Текст книги "Негласная карьера"

Автор книги: Ханс-Петер де Лорент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

3

Поммеренке пришел раньше назначенного срока. Местом встречи был выбран итальянский ресторан в центре города, неподалеку от работы.

«Зачем же я понадобился Штофферсу? – размышлял Рюдигер. – Вряд ли речь пойдет только о новом назначении. Об этом он мог бы сообщить и в своем кабинете. А если я допустил какой-то промах и он хочет меня обругать, то для этого тем более нелепо приглашать в ресторан. Так зачем же я нужен?»

Поммеренке не любит неопределенностей. Совесть у него всегда почему-то неспокойна. Скажем, он занимает руководящий пост в ведомстве по охране конституции, и ему нечего бояться полицейской патрульной машины, но стоит той приблизиться к его собственному автомобилю, как у Рюдигера замирает сердце. А ведь его новехонький «форд-гранада» в отличном состоянии, технического контроля можно было бы не бояться в любом случае. Не то что прежде, когда у дряхлого «фольксвагена» исправным был, пожалуй, лишь радиоприемник.

«Ла Сталла» считался одним из лучших ресторанов в центре города. Тут особенно удобно вести доверительные беседы, разговоры с глазу на глаз, так как столики находятся в укромных нишах. Днем здесь народу сравнительно немного, в основном здесь обедают преуспевающие коммерсанты, высокопоставленные служащие. Кухня превосходна, но и цены соответствующие.

Часть зала, просматривавшаяся непосредственно от входной двери, оказалась пустой, если не считать пожилого человека – судя по всему, итальянца. Поммеренке занял боковую нишу. По привычке он выбрал место, откуда был виден вход и большая часть зала. Официант принес меню и зажег на столе свечу, Рюдигер решил заказать пока что просто колу.

В этот момент дверь открылась и в зал вошел Штофферс. Он сразу же заметил Поммеренке, приветливо махнул рукой и направился к его столику.

– Добрый день! – поздоровался Штофферс. – Я вижу, вы уже изучили меню. Давно меня поджидаете?

– Нет, только что сел, – ответил Рюдигер и, незаметно взглянув на часы, обнаружил, что Штофферс явился минута в минуту.

– Тогда давайте заказывать.

Штофферс был очень любезен. Похоже, он никуда не торопился. Он предложил Рюдигеру отведать фирменное блюдо этого ресторана – «салтамбокка романа».

Рюдигер Поммеренке считал Штофферса образцом современного руководителя. Когда-то он представлял себе начальника земельного ведомства по охране конституции эдаким важным генералом. Суровым, грозным, непреклонным.

А Штофферс совсем другой. Ему под пятьдесят, густые с легкой проседью волосы, в нем есть одновременно что-то от университетского профессора и крупного промышленника. Штофферс начал свою карьеру юрисконсультом, потом занимал руководящие должности в разных учреждениях. Приятель Штофферса, тогдашний бургомистр, рекомендовал его на пост главы земельного ведомства по охране конституции. Штофферс энергичен, решителен, пользуется авторитетом, сложившимся, в частности, благодаря смелой ломке стереотипов.

Одевается Штофферс строго, со вкусом. Он служит прекрасной витриной для своей «конторы», подчеркивая ее солидность. Именно таким хотелось бы стать и самому Поммеренке – всегда корректным, собранным, безукоризненным во всех отношениях. Кроме исполнения прямых служебных обязанностей, Штофферс заседает в совете земельного радиовещания и, разумеется, занимается политической деятельностью. Будучи доверенным лицом бывшего бургомистра и членом земельного правления СДПГ, он имеет значительный политический вес.

Подали закуски. Штофферс не спешил с деловым разговором. Он рассказал о своей первой поездке в Италию, состоявшейся лет тридцать тому назад, еще в– студенческую пору.

– Ах как же я полюбил эту удивительную страну. В те годы ее еще не наводняли туристы. Добирайся хоть до Капри без всякой давки американцев и японцев, увешанных фотоаппаратами. Да и по Неаполю можно было бродить, не опасаясь за собственную жизнь. Тогда мафия еще не дотянулась до Калабрии.

Поммеренке слушал молча. Италия вызывала у него иные ассоциации. Сразу же вспомнились препирательства с Барбарой о том, где проводить отпуск, переполненные пляжи, жарища, солнечные ожоги. Но перебивать шефа он бы не рискнул.

Официант принес главное блюдо, и Штофферс сам неожиданно прервал итальянские воспоминания. Он поднял бокал и даже сказал «за ваше здоровье», после чего тут же перешел к делу.

– Вам, наверное, не терпится узнать, зачем я вас пригласил сюда. Видите ли, господин Поммеренке, я довольно долго слежу за вашей работой и весьма доволен ею.

«Значит, повышение!» – мелькнуло в голове у Рюдигера. Беседа начиналась прекрасно. Штофферс говорил с ним как с равным, видел в нем серьезного партнера. Не то, что Беренд, который с первого дня тыкал и называл его не иначе, как Поммеранцем.

– Знаете, господин Поммеренке, мне нравятся ваша основательность и творческий подход к нашим проблемам. По-моему, вам вполне ясна вся сложность наших задач именно здесь, на переднем крае борьбы с мировым коммунизмом. Для нас чрезвычайно ценен ваш личный опыт. Ведь вы изучили противника, так сказать, изнутри. Предстоящая работа потребует решительного пересмотра устаревших шаблонов по отношению к левым.

Польщенный комплиментами, Поммеренке молчит. Он силится скрыть свою радость: за последние годы он и сам поверил в собственные силы, тем не менее слышать похвалы в свой адрес от столь авторитетного и уважаемого человека ему доводилось не часто.

Но Штофферс еще не закончил.

– Нет нужды объяснять, что ваш отдел приобрел для нас наиважнейшее значение, хотя действия анархических сил за последнее время поднимают роль и седьмого отдела.

Он сказал «ваш отдел». Теперь Поммеренке почти уверен, что получит отдел.

– Я решил произвести некоторые кадровые перестановки, – продолжает Штофферс. – Вчера я навестил в больнице господина Беренда, долго беседовал с ним и его врачом. Печальная история. Очевидно, Беренд к нам не вернется. Так сказать, сработались внутренние органы. Особенно печень и желудок.

– Ужасно! – вырвалось у Рюдигера. Восклицание было вполне искренним, хотя услышанное означало, что он действительно унаследует место Беренда.

– Насколько мне известно, у вас были хорошие отношения с господином Берендом. Он, вероятно, рассказывал вам о том, что получил на фронте тяжелое ранение. Больше тридцати лет с половиной желудка! Последние месяцы его мучили сильные боли. Отсюда его раздражительность.

Он хорошо осведомлен, подумал Рюдигер. Беренд никогда не жаловался. Гордость не позволяла. Еще бы – железный Беренд, несокрушимый Беренд!

– Господин Беренд сам попросил рассмотреть вопрос об его отставке. Удивительно сильный человек! Лично для вас важно то обстоятельство, – у Рюдигера на мгновение пресеклось дыхание, – что он рекомендовал именно вашу кандидатуру на должность начальника отдела.

Рюдигеру Поммеренке трудно справиться с волнением. И немудрено – его ожидает блестящая карьера. Никто еще не становился в их «конторе» начальником отдела в тридцать семь лет. Он старается придать лицу серьезное, внимательное выражение, но глаза туманит радость. Как бы между прочим Штофферс упоминает и о том, что в связи с новым назначением Рюдигер Поммеренке получит чип регирунгсдиректора.

– Каковы ваши планы на будущее?

Вопрос Штофферса возвращает Рюдигера на землю.

– По-моему, наши организационные резервы еще не исчерпаны. Можно улучшить взаимодействие с отделом госбезопасности. Стоит подумать и о том, что есть ряд признаков, которые позволяют без особых усилий выявлять леворадикальные элементы, – объясняет Поммеренке, который при всей сдержанности в присутствии Штофферса уже почувствовал себя начальником отдела. – Нужно усилить наблюдение за высшей школой. Соответствующие контакты уже задействованы. Например, мы получаем интересующую нас информацию – фамилии кандидатов в выборные органы университетского самоуправления. Вы указали на обострение идеологической борьбы, и мне в этой связи кажется, что необходимо обратить особое внимание на дипломные работы и диссертации. Марксисты почувствовали силу и не маскируют свои взгляды в научных трудах. Распознать их можно даже по фразеологии.

Поммеренке все больше увлекается. Именно этим вопросам он отдавал последнее время много сил:

– Пожалуй, заслуживают большего внимания и другие симптомы. Взять хотя бы наклейки с лозунгами на автомашинах. По ним сразу видны политические симпатии владельцев, легко выделить круг интересующих нас лиц. Скажем, такая наклейка – «Атомная энергетика? Спасибо, нет!» Установить личность владельца автомашины совсем несложно. А это дает возможность широкого охвата.

Рюдигер налил кьянти в оба бокала и, глядя на собеседника, торжественно произнес:

– Ваше здоровье, господин Штофферс!

Разговор прервал официант, принесший мороженое. Судя по всему, Штофферсу оставалось что сказать.

– Каково ваше мнение о нынешней либерализации по отношению к левым радикалам, вы ведь у нас эксперт в этом вопросе? – поинтересовался он, когда официант отошел от столика.

Из газет и по служебным совещаниям Поммеренке хорошо знал, что Штофферс и его друг, бывший бургомистр, высказываются о либерализации крайне скептически.

– Думаю, это ошибка. Говоря их языком, мы сами потворствуем нашему классовому врагу. При всей спорности закона о радикалах он ограничил их организационные возможности и дал острастку тем, кто им симпатизировал. Если же теперь закоренелые коммунисты смогут стать учителями, а значит – государственными служащими, то их сторонники активизируются, восприняв это как своего рода стимул.

Поммеренке хорошо усвоил урок, Штофферс казался довольным:

– Рад, что вы как эксперт разделяете мою точку зрения. Вам, вероятно, известно, что я пользуюсь некоторым влиянием в определенных кругах социал-демократов. Там думают так же, но специалист вроде вас умеет точно сформулировать проблему. Мне хочется кое-что сообщить вам, но прошу о сугубой конфиденциальности, ибо тема весьма взрывоопасна. Правда, вы не член нашей партии, но в данном случае это даже упрощает дело.

Теперь Штофферс показался Рюдигеру совсем другим.

Перед ним сидел не просто приятный собеседник, а серьезный и твердый человек, трезвый политик.

– Можете во мне не сомневаться, – заверил его Поммеренке. Он умел ценить доверие таких людей, как Штофферс. В подобных случаях сохранение конфиденциальности – дело чести.

– Итак, как известно, значительная часть моей партии не одобряет либерализации. Мы считаем, что назрела необходимость заострить некоторые проблемы, чтобы показать, насколько ошибочен этот путь.

Пока Рюдигеру не удавалось догадаться, какая роль уготована ему.

– Кое-что предстоит подготовить, – продолжал Штофферс. – Сенат должен рассмотреть несколько дел. Они довольно разные. В двух случаях речь идет о приеме на работу, далее предлагается одно повышение, а главное – будет обсуждаться возвращение статуса государственных служащих трем отъявленным экстремистам с отменой увольнений, произведенных несколько лет назад. Процедуры обычные, каждое из дел уже прошло свой путь по соответствующим демократическим инстанциям. Тем не менее я подумал, что вы могли бы изучить свежие данные по всем шести делам и порекомендовать, в каких случаях наше наступление обещало бы успех. Даже если это будет одно-единственное дело, мы попытаемся превратить его в орудие борьбы с ошибочной политикой либерализации.

Всего-навсего. Что ж, новоиспеченный начальник отдела Рюдигер Поммеренке рад сослужить такую службу для своего шефа.

– Но учтите, следует поторопиться. Как я уже сказал, дела прошли почти все инстанции.

Поммеренке пообещал дать свои соображения через две недели. Штофферс заверил, что завтра же утром лично сообщит ему все шесть фамилий.

Продолжая беседу, они закончили обед. Штофферс расплатился и откланялся, сославшись на занятость. А Поммеренке вернулся на работу в отличнейшем настроении.

4

В гимназии Рюдигера звали уже не Рюди, а по фамилии – Поммеренке. Учителя предпочитали обращаться к ученикам по фамилии, чтобы соблюдать должную дистанцию.

Ребята же придумывали друг другу прозвища, в которых обыгрывались какие-либо индивидуальные особенности. Позднее, когда учиться стало труднее, прозвища сделались более злыми. Например, Клауса Мейснера, у которого глаза были чуть навыкате, прозвали Рыбий глаз. Точнее, кто-то однажды поддразнил его, потом эта кличка так и пристала к нему на все школьные годы.

Ханса-Хельмута Шредера прозвали Угловым за новинку, которую тот пытался ввести в футбольные правила. Когда в игре назначили угловой удар, Шредер отправился пробивать его к угловому флажку. И тут произошло нечто неожиданное. Вместо подачи партнерам Шредер, увидев свободный проход, повел мяч сам. Он ни за что не хотел расстаться с ним.

– Так же нельзя! Надо пасовать!

Все знали, как разыгрывается угловой. Кроме Шредера. Он заколотил мяч в ворота и завопил:

– Гол! Гол!

Он еще долго не признавал, что сыграл против правил. Он просто отрицал такие правила розыгрыша углового, за это и получил свое прозвище.

Для Рюдигера Поммеренке однокашники так ничего особенного и не сумели придумать. Они звали его Померанцем. Когда же им фантазия вовсе отказывала, они обычно просто сокращали имя или фамилию. Поэтому приятель Рюдигера Феликс Бастиан превратился в Басти. Феликса сразу все полюбили. По крайней мере, ребята, так как над учителями он любил подшучивать. Кроме того, он лучше всех играл в футбол, а это в начальных классах значило немало.

Померанец и Басти сидели за одной партой. Так случайно вышло в первый день, но они понравились друг другу и остались сидеть вместе.

Ребята уважали Феликса, а слабые ученики относились к нему даже с благодарностью, за то, что он придумал абсолютно надежный метод списывания. Обычно шпаргалыциков легко ловили, так как учитель, даже если на контрольной он отвлечется, задумается или зачитается газетой, может неожиданно вскочить, в три шага дойти до парты и обнаружить шпаргалку.

– А ну-ка, Вебер, что там у вас?

Да и поза мыслителя, когда одна рука подпирает лоб, чтобы скрыть бегающие глаза, срывала с мест не одно поколение учителей. Если же спрятать шпаргалку в самой тетради, то подозрительны и частое перелистывание, и нарочито спокойная мина на лице.

Феликс нашел гениальное решение. Он вырезал из тонкого картона полукруг и испещрил его формулами, грамматическими таблицами, историческими датами и другими сведениями, которыми не хотел забивать себе голову, но которые требовались на контрольных.

Феликс хорошо изучил и проанализировал типичную ситуацию: ученик сует руку под стол, потом откидывается на спинку стула и задумчиво смотрит на учителя, чтобы в подходящий момент впиться глазами в шпаргалку. Учителя довольно точно угадывали, кто списывает, однако им ни разу не удалось поймать Феликса с поличным. Он не боялся школы, и в этом было его главное преимущество. Бывало, экспансивный учитель французского языка с криком «Бастиан, что ты там все время высматриваешь под столом?» бросался к парте, чтобы проверить, в чем дело. И каждый раз Феликс выходил победителем, так как проанализировал типичную ситуацию и дальше. Как правило, учитель подбегает к парте в надежде найти улику. Он останавливается сбоку и заглядывает вниз. Под партой есть ящик. Одни кладут туда бутерброды, другие портфель или учебники. Перед контрольной полагается освободить ящик. Вот он-то и притягивает к себе учителя, словно магнит, особенно если кто-то достает что-то оттуда. Учитель наклоняется и заглядывает сбоку и сверху в пустой ящик, но все дело в том, под каким углом смотреть.

Феликс обратил внимание, что учителя только нагибаются. Никому не приходит в голову присесть. Такая поза нанесла бы урон учительскому авторитету. Итак, учитель стоит, а ученик сидит. Наклоняясь, учитель как бы снисходит до учеников, но, садясь на корточки, он как бы опускается до их уровня.

Сядь учитель на корточки, ему ничего не стоило бы разгадать уловку Феликса. Он прикалывал свой полукруг снизу кнопкой так, чтобы обрез по диаметру совпадал с краем стола. При необходимости Феликс поворачивал полукруг на нужный градус. Если рядом оказывался соглядатай, Феликс просто сдвигал полукруг обратно. Такая шпаргалка выручила в трудную минуту многих его одноклассников. Несколько раз пользовался ею и Рюдигер.

Однако в девятом классе не помогло и это. В конфликтах с бабушкой Вегенер Рюдигер либо шел на уступки, либо прибегал к мелким хитростям; тут же все было гораздо сложнее. Особенно плохо обстояли дела с математикой и химией. Мало того, что учитель математики отличался чрезвычайной требовательностью, к ужасу Рюдигера, он ввел на контрольных два варианта. Теперь Рюдигер писал один вариант, а Феликс – другой, так что помочь уже не мог, ибо и сам едва успевал справиться с заданием.

Для бабушки не было сомнений в том, кто виноват, что внук учится хуже. Разумеется, новый учитель.

Отчасти она была права. Если бы не пришел в гимназию молодой, энергичный математик, только что закончивший университет и потому вооруженный новейшими достижениями педагогики, в том числе методом двухвариантных контрольных, то Рюдигер с помощью Феликса Бастиана кое-как дотянул бы до конца. А так пришлось прощаться с гимназией. И как раз в этот период они особенно подружились с Феликсом.

Феликс часто приходил к Рюдигеру. Они либо гоняли мяч на улице, либо резались в карты дома. Иногда сидели вместе со стариками Вегенерами. Очистив яблоко, бабушка мелко резала его для своего Рюди и для Феликса. Тот к подобной заботе не привык в отличие от Рюдигера, которому бабушка даже бутерброды сама нарезала к ужину маленькими кусочками, чтобы удобнее было есть; она делала это и несколько лет спустя, оставляла ужин на столе, а Рюдигер возвращался домой за полночь, когда старики уже спали.

Похоже, Феликсу нравилось в доме у Вегенеров. Оп даже начал называть их попросту бабушкой и дедушкой. Может, потому, что они и выглядели типичнейшими бабушкой и дедушкой. Оба маленькие, полные. Однажды Феликс сказал про них в шутку – «One-drop-only».[i]  [i] Здесь: Капельки (англ.).


[Закрыть] У бабушки было округлое лицо, двойной подбородок; седые волосы зачесывались назад и собирались в пучок; по дому она всегда ходила в цветастом, но неброском халате, к тому же поблекшем от стирок. У деда лицо было добродушным, в глазах иногда мелькали озорные искорки, и тогда от улыбки у глаз появлялись морщинки; дома он разгуливал в нижней рубашке с коротким рукавом. Подтяжки не позволяли сползать коричневым брюкам с его внушительного живота.

Почти сорок лет занимали они эту квартиру в поселке железнодорожников. Карл Вегенер начал работать на железной дороге учеником слесаря, потом подучился, стал служащим и ушел на пенсию с должности обер-секретаря.

Бабушка знает его ровно столько лет, сколько он живет в поселке железнодорожников. Они выросли по соседству, дружили с детства, затем поженились, вскоре родилась их дочь Эдит. Свое жизненное предназначение бабушка и видела в том, чтобы растить дочь, вести дом, которым со временем стала эта трехкомнатная квартира.

Когда Эдит повзрослела, у нее родился Рюди, а у бабушки Вегенер появилась новая забота. Весь ее день был занят делами. Вскоре после войны она купила велосипед, чтобы ездить за покупками. Разумеется, подержанный, но в хорошем состоянии и недорого. Она ездила на нем, а дед чинил его, располагаясь во дворе около курятника. Хозяйство было ее главным делом. Под этим подразумевался, в частности, сбор сведений, где, что, почем дают, и поиски распродажи удешевленных вещей.

Она ничего не покупала наспех, прежде чем не наведается в другие магазины и сравнит цены. Рюди, не любивший возражать, вполне подчинился ее вкусу и пристрастию к покупкам на распродажах. Поскольку именно бабушка стирала, гладила и штопала его вещи, она сама решала, чем и когда необходимо пополнить его гардероб. Рюди не сопровождал ее на распродажи, поэтому ему приходилось носить одежду, купленную на глазок. Рукава у рубашек укорачивались, чтобы не слишком свисали, а с воротничком и того проще – мальчишки все равно его никогда не застегивают.

Когда Эдит снова вышла замуж – на этот раз за человека практичного, владеющего солидным ремеслом, – бабушка смогла распространить свою активность и на зятя, опять пустившись на поиски выгодных покупок белья и носков.

На свадьбе Рюди спросили, хочет ли он переехать к матери. Ему тогда было уже тринадцать, и он быстро сообразил, что его свобода под угрозой. Рюди остался у стариков, и все были довольны. Воспитание же отныне целиком легло на бабушку и дедушку Вегенеров.

Вегенеры не чаяли души во внуке. Его вынужденного ухода из гимназии они как бы вовсе не заметили, а через несколько лет Рюдигер и сам почти забыл об этом. Ведь он даже на второй год не остался, так как сразу поступил в реальное училище. В гимназическом табеле значилось «переведен в следующий класс», так как тем, кто уходил, оценки слегка завышались.

– Вот видишь, – сказала тогда бабушка. – Можно бы и остаться в гимназии, если бы мы захотели. Но реальное училище лучше подготовит тебя к практической жизни.

В тот момент Рюдигер еще не понимал зыбкость подобных утешений, но со временем и сам поверил в это истолкование событий. Тем не менее бабушка никому не рассказывала о смене школы, даже собственной дочери.

Имелась у бабушки одна слабость. Жалко ей было расставаться с вещами. «Еще пригодится», – всегда приговаривала она. Во время войны этот принцип себя оправдывал, но бабушка никак не хотела взять в толк, что по новым временам все стараются быстрее менять вещи. В гостиной давно уже не осталось свободного уголка, на софе и креслах громоздились подушки, лежали пледы. В спальню Рюдигер старался не заходить. Она еще больше походила на склад, так как гости туда не заглядывали. Когда Рюди искал что-нибудь и спрашивал бабушку, то слышал стандартный ответ:

– Где вещи доложено быть, там и ищи!

Вот тогда-то Рюдигер, обычно не обращавший на это внимание, вдруг замечал, какой хаос царит в доме. Но для бабушки у хаоса был свой порядок. Она почти всегда находила то, что искала. Не совсем там, где «положено», но все-таки.

Дед был меньшим оригиналом, но кое-какие причуды имелись и у него. Сорок лет одна и та же работа, одна и та же квартира, одна и та же жена – как тут не воспитаться регулярности к постоянству? Дед свыкся со своей жизнью и начал считать ее очень удобной. Кроме семьи и работы, у него было еще стрелковое общество, раз в неделю Вегенер играл с приятелями в карты, остальное время возился с курами, копался в садике, смотрел телевизор, по субботам ждал результаты лотереи. Чего еще? По нему было заметно, что он доволен жизнью.

Когда дед злился, что случалось с ним крайне редко, он сжимал кулак, над переносицей появлялась глубокая складка, раздавалось гневное: «Черт побери!», как будто Вегенер собирается грохнуть кулаком по столу. Однако злость его быстро улетучивалась, поэтому ему так и не удалось доказать, что он способен на столь решительный жест.

Вегенер был государственным служащим. Он привык держаться солидно и был далек от беготни по дешевым распродажам. Но бережливость жены не могла не отразиться и на нем. Дед добивался выгоды по-своему, пусть маленькой, но все-таки выгоды. Он придумал, как слегка облапошить продавца при покупке сигар. Нужно всего-навсего прийти в табачную лавку пораньше. Тому, кто привык за сорок лет начинать работу в семь утра, это никакого труда не составляет. А еще нужна крупная купюра. Не чересчур крупная, но достаточно редкая для лавочки со средней клиентурой.

В этом и состояла хитрость. Вегенер приходил в табачную лавку спозаранок и покупал коробку сигар. Продавец ставил ее на прилавок:

– Семнадцать марок пятьдесят пфеннигов.

Дед доставал бумажник и вынимал оттуда сотенную.

– Неплохо для начала! – ахал продавец. – Но вы первый покупатель. Сдачи еще не набралось. Может, у вас есть помельче?

Вегенер открывал другое отделение бумажника и начинал отсчитывать мелочь.

– Немножко не хватает, – говорил он. – Тут только шестнадцать восемьдесят.

В голове у продавца включался арифмометр. Что лучше – потерять семьдесят пфеннигов или вообще ничего (не продать? Обычно побеждала готовность немножко поступиться выручкой.

– Ну, ладно. Берите.

И дед, скорее мелкий прощелыга, чем почтенный чиновник в отставке, выгадывал свои семьдесят пфеннигов. Правда, трюк удавался не всегда. Порой его посылали в соседнюю табачную лавку или же находили сдачу. Скверно, что с одним и тем же продавцом два раза эта уловка не проходила. Когда речь идет о монете, дураков нету. Так что повторы исключались.

Жене Вегенер о своих проделках не рассказывал. Зато хвастал перед внуком. Выпив после конфирмации Рюдигера пива да еще водки и пунша, дед решил подготовить его к взрослой жизни. Тогда-то Вегенер и приоткрыл Рюдигеру впервые свой секрет в качестве напутствия на долгую дорогу.