Текст книги "На пороге надежды (сборник)"

Автор книги: Ханс-Георг Ноак

Соавторы: Макс фон дер Грюн,Вольфдитрих Шнурре,Зигрид Крузе,Сузанне Килиан,Теодор Вайсенборн,Ирене Родриан,Гина Рук-Поке,Гудрун Паузеванг,Мириам Пресслер,Фредерик Хетман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Родители уж точно перепугались из-за него. Небось думают, его уже нет в живых. В каком-то журнале было фото парнишки, который повесился из-за двойки. Вот так-то вот. Как же они обрадуются, узнав, что он всего лишь удрал! Да. Да. Он уверен в этом. Он уже слышал их голоса: «Бедненький мой!… Пойти на такое из-за двойки!… Я же совсем не то имела в виду!… Ой, как хорошо, что ты дома!… Ой, как хорошо…»

Он больше не дрожал. Он больше не чувствовал усталости, Он бежал, не чуя под собой ног.

Он позвонил. Открыла ему соседка с верхнего этажа.

– Ну, наконец-то. Дай-ка я на тебя погляжу, да заходи же, мой зайчик, заходи скорее… – Она мягко взяла его за плечи. Ввела в прихожую и без умолку затараторила о том, как они его долго ждали, кто и где его искал и…

Тут на пороге появилась мать. За ней отец. Они в упор смотрели на него.

– Надеюсь, вы не будете его ругать? – Соседка все никак не могла остановиться. – Он еле на ногах стоит. Вы же сами видите. Ему нужно поспать. Но сперва поесть. Слава богу, все обошлось. Я так рада, так рада! Спокойной ночи! – Дверь за ней захлопнулась.

– Ах, он на ногах не стоит! Надо же сказать такое! Я вот тоже на ногах не стою!

– Мы ищем его, беспокоимся. А он, оказывается, просто-напросто удрал! И не стыдно тебе? Что о нас люди скажут?

– Хороши, скажут, отец с матерью. Из-за двойки сына из дому выгнали. Ты же получил двойку. Я позвонила твоим друзьям и все узнала.

– Именно так. А теперь он стоит здесь с невинным видом. Думает, мы ему на шею кинемся от радости.

– Уж больно мы тебя избаловали. В этом все дело. Другому бы и в голову не пришло удрать. А ты…

– А ты пугаешь нас. Заставляешь нервничать, будто и без того забот мало…

Его лицо горело, как от ударов. Ему мучительно хотелось обратно в тот пустой дом.

Они таскали его за волосы. Они били его.

– На всю жизнь запомнишь, голубчик. Если ты… – Отец орал и бил его тростью. – Если ты еще раз выкинешь нечто подобное, мы тебя в колонию отправим. Хватит нянчиться. Нечего реветь. Ты заслужил это. Заслужил, и все тут.

Потом он долго не мог заснуть. Лежал и смотрел на себя со стороны. Измученный, голодный, все тело ноет от побоев. Он казался себе таким жалким и несчастным, и он знал, что изменить ничего нельзя. Нельзя. Так будет всегда. Он будет жить здесь, в этом городе. Будет ходить в школу. У него будут такие родители.

И он всегда будет таким, будет таким, будет таким.

Гина Рук-Поке

КАПЮШОНЧИК

Ангела пришла в наш класс зимой. Маленькая и тоненькая, в пальто с капюшончиком, она стояла рядом с учителем, и он сказал, что ее зовут Ангелой. А еще он сказал, что Ангела с матерью переехали к нам в город и что теперь она тоже «наша».

Лица ее почти не было видно, его скрывал дурацкий капюшон. Но даже когда она его откинула, смотреть все равно было не на что: это было одно из тех лиц, которые не запоминаются. И волосы у нее были какие-то неопределенные: не темные и не светлые и уж во всяком случае не черные.

Учитель указал ей на свободное место рядом со мной. Ангела с самого начала не вызвала во мне никакого интереса, да и потом я не очень-то обращал на нее внимание. Она оказалась довольно робкой, и я с ней не заговаривал. Училась она так себе, была не глупа, однако особыми талантами не выделялась. Когда ее вызывали, она тотчас вставала и отвечала всегда очень тихо.

Ее выговор слегка отличался от нашего, но это было почти незаметно. Мне кажется, она старалась, чтобы этого не замечали. Нет, в ней действительно не было ничего особенного, в этой Ангеле, абсолютно ничего. Если бы не это идиотское непромокаемое серовато-зеленое пальто с капюшоном. Таких у нас никто не носил. Спереди на нем красовались четыре роговые пуговицы, и в сырую погоду от него пахло грубым сукном. Не то чтобы воняло, нет, от него именно пахло грубым сукном.

Так вот, как уже говорилось, она пришла к нам зимой, и ее появление не произвело особого впечатления. Однако и потом, весною, когда расцвели первые цветы, она все еще продолжала ходить в своем пальто с капюшоном. Она являлась по утрам в школу с поднятым капюшоном, и это действительно было смешно.

И вот однажды в понедельник утром класс не выдержал: ее появление было встречено взрывом хохота. Все словно сговорились между собой, хотя на самом деле никто не сговаривался. Просто Фридолин произнес: «Ух ты!» «Ух ты!» – и ничего больше, и тут все заржали.

Я даже не уверен, что Ангела в тот момент сообразила, в чем дело. Она повесила пальто и, как обычно, села рядом со мной.

С этого дня все и началось. Они прозвали ее Капюшончиком.

«Ой, а где же наш маленький Капюшончик?» – кричали они так, чтобы она могла их слышать. Или: «А вот и наше чучело гороховое идет».

Сначала она делала вид, что ничего не замечает, но долго так продолжаться не могло: они становились все наглее – этого следовало ожидать.

Я тоже смеялся над ней, над этой Ангелой. И чего она вечно таскает свой капюшон, как маленькая! Но я не приставал к ней, я считал всю эту возню довольно глупой. Наверное, потому, что я был старше их: один раз я уже оставался на второй год.

В дальнейшем каждое утро, как только она появлялась, в классе поднимался страшный шум. Иногда я себя спрашивал: почему она не откинет капюшон, прежде чем войти в класс? Но, как выяснилось позже, это уже не помогло бы.

«Ку– клукс-клан», -скандировали они хором или, дождавшись, когда Фридолин тоненьким голоском пропищит: «Капюшончик», с хохотом валились на парты.

Наконец это дошло до учителя. У хорошего учителя подобные дела просто так не проходят, и он им сделал внушение. Однако добился немногого: в нашем классе тридцать пять учеников, они с любым учителем справятся.

Однажды на уроке немецкого языка, когда он спросил, чья очередь отвечать, Мона сказала: «Капюшончика». Она тут же шлепнула себя рукой по губам: мол, нечаянно проговорилась. Но слово было уже произнесено. Учитель сказал, что у нас каждый может одеваться, как ему хочется, и что остальных это вообще не должно касаться. Я тоже так думаю. Но на деле получается: если хочешь выглядеть нормально, надо носить джинсы. Джинсы, свитер и куртку. Некоторые, правда, носят пальто, но, во всяком случае, не суконные и не с капюшоном.

В тот день, когда с Моной произошел этот случай, Ангела впервые пришла с опущенным капюшоном. Но было уже поздно.

«Головку простудишь!» – кричали они. А Фридолин подбежал и натянул ей капюшон по самые глаза. Она не ответила на эту выходку, только стояла в углу школьного двора и не двигалась с места.

Случалось, они не вспоминали о ней в течение целого дня. И тогда достаточно было одного какого-нибудь слова или ее внезапного появления – и все начиналось сначала. Они мучили ее.

Конечно, все было бы по-другому, если бы она нам сразу сказала об этом. О воспалении среднего уха. Ведь мы узнали о ее болезни только после того, как все произошло. Тут сразу же пошли разговоры, что ей, мол, необходимо было носить капюшон, потому что у нее уже дважды было воспаление среднего уха.

А случилось все в пятницу, и это было ужасно. Несколько учеников уже сидели в классе, когда туда влетел Фридолин. Он так запыхался, что сначала не мог произнести ни слова. Он только глотал раскрытым ртом воздух, и лицо его оставалось совершенно бледным.

– Капюшончик, – проговорил он наконец. – Капюшончик в пруду утонула.

Ему не поверили, сказали, пусть, мол, не брешет. А кто-то спросил, что же он, собственно говоря, видел? Наконец к Фридолину вернулся дар речи, и он рассказал, что видел в пруду пальто с капюшоном. Оно плавало, зацепившись капюшоном за ветку. А ведь Ангеле незачем было идти в школу мимо пруда.

– Значит, она это сделала нарочно, – заявила одна из девочек. – Она покончила с собой.

Тут все вдруг уставились на Фридолина. Он действительно издевался над ней больше других. Остальные, правда, тоже его поддерживали.

Когда в класс вошел учитель, поднялся дикий галдеж, и он долго не мог понять, в чем дело. Срочно найдя себе подмену, он тут же выбежал из класса.

Прошел почти целый час, полный тревог и ожиданий. Подменившая учителя преподавательница что-то читала нам вслух, но ее вряд ли кто слушал. Рядом со мной пустовало место, и я все время думал о том, что не сделал ничего, чтобы они оставили ее в покое. У меня перед глазами все время стоял пруд, а на дне его лежала Ангела.

Вдруг классная дверь распахнулась, и мы увидели учителя, он держал за руку Ангелу. На ней было красное платье, красное платье в синенький горошек.

Помню, что первой начала реветь Мона. Фридолину сделалось плохо, и он вышел из класса.

Кстати, тогда мы видели Ангелу в последний раз. Говорят, теперь она учится в другой школе. А в тот раз она стояла в своем красном платьице и была абсолютно сухая. Она и не думала топиться в пруду. Она просто выбросила в него свое пальто с капюшончиком.

Макс фон дер Грюн

КАК ГЮНТЕР ПРИЕХАЛ В ШКОЛУ

На улице уже полгода велись дорожные работы. Все эти полгода перед домом Гюнтера оставляли после работы на ночь дорожный каток.

И каждый день, глядя на этот каток, Гюнтер мечтал, как однажды проедет на нем вместе с водителем или даже прокатится сам. Когда его никто не видел, он залезал, бывало, в кабину и трогал руль, серебристо отблескивавший на длинной колонке. Без конца мог он смотреть, как дочерна загорелый водитель разравнивает кучи щебенки.

Как– то раз в школе он сказал:

– Что бы там ни было, а я на этом катке проедусь.

Ребят его слова рассмешили. Тут следует заметить, что для своих двенадцати лет Гюнтер вымахал довольно длинным, выше всех в классе, и из-за этого выглядел еще худее, чем был в действительности, поэтому в школе за ним закрепилось прозвище Каланча.

С тех пор как он доверил ребятам свою мечту, каждое утро кто-нибудь из одноклассников ехидничал:

– Ну как, еще не прокатился? Сколько же в твоем катке лошадиных сил? А скорость какая? «Мерседес» он обгонит?

Гюнтер сперва поддерживал этот шутливый тон, смеялся и сам придумывал, как посмешней на такие вопросы ответить. Но шутки не прекращались и постепенно стали ему неприятны, хоть он и старался не показывать виду. Потом вопросы стали выводить его из себя, наконец, он просто начал кидаться с кулаками на каждого, кто пробовал к нему с этим приставать. Вопросы ему задавать перестали, но и разговаривать с ним перестали тоже, никто теперь уже не играл с Гюнтером на переменках; словно отверженный, стоял он в углу школьного двора, дожидаясь, когда же, наконец, прозвенит звонок на урок.

Так прошла неделя, другая.

И вот однажды ему разрешили проехаться на катке. Водитель попросил его сбегать за сигаретами и пивом, а потом хотел дать за это двадцать пфеннигов, но Гюнтер попросил взамен прокатить его. Тот посмеялся и разрешил залезть в кабину. Целый час просидел там Гюнтер вместе с водителем и за этот час сумел понять, как обращаться с рычагами, ручками и ключом. Ему казалось, что теперь он мог бы справиться с катком и сам. И он решил – была не была – проехать на нем сегодня же вечером, как только рабочие разойдутся по домам. Когда они после окончания смены пошли переодеваться, он пробрался к их подсобке и попробовал подсмотреть, куда водитель прячет ключ зажигания, но это ему не удалось.

Оставалось только взломать дверь в подсобку, для этого Гюнтер использовал стамеску, которую взял из отцовского ящика с инструментами.

Взломать дверь оказалось совсем нетрудно, достаточно, было слегка нажать на замок, чтобы он отскочил. Без труда отыскав комбинезон водителя, он сразу нашел связку ключей. Один из них – большой и плоский – наверняка был ключом зажигания.

Гюнтер осмелел; готовый ко всему, выскользнул он на улицу. День был теплый, и солнце на западе стояло еще высоко.

Он забрался в кабину водителя, точно это было для него привычным делом. Какой-то мужчина шутливо погрозил ему пальцем и что-то крикнул. Слов Гюнтер не разобрал, но так как мужчина уже спешил дальше своей дорогой, он не придал этому особого значения.

Совершенно спокойно Гюнтер вставил ключ в щель, зажглась красная лампочка. Гюнтер обрадовался, но мотор не заработал. Он попробовал еще раз – снова без результата. Тогда он потянул за рычаг и опять попробовал зажигание; вдруг каток задрожал, и Гюнтер с радостью услышал, что мотор заработал.

Он откинулся на сиденье. Ощутив под подошвами равномерное постукиванье, он показался себе таким большим, взрослым. Эх, был бы у него сейчас громкоговоритель, чтобы крикнуть на весь поселок, всем сообщить, что сейчас он поедет. Но полуразрытая улица была пуста, на тротуаре ни души, даже в окно никто не выглядывал, взрослые, наверное, сидели по домам, а Гюнтеровы приятели где-нибудь бегали.

Гюнтер без усилия передвинул рычаг, как это делал при нем водитель; каток тронулся с места медленно, тяжело; щебенка под ним захрустела. Для Гюнтера это была слишком малая скорость, он уже однажды выяснил, что может бежать в три раза быстрей катка.

Он проехал уже сотню метров, но никто его по-прежнему не замечал. Если даже в каком-нибудь окне и появлялось лицо, похоже было, что интересуются там чем угодно, только не им, не его катком, который медленно, но неуклонно, словно маленькое чудовище, двигался по поселку, прямо к огороженному выгону, на котором паслись лошади и овцы.

Гюнтеру все-таки стало немного не по себе от того, что никто его не видел, никто не обращал на него внимания. Хорошо, конечно, было ехать на катке так самостоятельно, пусть никто тебе и не аплодирует, но у изгороди надо было перевести рычаг на обратный ход и вернуться к щебеночной дороге – там, наконец, его должны увидеть, хорошо бы это был Мартин. Последнее время он верховодил в классе, и его насмешки доводили Гюнтера порой до слез. Хотя каток ехал медленно, Гюнтеру вдруг стало казаться, будто изгородь надвигается на него со скоростью ракеты. Он уже видел лошадей на лугу и овец. Овцы щипали траву, лошади подняли головы и смотрели на каток.

Дальше все произошло очень быстро. Деревянные столбы надломились, колючая проволока разорвалась, а каток поехал дальше; хотя Гюнтер изо всех сил и дергал рычаг заднего хода, но то ли рычаг заклинило, то ли он дергал не тот рычаг – от страха он перепробовал их все. Гюнтер пытался повернуть руль, но каток двигался уже по лугу. Земля была плотной, потому что два месяца как не было дождей. Каток оставлял позади себя ровную дорожку, но не проваливался.

Овцы разбежались, четыре лошади отошли чуть в сторону и остановились в любопытстве. Ведь этакого железного чудовища им на своем выгоне до сих пор видеть не приходилось. Овцы прибились к лошадям, как будто ища защиты.

Тут Гюнтер в первый раз закричал. Но кто мог его услышать? Он весь взмок от пота и уже выбился из сил, дергая за рычаги, не сдвигавшиеся ни на миллиметр.

А каток проследовал через весь выгон и смял ограду на противоположной его стороне. Столбы сломались, как спички в руке великана. Каток пересек небольшую дорожку и дальше прямиком направился к футбольной площадке, что располагалась по соседству с Гюнтеровой школой.

Перед гаревой дорожкой был небольшой подъем, Гюнтер надеялся, что каток не сможет его одолеть и остановится. Но тот все так же упорно продвигался вперед, словно его приводил в движение не мотор, а какая-то невидимая сила. Вот он уже наверху. Гюнтер давно перестал дергать и рычаги, и руль, он слишком устал и ничего уже не хотел, кроме одного – чтобы каток остановился. А тот теперь направлялся к футбольному полю, он проломил угол загородки и выехал на поле.

У дальних ворот несколько ребят играли в футбол. Они оставили мяч, отбежали к дороге и оттуда стали смотреть, что будет дальше. Гюнтер скорчился в кабине, его никто не видел, со стороны казалось, будто каток едет сам по себе, без человека. А так как руль был заблокирован, двигался каток только по прямой. Он проломил ворота, оставив пыльный след на футбольном поле, покрытом гравием, и сокрушил загородку с другой стороны. Волоча за собой сетку футбольных ворот, каток выехал на улицу, потом на стоянку, где парковали свои машины учителя, и с той же неуклонностью двинулся к школьным воротам, словно был не стальной машиной, которую приводит в движение мотор, а собакой, взявшей след к своему дому.

Гюнтер видел, как на него надвигаются ворота. Они были притворены, но не заперты. Вот они все выше, все шире. Вдруг каток расшвырнул в стороны обе створки, как будто просто отмахнулся от мух, и поехал дальше через школьный двор, прямо к главному вестибюлю. Вестибюль был стеклянный.

Ребята с футбольного поля бежали за катком. Им ничего не стоило догнать его и даже перегнать, но они боялись, как бы тот сам собой куда-нибудь не свернул, и потому держались осторожно, опасливо, не осмеливаясь приблизиться к чудовищу больше чем на полсотню метров.

В это время школьный завхоз, живший при школе, в квартире неподалеку от главного вестибюля, поливал под своими окнами пожелтевший уже газон. Он услышал скрежет катка, въехавшего на школьный двор, и кинулся было навстречу, но от страха так и застыл со шлангом в руках, не в силах пошевельнуться. Потом он закричал – но кто мог его услышать? Бросив шланг на траву, завхоз медленно двинулся вперед. Ему еще казалось, что это просто какое-то наваждение, на самом деле такого не может быть, ведь дорожному катку совершенно незачем въезжать на школьный двор, заасфальтированный уже несколько лет назад, да еще с невероятным упорством двигаться к главному вестибюлю.

Последнее, что услышал Гюнтер, был звон разбитого стекла. Каток пробил большую стеклянную стену, дождь из стекла, настоящий хрустальный дождь обрушился на Гюнтера сверху. Он скорчился на полу кабины, ища укрытия от падающих осколков. И вот ведь чудо: его даже не поранило, даже не царапнуло кожу! Словно бы откуда-то издалека, он чувствовал, что каток теперь едет через большой зал, подминая или опрокидывая все на своем пути. Затем толчок, мотор взревел, каток задрожал, точно его тряс великан. Потом наступила тишина. Зловещая, невероятная тишина.

У Гюнтера было чувство, будто все вдруг омертвело. Он решился пошевелить головой, поднял ее, медленно встал. Осколки стекла звенели под его ногами. Он осмотрелся и увидел, что каток уперся в толстую бетонную колонну посреди школьного зала. Колонна устояла, и когда Гюнтер медленно обернулся, все еще пытаясь постигнуть происшедшее, он увидел у себя за спиной завхоза.

– Ты что, всегда так приезжаешь в школу? – спросил его завхоз.

Перед разрушенным вестибюлем толпились ребята, не только те, что прибежали с футбольной площадки, – их собралось тут человек сто, а может, и двести.

– Эй, ты, я тебя спрашиваю: ты всегда так приезжаешь в школу?

Гюнтер медленно слез с катка. Он стоял перед завхозом и не знал, что сказать. Все равно никто не поверит, что он совсем один, без посторонней помощи, без всякого руководства провел каток по всему этому длинному пути. Никто ему не поверит.

И все– таки он сказал:

– Я ехал на этом катке от самого поселка и вот сюда въехал. – Тут он увидел среди ребят Мартина и повторил со значением: – Я приехал на нем совершенно один.

– Ты мне лучше вот что объясни, – сказал завхоз, – как это ты ухитрился так скоренько прошмыгнуть в зал и залезть на каток? Ты что, оставался в школе?

– Я приехал на катке, сам приехал, – пробормотал Гюнтер.

– Ну ладно, будет тебе сочинять, лгунишка несчастный. Твое счастье, что ничего посерьезнее не случилось.

– Но ведь кто-то же правил катком! Не мог же он двигаться сам! – воскликнул Гюнтер.

Ребята перед входом засмеялись.

– Ну да, и это, конечно, был ты, – ухмыльнулся завхоз. – Ты… Вот, значит, как. Ну, знаешь ли, если ты сей миг не исчезнешь, пеняй на себя.

– А как же этот каток попал сюда? – спросил Гюнтер.

– Без тебя разберутся, – сказал завхоз. Он схватил Гюнтера за шиворот и потащил через весь зал, мимо смеющихся ребят.

Гюнтеру казалось, будто его прогоняют через палочный строй. А Мартин еще крикнул вдогонку:

– Ишь как ловко придумал! В последний момент вскочил на каток, будто все время на нем ехал.

Гюнтер, даже не обернувшись, вышел из школы.

Фредерик Хетман

АНТОНЕЛЛА

Клаусу нравятся санитарные машины. Они так быстро мчатся по улицам, они такие белые, такие красивые! На них нарисован светящийся крест. Сирену их можно услышать издалека, а на крыше у них горит голубой свет.

Санитарные машины нравятся Клаусу почти так же, как полицейские машины. Жаль только, что не видно, кто лежит в санитарной машине.

Клаусу очень хотелось бы остановить санитарную машину, но. мать Клауса считает, что это невозможно.

Если бы он заглянул внутрь, он увидел бы, что на носилках лежит девочка. Она на два года старше Клауса, глаза у нее закрыты, во лбу дыра, из дыры течет кровь.

Девочку зовут Антонелла. Она приехала с родителями в ФРГ из Италии, потому что ее отец не мог найти в Италии работу.

Клаус однажды уже был в Италии. Он ездил туда со своими родителями на каникулы. Там они загорали на пляже и каждый день купались в море. Отец как-то сказал:

– Мы ездим в Италию, потому что там всегда голубое небо.

Люди в Италии говорят по-итальянски. Клаус не понимает по-итальянски ни слова, Антонелла почти ничего не понимает по-немецки.

Антонелла должна выучить немецкий язык в ФРГ в школе.

Немецкий язык – трудный язык.

Учительница, правда, всегда хорошо относилась к Антонелле, но однажды на уроке арифметики она сказала:

– Ну что мне с тобой делать, если ты не понимаешь условия задачек?

В Италии у Антонеллы по арифметике были хорошие отметки. Здесь, в ФРГ, она часто не могла решить задачку.

Во дворе на переменах ребята играть с Антонеллой не хотели. Одна девочка ей сказала:

– Не подходи ко мне близко. Мама сказала, что у вас, итальяшек, водятся блохи.

Остальные ребята дружно подхватили:

– Макаронница! Итальяшка!

Антонелла поняла, что ее дразнят.

В бараке, где живет семья Антонеллы, дети после обеда всегда дома одни. Антонелле приходится присматривать за своими младшими братьями и сестрами. А по вечерам отец с матерью всегда очень усталые.

Поэтому часто Антонелла шла в школу с неподготовленными домашними заданиями. Учительница долгое время этого не замечала. Она вообще перестала вызывать Антонеллу, потому что девочке требовалось слишком много времени для ответа. Она была в классе лишней, просто отсиживала положенное время.

Однажды утром учительница спросила:

– Кто сегодня не сделал домашнее задание, поднимите руку.

Тут одна из девочек подняла руку и сказала:

– Макаронница не сделала домашнее задание!

Все засмеялись. Учительница тоже слегка улыбнулась. Не смеялась одна Антонелла.

Учительница сделала девочке замечание:

– Нехорошо обзываться, Инга.

Но потом потребовала, чтобы Антонелла показала свои тетради. Тут выяснилось, что Антонелла не делает домашних заданий.

Осенью всех ребят перевели в следующий класс, а Антонелла осталась в третьем классе на второй год. Отец с матерью сделали ей внушение:

– Надо быть прилежнее, Антонелла. В Германии все люди очень прилежные.

После каникул Антонелла снова пошла в школу. Отец сказал, что, если она будет лениться, он отправит ее в Италию к бабушке.

Когда ребят рассаживали по партам, Дора заявила:

– С Макаронницей я ни за что не сяду.

Учительница прикрикнула на Дору, и той все-таки пришлось сесть за одну парту с Антонеллой. Когда учительница не смотрела в их сторону, Дора и две другие девочки с задней парты строили за спиной Антонеллы рожицы и хватали ее за волосы. При этом они то и дело шептали:

– Макаронница! Макаронница!

Однажды утром Дора никак не могла найти свою авторучку.

– Я лишилась ее навеки, – заявила она своим подружкам. – Ее свистнула Макаронница.

– Нет! Нет! – закричала Антонелла, однако другие девочки поддержали Дору:

– У нее она, ясное дело!

Они хотели отнять у Антонеллы портфель и проверить его содержимое. Антонелла крепко прижала портфель к груди. Она надеялась, что в класс войдет учительница. Антонелла чувствовала, что удары девочек сыпались все чаще, они дергали ее за платье, таскали за волосы. Тут она вдруг выпустила из рук портфель и побежала. Побежала куда глаза глядят. Сначала по коридору, потом вниз по лестнице, через двор. Так, не оглядываясь, она выбежала на проезжую часть улицы.

Антонелла не видела приближающегося автомобиля. Водитель не смог вовремя притормозить и сбил девочку. Водитель вышел из машины и начал ругаться:

– Безмозглая девчонка. Ты что, не видишь, куда несешься?!

Вокруг стали собираться люди, они говорили, что водитель не виноват.

– Все понятно, – заключил какой-то мужчина, – ведь там, откуда они приехали, автомобилей нет. Там ездят только на ослах.

Подъехала санитарная машина. Санитары положили Антонеллу на носилки. Она двигала губами и что-то бормотала, но глаза ее оставались закрытыми.

Один санитар сказал другому:

– Интересно, о чем это она рассказывает?

– Откуда я знаю? – ответил его товарищ. – Думаешь, я понимаю по-итальянски? Ну давай, давай, пошли!

Санитарная машина рванулась с места. Шофер включил голубой сигнал и прибавил газу.

Оглушительно взвыла сирена. Санитарная машина исчезла за углом.

Санитарные машины такие белые, такие красивые. Сбоку у них нарисован светящийся крест. Клаусу нравятся санитарные машины. Они нравятся ему почти так же, как полицейские машины.

– А что будет с Антонеллой, когда она поправится и ее выпустят из больницы? – спрашивает Клаус у своей матери.

Мать не ответила.

Уве Натус

САЛОН МОД «РАФАЭЛЬ»

В сентябре экзамены. Может быть, Карин повезет, и устного экзамена сдавать не придется. Карин ненавидит экзамены: к чему эта показуха?! Учителя знают тебя уже больше восьми лет, а хотят за полчаса определить, готов ли ты к жизни!

Карин считает, что за полчаса невозможно понять, какая она, Карин Штраке, на самом деле. Жизнеспособность – не поддается измерению. Вот почему всем кажется, что ее честолюбие непомерно. Вот почему ей еще до устного экзамена хочется во все внести ясность. И еще кое-что не дает Карин покоя. Хорошим аттестатом Карин хотела бы утереть нос всем тем, кто за ее спиной утверждает: Штраке не потянет. Штраке работает в лавке. Штраке не готовит уроков.

Карин помнит, как Сабина Петерс встала и спросила Кноке, может ли человек совмещать домашние задания и подготовку к выпускным экзаменам с побочным заработком. Вот дура! Побочный заработок! Вот уже несколько дней, как в классе только о нем и говорят. А Кноке, конечно, был рад сесть на своего любимого конька. И ни одна из учениц тринадцатого «Б» не встала и не возразила Петерс.

Они просто боялись. И хотя и разозлились на Сабину, которой просто хотелось насолить Карин, но при этом прекрасно знали, как относится Кноке ко всякого рода подработкам. Класс молчал. И у Кноке появилась возможность высказать свое мнение еще категоричнее, чем обычно. И это коллектив! Порой Карин хочется бежать отсюда хоть на край света. В последние недели у нее то и дело возникало желание куда-нибудь уехать с Гордоном.

Мне хочется вместе с Гордоном выпустить в небо, как птицу, свое одиночество.

Мне хочется, чтобы солнце осушило росу на моем сердце. Мне хочется повелевать морскими волнами.

Кноке утверждал: любая побочная деятельность портит характер человека. У него у самого есть дочь, ровесница Карин.

По мнению своих родителей, Кноке-младшая только потому так плохо училась, что не могла противостоять «соблазну потребления».

Карин помнит слова своего отца: самое страшное в жизни людская зависть.

Одинокие люди прозябают.

Я не хочу быть одинокой.

Я люблю жизнь.

Я люблю все то, что происходит после школы.

Учителя могут хоть кому отравить жизнь.

С тех пор как Карин устроилась на временную работу в салон мод «Рафаэль», что у рыночной площади, она постоянно ощущает на себе недобрые взгляды одноклассниц. На переменах ее избегают.

Если же Карин случается встретить в городе одну из одноклассниц, та проговаривается: «Очень даже глупо, если ты так о нас думаешь. Никто против тебя ничего не имеет. Просто каждый боится, что Кноке влепит ему плохую отметку. Тебе все дается без зубрежки. Нам же приходится быть начеку, да и своя рубашка ближе к телу».

Короче, речь идет о месте под солнцем.

И наконец, эта встреча с Хильдегард. В «Рафаэле», на примерке брачного костюма.

Хильдегард сказала: «Каждый думает только о себе. Когда мы получим аттестаты, наши пути все равно разойдутся».

Аттестат – это путевка в жизнь.

Но в какую, собственно?

У меня через месяц встреча с бывшими одноклассниками Хильдегард.

У 13 «Б» таких встреч никогда не будет.

Хильдегард не прижилась бы в «Рафаэле».

Хильдегард толстая и любит прогуливать.

Хильдегард похожа на дочь Кноке.

Хильдегард и дочь Кноке подруги.

Порой, когда Кноке рассказывает в классе об опасностях, подстерегающих девушек в хаосе жизни, Карин кажется, будто он рад, что может плохую успеваемость своей дочери оправдать главной бедой века: тем, что она одно время подрабатывала в универмаге. Все это полная чепуха.

Дело в том, что некоторые тратят на уроки не больше часа, у других же уходит уйма времени. Рыжая дочка Кноке принадлежит ко второй категории. Чтобы добиться успехов, ей приходится вкалывать на всю катушку. Ну так что ж? Никто против этого не возражает. Это даже похвально. И Кноке должен, наконец, признать, что дело обстоит именно так! А не подходить ко всем с одной меркой.

Карин словно создана для «Рафаэля». С тех пор как она здесь работает, выручка увеличилась. Карин рада своему успеху. И напрасно Кноке пугал маму. Его прогнозы не оправдались. В школе она старается изо всех сил.

В «Рафаэле» Карин работает два раза в неделю, по вторникам и субботам. У нее есть деньги, и заработала она их сама. Она несет ответственность за свою работу. И вообще, ужасно приятно, что не нужно клянчить у папы и мамы, когда тебе хочется купить новое платье.

А люди, с которыми она встречается, – это ли не жизненный опыт! Карин повезло, что она именно та девушка, в которой нуждается салон мод.

Потом этим занимаеться будет некогда. Потом-то все и завертится. Замужество. Дети. Обычный жизненный круговорот.

Среди покупателей «Рафаэля» кого только не встретишь! Но если они находят что-нибудь красивое, в их глазах появляется одинаковый блеск, а пальцы нежно ощупывают материал. Они спрашивают.

Карин отвечает.

Карин стала нужна людям.

Карин выросла в своих собственных глазах.

Женщины прислушиваются к ее совету. Женщины задают ей гораздо больше вопросов, чем Кноке.

А Кноке только опрос заданного интересует. Он жаждет самоутверждения. Тщеславный тип. Может быть, поэтому его дочь не делает успехов. Ведь он думает лишь о себе. А может быть, Кноке тип отца, ничего не смыслящего в жизни?