Текст книги "Все звуки страха (сборник)"

Автор книги: Харлан Эллисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

Куда важнее, впрочем, был другой вопрос, которым почему-то никто не задавался, а именно: «Как это нас угораздило дожить до того, что какой-то жалкий и безответственный фигляр, несущий разную белиберду и тарабарщину, может серьезно подорвать экономику всей нашей Системы, а также нарушить ее культурную жизнь полторастатысячедолларовой порцией мармеладных бомбошек..?»

МАРМЕЛАДНЫХ – мать их – БОМБОШЕК! Это же чушь собачья! Да. где он взял столько денег, чтобы накупить мармеладных бомбошек-на целых полтораста тысяч долларов? (К тому времени уже подсчитали, что цена их именно такова, поскольку целая бригада ситуационных аналитиков быстренько снялась с другого объекта и поспешила к тому самому месту происшествия на скольземке, имея целью собрать и пересчитать все сласти, а также соответствующим образом оформить полученные результаты, что нарушило и их графики, отбросив целую отрасль чуть ли не на сутки.) Это же надо! Мармеладные бомбошки! Что-что? Мармеладные… бомбошки? Э-э, погодите – погодите-ка секундочку – учтенную, кстати говоря, секундочку – да ведь мармеладных бомбошек уже добрую сотню лет никто не производит! Где же он тогда эти мармеладные бомбошки взял?

Вот вам и еще один славный вопросец. Хотя более чем вероятно, что вполне удовлетворительного ответа на него никто так и не получит. Но позвольте, позвольте… Сколько же их тогда вообще, этих вопросов?

Середину вы уже знаете. А вот и завязка – как все это начинается.

Настольный календарь. День за днем. И каждый день листок переворачивается. 9:00 – просмотреть корреспонденцию. 9:45 – совещание с руководством плановой комиссии. 10:30 – обсудить с Дж. Л. диаграммы хода внедрения. 11:15 – молитва о дожде. 12:00 – ленч. И так до бесконечности.

«Весьма сожалею, мисс Грант, но время для собеседования было установлено в 2:30, а сейчас уже почти пять. Весьма и весьма сожалею, что вы опоздали, но правила есть правила. Вам придется ждать следующего года, чтобы снова подать вступительные документы в этот институт». И так далее.

«Пригородный 10:10 делает остановки в Крестхэвене, Гейлсвилле, узловом пункте Тонаванда, а также в Селби и Фарнхерсте, следуя без остановок в Индиана-Сити, Лукасвилле и Колтоне, кроме воскресений и праздников, когда он делает остановки в…» – и так все время.

«Глубокоуважаемые мистер и миссис Эттерли! В связи с систематическими опозданиями Вашего сына Джеральда мы будем вынуждены отстранить его от занятий в школе до тех пор, пока не будет найден какой-либо надежный способ, обеспечивающий прибытие Вашего сына в класс. Даже принимая во внимание его примерную учебу и высокие баллы, мы все же считаем необходимым уведомить Вас, что его систематическое неуважение к школьному расписанию делает по меньшей мере нецелесообразным его дальнейшее пребывание в том учебном заведении, где все остальные учащиеся неизменно находят возможность вовремя прибывать в требуемое место…» – и так до изнеможения.

ВЫ НЕ СМОЖЕТЕ ПРОГОЛОСОВАТЬ, ЕСЛИ НЕ УСПЕЕТЕ НА УЧАСТОК РОВНО К 8:45 УТРА!

«Меня совершенно не волнует, хорош ли сценарий. Мне он нужен в четверг. И ни днем позже!»

СМЕНА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ В 14:00.

«Сожалею, но вы опоздали. Вакансия уже занята. Весьма сожалею».

ВВИДУ ДВАДЦАТИМИНУТНОГО ОПОЗДАНИЯ НА РАБОТУ ВАШЕ ЖАЛОВАНИЕ УРЕЗАНО.

«Господи… Господи… сколько уже времени… ах, мне надо бежать!»

И так все время время время время время тик-так тик-так тик-так – и в один прекрасный-прекрасный день обнаруживается, что уже не время служит нам, а мы служим времени – мы рабы расписаний и графиков, поклоняющиеся вечному ходу солнца – мы обречены на регламентированную жизнь, ибо Система просто перестанет функционировать, если мы не будем твердо придерживаться ее правил.

А потом опоздание уже перестает считаться мелкой необязательностью. Оно становится грехом. Затем преступлением. Наконец – преступлением, наказуемым в соответствии со следующим документом:

"ВСТУПАЕТ В СИЛУ С 12:00:00 НОЧИ ПЯТНАД ЦАТОГО ИЮЛЯ 2389 ГОДА.

Ведомство Главного Хранителя Времени предписывает всем гражданам сдать свои карты времени и кардиоплаты для определенной обработки. В соответствии с Указом номер 555-7-СНГ-999, категорически обусловливающим вычет времени per capita, все кардиоплаты отныне будут настроены на индивидуального пользователя, а также…"

Что же они сделали? А всего-навсего разработали и осуществили методы тщательной нормировки времени жизни, находящегося в распоряжении каждого конкретного гражданина или гражданки. Если кто-то опаздывал на десять минут, ровно десять минут он и терял. Часовое опоздание влекло за собой, соответственно, больший вычет. Если ктото опаздывал систематически, то в один прекрасный день он мог получить уведомление Главного Хранителя Времени о том, что время его жизни вышло и что в понедельник ровно в полдень он будет "отключена – так что будьте добры, приведите в порядок ваши дела, сэр!

Вот так, с помощью некоего несложного технического приспособления (что основывалось на использовании определенного технического процесса, секрет которого тщательнейшим образом охранялся всесильным ведомством Тиктака), поддерживалось функционирование всей Системы. Таково было единственное подходящее средство. Оно, кстати, являлось и вполне патриотичным. Графики и расписания следовало соблюдать. Шла же, в конце концов, война!

Впрочем, разве она когда-нибудь прекращалась?

– Нет, это просто возмутительно! – заявил Паяц, когда прелестная Алисочка показала ему объявление о розыске. – Возмутительно! Форменное безобразие! В конце концов, времена головорезов давно миновали! Ну надо же! Объявление о розыске!

– Знаешь, – заметила Алисочка, – ты все-таки слишком уж театрален.

– Виноват, госпожа, – смиренно вымолвил Паяц.

– Ну как же! Тебе вечно требуется быть виноватым! Вот ты и говоришь – виноват! А на самом деле, Эверетт, твоя вина и правда велика. И все это очень грустно.

– Каюсь, миледи, – повторил Паяц и поджал губы – так, что на щеках мелькнули ямочки. Не хотелось ему этого говорить, но сказать все же пришлось: – Знаешь, – мне опять надо идти. Должен же я хоть что-то сделать!

Алисочка брякнула по столу кофейной луковкой:

– Бога ради, Эверетт! Можешь ты хоть один вечер побыть дома? Что, тебе непременно надо без конца носиться где попало в этом ужасном шутовском наряде? Да еще всем досаждать?

– Мне… – Паяц вдруг замялся – и нахлобучил шутовской колпак поверх шапки рыжеватых волос, негромко звякнув колокольчиками. Потом встал из-за стола, прополоскал под краном кофейную луковку и сунул ее ненадолго в сушилку. – Мне надо идти.

Алисочка не ответила. Тут замурлыкал факс – она вытащила оттуда листок, прочла и бросила на стол в сторону Паяца:

– Тут про тебя. Разумеется. Ты просто смешон.

Паяц бегло просмотрел сообщение. Там говорилось, что Тиктак землю грызет, стараясь его обнаружить. Только Паяца это мало интересовало. Он уходил. Чтобы опять опоздать. Уже у самой двери, ловя непослушный выходной шнур, он с укоризной обернулся:

– Знаешь, только ведь и ты слишком уж театральна.

Алисочка закатила прелестные глазки:

– Фи! Ты просто смешон!

С отчасти наигранной бодростью Паяц толкнул дверь и вышел. Дверь, негромко скрипнув, сама притворилась и автоматически защелкнулась.

Считанные секунды спустя раздался деликатный стук. Раздраженно фыркнув, Алисочка встала из-за стола и отворила дверь. За дверью стоял Паяц.

– Я где-нибудь в пол-одиннадцатого. Ладно?

На очаровательном личике девушки появилась грустная мина:

– Кому ты это говоришь? Ведь сам прекрасно знаешь, что не придешь вовремя! Прекрасно знаешь! Ведь ты всегда, всегда опаздываешь! Так к чему вечно говорить мне эти глупости? – И Алисочка захлопнула дверь.

Оставшийся за дверью Паяц удрученно кивнул – уже сам себе.

«Она права. Всегда она права. Конечно же я опоздаю. Ведь я всегда опаздываю. Так к чему я вечно говорю ей эти глупости?»

Ему оставалось только пожать плечами и уйти. Уйти – чтобы опять опоздать.

Паяц дал залп ракетами-хлопушками, которые сообщили: «Ровно в 6:00 вечера прибуду на 115-й ежегодный съезд Международной медицинской ассоциации. Весьма надеюсь, что вы соблаговолите ко мне присоединиться».

Слова эти ярко горели в небе – и власти, разумеется, прибыли на место, чтобы его подкараулить. Рассчитывая, ясное дело, на то, что он опоздает. Но вот ведь какая штука! Паяц прибыл на двадцать минут раньше – когда они еще только расставляли систему сетей для поимки и задержания. Он гаркнул в мощнейший мегафон и так перепугал и ошарашил блюстителей порядка, что все они оказались накрыты собственными же сетями, которые потянули их, отчаянно лягающихся и вопящих, вверх под самый потолок над амфитеатром. Паяц, понятное дело, хохотал до упаду и без конца извинялся за причиненное беспокойство. Собравшиеся на столь представительный форум врачи тоже покатывались со смеху и с преувеличенно любезными поклонами принимали извинения Паяца. Короче, так приятно провели время все те, кто считал Паяца просто фанфароном в маскарадных штанах; а значит – все, кроме направленных туда всесильным ведомством Тиктака агентов – тех самых, что в крайне неподобающем для ответственных работников виде болтались, будто шары в проруби, высоко-высоко над амфитеатром.

(А в другом районе того же города, где продолжал свою «деятельность» Паяц, тем временем произошло событие, никак с нашим повествованием не связанное. Никак – если не считать того, что оно в полной мере показывает силу и могущество Тиктака. Итак, некий гражданин по имени Маршалл Делаханти получил из ведомства Тиктака повестку на отключение. Повестку эту передал супруге упомянутого гражданина затянутый в серую униформу говноед с омерзительно размазанным по подлой физиономии «выражением скорби и искреннего сочувствия». Даже не распечатывая конверт, женщина уже знала, что там лежит. В те дни такое «любовное послание» каждый узнавал не глядя. Женщина застыла как соляной столп, обеими руками сжимая повестку с такой осторожностью, словно это было предметное стекло с микробами ботулизма. Жена гражданина Делаханти всем сердцем молила, чтобы послание было адресовано не ей. «Господи, пусть оно будет Маршу, трезво и жестоко думала она, или кому-нибудь из детишек… но не мне, Господи… только не мне!» Потом женщина вскрыла конверт, и повестка действительно оказалась адресована Маршу. Жоржетта Дслаханти почувствовала и ужас, и облегчение. Па сей раз пуля поразила соседнего в строю.

– Маршалл! завизжала женщина. Маршалл!

Туг истечение срока! гюжсжмойбожс Маршалл что же делать что же нам делать божежмойбожсмаршалл… И всю ночь их дом наполняли звуки страха и рвущейся бумаги, а но дымоходу поднималось зловонное безумие и ничего, совсем ничего не могли они тут подслать.

Хотя Маршалл Делаханти все-таки попытался бежать.

И вот, ранним утром следующего дня, когда подошло время отключения, он оказался далеко в лесу, километрах и двухстах от города – а потом во всесильном ведомстве Тиктака стерли его кардионлату и Маршалл Дслаханти упал навзничь – сердце остановилось, кровь замерла на пути к мозгу он был мертв. Вот, собственно, и все. Па карте данного сектора в ведомстве Главного Хранителя Времени погасла очередная индикаторная лампочка – а соответствующее уведомление тем временем уже отправили на ксерокопирование. Жоржетта Делаханти была внесена в списки на получение пособия – пока снова не выйдет замуж… Па сем сноска и заканчивается – вот только просьба не смеяться. Ибо то же самое ожидает и Паяца, стоит Тиктаку выяснить его настоящее имя. Вряд ли это смешно.)

Торговый уровень города заполняли покупатели, сплошь одетые в униформу для ношения в четверг. Женщины – в канареечных хитонах. А мужчины затянуты в какое-то зеленоватое псевдотирольское обмундирование кожаное и облегающее, если не считать широких галифе.

Стойло Паяцу появиться на самой верхней оболочке все еще достраивавшегося здания Универсального торгового центра, все так на него и уставились. Тыкали пальцами. А он, поднеся к проказливо улыбающимся губам мегафон, стал их бранить:

– Почему вы позволяете так собой помыкать? Почему позволяете требовать, чтобы вы тормошились и бегали, будто муравьи или сороконожки? Наслаждайтесь солнцем! Наслаждайтесь ветром! Пусть жизнь ведет вас в вашем собственном ритме! Не будьте вы рабами времени! Это же вернейший способ загнуться – медленно и постепенно… Долой Тиктака!

«Что это еще за придурок? – желало знать большинство покупателей– Да что же это за придурок… ах ты, ох ты… я же опоздаю… надо бежать…»

И тогда бригада работавших в торговом центре строителей получила из ведомства Главного Хранителя Времени срочное предписание, чтобы находящийся на вершине их объекта опаснейший преступник, известный под кличкой Паяц, был незамедлительно задержан. Работяги хотели было отказаться, не желая нарушать график строительства, но Тиктак сумел потянуть за нужные ниточки правительственной паутины – и бригаде разрешено было остановить работу, чтобы изловить наглого разгильдяя, забравшегося с мегафоном на шпиль. Тогда десяток-другой здоровенных работяг, высвобождая антигравитационные пластины, стали медленно, но верно подниматься к Паяцу.

После панического бегства (во время которого, благодаря заботе Паяца о безопасности каждого, никто не пострадал) работяги собрались в кучу и снова попытались его изловить – но оказалось уже поздно. Паяц помахал им мегафоном – и был таков. Вся сцена, впрочем, привлекла внимание порядочной толпы – и торговый цикл оказался отброшен назад на целые часы. Вследствие этого перестали удовлетворяться покупательские потребности Системы, и пришлось срочно принять соответствующие меры, направленные на ускорение производственного цикла в оставшиеся до конца смены часы, но вот беда! – ускорился он непропорционально, в результате чего оказалось продано слишком много сливных бачков и явно недостаточно вентиляторов, что нарушило общее соотношение товаров на рынке и вызвало необходимость доставки в торговые точки все новых и новых упаковок "Плюх-0 – тогда как обычно за каждые три-четыре часа продавалась лишь одна упаковка. Графики перевозок сбились, а ход трансперевозок нарушился так, что все это в конце концов сказалось даже на производстве свистопланов.

– Пока не возьмете его… не возвращайтесь… – ти-тихо проговорил Тиктак – душевно-душевно – и с предельной свирепостью.

Они пробовали собак. Пробовали зонды. Пробовали стирание кардиоплат. Пробовали засады. Пробовали подкуп. Пробовали умасливание– Пробовали запугиваниеПробовали шантаж. Пробовали пытки. Пробовали стукачей. Пробовали легавых. Пробовали обыски и аресты. Играли на подлости. Пользовались лучшими побуждениями. Применяли дактилоскопию. Использовали систему Бертильона. Пускались на хитрость. Применяли обман. Подключили Рауля Митгонга, но он не слишком помог. Воспользовались достижениями прикладной физики. Воспользовались всеми методами криминалистики.

И черт возьми – они его взяли!

Итак, его звали Эверетт С. Марм. Все у него было нормально. Вот только ощущение времени напрочь отсутствовало.

– Кайся, Паяц! – сказал Тиктак.

– Перебьешься! – усмехнулся Паяц.

– Ты опоздал на целых шестьдесят три года пять месяцев три недели двое суток двенадцать часов сорок одну минуту пятьдесят девять целых запятая тридцать шесть тысяч сто одиннадцать стотысячных секунды. Я намерен тебя отключить. Ты израсходовал все, что мог, и даже гораздо больше.

– Стращай кого-нибудь подешевле. Я лучше сдохну, чем стану жить в таком дурацком мире с таким дебилом, как ты.

– Таков мой гражданский долг.

– Этот долг у тебя из ушей капает. Ты же по призванию тиран. Но у тебя нет права помыкать людьми и убивать их за то, что они опаздывают.

– Ты не вписываешься в Систему!

– Развяжи мне руки – и я впишусь тебе в рыло!

– Ты нонконформист.

– Разве это когда-то считалось преступлением?

– Теперь считается. Следует жить в том мире, который тебя окружает. И подчиняться его законам.

– Я ненавижу этот мир. Он подлый!

– Далеко не все так считают. Большинство людей любят и уважают порядок.

– Я такой порядок не уважаю. И все, кого я знаю, – тоже.

– Это не совсем так. Знаешь, как мы тебя взяли?

– Не знаю и знать не хочу.

– Прелестная девушка по имени Алиса сообщила нам, кто ты.

– Врешь!

– Нет. Это правда. Она в тебе разочаровалась. Она хочет быть достойным членом общества, хочет подчиняться общественному порядку. Я намерен тебя отключить.

– Так отключай! Чего зря болтаешь?

– Впрочем… я тебя отключать не буду.

– Ну и кретин!

– Кайся, Паяц, – сказал Тиктак.

– Перебьешься.

И его отправили в Зону. А в Зоне его перековали. Проделали примерно то же, что и с Уинстоном Смитом в «1984» – в книге, о которой никто из экзекуторов даже не слышал. Сам метод, впрочем, был достаточно стар и испытан – и его применили к Эверетту С. Марму. И вот однажды, довольно долгое время спустя, Паяц появился на всех экранах коммуникационной сети. Выглядел он по-прежнему ясноглазым, улыбчивым и проказливым – и никак не походил на человека, прошедшего промывание мозгов. И заявил он, что раньше заблуждался, что на самом деле это просто замечательно, просто здорово быть достойным членом общества и всегда приходить вовремя – и ура, вперед, труба зовет! Все граждане и гражданки видели его на расставленных повсюду общественных экранах и говорили себе: ага, вот видишь, этот парень и вправду оказался просто шутом – а раз уж Система такова, то пусть такой и остается – и не стоит очень-то противопоставлять себя городскому совету, а проще говоря – всесильному ведомству Тиктака. Итак, Эверетта С. Марма все-таки уничтожили, что, вспоминая слова Торо, можно считать потерей. Только ведь, не разбив пару-другую яиц, не сделаешь омлет – и в каждой революции погибают именно те, кто погибнуть никак не должен. Но так получается, ибо таковы пути жизни, такова ее истина. Ну а если ты добился хоть какой-то, пусть самой незначительной перемены, то в итоге все оказывается ненапрасно. Или, если прояснять все до конца, то вот, пожалуйста, на закуску:

– Гм… прошу прощения, сэр… не знаю даже, как и сказать, сэр… но вы на несколько минут опоздали. График, знаете ли… немного нарушен…

Робкий смешок.

– Просто возмутительно! – проворчал из-под маски Тиктак. – Проверьте ваши часы. – Фыркнул и зашаркал дальше в канцелярию, заводя свое неизменное мрр… мрр… мрр… мрр… мрр…

Ясноглазый

Ступни без пальцев. Мягкие ступни, поросшие мехом. Шаги звучали тихо, меховые подошвы мягко ступали по холодным чернильно-черным коридорам того места. Места, ставшего обиталищем Ясноглазого еще раньше, чем время сделалось чем-то более или менее реальным. Раньше, чем другие места получили названия. Просто – темное, затененное место что-то вроде кляксы под небом вечной ночи. В том небе не мерцала ни одна подобная ледяному осколку безумная звезда – непроглядная ночь и сама по себе несла достаточно холодного безумия.

Ночь была знакома Ясноглазому. Но и день был ему известен… Знал он едва ли не все на свете. Червей. Кротов. Гниющие стволы деревьев. Яичные белки. Музыку. Просто какие-то случайные звуки. Звуки движения рыб в подводных глубинах. Солнечные вспышки. Как грубая одежда царапает кожу. Рыскающих по тундре псов. Как с возрастом седеют и выпадают волосы. Ход часового механизма. Мороженое. Восковые печати на пергаментных рукописях: Траву и листья. Металл и древесину.

Верх и низ. Проще говоря: почти все, что здесь, – и почти все, что там. Все это Ясноглазый знал.

Потому теперь его еле слышная шелестящая поступь и раздавалась в безмолвных и мрачных – хоть кое-где и светящихся – коридорах. Именно потому он и решил наконец отправиться в предназначенное ему долгое путешествие.

У громадных деревянных ворот спал, свернувшись клубком, гигантский зловонный крысюк по кличке Томас. Стоило появиться Ясноглазому, как крысюк заворочался. Потом приподнял вытянутую, будто у борзой, морду – и в его багровых глазах засветилась лукавая осмысленность. Страшная голова застыла – а потом зверь медленно встал на лапы. Хвост, словно кусок провода, со свистом рассекая воздух, вовсю хлестал по уложенному вручную булыжнику, наполняя безмолвную ночь шлепками и шорохом.

– Пора, – прошептал Ясноглазый. – Ко мне, Томас.

Громадный серый зверь протрусил к Ясноглазому и прильнул к ноге хозяина. Потом осторожно обнюхал полную старых черепов сетку – и усы его мигом взметнулись вверх, будто удивленные ресницы.

Соскребая налипшую грязь и заледеневшие комки невесть какой дряни, Ясноглазый с трудом растворил огромные деревянные ворота. Тяжелое железное кольцо гулко звякнуло, стоило Ясноглазому, открыв створку, его отпустить. Потом Ясноглазый оседлал гигантского крысюка – и без всяких команд и понуканий зверь по кличке

Томас уверенно протопал за ворота, оставив позади единственный дом, какой Ясноглазый когда-либо знал. Тот дом, который ему уже не суждено было увидеть снова. Земля лежала во мгле.

Странные и жутковатые знамения заставили Ясноглазого покинуть это место. Не склонный поначалу верить их действительному значению, Ясноглазый какое-то время продолжал следовать привычному шаблону своей жизни. Жизни, прожитой в одиночестве. Но, в конце концов, когда угрожающая смесь кроваво-красного и серого окрасила не бо, он понял, что произошло. Теперь его долг состоял в том, чтобы добраться до места, которого он никогда не видел – о котором многие столетия назад лишь слышал от других, ушедших. Именно ему предназначалось сделать то, что должно быть сделано. Все остальные давным-давно мертвы – они умерли задолго до того, как Христос занял место Вараввы на кресте. Куда именно Ясноглазому следовало добраться, он не знал и сам – ибо места этого еще не существовало, когда остальные покинули мир. Но добраться туда следовало – хоть Ясноглазый никогда там и не бывал. Он оказался последним в роду (названия его раса не имела)Так, тысячелетия проводя в своем обиталище, Ясноглазый лишь смутно представлял себе, что именно от него потребуется. Так или иначе, смысл знамений он понял – знамения ворвались в ночь именно затем, чтобы он их увидел. Вызов прозвучал – и Ясноглазый должен был идти.

Сколько ему предстоит идти, Ясноглазый не ведал. А туман, казалось, покрывал весь мир мягкой и влажной пеленой, суля не слишком большую удачу Ясноглазому ему и его ушедшим сородичам – их общей миссии.

И Ясноглазого вдруг охватила страшная необъяснимая тоска. – Скорбь, которую ни постичь, ни одолеть – о которой он даже не решался задумываться. Пылающий взор его пронзал туман, пока Томас спокойно вышагивал к месту назначения Ясноглазого.

Гигантский крысюк беспечно выскочил из тумана. Они наконец вырвались из спускавшихся откуда-то сверху округлых водянистых масс. Затем по обеим сторонам выросли черные скалы; мерцающие точечки алмазного блеска играли на камнях – и Ясноглазый понял, что они оказались в пещерах. Но куда лежит их путь – вглубь или к поверхности, – он не знал. Быть может, они выходили из глубоко потаенного в земных недрах края к этим не столь потаенным пещерам? Должны ли они выбраться на какую-то другую поверхность?

Где-то вдалеке засиял пульсирующий свет, и Ясноглазый пришпорил Томаса. Тусклый поначалу свет становился все ярче, добавились желто-оранжевые оттенки – а потом донеслись глухие угрожающие удары будто бы громовых раскатов. Когда Ясноглазый верхом на Томасе обогнул изгиб коридора, каменный пол пещеры вдруг оборвался и на пути оказалась яма кипящего камня. Котел лавы, что рвала твердую породу, шипел и булькал с бешеным неистовством.

Свет на мгновение ослепил Ясноглазого, а жар был просто удушающим. Резкая сернистая вонь ударила в ноздри – и наезднику пришлось отвернуться.

А гигантский крысюк, выгнув спину, отскочил назад напоминая в этот момент скорее гусеницу, чем грызуна, – и Ясноглазый мигом оказался на полу пещеры. Сетка с черепами отлетела куда-то в сторону. Затем Ясноглазый встал и погладил испуганного зверя – уже после того, как Томас, дрожа от страха и пятясь, все же вернулся к хозяину. Трясясь мелкой дрожью, гигантский крысюк притих.

Ясноглазый подобрал черепа. Все они снова были на месте – если не считать одного, что, прокатившись по каменному полу, с негромким шипением исчез в каменном котле. Крысюк обнюхал стены – одну, затем другую – и пристроился у дальней. Ясноглазый внимательно рассматривал провал в каменном полу. Яма шла от стены к стене – а конца ей не было видно. Томас клацал зубами.

Ясноглазый отвел взгляд от бушующего котла и посмотрел в полные страха глаза животного. "Ну что, Томас?" спросил он. Жуткая морда крысюка лишь слегка дернулась – и он еще тесне. е прижался к стене. Его обращенный на хозяина взгляд выражал мольбу. Ясноглазый опять подошел к зверю, наклонился и погладил густую ровную шерсть. Затем коснулся стены. Странно – стена оказалась совсем не горячая. Даже прохладная.

Выходит, крысюк чуял.

Ясноглазый встал и зашагал обратно по коридору. Примерно в полумиле от огненного котла он обнаружил боковой коридор. Даже не оборачиваясь, он знал, что Томас молча следует позади. Указывая животному путь, Ясноглазый направился по боковому коридору. Сама Земля не могла удержать Ясноглазого от исполнения того, что должно быть исполнено.

Они долго следовали по коридору – пока стены не стали постепенно сходиться, а неровный пол – приближаться к усеянному сталактитами потолку. Ясноглазый спешился и пошел рядом с крысюком. Откуда-то снизу время от времени доносился странный негромкий гул. Всякий раз, как Земля погрохатывала, Томас заметно вздрагивал. Проход становился все уже и уже и вскоре Ясноглазый вынужден был вначале пригнуться, а затем опуститься на четвереньки и поползти. Томас скользил позади, больше страшась отстать, чем пробиваться вперед – в неведомое.

Но вот до них донесся тихий шелест чистого прохладного воздуха.

Коридор, по мере их продвижения, освещали лишь сияющие глазницы Ясноглазого.

И вдруг устье пещеры раскрылось во тьму, в холод – в тот мир, которого Ясноглазый никогда не видел – который его далекие предки покинули многие тысячелетия назад.

Что, впервые взглянув на этот мир, почувствовал Ясноглазый, никакому описанию не поддается. Хотя…..почувствовал он какой-то озноб – и вовсе не от леденящего ночного ветра.

Мир вокруг лежал в шелестящей тиши. Небеса были так черны, что неуютно там казалось даже звездам. Испуганные, одинокие и отчужденные от Вселенной, которую они населяли, эти серебряные крапинки рассыпались в ночи, будто меловая пыль. А Ясноглазый по-прежнему гнал Томаса в неизвестность, – гнал, не тревожась и не оглядываясь. Деревня, которую они миновали, уже скрылась за горизонтом – а Ясноглазый так и не понял, что они ее проехали.

Ветер не донес до него никаких окликов– И никто не подошел к темным окнам взглянуть на проезжающего на гигантском крысюке Ясноглазого. Он приближался, удалялся – и все происходило в какой-то момент времени, который запросто мог быть и вечностью, и ничем. Лишь призрак в полном влажного тумана безмолвии. А Томас, величаво вышагивающий по деревенским проулкам, двигался вперед по воле хозяина – и только. На неизбежном пути Ясноглазого продолжали возникать препоны.

Когда они оказались уже далеко на равнинах, невесть откуда вдруг налетел ветер. Кружа и вздымая вихри, он примчался с северо-запада и ударил Ясноглазому в спину. А вместе с леденящим ветром донеслись и незнакомые, гулкие в этой пустоте завывания диких псов. Ясноглазый огляделся, а у Томаса от страха на загривке вздыбилась шерсть. Ясноглазый потрепал округлое подрагивающее ухо крысюка, и тот немного успокоился.

А потом совсем внезапно, так как вой доносился откуда-то издалека, на них набросились дикие звери. Целая свора брызжущих пеной дворняг с багровыми глазищами.

На некоторых еще оставались ошейники с позвякивающими бляхами. Забитая грязью шерсть тварей стояла дыбом. Слишком широкие ноздри – словно псам, не приспособленным от рождения добывать себе пропитание, пришлось быстро этому учиться. Да, это были домашние псы, выброшенные на улицу, обреченные выжить или сдохнуть. Или жрать друг друга.

Несколько вырвавшихся вперед зверюг прыгнули – и по высоким ровным траекториям опустились прямо на спину Томасу – почти Ясноглазому на колени. Желтые клыки клацали и скреблись, будто кость по бетону. Безумие так и выплескивалось из тварей вместе с пеной, зловещим шипением и судорожным царапаньем когтей. Томас подался назад – а Ясноглазый, сумев не потерять равновесия, спрыгнул – и сеткой с черепами, будто булавой, принялся отражать первую бешеную атаку. Один здоровенный доберман собрался было запустить клыки в брюхо Томасу, но громадный крысюк стремительно и свирепо мотнул мордой, словно секирой, – и разодрал бурого зверя от челюсти до брюха. Жалобно скулящий, окровавленный, тот отлетел в сторону.

И вдруг из мрака появилась вся стая. Десятки псов осторожно сгрудились вокруг своего сородича, что валялся во влажной и все еще подрагивающей куче собственных внутренностей.

Негромким свистом Ясноглазый подозвал Томаса. Теперь они стояли бок о бок против этой орды – и тут Ясноглазый призвал к себе способность, которую его раса уже несчетные столетия не имела нужды использовать.

Огромные белые глазницы засияли – кипящие, лучащиеся, подобные полным лавы глубоким котлам – а изо рта Ясноглазого вырвался жуткий гортанный стон. Стон безумного страдания, стон дикого страха – призыв к тем богам, что обратились в прах задолго до того, как Земля начала втягивать в себя влагу из бесчувственного космоса; задолго до того, как охладилась Луна и как закон всемирного тяготения расставил по своим местам планеты Солнечной системы.

Невероятно напрягаясь, словно набирая обороты подобно какому-то громадному механизму, Ясноглазый сосредоточился на этом звуке – как бы главной нити всех своих чувств – выдал заряд чистой силы – и направил на псов.

Где-то в самой глубине его существа словно нажали некую клавишу, что отворяла путь чистому страху как оружию, – и теперь эта эмоция, нестерпимо сверкавшая, расходившаяся ослепительным веером, выплеснулась на свору! Ошеломляющая, немыслимая в своей мощи волна откровенного всесокрушающего ужаса! Страшная, неведомая сила впервые за многие столетия оказалась выпущена на волю. Ясноглазый лишь помыслил устрашить псов – и воздух тут же наполнился омерзительным зловонием страха.

Псов – выпучивших глаза, поджавших хвосты, скулящих и трясущихся уносило прочь тугой волной дикого ужаса.

А потом – так, словно сама ночь уже не могла вместить в себя всю необъятность вибрирующего звука ужаса – который все ширился и рос, ища себе выхода в каком-то ином измерении, в каком-то более широком диапазоне слышимости, – все искал, искал его – а не найдя, скользнул во тьму – и исчез.