, и я принесу вам его голову.
Порта улыбнулся и оживленно закивал.
– Я еще вернусь к этому. Может быть, в один прекрасный день ты получишь разрешение охотиться вместе с Йозефом Портой. Готовься услышать охотничий рог.
– Однажды меня повели к врачу, – продолжал Петерс. – Он стерилизовал меня. Я подходил под сто семьдесят пятую статью. Несколько месяцев спустя я оказался в штрафном учебном батальоне. Что происходило там, вы все знаете, и теперь я один из вас. Чувствую себя здесь, как дома. Впервые за целую вечность успокоился. И не хочу возвращаться домой! – По его щекам потекли слезы. – Если мужество изменит мне, вам придется меня прикончить. Я боюсь не смерти, а тюрьмы – что в Германии, что в России.
– Ты не погибнешь в России. Вернешься с нами домой, чтобы устроить революцию, – решил Порта и похлопал Петерса по плечу.
– Так-так, – сказал Старик. – Нужно свести немало счетов. Беда только в том, что никто не поверит ни единому нашему слову. Хотел бы я встретить человека, который поверил бы правде о военных тюрьмах и методах следствия. Люди только покачают головами и скажут, что зверств, о которых ты рассказываешь, не происходило; что тебя били, да, но ты от этого не умер. Вы вправду ожидаете, что вам позволят отомстить? Если да, то вы невероятно наивны.
– По-твоему, нам не позволят говорить во всеуслышание после войны? – спросил Порта.
– Ни за что. Я уверен в этом, – убежденно ответил Старик.
– Ладно же, теперь я знаю свой долг, – сказал Порта. – Каждый член партии или садист-эсэсовец, который встанет мне поперек дороги, отправится на тот свет.
Он взял свою снайперскую винтовку и зловеще лязгнул затвором.
– Ерунда, – усмехнулся Старик. – Ты будешь терпимым. Тебе ведь не хочется в Торгау?
– Очевидно, ты не знаешь Порту, милостью Божией обер-ефрейтора. Но возьмешь свои слова назад, когда зазвучит охотничий горн.
Он принялся насвистывать:
Старик покачал головой.
– Ты не в своем уме. Если не хочешь слушать меня, то хотя бы помалкивай!
– Не хочу ни того, ни другого, старый трус, – усмехнулся Порта.
Время от времени кое-кто из нас вскакивал на бруствер. Мы сидели спиной к противнику. Русские вели себя так же беззаботно.
Никто не стрелял. Лишь каждые пять минут высоко над нашими головами пролетало несколько снарядов.
Порта играл на флейте. Кот лежал, мурлыча, у него на коленях.
Малыш крикнул сидевшему наверху Плутону:
– Если увидишь, что сюда летит снаряд, предупреди.
– Обязательно, – прокричал в ответ Плутон так громко, что русские удивленно посмотрели на нас. Увидев, что мы не собираемся атаковать, они замахали руками и засмеялись. Один из них крикнул Плутону:
– Осторожней, там наверху ветрено! – и указал на взрывающийся в небе снаряд.
– Спасибо за предупреждение, – ответил Плутон.
– Водка у вас есть? – спросил один из русских.
– Нет, – крикнул Плутон. – А у вас?
– Вот уже неделю во рту не было ни капли. Паршивая война. Нас уже и водкой не снабжают. У вас в бункере сухо? У нас хорошая печка. Здесь не так уж плохо.
Плутон приложил руки рупором ко рту и заорал:
– Здесь тоже сухо. Нам бы нескольких баб. У вас они есть?
– Нет, тупой начальник и об этом не позаботился. Пять месяцев не видели ни одной юбки.
Русский помахал и скрылся.
Плутон повернулся к нам и бойко спросил:
– Слышали, что тот тип, который написал: «Es ist so schon, soldat zu sein» [74]74
Как прекрасно быть солдатом (нем.) – строчка из популярной в Третьем рейхе песни «Rosemarie». – Примеч. пер.
[Закрыть], покончил с собой?
– Почему? – спросил Порта.
– Тут такое дело. Его забрали в армию, и он понял, каким идиотом был, когда писал эту песню. Захандрил и повесился на подтяжках перед дверью оберста.
Плутон громко захохотал. Возле него разорвался снаряд.
Мы бросились на дно; над нами засвистела шрапнель, впиваясь в стенки траншеи.
Я ощутил сильный удар по спине. Когда коснулся рукой этого места, она покрылась кровью. Липкой, горячей. Я сел. Потом роту меня открылся, и я почувствовал, как кровь отливает от лица. Прямо передо мной лежала оторванная голова Плутона, глядя на меня остекленелыми глазами. Губы были растянуты, словно в смехе.
С шеи свисали толстые связки, кровь впитывалась в сухую землю.
Несколько секунд я пребывал в параличе. Потом меня охватила паника. Я подскочил с протяжным воплем. Если б Старик не повис у меня на ногах, я бы выскочил из траншеи навстречу смерти.
Мы похоронили Плутона в лесу под елью. Порта вырезал на стволе крест, а под ним – имя нашего погибшего товарища.
– Погиб еще один из воевавших с тридцать девятого года, – горестно вздохнул Старик. – Нас осталось очень мало.
Малыш был глубоко потрясен.
– Теперь мой черед, – простонал он. – У Плутона линия жизни была самую малость короче моей.
Ему никто не ответил.
Штеге разобрал вещи погибшего. Старый кошелек с несколькими марками и рублями. Маленькая, выцветшая фотография девушки с велосипедом. Складной нож, три ключа, искусно вырезанное из кости кольцо и две голубых почтовых марки. Недописанное письмо девушке в Гамбурге. Это и были все земные сокровища ефрейтора Густава Эйкена.
Не стало доброго друга. Для него уже не будет большого празднества, мы уже не сможем сидеть с ним на набережной Эльбы и поплевывать в воду.
Мы долго молчали.
21. РОДЫ
«С искренним прискорбием сообщаю, что ваш сын погиб, но я рад возможности написать, что пал он как доблестный солдат на поле чести, сражаясь за Адольфа Гитлера и Великую Германию.
Он погиб, как мужчина, храня верность присяге. Хайль Гитлер! Фюрер приветствует вас и благодарит за вашу жертву Господь вознаградит вас!»
Это повторялось двадцать тысяч раз только в нашем полку
Порта был безумно взволнован. Он носился вокруг больших, новых «тигров», которые получил полк. Восторженно пинал гусеницы.
Малыш заправлял танки бензином. Зарядные ящики были заполнены снарядами и пулеметными лентами.
Легионер поцеловал большой противопехотный снаряд.
– Нашпигуй Ивана в спину, – сказал он и бросил его вверх мне и Старику.
Большую 88-миллиметровую танковую пушку вычистили в двадцатый раз. Два пулемета были тщательно осмотрены. Прицельное устройство проверено. Порта опробовал двигатели, пока не задрожала земля.
Мы тронулись, ревя моторами, когда стемнело. Громадные стальные гусеницы вгрызались в подлесок и грязь. Маленькие домики содрогались, когда громадные стальные чудовища проносились мимо с воем турбовентиляторов.
– В чем, собственно, наша задача? – прокричал Порта, сидевший за рычагами управления. – Нам приказывают: «Ехать!», и мы едем, но куда, черт возьми? Хотелось бы знать побольше.
– Едешь, потому что идет война, – вмешался Малыш. – Когда увидишь русских, вежливо скажешь: «Дорогой Малыш, не будешь ли ты так любезен отправить этих бандитов на тот свет?» Я согну указательный палец, и этот старый утешитель осыплет Ивана своим конфетти.
– Заткнись, – сказал Порта. – Ты понятия не имеешь, что такое война, тупой охламон.
Северо-восточнее Оловска мы остановились. Командиров рот вызвали на совещание, чтобы дать планы действий каждой роте.
Из темноты появились серые силуэты. То были наши гренадеры и артиллеристы.
Мы, сидя на танках, разговаривали с ними. Унтер-офицер из Сто четвертого полка утверждал, что происходит нечто значительное.
– Местность кишит всеми родами войск. Смотрите, вот идут саперы-огнеметчики!
Мы подались вперед, чтобы получше разглядеть это необычное зрелище. Он был прав. Появились невысокие, крепкие люди с легко узнаваемыми контейнерами на спинах. Неразговорчивые, односложно отвечавшие на вопросы об их зловещем деле.
Один унтер-офицер, раздраженный вопросом Малыша, трудно ли быть сапером-огнеметчиком, резко ответил:
– Нет, мы наслаждаемся, олух.
И бросил ему тяжелый контейнер.
– Попробуй побегать и попрыгать с этой штукой на спине, когда русские целятся в тебя из всех стволов!
Малыш угрожающе посмотрел на него, но унтер продолжал говорить о тяжелой ноше своих солдат.
– Извини, что спросил.
– Что за черт? – заорал унтер. – Этот здоровенный скот хочет получить в рыло!
Малыш ликующе хлопнул себя по бедрам.
– О Господи, у этого младенца из «черных» мания величия!
Унтер молниеносно с силой ударил Малыша в подбородок. Но Малыш стоял твердо, как скала.
Потом унтер с разбегу ударил его в живот с тем же отрицательным результатом. Третий удар пришелся с меткостью кувалды Малышу под ребра, но не успел унтер отойти, как Малыш схватил его и поднял. Пригрозил:
– Веди себя хорошо, а то Малыш рассердится и отшлепает тебя.
И швырнул унтера, тот покатился по земле. Не обращая больше на него внимания, Малыш влез на танк и плюнул на саперов. Потом повернулся к Порте, высунувшемуся из водительского люка.
Малыш и Порта вступили в долгий спор с Легионером о смешивании крепких напитков. Когда эта тема была исчерпана, перешли к дебатам о том, как должны выглядеть женщины, чтобы доставлять наибольшее удовольствие.
– Танки противника! – раздается внезапный крик. Все тут же приходят в боевую готовность.
Мотор ревет. Мигают лампочки. Танк разворачивается. Лязгают гусеницы.
Рота за ротой с грохотом едут по деревне. Переваливают через холм. Проехав шесть километров к востоку, пересекают широкое шоссе, скорее всего, Житомир – Лемберг. Потом еще один холм.
Весь Двадцать седьмой полк идет в атаку широким клином, впереди пятая и седьмая роты.
Малыш держит наготове противопехотный снаряд. На сигнальной лампочке появляется черная буква «3». Значит, все оружие заряжено. Готово к большой бойне.
Сидящий за рычагами управления Порта беззаботно насвистывает. Глаза его неотрывно глядят в смотровую щель.
Легионер дует в телефонную трубку, проверяя радиосвязь. Заряжает автомат быстрыми, отработанными движениями.
Мы слышим в разговорной трубке голос Штеге. Он командует танком номер два. Улыбается Легионеру.
Я смотрю на значки в прицельном устройстве.
С холма нам открывается широкая панорама. Все дороги забиты русскими машинами и пушками. На одном фланге в девяти-десяти километрах мы видим Т-34 и СУ-85. Над деревней Лугини летят тяжелые снаряды русских.
Примерно в полдень мы обнаруживаем в километре от нас танки в парадном построении. Один за другим. В бинокль видно, что экипажи курят, разговаривают. Все танки окрашены в белый цвет, как наши, на башнях черные номера.
По радио раздаются нервозные вопросы.
Мы слышим, как фон Барринг спрашивает Хинку:
– Что это за танки?
Тот неуверенно отвечает:
– Не знаю. Медленно двигайтесь вперед. Мы должны это установить. Возможно, они из Семнадцатой танковой дивизии. И поддержат нас с левого фланга.
Люки открыты. Мы осторожно высовываемся, чтобы лучше видеть.
– Это наши, – шепчет Легионер: – Видите длинные пушки и короткие капоты? Это «пантеры».
– Думаю, ты прав, – неторопливо произносит Старик. – У них нет куполообразных люков. Это не Т-34. На кой черт «пантеры» делают такими похожими на «тридцатьчетверки»? Помедленней, Порта, помедленней! Если это русские и мы слишком приблизимся, они прикончат нас раньше, чем мы успеем сказать «аминь».
Малыш до пояса высовывается из башни.
– Черт возьми, это наверняка не русские. Такие колеса не спутаешь с другими. Это «пантеры». Экипажи уже смеются над нашим страхом.
До них уже около пятисот метров, но ничего не происходит. Наши нервы едва не рвутся от напряжения.
Пот заливает мне глаза, ноги дрожат. Шестьдесят громадных стволов могут открыть по нам огонь с секунды на секунду.
Внезапно люди там оживляются. Вскакивают в свои танки. Четыре машины разворачиваются и едут прямо на нас. Тут же из радио раздается адский шум. Мы разбираем некоторые слова:
– Открыть огонь, это русские! Атакуйте не сворачивая, огонь!
Прежде чем мы успеваем выполнить этот приказ, грохочут выстрелы русских танков. Несмотря на близкое расстояние, они промахиваются.
Через несколько секунд четыре едущих к нам русских танка уничтожены. Бесчисленные снаряды поражают их из каждого нашего танка, башенные стрелки взяли противника на прицел и одновременно открыли огонь.
Все восемь рот Двадцать седьмого полка дают залп по русским танкам. На таком расстоянии даже наши 75-миллиметровые пушки сокрушительны для Т-34.
Мы неистово несемся вперед, из-под гусениц разлетаются земля и грязь. Снаряд за снарядом летит в цель. Вскоре вся местность окутывается черным, тошнотворным дымом от подбитых танков противника.
Экипажи пытаются спастись, их косят из пулеметов и огнеметов. Некоторые попадают под громадные гусеницы.
Около десяти танков пускаются наутек, но наши 105-миллиметровые орудия крушат их.
Рота поддержки пытается отвести от них наш огонь, но они сбились в кучу, словно убежавшие из хлева свиньи.
Мы преследуем их, пока они не оказываются в лощине, в безнадежной ловушке. И, сидя в своих замечательных укрытиях, расстреливаем их, будто на стрельбище.
После минуты неистовой стрельбы поступает сигнал «Прекратить огонь».
Бой окончен, восемьдесят пять Т-34 стоят выгоревшими остовами. Все произошло в течение недолгого получаса.
– Господи, – смеется Старик. – Это происходит лучше, чем в самых необузданных фантазиях Геббельса. О чем только думали русские, стоя там, как мишень? Не хотел бы я оказаться на месте их командира. Он наверняка лишится головы.
Опьяненный успехом полк катит вперед почти беспечно. Под Норинском мы внезапно обнаруживаем целый кавалерийский полк, и после недолгого, но ожесточенного боя ему приходит конец. Обезумевшие от страха лошади без всадников носятся среди танков. Охваченные жаждой убивать, мы наводим на них пулеметы и расстреливаем одну за другой. Лошадь за лошадью падает, они кричат, как дети. Одну переезжает на полной скорости «пантера», из-под гусениц в обе стороны брызжут ошметки внутренностей и кровь.
Речка завалена трупами. Пытавшихся спастись солдат скосили пулеметные очереди.
До того как последний танк покидает деревню, каждый дом, каждый сарай охватывает ревущее пламя, по равнине растекается жуткий запах горелой плоти.
Второй взвод отправляют на разведку. Мы катим на четырех своих танках мимо Веледников в сторону Уборта.
Когда мы поднимаемся по крутому склону, третий танк опрокидывается. Двое гибнут, Петерс смертельно ранен. У него раздавлены обе ноги. Он стонет, когда мы укладываем его в мотоциклетную коляску, чтобы везти на эвакуационный пункт. Пытаемся остановить кровь, перетягивая бедра ремнями, но она хлещет и хлещет.
Старик качает головой.
– Это безнадежно. Кровь нам не остановить.
Петерс через силу улыбается Малышу.
– Теперь можешь успокоиться, здоровенный кабан. Моя линия жизни была намного длиннее твоей. Так что это не всегда оправдывается.
– Ты выживешь, старина. Не падай духом. Получишь превосходные кожаные ноги с серебряными петлями. Деревянных теперь не делают. – Малыш ободряюще улыбается стонущему Петерсу, который уже пожелтел, это знак близкой смерти. – С такими ногами можно хорошо повеселиться. У нас в падерборнском городке был такой парень. Он вонзал нож себе в бедра, девицы вопили от страха и падали в обморок. Мы прозвали его «бедрорезатель». С такими ногами гораздо веселее. Я бы хотел оказаться на его месте.
Малыш сует горсть сигарет с наркотиками в нагрудный карман Петерса.
Старик дает мотоциклисту сигнал ехать и пожимает Петерсу руку.
– Передай от меня привет Германии и готовься к революции.
Петерс умер три часа спустя на каменных ступенях сельской школы. Его похоронили в огороде. Мы отметили это место каской, но кто-то играл ею в футбол, поэтому мы не смогли даже поставить креста на его могиле, когда вернулись.
Разведгруппа продолжала свое дело без одного танка.
Мы ехали по изрытой оврагами местности. Путь был очень трудным.
Наконец мы снова выехали на большую равнину. И увидели пятьдесят—шестьдесят едущих на запад Т-34.
Сообщив о них в полк, мы получили приказ держать их под наблюдением и продолжать разведку.
Танкисты противника вскоре заметили нас и выказали неприятное любопытство.
Порта высунулся до пояса из башни и помахал русским, те помахали в ответ, приняв нас за своих: Потом повернули и продолжали свой тряский путь.
Малыш вскрикнул:
– Пресвятая Дева! Видите, что надвигается?
Мы посмотрели. От Оловска двигалось подразделение противника, еще более крупное, чем первое. Кроме Т-34 там были КВ-1 и КВ-2.
Порта спросил Старика:
– Как думаешь, не смотаться ли отсюда?
– Нет, я останусь здесь, пока не получу приказа возвращаться.
– Тоже мне кандидат на Железный крест! – выкрикнул Порта, побагровев от ярости. – Погоди, скоро русские начнут бить по нам из 152-миллиметровок. Это образумит тебя.
– 152-миллиметровок? – переспросил Старик и уставился в бинокль на танки противника.
– Да, да, недоумок! – бушевал Порта. – Не видишь, что это за машины? КВ-1 и КВ-2, мой цветочек! Нас зашвырнет взрывами на крышу рейхсканцелярии в Берлине. А потом всех повесят за то, что напугали Гитлера до полусмерти.
Старик ненадолго задумался.
– Ладно, едем.
– Отлично, – улыбнулся Порта и развернул танк. – Будь у вас разум, вы бы пристегнули ремни, как говорят летчики. Это будет незабываемая поездка.
Танк рванулся вперед на полной скорости. Старик ударился головой о стенку башни.
– Осторожнее, сумасшедший шут! – крикнул он Порте, утирая кровь со лба.
– Йозеф Порта, милостью Божией обер-ефрейтор, водит танк таким образом, каким, почтительно заявляю, его нужно вести, есть на то твое разрешение или нет. Если не нравится ехать, слезай.
Заработало радио. Легионер ответил:
– Золотой Дождь слушает. Прием.
Из полка передали:
– Говорит Цветник. Золотому Дождю возвращаться. Прием.
– Золотой Дождь понял. Каким маршрутом? Прием.
– Хинка и Лёве ведут бой с превосходящими силами противника. Большие потери. Семнадцать наших танков уничтожено. Исходный пункт Золотого Дождя недоступен. Конец связи.
Радио умолкло.
Это означало, что полк ведет тяжелый бой с большими танковыми силами противника и несет значительные потери. Мы, разведгруппа, должны были попытаться вернуться к своим, но как – непонятно. Путь был перекрыт русскими. И пользоваться радио было запрещено.
Три больших танка громыхали по холмистой местности, высоко вздымая фонтаны грязи. Пронеслись через село, где не оставалось в живых ни людей, ни животных. Кое-где горели дома, на дороге лежало несколько трупов мирных жителей.
Порта попытался обогнуть их, но танк проехал по одному. Нам показалось, что мы это ощутили.
Выехав из села, мы увидели несколько грузовиков, двигавшихся на север. Когда мы въехали в один из оврагов, нас встретили сильным пулеметным огнем. В ответ заработали наши пулеметы, и противник быстро прекратил стрельбу.
Оказалось, в овраге укрывались раненые русские. Разоружая их, мы обнаружили раненную в грудь женщину с погонами лейтенанта. Нам сказали, что она командовала танком, который подбили под Веледниками.
Оставив русских, мы поехали дальше на запад. У небольшой рощицы нас обнаружила группа Т-34 и пустилась следом. В наш задний танк угодило несколько снарядов, и он запылал, как факел. Из пяти членов экипажа не спасся никто. Мы видели, как командир высунулся из башни, потом упал в кроваво-красное пламя.
Затем подбили танк Штеге. Из него выскочили четверо. Мы развернулись, чтобы прикрыть их, и они взобрались на нашу машину. У одного ефрейтора застряла нога между траками, и когда мы тронулись, его раздавило. По степи разнесся пронзительный крик. Штеге заткнул уши и страдальчески скривился.
Не успели мы далеко отъехать, как перед нами появились пять русских танков и открыли огонь. Мы подбили один, он загорелся. Остальные четверо яростно повернули башни для новой атаки.
Старик приказал вылезти. Тяжело дыша, мы побежали по зеленой траве, представляя собой в черных мундирах прекрасные мишени. Никакого укрытия вокруг не было. У нас оставалась единственная возможность спастись: притвориться мертвыми.
Один за другим мы попадали и лежали совершенно недвижно, но с колотящимся сердцем.
Танки остановились в ста метрах от нас. Мы не смели взглянуть на них. Лежали как убитые.
Прошло несколько минут. Нам они показались мучительной вечностью. Один мотор заработал. Раздался громкий выхлоп. Танк очень медленно проехал мимо нас в трех-четырех метрах. За ним второй, третий. И наконец четвертый, так близко, что мы боялись, он нас раздавит. Мы могли бы, вытянув руку, коснуться гусениц.
