Текст книги "Атомная база"

Автор книги: Халлдор Лакснесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава двадцать четвертая

Площадь на рассвете

Я открыла глаза после короткого сна; по-прежнему слабо горел ночник. Меня охватила странная тоска, как будто я очутилась одна в пустыне. Кто я? Кто этот человек? Я выскользнула из постели и неслышно оделась. Спал он или делал вид, что спит? Дверь была открыта, и я вышла, держа свой сундук в руке. Только на лестнице я надела ботинки. И вот я иду по пустынным улицам, дует холодный утренний ветер, город спит.

Электрические фонари пришли на смену звездам, но они не являют нам небесного знамения. Поэтому миру не хватает глубины. Я одинока. Я так одинока, что даже мое второе Я, вызывающее стыд и раскаяние, исчезло. Я устала, мир кажется мне плоским. Я – человек, оказавшийся вне людей, или, вернее, женщина – вне действительности.

Я снова стою на площади, там, где стояла вчера вечером. Тема пролога снова звучит в эпилоге, только в другой тональности, в другом ритме, сопровождаемая странными аккордами, и содержание ее полностью изменилось. В сущности, я ничего не узнаю, кроме своего деревянного сундука. Площадь, которая вчера кишела людьми, шумела тысячами лошадиных сил, сейчас пуста и тиха. Я сажусь на скамейку посредине площади; я устала.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего не случилось.

Так я начинаю длинный и, наверно, очень значительный разговор, может быть, с каким-то бесплотным духом, может быть, с самой собой, может быть, с богом, давно забытым или даже никогда не существовавшим. Вдруг я поднимаю глаза и вижу – передо мной стоит человек и смотрит на меня.

– Мне показалось, ты хнычешь.

– Нет, нет. Я немного устала. Я только что приехала.

– Здравствуй, добро пожаловать! – говорит человек. – Неужели это ты?

– Кого я вижу! – восклицаю я. Это мой добрый знакомый, один из учеников органиста – развязный полицейский, никогда не терявший присутствия духа, всегда видевший вещи в их истинном свете, возможно, именно потому, что у него такой солидный зад.

Я встаю, как это делают крестьянки, когда здороваются с мужчиной, и говорю:

– Здравствуй.

– Куда направляешься, дорогая?

– Я только что приехала с Севера.

– В такое-то время? На рассвете?

– Автобус испортился, мы из-за этого опоздали и только что прибыли. Я жду, пока рассветет как следует, чтобы не будить людей.

– Послушай, дружок, давай выпьем кофе у нашего учителя, он вряд ли уже лег спать. И ты расскажешь нам о музыке на Севере.

– Лучше расскажи мне о том, что делается на Юге.

– Ах, дорогая, что могло произойти за это время? Убийство ребенка на улице теперь не новость, не новость и то, что люди напиваются до потери сознания, чтобы набраться храбрости и бить своих жен. Сейчас главный лозунг: продать страну, выкопать кости.

Я рассказала то немногое, что знала об этом: о приезде Богов с двумя ящиками, в которых, как они утверждали, были кости, и о том, что, пока наш пастор собирался устроить похороны, правительство забрало эти ящики.

– Да, бедняги эти Боги, – сказал развязный полицейский. – В тот самый день, когда кости прибыли из Копенгагена, представители иностранной державы потребовали подписания соглашения. Альтинг так спешил с продажей страны, что у него не хватило времени на торжественные похороны останков Любимца народа. Поэтому, когда кости прибыли, министр послал записку в порт и просил сдать их на склад «Снорри-Эдда», пока не закончится заседание альтинга. Заседание затянулось далеко за полночь, потому что коммунисты выступили против доллара, и альтингу удалось продать страну только к утру. А за это время бандиты выкрали кости.

– Значит, нас продали?

– Конечно. Продали суверенитет страны. О'кэй! На Рейкьянесе построят транзитный аэропорт, и там по пути с Запада на Восток будут отдыхать благотворительные миссии.

– Кто же на это согласился?

– Какой ты ребенок, если задаешь такие вопросы. Да все наши ура-патриоты.

– Те самые, которые клялись своими матерями?

– Конечно. Уж не думаешь ли ты, что кто-то другой хотел продать нашу страну?

– А народ?

– Нам в полиции дали приказ держать наготове слезоточивые бомбы и другие хорошенькие вещички для народа. Но народ ничего не сделал. Народ – ребенок. Его учат, что преступники находятся в тюрьме на Скоулавэрдустиг, а не в здании альтинга на Ойстурвёдлур. Может быть, он иногда и колеблется в своей вере, но, если политические деятели достаточно часто клянутся и достаточно громко кричат «ура», он снова начинает верить. Народу не хватает воображения, чтобы понять политиков. Народ слишком доверчив.

– Когда летом на Севере я услышала их клятвы, я сразу почувствовала, откуда ветер дует. Теперь меня так просто вокруг пальца не обведешь. И раз уж мне посчастливилось встретить знакомого, я хочу спросить тебя еще вот о чем: что нового в «Северной торговой компании»?

– Ты и этого не знаешь?

– Я ничего не знаю.

– И даже не знаешь, что он попал туда?

– Кто попал? Куда?

– Если ты ничего не слышала, то уж и не знаю, стоит ли тебе рассказывать.

– Туда? Куда туда?

– На Скоулавэрдустиг.

– В тюрьму?

– Когда говорят туда, это значит: туда, куда попадают мелкие преступники. Но пройдет время, и, я думаю, все уладится. Он зашел так далеко, что купил «кадиллак» у Кусачек – своего земляка. В сущности, его постигла неудача только в одном – как раз в том, о чем и его и нас всегда предупреждал органист: если ты собираешься совершить преступление, раздобудь сначала себе миллионера. Иначе ты будешь смешон и попадешь в тюрьму.

– А компания?

– Ее никогда и не было. И товаров тоже не было. Правда, он и не утверждал, что товары есть. Он только говорил: товары скоро будут. И продавал, продавал все, что только можно, и получал деньги. А когда он набрал полные руки денег и хотел ввезти товары для своих покупателей, «Снорри-Эдда» лишила его права на получение валюты! Правительство, которое является одним из предприятий «Снорри-Эдда» – этой жульнической компании, – решило доконать мелких молодых торговцев…

– Не могу понять, почему у меня так дрожат ноги. – Я взяла его под руку. По правде сказать, мне стало дурно, в глазах потемнело, и я чуть не потеряла сознание. Я попросила его на минуту остановиться и закрыла рукой глаза.

– Мне не следовало болтать об этом.

– Ничего. Я просто устала с дороги.

И мы направились по улице, затем переулками к дому органиста. Наконец я пришла в себя и проговорила:

– Раз уж продали нашу страну и наш народ, все остальное не так важно.

– Посмотрим, как поживает наш органист, – сказал развязный полицейский.

Глава двадцать пятая

До и после атомной войны

Конечно, этот счастливый человек был в хорошем настроении. Он ухаживал за цветами, рукава его были засучены по локоть, руки в земле. Он сажал розы, разрыхлял землю, обрывал сухие листья, вырывал сорняки, готовил цветы к зиме. Некоторые растения, даже розы, еще цвели. Но, оглядевшись, можно было заметить, что в доме стало еще более пусто, чем раньше: старая фисгармония и картина на стене исчезли. Кроме цветов да треногого дивана, на котором так неудобно сидеть, в комнате почти ничего не было.

– Здравствуйте, – весело и радушно, как в прежние дни, сказал органист, продолжая заниматься своим любимым делом. Одно его присутствие действовало успокаивающе. – Добро пожаловать!

Он стряхнул с себя землю и протянул мне теплую руку, потом поцеловал меня и повторил:

– Добро пожаловать к нам на Юг. – Он наговорил мне комплиментов, посмеялся надо мной и наконец пригласил к столу.

– Садитесь, пожалуйста, кофе сейчас будет готов.

Мы приспособили мой деревянный сундук вместо недостающей ножки дивана и сели. Органист смеялся и над тем, что мы сидим на таком плохом диване, и над собой – его владельцем.

– А где Клеопатра? – спросила я.

– Клеопатра уехала после смерти моей матери. Она, наверно, боялась из-за меня испортить свою репутацию. Клеопатра ведь всегда была немного мелкобуржуазна, но она великая женщина. Наполеон тоже был великий человек.

– Разве Наполеон великий? – спросил развязный полицейский.

– Подумать только, о чем ты рассуждаешь! Ты невыносимо серьезен, мой друг, – сказал органист.

– А как же иначе? – отозвался развязный полицейский. – Народ молчит. Мы с Углой только что говорили: народ слишком наивен, чтобы верить тому, что произошло. Простой народ не в состоянии этого понять. А ведь мы семьсот лет боролись за независимость!

– Не будет ли нескромным спросить, что ты имеешь в виду, мой друг?

– Что продали страну и выкопали кости. Что же еще?

– В чем дело, дети? Неужели вы не хотите иметь героев?

– Героев? Конечно. Только герои и могли продать страну, – насмешливо проговорил развязный полицейский.

– Если человек для достижения своей цели ставит на карту все, рискуя даже своей репутацией в случае поражения, то кого же еще называть героем, если не его?

– Но тогда, значит, и Квислинг герой, – возразил развязный полицейский. – Ведь он с самого начала знал, что его повесят и что норвежцы будут проклинать его и мертвого.

– А Геббельс, когда увидел, что игра проиграна, убил свою жену и шестерых детей, а потом покончил с собой. Некоторые, правда, считают, что героизм связан с целями борьбы, но это недоразумение. Кому-кому, а нам, исландцам, имеющим величайшую в мире героическую литературу, следовало бы знать, что такое герой. Наши герои – викинги, а викинги изрыгали ругательства, когда им отрубали головы. И с этой точки зрения у фашистов было не меньше героев, чем у союзников. Героизм отнюдь не определяется делом, ради которого он совершается. И я лично считаю, что за последние дни у исландского народа появились свои новые герои.

– А если они победят, они все равно останутся героями? – спросил развязный полицейский.

– Они сами хорошо знают, что никогда не победят. Никогда еще не случалось, чтобы те, кто продает свою страну, оказывались победителями. Побеждают всегда те, кто строит свою страну. Не нужно только путать героизм как понятие абсолютное со славой победителей. Убийца Европы Гитлер, несмотря на все поражения, и не подумал капитулировать. Он даже женился с веревкой на шее. А бандит Геринг? Он тоже неплохо держался. Существует, правда, и другая точка зрения. Некоторые полагают, что герои – это обыкновенные люди, всякие там чудаки и идеалисты, вроде нас с тобой. И тогда мы должны признать героями миллионы людей, сожженных Гитлером в газовых печах, и сотни миллионов женщин и детей, которые будут уничтожены атомной бомбой.

– Но если новым героям удастся перебить всех исландцев? – спросил развязный полицейский. – Для воинствующей державы нетрудно, когда ей это понадобится, превратить место отдыха благотворительных миссий в атомную базу.

– Мы знаем, что стало с Гитлером, – сказал органист. – Народ бессмертен. Человеческий род, во всяком случае в нашу эпоху, истребить невозможно. Очень может быть, что большая часть населения земли погибнет в борьбе за более целесообразную форму общества. Очень может быть, что многие города мира превратятся в пустыню, прежде чем эта форма будет понята всеми. Но когда это произойдет, настанет новая эра расцвета для человечества.

– Слабое утешение для Исландии, если мы будем сровнены с землей и уничтожены теми, кто борется за мировое господство, – сказал развязный полицейский.

– Как политическая единица Исландия не так много значит в общей картине мира. Исландцы существуют всего тысячу лет и всегда были маленьким народом, хотя семьсот лет тому назад уже слагали героические саги. Многие империи были за это время уничтожены – и мы даже не помним, как они назывались, – уничтожены потому, что не шли в ногу со временем, когда жизнь требовала более целесообразной формы общества! Преувеличивать значение одной страны как политической единицы – это одновременно и ново и старо. Нельзя смешивать страну как понятие географическое и форму организации общества в отдельной стране. Римская империя была не страной, а особой формой вооруженной цивилизации. В то время как древний Китай был особой формой цивилизации духовной. Христианство средних веков – понятие не географическое, так же как капитализм, коммунизм, Восток и Запад. А Исландия – географическое понятие, Исландия – страна. Атомная бомба может уничтожить города, но не географию, так что Исландия останется.

– Как ты, культурный человек, можешь спокойно смотреть на то, что сровняют с землей все города мира, очаги культуры? – спросил развязный полицейский.

– Разве тебе не известно, что города тем ценнее, чем больше в них развалин? – И органист, склонившись над закипавшим кофейником, беззаботно засмеялся. – Да здравствует Помпея!

– И ты, может быть, хочешь, чтобы на месте разрушенного Лондона росли сорняки, а воронка от атомной бомбы, в которой утонет Париж, покрылась ряской?

– А почему на месте разрушенного Лондона не расти розовым кустам, а на озере, под водами которого скроются развалины Парижа, не плавать лебедям? Люди считают, что чем больше садов в городах, тем они красивее. Люди любят, чтобы их жилища тонули среди деревьев и цветов и отражались в тихих озерах. Но самый прекрасный сад – это деревня, это сад садов. Когда атомная бомба сровняет города с землей и произойдет мировая революция, тогда начнется культура деревни. Земля станет тем садом, какого никогда еще не было, какой существовал только в мечтах и песнях.

– И мы снова начнем верить в лошадей, – сказала девушка с Севера, улеглась на диван около развязного полицейского и заснула.

Глава двадцать шестая

Дом, полный несметных богатств

Когда я проснулась, был уже день. Органист с засученными рукавами, с ведром и щеткой в руках убирал комнату. Я была укрыта его теплым пальто.

– Ух, как я спала!

– Ты сама виновата, что осталась без утреннего кофе. Но ничего, скоро обед.

– Я просто удивляюсь…

– Чему? – Он, улыбаясь, смотрел на меня.

– Тому, что я проснулась в чужом доме.

– А где не чужой дом? Мы все на земле – гости в чужом доме. Но как чудесно совершать это земное путешествие!

– Даже если мир – разбойничье гнездо?

– Да, даже если мир – разбойничье гнездо! А разве это что-нибудь меняет!..

– И даже если наша страна будет отнята у нас?

– Да, даже если страна будет отнята у нас. А разве для тебя это неожиданность?

Я не знала, что ответить учителю.

– Мне больно от молока в груди, – сказала я.

– Пойди и приведи себя в порядок, а потом будем обедать.

Пока я спала, он накупил массу вкусных вещей: в одном свертке были яйца, в другом – колбаса, в третьем – вяленая рыба, в остальных – масло, сливки. На столе лежал еще один большой пакет, мне показалось, что в нем сыр. Мы уселись за кухонным столом и принялись есть прямо из пакетов.

Наконец я спросила:

– Скажи, что сделал мой друг?

– В нашем обществе существует лишь одно настоящее преступление – преступно быть деревенским жителем. Поэтому города мира будут разрушены.

– Но он чувствовал призвание… У него были далеко идущие планы…

– Да, это самое большое несчастье, какое может произойти с человеком из деревни. Вспомни Орлеанскую деву. Когда эта девушка пасла овец, знаменитые святые вдруг начали отдавать бедняжке приказания…

– Но она же спасла Францию!

– Этому я не верю. Это недоразумение. Историки сказали, что обращавшиеся к ней святые были выдуманы византийскими летописцами. Сам господь подшутил над этой девушкой, заставив ее слышать голоса святых, которых, как он прекрасно знал, никогда не существовало. Наконец бедную девушку по недоразумению сожгли. Нет ничего опаснее для деревенских жителей, чем слышать небесные голоса.

– Может быть, мой друг тоже хотел спасти страну?

– Нет, к счастью, с ним дело обстояло не так безнадежно. Когда он еще работал на сенокосе, ему послышался голос с неба: если хочешь стать человеком, бросай все, поезжай на Юг и сделайся вором.

– Насколько мне известно, он приехал на Юг, чтобы стать полицейским.

– В «Эдде» говорится, что человек не должен быть слишком умен. Твой друг думал, что лучше всего изучать методы взломщиков в полиции. Деревенские жители, святые и даже бог считают, что взломщики неплохо зарабатывают. Я много раз убеждал твоего друга прошлой зимой, что это неверно, что взломщики зарабатывают гораздо меньше, чем, например, подметальщики улиц.

– А «Северная торговая компания»?

– Конечно, такой способный и музыкальный человек, как твой друг, скоро понял, что ценные вещи хорошо прячут и деревенскому жителю нелегко ночью влезть в окно и забрать их. Если хочешь красть в обществе, где все воры, нужно красть по закону, а лучше всего – самому издавать законы. Поэтому я постоянно внушал ему, что он должен стать депутатом альтинга, что необходимо, чтобы его поддерживал какой-нибудь миллионер, чтобы он создал акционерное общество и раздобыл себе новый автомобиль и лучше всего – сделал все это сразу. Но он был слишком крестьянином и никогда до конца не понимал меня. Поэтому все так и вышло. Он считал, что достаточно создать дутое акционерное общество, заигрывать с дутым миллионером Двести тысяч кусачек и купить у него много раз краденный автомобиль, вместо того чтобы организовать настоящее акционерное общество, завести себе настоящего миллионера и приобрести прямо с завода новый автомобиль последнего образца. Другими словами, для осуществления его призвания ему не хватило знания техники этого дела. И в результате, вместо того чтобы сидеть в альтинге, он сидит в тюрьме.

– Можно ли спасти парня, не поладившего с законом?

– Всегда трудно спасать крестьян. Уложение об уголовных наказаниях существует для охраны подлинных преступников и наказания тех, кто слишком прост, чтобы понять общество. Однако все содеянное нашим другом не выходит за рамки детских преступлений, подобных краже со взломом, и утешительно, что его методы недалеки от обычной практики предпринимателей, так что осудить его было бы оскорблением для лучших людей страны. В сущности, ему не хватает каких-то ста тысяч крон, чтобы выйти на свободу.

Я подумала, что тогда все совсем безнадежно. Мои родители уже старые люди, и я уверена, что их доходы за целую жизнь не составят такой суммы.

– Не кажется ли тебе, что этот человек заслужил хороший урок, пусть испытает на своей шкуре, как плохо, когда ты так неловок и не слушаешь добрых советов, – сказал органист. – Это – единственное, что может ему помочь.

Я уже ничего не ела и все смотрела в окно на увядшие кусты вокруг дома, но при этих словах я повернулась и без обиняков заявила:

– Он отец маленькой Гудрун, и, останется он в тюрьме или нет, все равно он мой муж.

– Да, да, мой друг, – сказал органист, даже не улыбнувшись. – Я ведь не знал, как ты смотришь на это дело.

– И я до сегодняшней ночи не знала. Но ста тысяч крон у меня нет.

Он осторожно улыбнулся и задумчиво посмотрел на меня.

– Буи Аурланд, наш депутат альтинга и твой бывший хозяин, сразу же выпишет чек на эту жалкую сумму.

– Я лучше буду ждать, пока мой муж отбудет срок.

– Буи Аурланд – чудесный парень, мы когда-то вместе учились. Я знаю: он сделает это немедленно.

– Буи Аурланд – самый замечательный мужчина в Исландии. Кто знает это лучше меня, спавшей сегодня с ним?

– Послушай, мой друг. Не выпить ли нам кофе? Плюшки в пакете.

– Я сейчас сварю кофе. Ты достаточно потрудился: накупил еды, подготовил цветы к зиме, убрал в доме. Но где же портрет нашего Скарпхедина, сына Ньяля, с расщепленной головой, который назывался также прекрасной Клеопатрой? Как мне его недостает!

– Я его сжег. Я решил переменить обстановку. Иногда нужны перемены. А ты, мой друг? Что ты собираешься делать?

– Я буду искать работу и поступлю на вечерние курсы. А когда накоплю достаточно денег, стану серьезно учиться ухаживать за детьми.

Мы выпили кофе.

– Спасибо, – сказала я. – Теперь я пойду в город искать работу.

– Иди, желаю тебе удачи. А наш друг на Скоулавэрдустиг? О нем не стоит больше говорить?

– Нет, о нем больше не стоит говорить, он – мой муж.

И вот органист, которого люди считают стоящим выше богов, а боги – стоящим выше людей, самый далекий женщине мужчина из всех мужчин и все же единственный мужчина, к которому женщина может прийти, когда все для нее кончено, – он, прежде чем я успела опомниться, положил свои длинные тонкие пальцы на мою голову, склонился надо мной и поцеловал меня в самый пробор на затылке. Потом отвернулся, взял с кухонного стола пакет, который мы так и не тронули и в котором, как я думала, лежал сыр. Быстрыми движениями развернул пакет. В нем оказались пачки денег.

– Пожалуйста.

– Это настоящие деньги?

– Вряд ли. Но, во всяком случае, не я их делал. Дай мне сумку.

– Как ты мог подумать, что я могу взять у тебя деньги?

– Ну, дорогая, тогда мы бросим их в печку.

Он взял деньги и подошел к печке.

Я не сомневалась, что он бросил бы это богатство в огонь на моих глазах, а потом с детской улыбкой повернулся бы ко мне и больше не вспоминал об этом. Но я опередила его, схватила за руки и сказала:

– Нет, нет, нет! Я возьму их!

Он протянул мне деньги.

– Но при одном условии, – проговорил он, передавая мне деньги, – ты никогда никому не скажешь, откуда ты их взяла, ни пока я жив, ни когда я умру.

И вот я запихиваю в сумку эту кучу денег, красная, растерянная, сгорающая от стыда, а он срезает самые красивые цветы и собирает букет.

– Надеюсь, от цветов ты не откажешься?

Он связывает цветы бечевкой и, улыбаясь, подносит их мне.

– Наверно, во всей Исландии не найдется невесты, у которой был бы такой прекрасный букет! – говорю я.

– Я буду рад, если ты станешь любоваться ими, пока они живы, и сожжешь их, когда они умрут. Прощай, и спасибо за то, что пришла. Привет нашему другу.

Какой он худой, совсем худой. Может, он болен. Когда я целую его на прощанье и кладу голову ему на плечо, я чувствую, что его лихорадит.

Я выхожу, а он, проводив меня до двери, уже собирается вернуться, но вдруг говорит извиняющимся тоном:

– Да, чуть было не забыл, не приходи сюда больше. Я сегодня переезжаю. Вчера я продал дом.

– Куда ты переезжаешь?

– Я последую за моими цветами.

– А цветы? Что с ними будет?

– Цветы бессмертны, – сказал он и засмеялся. – Ты срезаешь их осенью, а весной они снова вырастают в том или другом месте.