Текст книги "Атомная база"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Два бога

Он постелил на стол в кухне скатерть, поставил чашки и блюдца, почти все разные, принес несколько черствых булочек, нарезанных маленькими ломтиками, несколько раскрошенных сухарей и сахар. По запаху я поняла, что он не поскупился заварить крепкий кофе. Но сливок на столе не было. Он предложил мне чашку с блюдцем – единственные парные. Я спросила, не ждет ли он гостей – ведь стол был накрыт на нескольких человек. Он ответил, что никого не ждет, вот только два бога обещали зайти около полуночи. Я ничего не поняла, но промолчала. Мы стали пить кофе. Он, как гостеприимная крестьянка, угощал меня черствыми булочками, но засмеялся, когда я попробовала кусочек, чтобы доставить ему удовольствие.

Мне так захотелось получше узнать этого человека, побеседовать с ним, расспросить его о многих вещах в этом мире, о других мирах, но, главное, о нем самом: кто он, почему он такой, но я не знала, как начать. А он снова заговорил:

– У меня совсем нет времени днем, но поздно вечером или рано утром я всегда буду рад вас видеть.

– Могу я спросить, что вы делаете днем?

– Мечтаю.

– Целый день?

– Я поздно встаю. Хотите послушать граммофон?

Он вышел в соседнюю комнату и стал заводить граммофон; заскрипела иголка, и раздались какие-то странные звуки. Сначала я подумала, что граммофон не в порядке, потому что слышен был только грохот, шум, визг и вопли, но, когда вернулся органист с торжествующим видом, как будто сам написал эту музыку, я догадалась, что все так и должно быть. Меня даже в пот бросило. Из-за стены неслись душераздирающие звуки, и я вдруг поняла, почему начинает выть собака, когда играют на губной гармонике. Я бы, вероятно, тоже завыла или, во всяком случае, скорчила гримасу, если бы органист с благоговейным видом не сидел по другую сторону стола.

– Ну? – остановив граммофон, спросил он.

– Не знаю, что и сказать.

– Не кажется ли вам, что вы могли бы написать такую музыку сами?

Я не стала этого отрицать.

– Возможно, если бы у меня было несколько консервных банок, пара крышек от кастрюль и кошка.

Он улыбнулся.

– Величие подлинного искусства в том и состоит, что даже тот, кто ничего не умеет, уверен, что может создать произведение искусства, если он достаточно глуп, конечно.

– А будет ли это действительно прекрасно? – спросила я. – Или у меня такая грубая душа, что я…

– Наша эпоха, наша жизнь – вот что такое красота нашего времена. Ты слушала танец огнепоклонников, – сказал органист.

В этот момент отворилась наружная дверь и началось торжественное шествие: в комнату въехала детская коляска, которую вез молодой человек – Бог номер один.

Этот воплощенный дух – высокий, стройный и, пожалуй, даже красивый – был одет в костюм из материала в елочку, галстук у него был тщательно завязан, чему никогда не могут научиться деревенские жители. Он был с непокрытой головой, и его волнистые волосы, разделенные посредине пробором, блестели и благоухали бриллиантином. Он поклонился, посмотрел на меня горящими глазами и обнажил в зловещей улыбке прекрасные зубы – наверно, с такой улыбкой убийца смотрит на свою жертву. Поставив колясочку посреди комнаты и положив в цветы какой-то плоский длинный треугольный предмет, упакованный в бумагу и обвязанный веревкой, он подошел ко мне – мне показалось, что от него пахнет рыбой, – протянул влажную руку и пробормотал что-то похожее на «Иисус Христос». А может быть, он сказал «Йене Кристинссон». Я поздоровалась, встав, как это полагается в деревне. Потом я заглянула в колясочку: там спали два всамделишных близнеца.

– Это Бог Бриллиантин, – представил органист.

– Господи боже, что же вы так поздно ходите с такими чудесными малышами? – удивилась я. – Где их мать?

– Она в Кеблавике,[13]13
  Порт в Исландии, где расположена американская военная база.


[Закрыть] – ответил Бог. – Там бал у американцев.

– Дети все вынесут, – проговорил органист. – Кое-кто считает, что плохо, когда дети лишаются матери, но это, конечно, неверно. С ними ничего не случится, даже если они потеряют отца. Вот кофе. Позвольте, но где же Атомный скальд?

– Он в «кадиллаке», – сказал Бог.

– А где Двести тысяч кусачек?[14]14
  Прозвище одного из крупных исландских дельцов, который во время войны закупил в США массу ненужных исландцам товаров в количестве, значительно превышающем тогдашнюю численность населения Исландии (150 тысяч жителей). В числе других товаров им было закуплено 200 тысяч кусачек.


[Закрыть] – спросил органист.

– «ФФФ», – ответил Бог, – Нью-Йорк, тридцать четвертая стрит, тысяча двести пятьдесят.

– Никаких метафизических открытий, никаких мистических видений, никаких теологических откровений? – поинтересовался органист.

– Ни черта, – буркнул Бог. – Вот только Оули Фигур утверждает, что сумел связаться с Любимцем народа,[15]15
  Так называют в Исландии Йоунаса Хатлгримссона (1807–1845), крупнейшего исландского поэта-романтика.


[Закрыть] сопляк паршивый. А что это за девушка?

– Ты бог и не должен спрашивать о людях, это не принято, – ответил органист. – Кто он такой – это частное дело человека. И уж тем более его частное дело, как его зовут. В прежние времена бог никогда бы не стал об этом спрашивать.

– Ну, а как Клеопатра, она уже поправилась? – спросил Бог.

– Что значит поправилась?

– Я видел ее в больнице. Она была в прескверном состоянии.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду?

– Она была очень больна, – пояснил Бог.

– Никогда нельзя быть слишком больным, – заметил органист.

– Она плакала, – настаивал Бог.

– Страдание и наслаждение так близки друг к другу, что их трудно различить, – сказал органист. – По-моему, самое большое наслаждение – это быть больным, очень больным.

В дверях раздался фанатический, благоговейный голос:

– Хоть бы мне, наконец, заболеть раком.

В комнату вошел молодой человек, с лицом цвета слоновой кости и слабым намеком на пушок на щеках. Портрет иностранной знаменитости, видовая открытка, какую встретишь в крестьянском доме над фисгармонией и какую можно купить в любой лавочке, он был одновременно похож на Шиллера, Шуберта и лорда Байрона. Он в ярко-красном галстуке и грязных ботинках. Обведя комнату напряженным взглядом лунатика (казалось, каждый предмет, одушевленный или неодушевленный, вызывает в нем раздражение), он протянул мне свою длинную руку, такую мягкую, что мне почудилось, будто я дотронулась до рыбного студня, и проговорил:

– Беньямин.[16]16
  По Библии, младший брат Иосифа Прекрасного.


[Закрыть]

Я посмотрела на него.

– Ничего не могу поделать, – сказал он. – Младший брат – это я, страшная ветвь генеалогического древа – это мой народ, пустыня – это моя страна.

– Они начитались Священного писания, – пояснил органист, – и теперь святой дух снизошел на них. Они обрели божественность, без посредничества папы, по методу нашего друга Лютера. Выпей чашку кофе, Атомный скальд.

– Где Клеопатра? – осведомился Беньямин.

– А ну ее, – ответил органист. – Положи сахару в кофе.

– Я ее обожаю, – заявил Атомный скальд.

– И мне нужно повидать ее, – вмешался Бог Бриллиантин.

– Вы думаете, она будет возиться с какими-то двумя богами? – спросил органист. – Ей нужны ее тридцать мужчин.

Тут я не выдержала и сказала:

– Я вовсе не воплощенная добродетель, но о такой распущенной женщине никогда не слыхала и позволю себе усомниться в ее существовании.

– Распущенных женщин нет, – заметил органист. – Это предрассудок. Есть женщины, которые тридцать раз спят с одним мужчиной, и женщины, которые спят по разу с тридцатью мужчинами.

– И женщины, которые не спят с мужчинами, – добавила я, думая о самой себе. Мне стало душно, я видела все как сквозь туман и покраснела до самой шеи. Наверно, у меня был очень глупый вид.

– Блаженный Августин говорит, что половой инстинкт не зависит от воли, – продолжал органист. – Святой Бенедикт спасался только тем, что нырял голый в крапиву. За исключением безбрачия пет половых извращений.

– Позвольте мне проводить вас домой? – предложил Бог Бриллиантин.

– Зачем? – спросила я.

– Ночью по улицам ходят янки.

– Ну и что же?

– У них винтовки.

– Я ничуть не боюсь винтовок.

– Они вас изнасилуют.

– А вы будете драться из-за меня?

– Да, – язвительно улыбнулся Бог Бриллиантин.

– А близнецы?

– Беньямин отвезет их в «кадиллаке». Если хочешь, я побью Беньямина и отниму у него «кадиллак». Я имею такое же право красть машину, как и он.

– Пойду на поиски Клеопатры, – сказал Атомный скальд Беньямин.

– Только сначала сыграйте нам что-нибудь, – предложил органист. – Спешить некуда.

Бог Бриллиантин встал, взял плоский треугольный предмет, который он положил между цветов, снял с него бечевку и развернул бумагу. Это была вяленая треска. Он искусно натянул вдоль рыбы две бечевки наподобие струн и начал играть. Бог очень ловко ударял правой рукой по бечевкам, как по струнам, и при этом раздавался звук, похожий на звон гавайской гитары. Он тихонечко напевал какую-то мелодию, а ударив по струнам, дергал себя за нос, зажимая ноздри пальцами, – от этого и получался гитарный звон. Атомный скальд вышел на середину комнаты и встал в позу величайшего человека в мире. Мне и в голову не приходило, что он может петь, поэтому я удивилась, когда он открыл рот. У него был высокий и одновременно низкий голос – это был актер, который умел задеть самые чувствительные струны души и искусно подражал итальянским рыданьям. Он повернулся ко мне и запел:

 
Ты – мечта, но немножко толста,
Добродетельна, но не сильна,
Ты – невинность из сельской глуши,
И ужасная это вина.
Все равно я тебя не кляну,
Все тебе мое сердце простит.
Моя песня к тебе летит
Через атом, солнце, луну.
 

Кончив петь, он сунул руку в карман, и рука вдруг словно прилипла к подкладке. Казалось, в кармане были яйца, и они разбились… Что это? Фокус? Я ничего не поняла, и тут он стал вытаскивать из кармана деньги, пачку за пачкой – десятикроновые, пятидесятикроновые, стокроновые бумажки. Он словно впал в бешенство, начал рвать деньги, мять их, бросать на пол и топтать, как топчут змею. Потом вдруг сразу успокоился, сел и закурил папиросу.

Бог Бриллиантин доиграл мелодию до конца. Органист улыбнулся своей доброй улыбкой, взял щетку, подмел пол и выбросил мусор в огонь. Он поблагодарил за пение и предложил выпить еще кофе. Близнецы проснулись и заплакали.

Теологическая ночная прогулка

Атомный скальд уехал в «кадиллаке», в шикарном автомобиле, каких мне еще никогда не доводилось видеть. На улице остались Бог Бриллиантин с плачущими близнецами и я.

– Я провожу тебя, – сказал он.

– Может, лучше я помогу вам управиться с близнецами? – предложила я.

– Они сами успокоятся.

– Простите, пожалуйста, – спросила я, – но разве это не ваши дети?

– Моей жены.

– Все равно нехорошо, когда дети плачут.

Была ночь. Моросил мелкий холодный дождь. По улице бродили пьяные. Я пыталась как могла утешить крошек. Наконец они заснули. Я хотела проститься с Богом, но оказалось, что нам с ним по пути.

Некоторое время мы шли молча. Потом, не удержавшись, я спросила:

– Те деньги были настоящие или фальшивые?

– Настоящих денег не бывает, – ответил Бог. – Все деньги фальшивые. Мы, боги, плюем на деньги.

– Но Атомный скальд, видно, богатый человек, если он разъезжает в таком автомобиле.

– Всякий, кто умеет красть, богат. Бедняки – это те, кто красть не умеет. Нужно уметь красть.

– Хотелось бы мне знать: у кого этот маленький поэт украл такой большой автомобиль?

– Конечно, у нашего шефа. Разве ты никогда не слышала об «ФФФ», не слышала про Двести тысяч кусачек? Он живет в Нью-Йорке и выпускает фальшивые акции общества «Снорри-Эдда».[17]17
  Название дано в честь крупнейшего памятника исландской литературы «Младшей Эдды», прозаического трактата по мифологии, поэтике и метрике, написанного известным исландским ученым Снорри Стурлусоном (1178–1241).


[Закрыть] Он напечатал несколько статей о потустороннем мире и построил церковь на Севере.

– Извините, я не умею так быстро все схватывать, ведь я из деревни.

– А тут нет ничего трудного. «ФФФ» – это «Федерация фосфоресцирующих форелей» в Нью-Йорке. А мы в Исландии называем это «Фабрикой фальшивых фактур». Например, пуговица в Америке стоит пол-эйрира,[18]18
  Мелкая исландская монета, 0,01 кроны.


[Закрыть] но у тебя в Нью-Йорке есть акционерное общество «ФФФ», которое продает ее в Исландии за две кроны и пишет на фактуре: одна пуговица – две кроны. Ты зарабатываешь четыреста процентов. Через месяц ты миллионер. Это ты можешь понять?

Вдруг кто-то окликнул нас – за нами бежал человек с непокрытой головой. Это был органист.

– Извините, – сказал он, запыхавшись от бега. – Я забыл об одной мелочи: не может ли кто-нибудь из вас одолжить мне крону?

Бог ничего не нашел в своих карманах. Но у меня была крона, и я отдала ее органисту. Он поблагодарил, попросил извинения и сказал, что вернет мне ее в следующий раз.

– Видите ли, утром мне нужно купить на завтрак пятьдесят грамм карамелек, – объяснил он. Потом пожелал нам спокойной ночи и ушел.

Некоторое время мы молча шли за детской коляской; было уже за полночь. Я пыталась разобраться во впечатлениях этого вечера. Мой спутник спросил:

– Не кажется ли тебе, что я не похож на других мужчин?

Он действительно был очень красив и мог, вероятно, своим пронизывающим взглядом и влажной зловещей улыбкой очаровать любую девушку. Но я почему-то оставалась равнодушной к его достоинствам и почти не слушала, о чем он говорит.

– К счастью, нет двух людей, похожих друг на друга, – сказала я.

– Но разве ты не чувствуешь, что от меня исходит ток? – удивился он.

– А разве недостаточно, что вы сами это чувствуете?

– Я знаю, что не похож на других. Это у меня с детства: мне уже тогда казалось, что во мне божественная душа. Я смотрел на мир как бы с высоты многих тысяч метров. Даже когда меня били, у меня было ощущение, что это происходит не со мной. Я думал, что могу взять Рейкьявик под мышку и унести.

– Должно быть, очень странно так думать, – сказала я. – Мне трудно это понять, у меня никогда не возникали подобные мысли.

– А для меня это совершенно естественно. Все, что говорят другие, меня не касается. Я выше всех, выше всего. Я не могу не улыбаться, глядя на людей.

– Вот как!

– Я чувствую, что бог и я – это одно и то же. Я чувствую, что я и Иисус, и Магомет, и Бу… как его, Будда – это одно и то же.

– А почему вы вдруг так решили?

– У меня это врожденное. Сначала я думал, что у всех так, что все люди – сумасшедшие. Я стал расспрашивать других мальчиков. Но они меня не понимали. И вот наступил день, когда я догадался, что это происходит только со мной и с Беньямином. Нас только двое таких.

– Каких таких?

– Представь себе, у тебя – душа. Вечная, божественная душа. Ты чувствуешь, что ты и бог – одно целое. И вот ты идешь и крадешь, может быть, убиваешь человека. Но это неважно. Ты – душа. Ты – часть бога. Тебя бьют, но тебе это все равно, в особенности если бьют сильно. Даже если бьют насмерть, даже если полицейский оглушит тебя ударом по голове и потом наденет на тебя наручники. Все равно ты блажен, потому что тела у тебя нет. На следующее утро ты предстанешь перед судом, но душа твоя покоится в боге. Тебя посадят за решетку, но ты даже не поймешь этого, ты ничего не понимаешь, кроме Иисуса, Магомета и как там зовут еще того, третьего. Ты только слышишь голос, который тебе все время шепчет: ты – это я, я – это ты! Я блажен, даже если меня и не били. И небо и земля открыты предо мной, ничто не может принести мне вреда, я все понимаю, всем владею и все могу.

– Мне кажется, – сказала я, – если вы действительно такой, как рассказываете, то должны явить знамение. – Но он не понял слова «знамение», и я объяснила: – Совершить чудо.

Он ответил:

– Ни один человек в мире, кроме меня, не умеет играть на вяленой треске. Если бы я хотел, я отправился бы в Голливуд и стал там миллионером.

Я промолчала. Бог Бриллиантин взял меня под руку, привлек к себе и заглянул в лицо.

– Ты ничуть не удивлена? Ты совсем не влюблена в меня? Послушай, войдем в эти ворота, я что-то расскажу тебе.

Не знаю, почему я была такой дурой, что пошла с ним за дом, и, конечно, не успела оглянуться, как он прижал меня к стене, начал целовать и даже попытался раздеть, и это рядом с детской коляской. Я не стала сразу бить его, но, оттолкнув от себя, сказала:

– Не выйдет, дружочек, будь ты хоть самим триединым богом и вдобавок с башкой, намазанной бриллиантином! – Потом я стукнула его как следует и наподдала ногой.

– Черт возьми, до чего же ты злая!.. Неужели ты не понимаешь, что я могу тебя убить?

– Охотно верю. Я поняла, что ты убийца, сразу, как только тебя увидела.

– Посмотри-ка сюда! – сказал он и вынул что-то из кармана.

Я не разглядела в темноте, что это такое было, но кажется, он достал револьвер.

В доме над нами открылось окно, и мужчина поинтересовался, какого дьявола мы здесь делаем; он заявил, что этот участок принадлежит ему и, если мы не уберемся отсюда, он позовет полицию. Бог Бриллиантин положил револьвер в карман (если только это действительно был револьвер) и снова повез колясочку по улице.

– Я хотел лишь испытать тебя, – сказал он. – Поверь мне, бедняк, отец этих детей, не думал тебе сделать ничего плохого. Я провожу тебя домой.

Но вдруг он вспомнил:

– Ох, ведь я забыл эту проклятую вяленую треску. Жена задаст мне перцу, если я не принесу на завтра никакой еды. – И он бросился назад, а пока он добывал пропитание для своей семьи, я постаралась исчезнуть.

Глава четвертая

Увещевания

Когда моей матери исполнилось шестьдесят лет, ей подарили сто крон. И тут выяснилось, что она даже не знает, что это деньги. Она никогда до этого их не видела. Зато с той поры, как ей минуло двенадцать лет, она никогда не работала меньше шестнадцати часов в сутки зимой и восемнадцати летом, если, конечно, не болела. Поэтому, когда на другой день я вспомнила, как при мне деньги были изорваны в клочки и сожжены, я подумала, что накануне просто была пьяна и вся эта сцена мне померещилась, а может быть, я видела это в кино.

Фру просыпается в одиннадцать часов; тогда ей нужно подавать шоколад. Она сидит на своей широкой кровати, сияя от блаженства (потому что в этом мире нет справедливости), пьет свое жирное сладкое пойло и читает консервативную газету. Нет ничего удивительного в том, что она считает этот мир прекрасным и желает сохранить его. Когда я уже хотела уйти, она пошевелилась и велела мне остаться. Не торопясь, спокойно допила чашку и дочитала статью. Потом встала, надела кимоно, села перед зеркалом спиной ко мне и стала приводить себя в порядок.

– Вы молодая девушка из деревни, – начала она.

На это мне нечего было возразить.

– Конечно, меня не касается, что делают мои служанки ночью. Но ради семьи, вы понимаете?..

– Ради семьи?

– Да, ради семьи. Как-то одна прислуга занесла в дом вшей.

Потом она повернулась на стуле, скользнула по мне взглядом и, улыбаясь, объявила:

– Кавалеры бывают разные.

– Вот как?

– Очень разные, – подтвердила она и, улыбаясь, стала рассматривать меня.

– Буду знать, – ответила я.

– Да, вам не мешает это знать. – Она опять отвернулась к зеркалу. – Я и мой муж ничего не говорили, когда наша служанка в прошлом году приводила в дом американцев. Они регулярно проходят специальный врачебный осмотр. Мы считали, что это лучше, чем если бы она спала с кем-нибудь вне дома, например с каким-нибудь вшивым моряком.

Почему она сказала «я и мой муж»? Неужели супруги ночью с часами в руках ждали возвращения служанки? Или она хотела напомнить мне разницу между теми, кто спит, будучи замужем, в своей собственной постели, и девушкой легкого поведения. У фру были длинные красные ногти, и я подумала, что она, наверно, царапает мужа. Сначала я хотела было без утайки рассказать ей, где я была вчера, но потом решила, что совершенно не обязана перед ней отчитываться.

– Мы все же надеемся, что вы не попадете в ячейку, – сказала она.

– В ячейку? А что это такое? Не понимаю…

– Тем хуже для вас. Крестьянские девушки, не читающие солидных газет и не понимающие того, что происходит в обществе, попадают в ячейку, не успев даже оглянуться.

– Любопытно.

– Свинства коммунистов нельзя описать словами, – заявила она.

– Если вы будете говорить так загадочно, мне, пожалуй, захочется делать свинства.

– Наверно, ни одной девушке в Исландии не грозила такая опасность, как мне, – проговорила она торжественно. – Мой отец вел широкую оптовую и розничную торговлю, был владельцем кинематографов, траулеров, типографий, газет, заводов сельдяного масла и костяной муки. У меня было все, и я могла делать все, что мне хотелось. Я могла поехать в Париж, когда мне заблагорассудится, могла заниматься любым свинством. Я могла бы даже стать коммунисткой и бороться за то, чтобы снять с отца последнюю рубашку. И все же я ничего этого не сделала. Я нашла себе мужа и вместе с ним создала семью. Я родила детей, милочка, и цель моей жизни заключается в том, чтобы воспитать их для общества. Порядочная женщина никогда не раскается в том, что рожала и воспитывала детей, а не занималась свинством.

Ночные гости

Вечером фру объявила, что мне следует одеться понаряднее, потому что к хозяину придут важные гости – американцы. Она сказала, что я должна открыть им и провести в кабинет, но предупредила, чтобы я не здоровалась с ними, не глазела на них и ни в коем случае не вела себя фамильярно: иностранцы это могут понять превратно. Если я не знаю английского языка, то мне лучше молчать и, уж по крайней мере, я должна следить за собой, чтобы не сказать «плиз», когда буду подавать содовую воду. О виски позаботится хозяин.

Немного волнуясь, я до позднего вечера ждала этих гостей, настолько важных, что даже приветствие простой служанки может их оскорбить. Наконец они явились. Их автомобиль подъехал к садовой калитке и исчез, как только они вышли из него. Они поднялись по лестнице и нажали кнопку звонка. В ту же секунду я открыла дверь и впустила их. Один из них был толстый человек в офицерской форме, второй – высокий в штатском. Я думала, они и не взглянут на меня и уж, во всяком случае, не снизойдут до того, чтобы поздороваться. Оказалось наоборот – гости были сама любезность, можно было подумать, что они встретили старую приятельницу. Они радостно гоготали, болтали не умолкая, один из них даже хлопнул меня по спине. Не успела я оглянуться, как они разделись и сами повесили свои пальто и шляпы. Офицер вынул из кармана целую пригоршню жевательной резинки и протянул мне, а второй, видимо, не желая отставать от него, предложил мне пачку сигарет. Право же, я никогда не встречала таких нецеремонных, таких простецких людей; забыв все, чему меня учила хозяйка, я приветливо улыбнулась.

Когда я принесла в кабинет содовую воду и стаканы, они вместе с хозяином рассматривали карты Исландии и мира. Хозяин встал, подошел ко мне, взял у меня поднос и попросил быть наготове, если гости захотят есть. Но меня так и не позвали. В полночь к садовой калитке подъехал автомобиль, и они исчезли. Не знаю, по какой причине, но они не хотели, чтобы машина задерживалась у дома.

Не прошло и нескольких минут после их отъезда, как явился новый гость. Я впервые видела премьер-министра, брата фру, я слышала только, что он живет в доме на углу, в двух шагах от нас. Я знала его по портретам. Он не взглянул на меня, когда я открыла дверь, и прошел в комнаты, не сняв шляпы. Когда я принесла ему содовую воду, хозяин, улыбаясь, сказал:

– Это наша горная сова с Севера.

Но премьер-министр, исполненный глубокомыслия, втянув голову в плечи, с кислой гримасой человека, страдающего запором, зажигал в это время сигару и не обратил внимания на такой пустяк.

После полуночи начали появляться все новые и новые посетители; я подозреваю, что премьер-министр позвонил им и поднял их с постели. У некоторых был такой вид, будто они и есть пуп земли. Они сидели в кабинете хозяина, разговаривали шепотом и мало пили. Меня отпустили спать, но я еще долго не могла успокоиться, мне все казалось, что этот дом – место тайных встреч и сделок.