Текст книги "На пороге надежды (сборник)"

Автор книги: Ханс-Георг Ноак

Соавторы: Макс фон дер Грюн,Вольфдитрих Шнурре,Зигрид Крузе,Сузанне Килиан,Теодор Вайсенборн,Ирене Родриан,Гина Рук-Поке,Гудрун Паузеванг,Мириам Пресслер,Фредерик Хетман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Вот видишь, – сказала мама, – выходит, я правильно сделала, что отдала тебя сюда. Ты катился вниз, дальше так продолжаться не могло. Что бы тогда из тебя вышло? А здесь ты как бы начнешь новую жизнь и станешь человеком. Мне бы очень хотелось гордиться тобой, Йоген. Ведь ты у меня один. Знаю, ты это не сразу понял. На это и нельзя рассчитывать. Но придет день, когда ты, наконец, поймешь, что я была права, и еще скажешь мне спасибо. Я в этом уверена.

– Даже большое спасибо, – сказал Йоген, кивая головой. – Лучше и быть не могло.

Мать чувствовала, что теряет уверенность.

– Вообще-то сегодня не родительский день, но у меня все никак не получалось отпроситься, а господин Катц не возражал, чтобы я пришла сегодня. Мне надо с тобой кое-что обсудить, Йоген.

– Правда?

– Видишь ли, Йоген, ты ведь знаком с Альбертом… то есть с господином Меллером. Он славный и добросовестный человек, и у него надежное дело, в котором я теперь тоже не чужая. А я так долго была одна. И мы подумали… Словом, мы пришли к мысли, что нам надо пожениться.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, он только сказал:

– Сердечно поздравляю.

Мама заговорила торопливо и запальчиво:

– Я знаю, ты не очень симпатизируешь господину Меллеру. Но это все потому, что ты его по-настоящему не знаешь. На самом деле он прекрасный человек, Йоген, и совсем не такой, как твой отец. Со временем вы лучше узнаете друг друга и сумеете поладить, в этом я абсолютно уверена. Ты не должен думать, будто господин Меллер что-то против тебя имеет. Ровным счетом ничего. Его волнует твое будущее, Йоген. Признаться, он тебя даже любит. Он сам мне это сказал. Но всему свое время, и вот когда он станет твоим отчимом…

– Когда же вы хотите пожениться?

– Через две недели.

– Так быстро?

– Раз уж мы решили… Через две недели устроим девичник, а на другой день, в субботу, свадьба. Довольно пышная – у деловых людей так принято. Я и пришла, чтобы передать тебе привет от господина Меллера, он очень рад, что ты будешь с нами. Я уже с господином Катцем все обговорила. Через две недели, день в день, ты сможешь приехать домой и праздновать вместе со всеми.

– А остаться? – На мгновение Йоген раскрылся. В его глазах вспыхнула внезапная надежда.

Мать смотрела мимо него.

– Нет, остаться пока нельзя. Еще рано, Йоген. Ты же слышал, что сейчас сказал господин Катц. Еще несколько месяцев, от силы полгодика, потом можно будет подумать. И тогда… – Она помолчала, будто собираясь с духом, и продолжила уже решительнее и тверже: – Господин Меллер считает, что нам не следует сразу же забирать тебя домой. Ради твоей же пользы. Собственно, он очень хотел бы взять тебя в ученики. Тем более, мы поженимся и рано или поздно нужен будет наследник… Но как он считает – еще не время. Слишком многие в нашем кругу знают, что с тобой произошло. И он не рискнет сейчас взять тебя в свой магазин. Начнутся разговоры, сам понимаешь. И потому он считает, что, как только ты отсюда выйдешь, он сразу устроит тебя к своему знакомому на место ученика. Там ты будешь в хороших руках. Это в нашем же городе, и ты сможешь жить либо у этого знакомого, либо, если захочешь, в общежитии. На выходные будешь приезжать к нам, а к тому времени, когда ты выучишься, вся эта история уже быльем порастет и мы спокойно заживем вместе. Сначала я была против. «Посуди, Альберт, – сказала я, – если мы его сейчас заберем домой, он уже будет не тот, что прежде, мы вместе сможем уделять ему куда больше внимания, чем я одна. Йоген ведь в принципе хороший мальчик, – сказала я. – С добрыми задатками, я это знаю». Но у Альберта свои соображения. Он должен подумать еще и о магазине, ничего тут не поделаешь. И когда он мне потом все спокойно разложил по полочкам, то знаешь, Йоген, я убедилась, что он прав, и согласилась с ним. Тебе, наверное, трудно так много сразу переварить, но придет время, и, я уверена, ты уразумеешь, что мы оба желали тебе лишь добра. В конце концов, я ведь твоя мать, а господин Меллер тоже тебя любит.

– Да, да, пусть все так и будет, – сказал Йоген, перебрасывая с руки на руку взятую со стола пачку печенья.

– Я рада, что ты такой умница. А если ты в чем-нибудь будешь нуждаться, только сядь и напиши нам. Это и господин Меллер просил тебе передать. Он же сразу предложил купить тебе к свадьбе новый костюм, чтобы ты выглядел как подобает, когда гости придут. Я уже договорилась с господином Катцем. Они возьмут это на себя. Тебя оденут с иголочки, а счета господин Катц потом пришлет нам.

– Очень мило.

Разговор, судя по всему, был исчерпан. Мать посмотрела на часы.

– Хочешь, чтобы я показал тебе наш дом? – спросил Йоген и похолодел при мысли, что мама вот-вот начнет прощаться.

– Мне очень жаль, Йоген, но сегодня, правда, не получится. Времени в обрез, потом надо еще кое-что купить по дороге и срочно ехать домой. Мы все в другой раз посмотрим. В следующий родительский день и отчим твой будет, и уж мы запасемся временем, идет?

– Можно и так, – согласился Йоген.

Мама полностью разгрузила свою хозяйственную сумку. Она предусмотрительно принесла пластиковый мешочек, куда Йоген постепенно переложил все гостинцы, – словом, сделано было все, чтобы оттянуть миг прощания.

– Ну, вот мне и пора, – сказала мама. – Ты не проводишь меня до ворот?

Рядом шли они весь длинный путь от административного корпуса мимо игровой и спортивной площадки, между двумя блоками, принадлежащими разным группам. Они больше не разговаривали, и Йоген в какой-то момент удивился, что мама не попросила о встрече со Шмелем, хотя это ей присоветовал господин Катц. Видимо, ей было не столь важно знать еще и мнение воспитателя, оно и к лучшему.

Ребята, игравшие в футбол, остановились и не спускали глаз с Йогена и его матери, оценивающими, жадными взглядами ощупывали пластиковую сумку, которую нес Йоген, вспоминали последний визит своих родителей или же думали о том, что их никогда никто не навещает.

– Привет, Йоген! – крикнул Свен и отпасовал мяч своим партнерам, выходя из игры.

– Это мой друг Свен, – сказал Йоген. – А это моя мама. Свен, ты не отнесешь эту сумку в комнату?

Свен взял протянутую сумку и ушел.

– Твой друг производит приятное впечатление, – заметила мама.

– Очень приятный парень, – заверил Йоген. – За ним, правда, несколько изнасилований, а вообще-то он тут один из самых приятных.

Вот они уже у ворот, мама остановилась в нерешительности, не зная, что бы еще сказать в эту минуту, но ничего в голову не приходило. Она протянула сыну руку:

– До свидания, мой мальчик. Будь умницей!

Йоген схватился за ее руку так, будто собирался сделать книксен, как маленький ребенок. Но потом вдруг приник к маме, обхватил ее, уткнулся головой в пальто и горячо зашептал:

– Мамочка, возьми меня с собой! Забери меня отсюда! Я тут долго не вынесу, мамочка! Пожалуйста! – Он не думал о том, что его могут видеть ребята из его группы, он не успел даже подумать, что стыдно вести себя так не по-мужски. Он только повторял: – Возьми меня с собой! Забери меня отсюда! Слова давались ему с большим трудом – приходилось пересиливать рыдания, потому что уже невозможно было сдерживать слезы и еще потому, что он заметил, как застыло мамино лицо после невольного сочувственного жеста, и понял: просить бессмысленно.

Она погладила его по голове, на секунду прижала к себе еще крепче и ответила:

– Ты же знаешь, Йоген, что этого нельзя. Осталось немного потерпеть. Совсем немножко. И потом, ты ведь сам сказал, что здесь очень хорошо, гораздо лучше, чем дома!

– Возьми меня! – повторил он уже без всякой надежды, и ему стало обидно, что она сделала вид, будто и впрямь поверила в его ложь.

– Выше голову, Йоген! Я скоро опять приду. А до этого ты к нам приедешь на девичник, а потом и на свадьбу. Это наверняка будет прекрасно, тебе так не кажется?

– Да, – подтвердил он, потом отстранился и добавил холодно: – Это наверняка будет прекрасно.

– Ну, вот видишь! Передать от тебя привет господину Меллеру?

– Как хочешь.

Мама пошла, оглянулась на прощание и помахала. Йоген тоже поднял руку, но это выглядело так, будто он тянулся к маме, которая переходила улицу к трамвайной остановке, будто пытался удержать ее, но никак не мог ухватить.

Потом он стоял у забора, видел, как подошел трамвай, мама влезла, трамвай тронулся. Йоген смотрел ему вслед, и в том, как он потер ладонями глаза, сквозила плохо скрываемая злость.

Он простоял еще несколько минут, озирая улицу. Трамвай уже давно исчез из виду.

Мимо шла женщина, держа за руку маленького мальчика лет пяти-шести. И Йоген услышал, как она объясняла малышу:

– Сюда попадают непослушные мальчишки, понял?

На что малыш чуть ли не с мольбой в голосе ответил:

– Но ведь я послушный, мамочка, правда?

Йоген не стал ждать, согласится ли мать с этим или что-то возразит.

– Корова тупая! – бросил он ей вдогонку, а потом сказал громко, словно хотел сообщить это всем, кто бы ни шел мимо: – А теперь я пойду в футбол играть – с другими непослушными мальчишками. А после можете стрескать хоть все, что этот деловой господин Меллер наприсылал. Я крошки от него не возьму! Отчим… Сейчас умру от смеха!

Но прозвучало это совсем не весело.

Вечером Йоген написал сочинение, которое Шмель без всяких яких потребует от него завтра. «Почему я здесь», – вывел он аккуратно заголовок. Все остальное не потребовало ни малейших умственных затрат. Содержание не менялось ни разу. Господин Шаумель и не читал эти сочинения, он их просто складывал, неделя за неделей копил все новые свидетельства его несознательности. Что порождало в видавшем виды воспитателе серьезные сомнения относительно того, возможно ли из этого Юргена-Йоахима Йегера сделать когда-нибудь благоразумного человека.

9

Господин Катц самолично отправился с Йогеном за крупными покупками. Он уже потому не хотел остаться в стороне, что чрезвычайно редко можно было позволить себе одеть кого-нибудь из воспитанников, не задумываясь о скудных средствах, которые всегда выделялись на эту статью расходов. Госпожа Йегер просила ни на чем не экономить. Он радовался, видя, с каким рвением Йоген прочесывал костюмные ряды, то и дело скрываясь в примерочной кабине, как он вертелся перед зеркалом, кривил нос или одобрительно кивал. Господин Катц дал ему полную свободу, лишь изредка вставлял словечко, если ему казалось, что на Йогене чересчур пестрая вещь; он пробовал на ощупь материал, – проверял цену, высказывал свое мнение о том, какая рубашка и какой галстук больше всего подходят к костюму, выбранному Йогеном, напоминал, что и носки должны соответствовать и что новый костюм теряет сразу половину своей привлекательности без новых туфель.

До сих пор к таким покупкам Йоген относился с неприязнью, сегодня же он просто наслаждался. Он чувствовал необычайную свободу, стоя среди многочисленных покупателей, получая серьезную и профессиональную консультацию от молодого продавца. И еще он любовался своим отражением в зеркале. Даже Аксель не выглядел так элегантно, как он сейчас, – это уж точно.

Радость омрачалась лишь тогда, когда он вспоминал, в связи с каким событием его тут наряжали с ног до головы. От мысли о девичнике и свадьбе становилось не по себе, как бы там товарищи ни завидовали, что он проведет дома три праздничных дня.

Господин Катц удивлялся разговорчивости и доверительности, которые он неожиданно открыл в этом Йогене. Может, все-таки стоило подумать о переводе мальчика в другую группу, где ему, не исключено, будет лучше? Характеристики, которые регулярно собирал господин Катц, рисовали ему совершенно другой образ. Пока очевидно, что между воспитателем и воспитанником контакта нет, а чем дальше, тем труднее заставить воспитателя изменить свое мнение. Ведь оно сложилось и устоялось без всякого злого умысла и как бы вполне объективно. Перевод же иногда совершал чудеса, особенно если материалы от предыдущего воспитателя препровождались с некоторой задержкой, дабы дать новому наставнику возможность сначала составить собственное суждение о новичке. Господин Катц решил при первом удобном случае подумать о таком переводе, но сразу же перенес его мысленно на несколько недель. Сложившаяся ситуация не очень подходила для этого: именно в последнее время произошли некоторые недоразумения между господином Шаумелем и Йогеном, а потому скорый перевод в новую группу мог быть расценен парнем как своего рода триумф, что было бы непедагогично.

Йоген спросил:

– А можно мне пока во всем новом остаться?

Господин Катц разрешил и теперь, идя с Йогеном по оживленным улицам, невольно подумал, что любому отцу на его месте впору было бы гордиться таким сыном.

– А как насчет чашечки кофе с пирожным? – спросил господин Катц, уже сворачивая к небольшому кафе, которое в этот послеобеденный час служило излюбленным местом встречи многих домохозяек, своеобразным островком отдохновения среди транспортной сумятицы города.

Трое музыкантов развлекали гостей. Нежная мелодия скрипки витала над звяканьем чашек и вилочек для тортов. Господин Катц пил кофе и исподтишка наблюдал, с каким усердием налегал Йоген на двойную порцию выбранного им сливочного торта.

Вообще– то жаль, думал господин Катц, надо было воспитателем в группе остаться. По крайней мере, можно хоть поговорить с парнем по душам, какой бы раздутой ни была группа. А когда ты директор… Бумажная канитель поглощает тебя с головой, за горами личных дел, документов, счетов и статистических отчетов ребят почти не видно. Действительно, жаль.

Когда– то господин Катц с увлечением работал воспитателем, но слишком добросовестно, чтобы задержаться на этом посту. Некоторые из молодых людей, недавно вступивших на педагогическую стезю или проведших в специнтернате несколько недель в качестве практикантов, посмеивались над ним. Им казалось, что его стиль отдавал некоторой патриархальностью, а педагогические воззрения и методы с позиций современной теоретической мысли выглядели несколько наивными. Иронически улыбаясь, практиканты называли его за глаза «наш Песталоцци». Хотя в душе очень симпатизировали господину Катцу.

– Не довольствуйтесь лишь поверхностным слоем, который вы вычитываете из личных дел, – не уставал призывать он. – О родителях там почти ничего не сказано, а я достаточно часто убеждался в том, что, в сущности, им следовало бы находиться тут вместо своих детей. Сапожник должен три года учиться, прежде чем ему доверят шить обувь для других. А отцом и матерью может стать каждый, и тогда он автоматически получает право что-то решать, влиять на людские судьбы, хотя сплошь да рядом никто по-настоящему не пытался овладеть этой сложнейшей профессией – родитель. Если сапожник запорол туфлю, извел кожу впустую, он просто выкинет испорченный образец и начнет кроить заново. Если у него строгий шеф, то ему, глядишь, придется возместить убытки. Но если у родителей с их детьми что-то не ладится, то виноваты всегда ребята, и тогда они попадают к нам, а уж мы должны доводить их до ума.

Особое недоверие вызывали у господина Катца родители, которые сдавали детей по добровольному ходатайству. Их он отказывался понимать и порой говорил своей жене:

– И что это только за родители, скажи на милость? Ну что за беда, если б наш мальчик доставлял нам определенные трудности! Даже если бы он разок и выкинул что-нибудь! Пусть бы он нам действительно стоил больших усилий и мы иногда сердились на него, чего не бывает. Но от себя бы никуда не отпустили. Ведь заботиться о нем – наш долг.

Госпожа Катц ничего не отвечала мужу. У них был единственный сын, но он родился тяжело больным и почти не жил с родителями: его передавали от врача к врачу. В шесть лет он умер. Сейчас бы ему двадцать восемь исполнилось, и он бы вполне мог осчастливить дом внуками…

– Йоген, – сказал господин Катц, и мальчик вопросительно посмотрел на него поверх поднесенного ко рту торта. – А как тебе на самом деле у нас живется?

– Отвратительно, – ответил Йоген и тут же расплылся в извиняющейся улыбке.

– Дома лучше было?

– В тысячу раз!

Господин Катц помешал ложечкой в чашке и больше ничего спрашивать не стал. После продолжительной паузы он сказал:

– Такого заведения, которое могло бы заменить дом, еще не изобретено, Йоген. Но вполне допускаю, что нам действительно надо прикладывать больше усилий. Только… некоторая часть этих усилий должна исходить и от вас. Кое-кто не приучен как следует думать. Таким сложно вписаться в нашу жизнь. И мы из-за этого не можем им как следует помочь. Но у тебя-то светлая голова. Не хочешь ли попробовать вести себя так, чтобы больше ничего не случалось? Не давать повода для огорчений. Я это вовсе не затем говорю, чтобы облегчить работы твоему воспитателю. Я абсолютно не это имею в виду. Но для тебя же самого лучше, если мы сможем в скором времени рекомендовать твоей матери забрать тебя домой, не так ли? Не хочешь попробовать взять себя, наконец, в руки?

Йоген потер переносицу и сказал, глядя в сторону:

– Ну почему, попробовать можно.

– Обещаешь?

– Обещаю!

– Я вам кое-что принес, вы так обо мне заботитесь, – сказал Йоген, протягивая медсестре искусно составленный букетик полевых цветов, собранных на территории интерната.

– Очень мило, – улыбнулась сестра и снова потрепала Йогена по вихрам.

Если бы такое позволил себе кто-нибудь из его товарищей по комнате, пусть даже в шутку, все могло вылиться в крупную потасовку. А здесь Йоген готов был сколько угодно подставлять голову. Он сел на стул и поднял перебинтованное колено.

– Мы только вчера меняли повязку, Йоген, – сказала сестра. – И кроме того, все уже практически зажило. На свадьбу можешь отправляться, не прихрамывая.

– Еще вопрос, поеду ли я, – сказал Йоген и опустил голову.

– Да что ты! Это же наверняка будет очень интересно!

– А мне вот ни капельки не хочется.

– Хочется или нет, но ехать-то, видимо, придется. Раз мама тебя так просит, нельзя ее обижать. Это было бы совсем некрасиво с твоей стороны. И господин Катц обещал ей, что ты приедешь.

– Но я этого господина Меллера, моего будущего отчима, терпеть не могу. И он меня не переваривает. Он не хочет, чтоб я домой вернулся. Хочет запихнуть меня в общежитие для учеников торгового дела либо к своему знакомому, только не домой. А если меня торговля не интересует, не хочу я этим заниматься.

– Тогда чем же?

– Не знаю. Да нет, в принципе я б и в торговлю пошел, но тогда мне придется рано или поздно торговать в магазине господина Меллера, а я думать об этом не могу. Никогда к нему не пойду!

Сестра улыбнулась его словам, как безотчетной шутке маленького ребенка.

– Но если твоя мама все-таки выйдет за него? К своей маме ты же, наверное, захочешь вернуться?

– Нет, – процедил сквозь зубы Йоген. – Она просто избавиться от меня решила, потому что у нее теперь этот Меллер есть. А то бы она меня сюда ни за что не отправила.

Почему он рассказывал об этом сестре? Какое ей до этого дело? Обычно Йоген был совсем не расположен к разговорам. Он не мог объяснить, почему каждый день заходил в медпункт с просьбой обработать колено, хотя сам себе при этом казался чуточку смешным: ни о какой ране говорить не приходилось. От нее осталась узенькая, покрытая корочкой полоска, и медсестра, несомненно, догадывалась, что колено лишь предлог для визита.

Она была так приветлива! Всегда и со всеми приветлива. Но она могла действовать и очень решительно, зная, что парню больно. Однако все чувствовали: что бы она ни делала, это на пользу, хоть и приходится терпеть. И если порой ей приходилось кому-то сделать больно, она неизменно находила доброе слово. Может, вся штука в этом. С любой болью у сестры сразу становилось легче. Не только с разбитым коленом.

Часть воспитателей с сомнением покачивали головой, приводили те или иные возражения, доказывали, что, если сейчас вдруг свести ребят с девочками, это будет чревато ненужными осложнениями. К тому же многие воспитанники годами жили здесь, среди себе подобных, не зная ни сестер, ни одноклассниц. И это, безусловно, чревато новыми треволнениями и даже, не дай бог, серьезными последствиями, и взвалить на себя за здорово живешь такую ответственность радости мало.

Но господин Катц уже бесповоротно принял решение, велел подготовить все необходимое, был глух к любым аргументам, давая понять, кто тут главный, и настоял на своем.

– Жизненную среду, в которой пребывают наши ребята, можно назвать какой угодно, только не нормальной. Мы должны попытаться, хотя бы в мало-мальски доступных пределах создать для них условия, приближающиеся к условиям воспитания в семье. Придет день, и ребят выпустят. И не думаете ли вы, господа, что поводов для треволнений и серьезных опасений, о которых вы говорите, тогда может быть куда больше! Особенно если держать их изолированными от всего света. Мне представляется, что мы, по крайней мере, должны сделать попытку.

– А если она окажется неудачной? – спросил господин Шаумель.

– Что ж, не беда – попытаемся еще раз. Риск входит в нашу профессию, коллега Шаумель. Или, может, вы знаете врача, который бы отказался лечить больного по той причине, что у того кашель и температура?

Словом, дело было решенное, и ребята из старших групп с восторгом восприняли это известие, хотя по мере приближения долгожданного дня восторга поубавилось. Их поведут на урок танцев!

Господин Катц договорился с руководительницей группы юношеского досуга из соседнего предместья о том, что двадцать интернатских ребят будут посещать танцевальную школу. Госпожа Геертс обещала выделить для занятий двадцать девочек и еще несколько парней, роль учителя танцев возложила на молодого дьякона из местной церковной общины, а ненавязчивый контроль должен был гарантировать, чтобы все шло по правилам и без глупостей.

В назначенный день после обеда развернулись лихорадочные приготовления. Ребята чистили свои лучшие костюмы, наглаживали брюки, наводили немыслимый глянец на туфли, орудовали одежными щетками и пилочками для ногтей, старались сотворить на голове неотразимейшую прическу, чистили зубы, мыли с мылом шею, разучивали танцевальные па, чтобы не выглядеть вовсе неуклюжими медведями, были приветливы и обходительны, вели себя примерно, дабы не попасть ненароком в штрафники и не остаться в стороне от предстоящего события.

– Только не вздумайте валять дурака! – пригрозил Йоген. – Если хоть один из нас выступит не по делу, сразу начнутся разговоры: «Не надо было разрешать танцы, это же отпетая шпана!»

– Скажи это лучше своему другу Свену, – отпарировал Райнгард, бывший Пудель, скаля в улыбке все свои тридцать два зуба. И громко заржал, увидев, как Свен и в самом деле покраснел.

Некоторое время Свен раздумывал, не затеять ли драку, но потом пожалел хороший костюм и предпочел отмолчаться.

Господин Шаумель даже выдал всем заранее карманные деньги, и кое-кому показалось, что он стер несколько минусов в своем журнальчике.

– Только бы девчонки были что надо, – сказал кто-то.

– Я себе черненькую выберу, – объявил Йоген. – Немного пониже меня и такую тоненькую.

– Скажешь тоже, тоненькую! Чего хорошего, если руки как палки!

– Тебя все равно никто не выберет: уши как у слона!

– Вот именно! Гасят скорость во время танца!

Они буквально светились от счастья, и когда после ужина Шаумель еще раз обошел шеренгу выстроившихся перед шкафчиками ребят, он убедился, что с такой группой не стыдно показаться где угодно. Парней словно подменили.

А юные девушки оказались все сплошь симпатичные.

Но времени выбирать не было совершенно. Когда Шаумель привел их в молодежный клуб, туда сразу хлынули гурьбой местные ребята. Дьякон, молодой мужчина, которому, видимо, нравилась доставшаяся ему роль учителя танцев, повелительными жестами в два счета сформировал пары. Рядом с Йогеном стояла рыжеватая девочка, чуть ниже ростом и не менее его оробевшая в первые минуты. В мини-юбке и ярко-красном пуловере она выглядела очень привлекательно. Йоген удовлетворенно заметил, что она давит косяка, – скорее всего, он ей тоже понравился.

Ничего удивительного! Ведь он был в новом костюме и уже почти месяц не ходил к парикмахеру.

Карманных денег хватило на две кока-колы, и Биргит охотно приняла бокал с напитком.

– Я здесь никого не знаю, – сказала она. – Мы только на прошлой неделе сюда переехали. Здесь как будто вполне мило. А тут всегда так интересно?

– Не знаю, – ответил Йоген. – Я сам здесь первый раз.

Дьякон пытался разучить с ними несколько танцевальных движений, но, быстро убедившись, что охотнее всего ребята выходят в круг, когда каждый может танцевать как умеет, поставил пластинки с бит-музыкой – тут уж не надо было строго следить за тем, что ноги выделывали.

Господин Шаумель сидел в углу за маленьким столиком с руководительницей группы юношеского досуга и, довольный, наблюдал за происходящим. Он даже сам дерзнул выйти на один танец и был рад, что ребята одобрительно похлопали ему.

Свену досталась в партнерши девочка с такими же, как у него, светлыми волосами; когда они сидели за столом, Свен положил было ей на плечи руку, но тут же отдернул ее, поймав на себе взгляд господина Шаумеля. Смутился и уже до конца вечера держался скованно.

– Ты в следующий раз придешь? – спросил Йоген, и Биргит кивнула.

– А ты?

– Обязательно.

И тут все кончилось. Кое-кто из местных вызвался проводить девочек до дома, а господин Шаумель стал сзывать своих питомцев. Они нехотя подходили к нему. Господин Шаумель требовательно посмотрел в сторону Йогена, который все еще стоял с Биргит у стола.

– Ты меня немного не проводишь? – спросила Биргит.

– Я бы рад, да не могу. Мне со всеми надо. Видишь, наш Шмель уже напрягся.

Хотя Биргит и осталась на прежнем месте, но между ними выросла стена.

– Ах, так ты, значит, с этими? Я и не знала. По тебе не скажешь.

– Чего не скажешь?

– Что ты с этими, ну, один из них то есть.

– Жаль, что пришлось тебя разочаровать, но я один из них. Не повезло, да? Испортил тебе весь вечер? В другой раз найди кого-нибудь поприличней, кто смог бы проводить тебя домой.

Не простившись, он пошел к группе. Господин Шаумель пересчитал всех. У ребят было такое чувство, будто их выгоняют, как стадо.

Три дня осталось до отъезда.

Йоген долго не решался, а потом набрался храбрости и пошел к господину Катцу. После совместного похода за покупками и разговора в кафе он считал, что с Котом можно говорить по душам.

Но на господина Катца его возражения не подействовали. И речи не могло быть о том, чтобы отменить поездку домой. Вне всякого сомнения, ехать он обязан. В конце концов, самое важное – постепенно наладить с матерью, а также с будущим отчимом хорошие отношения. Свадебная атмосфера вполне благоприятствовала этому. Поэтому отказ Йогена можно расценить либо как вздорность, либо как малодушие. И то и другое не украшает его.

Зря только таскался.

– Сестра Мария, вы не могли бы на несколько дней записать меня больным? Ну пожалуйста!

– Садись-ка, Йоген, и расскажи все толком. Больным записать? С какой же стати? Что у тебя болит?

– Чувствую себя отвратно. Все время голова трещит и кружится. И потом, с желудком что-то не в порядке. Никакого аппетита, а иногда кажется – вот-вот вырвет.

– Когда свадьба?

– Послезавтра. Но это абсолютно ни при чем, сестра! Просто мне нехорошо.

– Я дам тебе сейчас несколько таблеток, примешь их – и сразу полегчает. А в понедельник, после свадьбы, если самочувствие не улучшится, снова зайдешь ко мне. Тогда и решим, как быть дальше, договорились?

И она не захотела понять!…

– Йегер, а ты не собираешься наводить порядок в своем шкафу?

– Нет.

– Почему ты до сих пор не застелил постель?

– Потому что мне неохота.

– Разве не ты сегодня дежурный по столу?

– Это любой другой сделать может. У вас у самого времени навалом!

Господин Шаумель сузил глаза, казалось, он сейчас взорвется. Но он пересилил себя, сдержался и сказал:

– Свен, будь так добр, сделай это за своего друга. Йоген еще отработает свое, когда вернется со свадьбы.

Все как сговорились! Шмель и не думал его наказывать или, того лучше, лишать права на поездку домой. Что тут можно еще придумать?

Сразу после завтрака явился господин Катц.

– Йоген, я все обдумал, лучше тебе одному не ездить.

Йоген просиял:

– Можно остаться?

– Ты меня не так понял, – спокойно возразил господин Катц, – я сказал: не ездить одному. Мы выделим в провожатые практиканта, который доставит тебя до места. Вполне допускаю, что ты по рассеянности можешь сесть не на тот номер, а я, видишь ли, хотел бы избежать всяких осложнений.

Тюремщики!

В пятницу надо было отправляться, и Йоген уже на завтрак пришел в новом костюме. Все ему не нравилось. Он выпил лишь стакан молока. Остальные завидовали: домой едет! Вот бы и ехали сами вместо него. Он бы не возражал. «Налетай! Кто хочет на свадьбу моей мамы? Я не против. Передайте от меня большой привет». Может, она и вовсе не заметит, что явился кто-то другой! Ну, это уже глупость.

С ним должен был ехать практикант из приемной господина Катца. Молодой и спортивный. Удирать от такого на вокзале гиблое дело.

«Да не поеду я на эту свадьбу! Как вообще можно меня заставить? Не желаю! И никто меня не заставит!»

И вдруг Йогена осенило – он понял, что нужно сделать, чтобы сорвать поездку. Он расстегнул под столом пуговицу на левом рукаве рубашки, закатал его вместе с рукавом пиджака почти до локтя, схватил правой рукой вилку и, не раздумывая, чтобы хватило духу, воткнул изо всех сил четыре зубца в незащищенную часть левой руки. Вскрикнул от боли, увидел, как брызнула кровь, упал головой на стол, опрокинув стакан, и уже не мог видеть, какой поднялся вокруг него переполох.

– Что это ты снова учудил, мальчик мой! – услышал Йоген, все еще не открывая глаз, а лишь судорожно пытаясь установить, где он сейчас.

Он лежал в кровати, это точно. Кто-то его раздел. А левая рука была тяжелая, очень тяжелая и опухшая. Бесформенно опухшая. Чьи-то пальцы погладили его тихонько, самыми кончиками, потеребили прилипший ко лбу вихор.

– Бедный малыш!

Он с трудом разлепил глаза, увидел над собой лицо. Сестра Мария.

– Я должен к ней ехать? – спросил он шепотом и весь превратился в слух, ожидая ответа. А его все не было. Но сестра покачала головой – это он успел заметить.

– Как хорошо, – сказал он и опять погрузился в сон или же потерял сознание. Позже он этого в точности не мог вспомнить.

Но когда он снова очнулся, у изголовья сидел господин Катц.

– Твоя мама шлет тебе привет, Йоген, – сказал он. – Я позвонил и передал ей, что ты приехать не сможешь.

– Вы ей рассказали… то есть она знает, что я сделал?

– Нет. Ты слегка поранился, должен несколько дней вылежаться и сегодня приехать не можешь. Ничего больше я ей не сказал.