Текст книги "Фирдоуси Абулькасим. Шахнаме. Том 2"

Автор книги: Хаким Фирдоуси

 АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ОТДЕЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ

ФИРДОУСИ

ШАХНАМЕ

ОТ СКАЗАНИЯ О РОСТЕМЕ И СОХРАБЕ ДО

СКАЗАНИЯ О РОСТЕМЕ И ХАКАНЕ ЧИНА

Перевод Ц. Б. Бану-Лахути, комментарии А. А. Старикова

ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР

Москва

1960

Редакционная коллегия серии «Литературные памятники»

Академики: В. П. Волгин (председатель), В. В. Виноградов, Н. И. Конрад (зам. председателя), И. А. Орбели, М. Н. Тихомиров, члены-корреспонденты АН СССР: Я. И. Анисимов, Д. Д. Благой, В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев, профессора: Л. Л. Елистратова, Ю. Г. Оксман, кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь).

ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР Л. Л. СТАРИКОВ.

Редактор перевода А. Азер.

От редакции

Второй том перевода «Шахнаме» является продолжением первого тома, вышедшего в 1957 г. За время подготовки второго тома коллектив понес тяжелые утраты: в день выхода в свет первого тома скончался редактор перевода Абулькасим Лахути, который много работал и над вторым томом. Его труд продолжен новым редактором перевода А. Азером. Вскоре после выхода в свет первого тома скончался также ответственный редактор издания, член-корреспондент АН СССР профессор Е. Э. Бертельс.

Предлагаемый второй том содержит: стихотворный перевод «Шахнаме» от сказания о Ростеме и Сохрабе до сказания о Ростеме и хакане Чина, сделанный Ц. Б. Бану-Лахути, под редакцией А. А&ера; комментарии к тексту и переводу поэмы А. А. Старикова.

Принципы работы над первым томом сохранены и в настоящем издании.

Народный чтец «Шахнаме» (Иран, XX в.)

С оригинальной фотографии из частной коллекции.

КЕЙ-КАВУС
(Продолжение)

[СКАЗ О СОХРАБЕ][1]1
  1—2962 [Сказ о Сохрабе] – в тексте Вуллерса – Нафиси просто «Сохраб».Некоторые рукописи, в том числе Лондонская, дают «Сказание о Ростеме и Сохрабе». В большинстве переводов, в том числе и в первом русском переводе В. А. Жуковского, именуется «Ростем и Сохраб». Несомненно, что этот развернутый эпизод «Ростемиады», законченный и с большим мастерством и внутренней силой оформленный Фирдоуси, принадлежит к числу наиболее известных и прославленных в литературах почти всех народов мира. Он пользуется особой популярностью и в родной иранской среде. В этом смысле из эпизодов огромной поэмы с ним может, бесспорно, соперничать лишь сказание о восстании кузнеца Каве.
  В поэме Фирдоуси «Сказание о Ростеме и Сохрабе» – только эпизод «Ростемиады». В эпосе иранских народов известен цикл сказаний о Сохрабе, его сыне (Барзу) и внуке (Шахриаре), оставшихся вне поэмы Фирдоуси.
  Мотив смерти неузнанного сына от руки неопознанного отца известен преданиям почти всех народов мира. Нет оснований, да и просто необходимости, объяснять аналогичные сюжеты исключительно «влиянием» – заимствованием из иранского эпоса вообще, из «Шахнаме» Фирдоуси в частности, но, с другой стороны, многие (народные в своей основе) предания в процессе живого общения переплетались, наслаивались друг на друга и, как правило, подчинялись основному – национальному ядру эпоса, арменизировались, тюркизировались и т. п. Наконец, не исключен, а вполне закономерен, и факт прямого литературного влияния.
  Важно отметить, что сказание о Сохрабе не входило в состав основного источника версификации Фирдоуси – «Мансуровского» (точнее: «Абу-мансуровского») прозаического «Шахнаме» (см. том I, стр. 473) и было внесено автором из другого источника. Фирдоуси органически сливает привнесенный эпизод с общей линией повествования, делает его даже известной кульминацией всего «Ростемовского цикла».


[Закрыть]

 
^[14515] О многом ты слышал, послушай сейчас[2]2
  1-28 Знаменитое лирическое «отступление» Фирдоуси. Иногда оформляется подзаголовком «Начало сказания о Сохрабе».


[Закрыть]
О битве Ростема с Сохрабом рассказ.[3]3
  2 Ростем – иранский богатырь (см. прим. 7902—7903 в томе I). Сохраб – сын Ростема и Тахмине. Имя Сохраб (Сухраб) носили и многие другие исторические и эпические персонажи, в том числе и в поэме Фирдоуси. Само имя Сохраб– составное: из suhr, surh (др. перс, thuhra) красный и аЬ – сияние, блеск. Оно означает примерно: «Обладающий красным блеском» (как вино, рубин и т. п.), т. е. вариант общего значения «прекрасный».


[Закрыть]
Без слез эту повесть кто б выслушать мог?
Чье сердце бы гневом Ростем не зажёг?
Коль с ветки зеленой невызревший плод[4]4
  5 Невызревший плод – в подлиннике торондж – переводившееся иногда как «апельсин», «померанец» и другие из семейства цитрусовых, что ближе к оригиналу.


[Закрыть]
Нежданно примчавшийся вихрь унесёт —
Сочтешь его правым и доблестным ты,
Иль чужд он и доблести, и правоты?
Когда справедлив умиранья закон,
¹⁰ О чём этот вопль и рыданья, и стон?
К сей тайне извечной заказан нам путь,
За эту завесу нельзя заглянуть.
Кого не манила заветная цель?
Но дверь ни пред кем не открылась досель.[5]5
  14 Мысль о непостижимости закона смерти с большой глубиной и силой выражена многими мыслителями и поэтами Ирана, близкими к эпохе создания «Шахнаме». Так, в одном четверостишии Абу-Али-Сина (Авиценны) находим горестное признание, что все загадки мироздания раскрылись перед его пытливым умом, «кроме тайны смерти» (Хäр бäнд гошаде шод мäгäр бäнд-е äджäл). Четверостишие это приписывали Хайяму. Как «общее место», ставшее просто традиционным выражением, эта мысль встречается у многих позднейших поэтов Восточного Средневековья.


[Закрыть]
Быть может, кончину ты благом сочтёшь,
Блаженство в приюте ином обретёшь.
Ведь если бы хищницу-смерть укротить,
То старых и юных земле не вместить.
Где пламя свирепое вспыхнуло вдруг,
²⁰ Там все неминуемо вспыхнет вокруг.
В том бедствии грозном конца б не избег
Ствола одряхлевшего свежий побег.
Любого, не глядя, он молод иль стар,
Сжигает безжалостно смерти пожар.
И юноши радость – увы! – не прочна:
Ведь смерти причина – не старость одна...[6]6
  26-36 Здесь в десяти строках перевода отражены восемь бейтов оригинала по тексту Вуллерса. Переводчик опустил в общей сложности шесть строк (три бейта), по существу варьирующих кое-что из сказанного выше. На наш взгляд, весь конец носит следы интерполяции (ср. след. прим.).


[Закрыть]
Таков бытия непреложный закон.
Коль чистою верой твой дух озарён,
И если с тобою не знается бес —
³⁰ Смиренно склонись перед волей небес!
Будь рьян в благочестьи, откинувши лень,
Чтоб встретить достойно последний свой день.
Стремись к одному лишь, готовясь к пути,—
Благие деянья с собой унести.[7]7
  34 Мысль о вечности доброго имени, добрых дел, разумеется, характерна для автора, что не раз уже было нами отмечено. В основу перевода данного бейта положена Лондонская рукопись. Но в оригинале Вуллерса вместо «благих деяний» стоит слово «Ислам», что подтверждает высказанную нами мысль о следах мусульманской обработки (интерполяции).


[Закрыть]
Теперь запою о Сохрабе, о том,
Как юный воитель сражался с отцом.
 

[Ростем едет на охоту]

 
Поведаю сказ миновавших времен,[8]8
  37-39 Поэт ссылается на «слова дехкана» (зе гофтар-е дехкан), возможно содержащиеся в какой-то книге, но эта книга – не Мансуровское «Шахнаме» – основной источник версификации Фирдоуси (см. Вводную статью, том I.).


[Закрыть]
Который дехканом до нас донесен.
Дехкану рассказывал старый мобед:
⁴⁰ Однажды Ростем пробудился чуть свет.
Соскучась, на лов собрался великан;
Он стан опоясал, наполнил колчан,
Затем оседлав своего скакуна,
Которому сила слоновья дана,
Помчался к Турану, взметая траву,
Подобный голодному ярому льву.
Равнина пред ним на просторе легла,
Онагры там носятся, нет им числа.
От радости вспыхнув, к охоте готов,
⁵⁰ Коня погоняет Даритель венцов.[9]9
  50 Даритель венцов – характерный для Ростема эпитет подлинника тадж-бäхш, т. е. венчающий на царство.


[Закрыть]
Немало онагров ездок удалой
Сгубил булавою, арканом, стрелой.
Из хвороста после костёр он развёл,
И выбрав ему приглянувшийся ствол,
Могучей рукою тотчас ухватил
И вырвал, и в вертел его обратил.
Онагра огромного, легче пера
Вращая, изжарил на углях костра.
Съел целую тушу, пируя один,
⁶⁰ И высосал мозг из костей исполин.
Насытясь, воды в роднике зачерпнул,
Испил и в тени, утомлённый, уснул.
Тем временем Рехш, его конь боевой,
Бродил, насыщаясь травой луговой.
Нагрянул внезапно дозор верховых
Туранских бойцов – семь ли, восемь ли их.
Заметили резвого Рехша следы
И стали искать в тростниках, у воды.
Лишь только увидели чудо-коня,
⁷⁰ Решились его увести, полоня.
Уже за арканом аркан занесён,
Помчались наездники с разных сторон,
Но конь боевой, их завидев едва,
Навстречу кидается яростней льва.
Лягнул одного и убил наповал,
Другому он голову вмиг оторвал.
Лежит уже третий поверженный враг,
А всё скакуна не осилят никак.
Но вот изловчились—накинут аркан,
⁸⁰ И пойман туранцами конь-ураган.
Поймали и в город угнали, спеша,
Чтоб верного не упустить барыша.
[Среди кобылиц очутился скакун – [10]10
  83-86 Эти четыре строки введены переводчиком из вариантов Калькуттского издания поэмы (Turner Масап). Они исключены из основного текста Вуллерса – Нафиси как «явная интерполяция». В то же время они уточняют развитие сюжета.


[Закрыть]
А было их сорок – отборный табун.
Из тех сорока, из всего табуна
Желанный приплод принесла лишь одна.]
От сладкого сна пробудившись, меж тем,
Коня боевого окликнул Ростем,
Весь луг исходил, но любимца нигде
⁹⁰ Не видит. Об этой нежданной беде
Горюя безмерно, боец-великан
На поиски Рехша спешит в Семенган.[11]11
  92 Семенган – древний город в плодородной долине р. Хульм (в верховьях Аму-Дарьи). Название засвидетельствовано китайским путешественником VII в. н. э. Сюань-Цаном (Хэлусиминь цзянь) и сохранялось до XV в. Семенган – некогда важный стратегический и торговый пункт на путях в Индию. По указанию В. В. Бартольда («Иран», стр. 15), его местоположение совпадало с современной крепостью Хейбак (близ города Баглана в горах Гиндукуш).


[Закрыть]
Себе говорил он: «Куда я пойду
Пешком, обреченный тоске и стыду,
Груз палицы тяжкой и стрел, и меча,
И барсову шкуру, и шлем волоча?[12]12
  96 Барсова шкура – в тексте обычное «бебр-е бейян». Так в эпосе назывался панцирь Ростема.


[Закрыть]
Как стану пустыни теперь проезжать,
Как стану отныне врагов поражать?
Что скажут туранцы? – Вот Рехша проспал
¹⁰⁰ Ростем: видно спать, словно мёртвый, он стал! —
Что делать? Терпи, коли так суждено.
Горюй, не горюй, остаётся одно:
В доспехах, с оружием, пешим идти;
Быть может, удастся на след набрести».
Под ношею тяжкой, утратив покой,
Угрюмо шагал он, терзаясь тоской.
 

[Ростем приходит в Семенган]

 
И вот Семенгана достиг великан.
Дошло до царя и вельмож в Семенган,
Что пеший идет к ним Даритель корон,
¹¹⁰ Что Рехш, его конь огневой, уведён.
Властитель и вся венценосная знать
Помчались верхом исполина встречать,
И мыслят, увидя Ростема чело:
То ясное солнце над миром взошло!
Могучий приветные слышит слова;
Ему говорит Семенгана глава:
«Что сталось? О взысканный щедро судьбой,
Кто, дерзостный, вздумал тягаться с тобой?
Друзья тебе все в этом мирном краю,
¹²⁰ Охотно мы волю исполним твою.
Владыкою будь над страной и людьми,
Сокровища наши и жизни возьми».
Та речь успокоила богатыря,
Поверил он дружеской речи царя
И так говорит: «На лугу, у воды
Похищен мой конь без седла и узды.
Ища скакуна, неустанно я шёл,
След Рехша меня к Семенгану привёл.
Признателен буду, коль сыщешь коня,
¹³⁰ Награды заслуженной жди от меня.
А если мой Рехш не найдётся, готов
Снести я немало строптивых голов!»
«О муж именитый, – ответ был на то —
Перечить тебе не решится никто.
Ты гостем моим почитаемым будь.
Все будет по-твоему, гнев позабудь!
Мы сердце потешим вином в эту ночь,
Из сердца заботу изгоним мы прочь.
Спеша, не добьемся удачи ни в чём,[13]13
  139-140 Терпенье, как основная практическая добродетель человека неизменно рекомендуется и книжно-религиозной (традиционно зороастрийской и мусульманской), и народной мудростью (ср. такие популярные арабские изречения-пословицы, как: «терпение – ключ радости», «поспешность – от шайтана» и т. п.).
  Второй стих представляется одним из вариантов народной иранской поговорки: «Сладким языком и змею из норы вытащишь».


[Закрыть]
¹⁴⁰ Терпеньем – из щели змею извлечём...
О Рехше могучем весь свет говорит,
Недолго он будет от взоров укрыт.
Поверь, богатырь, закалённый в борьбе:
Отыщется Рехш и вернётся к тебе».
Тревогу забыв, ободрённый Ростем
С надеждой внимал уверениям тем;
Готов он за стол властелина воссесть,
За доброе слово воздать ему честь.
Направились вместе они ко дворцу,
¹⁵⁰ И служит почтительно царь удальцу..
Призвав городскую и ратную знать,
Владыка гостей усадил пировать,
И вот уже яства несут повара,
И кравчему кубки наполнить пора..
Порхают плясуньи, свежее весны;
Их розовы лица и очи темны,
И руд сладкозвучный в руках у певца[14]14
  157 Здесь в рукописях поэмы много несущественных вариантов с перестановкой бейтов. В переводе три бейта оригинала (указанные стихи) даны вольно – по общему смыслу.


[Закрыть]
Звенит, разгоняя печаль удальца.
Когда же Ростем захмелел и устал
¹⁶⁰ И с места, подумав об отдыхе, встал —
Достойное витязя ложе нашлось,
Манившее благоуханием роз.
 

[К Ростему приходит Техмине, дочь царя Семенганского]

 
Уж за полночь было, и в небе звезда,
Предвестница утра, блеснула. Тогда
Послышался шёпот, и в спальный покой
Дверь кто-то открыл боязливой рукой.
Рабыня, с душистой свечою войдя,
Поспешно приблизилась к ложу вождя;
С ней дева, красою слепящая взор,
¹⁷⁰ Подобная солнцу над высями гор.
Не брови, а луки, не косы – аркан;
Стройней кипариса пленительный стан,
Румянец – Йемена пылающий лал,
А рот, словно сердце стеснённое, мал.
Ей словно душа вместо плоти дана,
Как будто не праха созданье она.
И дрогнуло львиное сердце бойца;
Восторженно он поминает Творца
И молвит ей: «Имя своё мне открой.
¹⁸⁰ Зачем ты пришла полуночной порой?»
«Зовусь – отвечает она – Техмине.[15]15
  181 Техмине – женское имя, пожалуй, уникальное. От иранского корня tahm, tam, taxm – крепкий, мощный (ср. Техемтен – эпитет Ростема). Дочь царя Семенгана, жена Ростема, мать Сохраба.


[Закрыть]
Рвёт сердце на части страдание мне.
Родитель мой, царь Семенгана, свой род
От витязей неустрашимых ведёт.
Нет пары мне между царями, красой
Не многие девы сравнятся со мной.
Никто вне завесы не видел меня,
Не слышал, как голос мой льётся, звеня.
Узнай, о тебе я слыхала не раз
¹⁹⁰ На дивную сказку похожий рассказ.
Слыхала я: див и пантера, и змей —
Ничто перед грозною силой твоей.
Не знающий отдыха муж-исполин,
В Туран среди ночи ты мчишься один.
Онагра не ты ль целиком поглощал,
И небу не твой ли кинжал угрожал?
Сердца разорвутся у барса и льва,
Едва засверкает твоя булава.
Орёл, чуть завидев твой острый булат,
²⁰⁰ От верной добычи отпрянет назад.
Настигнешь ты тигра, бесстрашен, могуч,
Кровавые слезы исторгнешь у туч.
Дивилась твоей небывалой судьбе,
Душой изнывала в тоске по тебе,[16]16
  204 В подлиннике здесь специфичный образ – нередкий в классической и народной поэзии: «... кусала (зубами) губы». Кусать губы, руку, палец – выражение не только скорби, боли, тоски, но и досады, изумления.


[Закрыть]
Мечтала к тебе я склониться на грудь,—
И в край наш Изед указал тебе путь.
Твоя, коли хочешь, я с этого дня,[17]17
  207-208  В оригинале дословно; «Я твоя теперь – если ты захочешь [иметь] меня. Не увидит меня [никогда] ни птица [в воздухе] ни рыба [в воде]» – тоже традиционный образ.


[Закрыть]
Другому вовеки не видеть меня.
Ты видишь, к тебе я попала во власть,
²¹⁰ Затмила мне разум всесильная страсть.
К тому же я в сердце надежду таю,
Что сына рожу, что отвагу твою
В наследье получит он, силу и рост,
Отмеченный щедрою милостью звёзд.
И резвого Рехша тебе я верну;
Верь, на ноги всю подниму я страну».
Красавица кончила слово своё;
Ростем со вниманием слушал её.
Волшебною той красотой восхищён,
²²⁰ И мудростью, и чистотой восхищён,
О Рехше любимом услышав к тому ж,
Исполнился радостью доблестный муж.
Мобеда зовет он, велит мудрецу
Отправиться сватом к владыке-отцу.
Мобеду внимал, торжеством осиян,
Властитель; как тополь, он выпрямил стан
И отдал, закон и обычай блюдя,
Прекрасную дочь за героя-вождя.
Исполнил желание витязя он,
²³⁰ И брачный союз договором скреплён.
Когда исполину он дочь отдавал,—
Весельем объятый, весь край пировал.
Ростема-вождя величали мужи,
Полны ликованья, кричали мужи:
«Будь счастлив с подругою множество лет,
А недруга злого да сгинет и след!»
И вот именитый в ночной тишине[18]18
  237 Здесь переводчиком – не без основания – пропущен бейт оригинала (кстати отсутствующий в Кальк. изд.): «Когда лучезарное солнце с высокого небосвода хотело набросить (черно-) мускусный аркан...», что логически не увязывается с последующим изложением. В старом переводе С. Соколова дано иное толкование пропущенного бейта:
  «Когда ж на высь небес блистательное солнце 
  Взошло, отбросил он [Ростем] из мускуса аркан [черные косы возлюбленной]».
  Это более обосновано логически, но грамматически сомнительно.


[Закрыть]
С супругою милою наедине.
Носил богатырь на руке амулет,
²⁴⁰ О том амулете наслышан был свет.
Его отдавая, Ростем говорит:
«Храни: коль судьба тебе дочь подарит,
К косе прикрепи ей на счастье; всегда
Над нею да светит благая звезда!
А если бы сына послал тебе рок —
Надень ему на руку отчий залог:
Пусть вырастет мощным, как Сам, удальцом,[19]19
  247 Сам – дед Ростема, богатырь Сам-Нериман (см. прим. 4537 – 4538 в томе I).


[Закрыть]
Искусным, не знающим страха бойцом,
Который бы солнцу грозил, чья стрела
²⁵⁰ С небесных высот низвергала б орла».
О многом великий беседовал с ней,
Всю ночь он провел с луноликой своей.
Когда же лучистое солнце взошло,
На мир изливая и свет, и тепло
Прощаясь, он к сердцу подругу прижал,
С любовью в чело и глаза целовал.
Печаль расставанья застлала ей взор,
И горе ей спутником стало с тех пор...
Пришел семенганской земли властелин
²⁶⁰ Спросить, хорошо ль почивал исполин,
Сказал: «Отыскался твой Рехш, наконец!».
Благое известье услышав, боец
Покой покидает, седлает коня.
Рад Рехшу и царское рвенье ценя,
В Забул богатырь прискакал без помех,
Что видел и слышал, сокрыл он от всех.[20]20
  266 Здесь пропущен бейт, имеющийся в тексте Вуллерса, но явно дублирующий уже сказанное.


[Закрыть]
 

[Рождение Сохраба]

 
Родился, когда девять лун протекло,
Младенец, как месяц, сиявший светло.
Сказал бы, то новый Ростем-великан,
²⁷⁰ Иль Сам-богатырь, иль боец Нериман.
Лишь сын улыбнулся, подобный весне,
Сохрабом его нарекла Техмине.
Осанкой – в Ростема и буйно растёт:
Лишь месяц младенцу, а кажется – год.
В три года о грохоте битв он мечтал,
На пятом отвагой героя блистал;
А в десять уж был он сильнейшим в краю,
Никто не дерзал с ним тягаться в бою.
Пришел он и смело промолвил: «О мать,
²⁸⁰ Ответствуй, мне истину должно узнать:
Я сверстников всех отчего перерос,
Главу до высокого неба вознёс?
Из рода какого происхожу?
Чей сын, – коли спросят, что людям скажу?
Когда вместо правды ты ложь изречёшь —
Сама на погибель себя обречёшь».
Мать сыну ответила речью такой:
«Не гневайся, выслушай, дух успокой!
Отец твой – могучий воитель Ростем,
²⁹⁰ А предки – Заль храбрый и Сам, и Нейрем.
Твоя голова до небес достаёт
Затем, что таков твой прославленный род.
С тех пор, как Творец сотворил этот свет,
Бойцов, как Ростем, не бывало и нет.
Мир витязя, равного Саму, не знал,
Коснуться его небосвод не дерзал».
И втайне письмо от Ростема ему
Вручила она; приложила к письму
Три яхонта, с золотом три кошелька, —
³⁰⁰ Подарки, которые издалека,
Когда родился у красавицы сын,
Прислал из Ирана Ростем-исполин.
Дала и сказала: «Их свято храни,
Родителем присланы сыну они».
Добавила после: «О сын мой, Сохраб,
Не должен об этом узнать Афрасьяб![21]21
  306 Афрасьяб – Афрасиаб – владыка Турана (см. прим. 8829 в томе I).


[Закрыть]
За то, что Ростемом Туран разорен,
Отмстить замышляет Могучему он;
К отцу пламенеет он давней враждой, —
³¹⁰ Пасть жертвою мог бы тут сын молодой.
Страшусь и другого: услышит отец,
Что сын уж не отрок, а храбрый боец,
И без промедленья тебя призовёт.
Разлука мне сердце тогда разорвёт».
Сын молвил: «Кто в мире, о робкая мать,
Подобную истину стал бы скрывать!
Потомок великих, чья слава жива,
Герой, о котором не смолкнет молва,
Могучий, прославленный доблестью муж —
³²⁰ Отец мне; от сына таиться к чему ж?
Я рать соберу из туранских бойцов,
Немало их съедется с разных концов.
Мной будет с престола низвергнут Кавус,[22]22
  323-326 Из перечисленных героев поэмы многие уже встречались в томе I нашего издания: шах Ирана Кавус – см. прим. 11004, шах Ирана Новзер – 8668—8669, его сыновья Тус – 9181 и Гостехем – 9181, иранские витязи Бехрам – 12140 и Горгин – 12634; Гудерз – лишь упоминавшийся в томе I, на страницах данного тома часто играет активную роль. Впереди описание его единоборства с Пираном – одна из замечательных страниц поэмы. Гудерз (Gotarzes) – по эпической генеалогии потомок кузнеца Каве (см. прим. 1629 в томе I), родоначальник многочисленной семьи («Шахнаме» и предания говорят о семидесяти и более сыновьях Гудерза, павших в боях с туранцами). Уже были названы его сыновья: Шейдуш, Нестух, Бехрам, Роххам, Ферхад, Хеджир, Ноузад. Дочь его – Шехр-бану была женой Ростема, а Гив, наиболее значительный из сыновей, был женат на дочери Ростема от той же Шехр-бану, т. е. на своей племяннице – Бану-Гошесп (обычные в зороастрийской среде браки между близкими – кровными родственниками). Активный борец с Тураном, близкий к новому владыке Ирана Кей-Хосрову, Гив представляется одной из основных фигур в сонме богатырей Ирана – сподвижников величайшего из них – Ростема. Гив часто встречается у пехлевийских и арабоязычных авторов, в том числе в сонме «бессмертных» из окружения Саошианта – грядущего в веках «спасителя мира» зороастризма. В «Шахнаме» Гив – отец Бижена, героя известного романтического сказания «Бижен и Мениже».


[Закрыть]
В Иране вовек не покажется Тус.
Гудерз и Новзер, Гостехем и Бехрам,
И Гив, и Горгин – все погибнут! Отдам
Ростему иранский державный венец,
Казну и престол, и высокий дворец.
Иран покорю и пойду на Туран,
³³⁰ Здесь бой будет мною властителю дан.
Престол Афрасьяба себе я возьму,
Я к самому солнцу копье подниму.
Ты станешь Ирана царицей, поверь!
Я буду по-львиному биться, поверь!
Родитель – Ростем, я – Сохраб, его сын:
Останется ль в мире еще властелин?
Где властвует солнце и месяца свет,
Там звёздам сияньем гордиться не след».
 

[Сохраб выбирает себе коня]

 
И матери молвит отважный: «В бою
³⁴⁰ Увидишь могучую хватку мою!
Конь добрый мне нужен, булатом копыт
В стремительном беге дробящий гранит,
По резвости равный газели степной
И птице пернатой и рыбе речной,
Который не ведал бы устали, мча
Доспехи мои и меня, силача.
Нельзя же мне пешим идти воевать,
Когда поведу против недруга рать!»
Внимая отважному, мать расцвела,
³⁵⁰ До ясного солнца главу вознесла.
Велела она пастухам поскорей
Пригнать табуны резвоногих коней:
Сохрабу, мол, надобен конь не простой —
Чтоб силу в бою сочетал с быстротой.
В степях и горах, изо всех табунов
Ретивых, лихих отобрав скакунов,
В столицу пригнали, и взяв свой аркан,
Навстречу пришел молодой великан.
Завидев коня посильнее, тотчас
³⁶⁰ Петлёй настигает его, изловчась,
Кладет ему на спину руку потом,—
И тут же скакун, с перебитым хребтом,
Пред ним распростёрт, недвижимый, без сил...
Немало отборных коней сокрушил,
Но силе своей небывалой подстать
Он так и не смог скакуна отыскать.
Сохраб опечален. Внезапно пред ним
Явился воитель с известьем благим:
«От Рехша рожденный есть конь у меня,
³⁷⁰ Могучее льва, горячее огня.
Он степью бежит, будто мчится гора,—
Не столь поднебесная птица быстра;
Как солнце, красой ослепляет он взор,
Несется могуч и неистов, и скор;
Кита раздавил бы ударом копыт;[23]23
  375 Кит – в подлиннике гав махи. По-видимому, речь идет о космогонической исполинской рыбе, плавающей в безмерном океане и несущей быка, который, в свою очередь, поддерживает землю.


[Закрыть]
Прыжок – словно молния, грудь – что гранит;
По круче он лёгкою серной скользнёт,
В реке, словно юркая рыба, мелькнёт;
И если в погоню помчится стрелой,
³⁸⁰ Не спрячется недруг, не скроется злой».
Послышался князя ликующий смех.
Воспрянув от слов утешительных тех,
Он двинулся в путь, нетерпеньем гоним,
И вот уж невиданный конь перед ним.
Рукой надавил ему спину Сохраб
И видит: годится для боя, не слаб.
Погладил, растёр, оседлал он коня,
Вскочил на него с быстротою огня.
Под всадником, схожим с горой Бисотун,
³⁹⁰ Под палицей-сваей не дрогнул скакун.
И молвил Сохраб, именитый герой:
«Итак, отыскался мой конь боевой!
Без страха я в битву теперь поскачу,
Кавусу-царю белый свет омрачу».
Вернулся он, радостью полон живой,
Готов устремиться в поход боевой.
К вождю собрались отовсюду полки;
Он знатен и славится силой руки.
И просит Сохраб, чтобы царственный дед
⁴⁰⁰ Подал ему помощь и мудрый совет:
Он хочет, мол, войско в Иран повести,
Родителя славного хочет найти.
Услышав от внука такие слова,
Собрал для него Семенгана глава
Великое множество мулов, коней,
Динаров, престолов, уборов, камней,.
Доспехов, какие нужны для бойца...
Дивится владыка отваге юнца;
Во славу его, не жалея щедрот,
⁴¹⁰ Как должно царю, одаряет народ.
 

[Афрасьяб посылает к Сохрабу Бармана и Хумана]

 
Дошло до владыки туранской страны,.
Что спущены в воду Сохраба челны,[24]24
  412 Примерно так и в подлиннике: ке афгäнд Сохраб кäшти бäр аб. Нет необходимости видеть в этом образе реальное отражение похода на судах (скажем, для переправы через Джейхун, т. е. Аму-Дарью). По-видимому, здесь просто выражение готовности к походу. Ведь дальше о судах и реке нет и помину.


[Закрыть]
Бойцы отовсюду к нему собрались,
Меж них он – как тополь, вознёсшийся ввысь;
Уста его пахнут ещё молоком,
А он уж мечтою к сраженьям влеком;
Он кровью поля заливает уже,
С Кавусом войну затевает уже,
Огромное войско ведёт за собой,
⁴²⁰ Врагов не страшась, порывается в бой...
Короче, тот витязь исполненный сил
Отвагой свой род именитый затмил.
В душе Афрасьяба зажглось торжество,
И вырвался радостный смех у него.
Из витязей храбрых туранской земли,
Что в бой с булавами тяжелыми шли,
Им выбраны были Хуман и Барман;[25]25
  427 Барман и Хуман – туранские витязи Барман – брат знаменитого Пирана. У арабоязычных авторов иногда именуется Бехрамом. Хуман – сын Висе (см. прим. 8825—8827 в томе I), сражавшийся с иранцами – Тусом и Биженом. Интересно отметить, что имя туранца Хумана может быть сопоставлено с названием обожествленного хмельного сока иранской религии Хаома.


[Закрыть]
Любой и на льва бы накинул аркан!
Приказано к ним собираться на зов
⁴³⁰ Двенадцати тысячам лучших бойцов.
Двум витязям так говорит Афрасьяб:
«Вам к хитрости должно прибегнуть: Сохраб
С Ростемом, столкнувшись на поле войны, —
Смотрите – друг друга узнать не должны.
С Сохрабом, надеясь на силу свою,
Сразится Ростем, без сомненья. В бою,
Быть может, погибнет отец-исполин:
Ведь славится силою львиною сын.
Лишившись Ростема, нам сдастся Иран,
⁴⁴⁰ И будет смятеньем Кавус обуян.
Потом и с Сохрабом расправимся мы,
Нагрянув к нему средь полуночной тьмы...
А если Сохраб в поединке падёт —
Раскаянья мука отца изведёт».
Два витязя тут же отправились в путь,
Спеша к ополченью Сохраба примкнуть.
И посланы в дар Афрасьябом-царём
Десятки коней, мулов с разным добром,
Престол бирюзовый с подножьем резным
⁴⁵⁰ Сверкающей кости слоновой, и с ним
Горящий рубинами царский венец
И полное лести письмо наконец:
«Когда бы взошел на иранский престол,
Ты землю бы к миру и счастью привёл.
Иран с Семенганом, с Тураном – одно,
Соседствовать им не напрасно дано.
Добудь же венец властелина в борьбе!
Бойцов, сколько хочешь, пришлю я тебе.
Туранцы не ведают богатырей
⁴⁶⁰ Искусней Бармана, Хумана храбрей.
Позволь им в гостях у тебя побывать,
Позволь под началом твоим воевать.
Клич кликнешь, и ринутся в битву они,
И мраком окутают недруга дни».
С посланьем таким и дарами царя
Помчались два всадника-богатыря.
Услышав об их приближении весть,
Навстречу – воздать им достойную честь —
Сохраб вместе с дедом спешит, и душой
⁴⁷⁰ Расцвёл он при виде той рати большой.
Взирая на мощные плечи и стан,
Дивится сохрабовой силе Хуман.
С письмом исполину дары вручены
И мулы, и полные сил скакуны.
Затем от посланцев услышал Сохраб
Слова, что ему передал Афрасьяб.
Посланье прочёл он, и выстроил рать,
И дал повеление в путь выступать.
Литавры гремят, призывая в поход,
⁴⁸⁰ И грохот военный над миром встает.
Никто не осилил бы рати такой;
Ни львы, ни чудовища бездны морской.
Как гибель несущий степной ураган,
Сохрабовы ратники вторглись в Иран.
 

[Набег Сохраба на Белую крепость]

 
Вот Белая Крепость пред ними встаёт —
Ирана дотоле надёжный оплот.
Был вверен Хеджиру прославленный град;[26]26
  488 Хеджир – хäджир (форма в изв. степени традиционная, засвидетельствована, в частности в «Ферхенге Джехангири»). Этимологически правильно: Ходжир (авест.– Hucithra, пехл.– Hucihr) со значением, примерно, «обладатель прекрасного облика». Сын Гудерза возглавлял оборону Белой Крепости при Гождехеме.


[Закрыть]
Вождь храбрый, он в битвах испытан стократ.
⁴⁹⁰ А княжил над краем и городом тем[27]27
  490-491 Гождехем (этимологически более правильно Геждехем). В «Шахнаме» – правитель пограничной с Тураном области и города-цитадели Белая Крепость, отец Фируза и героической Гордаферид... У некоторых авторов – князь из рода Гивеган или сын Гивегана.
  Формально эти два стиха не опираются на текст Вуллерса. Там в соответствующем бейте говорится о Гостехеме – малолетнем сыне Гождехема, но с противоречием именования Гордаферид (см. ниже) – дочерью последнего (в примечании в вариантах есть правильное «сестра». Поскольку дальше Гостехем не появляется в Сказании – было бы непонятно его сохранение в переводе, где соответственно введен связанный с контекстом Гождехем. Во всяком случае точность текста Вуллерса здесь под сомнением.


[Закрыть]
Муж славного рода – седой Гождехем.
Дочь юная князя красою цвела,
Наездницей дерзкой, бесстрашной слыла.
Лишь только завидел Сохраба вдали
Пред войском, несущимся в черной пыли, —
Покинул твердыню Хеджир удалой,
Вскочил на коня и помчался стрелой.
Всё ближе к воителям смелый седок.
Сохраб, разъярясь, обнажает клинок
И скачет навстречу, оставив ряды.
⁵⁰⁰ «Злосчастный! – вскричал он,– добыча беды!
Сражаться выходишь один? Берегись,
Покрепче, смотри, за поводья держись!
Не хочешь ли имя и род свой назвать?[28]28
  503 Эпическая традиция опроса противника и самовосхваления-устрашения перед началом боя.


[Закрыть]
Заплачет тебя породившая мать!»
В ответ раздаётся: «Оставь хвастовство!
В подмогу не надобно мне никого.
Хеджир я, воителей храбрых глава,
Мной срублена будет твоя голова,
Гонец Кей-Кавусу ее повезёт,
⁵¹⁰ А тело поганое коршун склюёт».
Презрительно юноша захохотал
Над речью Хеджира; ногами он сжал
Подобного горной громаде коня[29]29
  513-516 Здесь в переводе допущена перестановка смежных бейтов.


[Закрыть]
И ринулся в битву быстрее огня.
Так яростно скрещивал с вражьим копьё,
Что не отличал от чужого своё.
Хеджир исполина ударил копьём,
Но тщетно: Сохраб не задет остриём;
Удар отражает стремительно он —
⁵²⁰ И недруг своим же копьём поражён.
Хеджира Сохраб повергает с седла;
Не чуя, что ноша его тяжела,
Как горная глыба, – кидает во прах;
Сжал сердце упавшему тягостный страх.
С коня поспешил победитель сойти,
Чтоб голову вражью булатом снести.
Хеджир приподнялся, знак подал рукой,
К нему о пощаде взмолился с тоской.
И мести прощенье Сохраб предпочёл;
⁵³⁰ Прощенному он наставленье прочёл,
И накрепко руки арканом связал,
И тут же к Хуману вести приказал.
Услышали в замке, что витязь поверг
Хеджира,– и день для иранцев померк.
Скорбят о вожде, уведенном в полон,
Бойцы, и не молкнут рыдания жён.
 

[Поединок Сохраба с Гордаферид]

 
Услышала дочь Гождехема о том,
Что сдался Хеджир, побежденный врагом,
И вздрогнула дева, как смерть побледнев,
⁵⁴⁰ Вздох тяжкий исторгли обида и гнев.
Душа ратоборца была ей дана,
Молва прославляла её издавна.
Ей Гордаферид было имя, в борьбе[30]30
  543 Гордаферид – правильнее Гордафрид, дочь Гождехема, иранская героиня и один из пленительных женских образов «Шахнаме». Имя Гордаферид – составное из gurd (герой) и afriti (благословенная).


[Закрыть]
Не знала отважная равных себе.
В шафран обратились тюльпаны ланит —
Такой за Хеджира терзал её стыд.
Исполнясь отваги в решительный час,
В доспехи воителя вмиг облачась,
Запрятала косы в румийский шелом,
⁵⁵⁰ Завязки кольчуги скрепила узлом,
Кушак затянула, как муж на войне;
Покинув твердыню, на вихре-коне
Несется отважная Гордаферид,
И клич её грозный над полем гремит.
«Где витязи, где предводитель у вас?
Кто полный отваги воитель у вас?
Кто, равный чудовищам глуби речной,
Захочет помериться силой со мной?»
Но отклика нет на воинственный зов,
⁵⁶⁰ Никто не выходит из ратных рядов.
Смеётся в ответ, словно тешась игрой,
Сохраб, повергающий тигров герой.
Кричит он: «Булат не напрасно мне дан,
Второго онагра поймаю в капкан!».
Надел, быстротою подобен огню,
Китайский шелом, боевую броню,[31]31
  566 Китайский шелом – в оригинале торг-е чини (в вариантах – руми). Таким образом, туранец Сохраб надевает китайский шлем, а иранка Гордаферид – румийский. Жители Средней Азии (туранцы) географически ближе к Китаю, чем персы Запада (иранцы), которые ближе к Руму. Но едва ли боевое одеяние героев здесь – результат особой бытовой точности автора (в других случаях туранцы носят румийские шлемы, иранцы – китайские и т. д.). Скорее это «счастливая» случайность.


[Закрыть]
Не зная, кто недруг, он мчится вперед;
Наездница лук оснастила, и вот
Под тучею стрел смертоносных Сохраб,
⁵⁷⁰ От них даже птица спастись не могла б.
И видит он: рати опасность грозит,
Бойца за бойцом неизвестный разит.
Тогда уязвлённый, томимый стыдом,
Неистовой жаждою мщенья ведом,
Огромным щитом заслоняясь от стрел,
Навстречу врагу богатырь полетел,
И яростью гордое сердце горит.
Поспешно повесила Гордаферид
Свой лук на плечо: разогнав скакуна,
⁵⁸⁰ Как птица взвилась и рванулась она[32]32
  580 В подлиннике дословно «ее (Гордаферид) скакун поднялся над высоким облаком».


[Закрыть]
К Сохрабу: напрягши поводья, своё
Воителю в грудь устремила копьё.
От этого натиска рассвирепев,
Сохраб зарычал словно яростный лев
И сам, с быстротой грозового огня,[33]33
  585 В подлиннике: «подобно Азер-Гошеспу [гению огня и молнии]».


[Закрыть]
Узду натянул, бурно вздыбил коня,
Своим смертоносным огромным копьём
Сплеча размахнулся, стальным остриём
Ударил, и панцирь мгновенно пробит,
⁵⁹⁰ Но сердцем не дрогнула Гордаферид.
Ее совлекает с коня великан,—
Так мяч похищает проворный човган.[34]34
  592 Здесь, конечно, известные термины игры в поло: мяч и клюшка (Гуй-о чоуган).


[Закрыть]
Но всадница, сбитая наземь с седла,
Булатом копьё удальца рассекла,
В седло боевое вскочила опять
И тучею пыль возмутила опять.
Однако сражаться ей дольше невмочь;
Коня повернула и ринулась прочь.
Боец буйным бегом дракона-коня,
⁶⁰⁰ Ты скажешь, сиянье похитил у дня;
Пыль черную к небу взметая столбом,
Летит, настигает, срывает шелом...
И вдруг по кольчуге скользнула коса;
Как солнце, девичья сверкнула краса.
И видит он: дева пред ним – не боец,
Не шлем бы носить ей – царицы венец.
Дивится герой: «Коль иранская рать
В бой деву подобную может послать,
Так верно мужи, как придет их черёд,
⁶¹⁰ Прах темный взметут до небесных высот!»
Воитель заносит летучий аркан,
И схвачен мгновенно красавицы стан.
«Теперь не уйдёшь! – закричал он.– Войны
Тебе ли искать, с этим ликом луны?
Добычи такой не ловил я досель.
Не вырвешься, бьёшься напрасно, газель!»
И дева, поняв, что спасение в том,
К бойцу повернулась прекрасным лицом
И молвит: «Воитель, всех в мире мужей
⁶²⁰ Затмивший отвагою львиной своей!
На наше сраженье два войска глядят,
За каждым движеньем усердно следят.
Лишь косы девичьи рассмотрят – беда!
Насмешки посыплются градом тогда:
”Им прах в поединке до неба взметён,
Но бился не с витязем, с девушкой он!”
Длить битву тебе не пристало: ведь стыд
Сраженье подобное мужу сулит.
Не лучше ль поладить нам этой порой?
⁶³⁰ Внять голосу разума должен герой.
Ужель из-за девушки витязь готов
Посмешищем стать для друзей и врагов?
Поверь мне, ты встретишь покорную рать;
Коль мир предлагают, не рвись воевать.
Богатства и замок, и все мы – твои.
Ты цели добился, к чему же бои?»
Сохраб загляделся на Гордаферид:
Меж лалами уст ровный жемчуг блестит;
Лик прелести райской, пленительный стан
⁶⁴⁰ Стройней тополей, что лелеет дехкан;
Не очи, а лани, бровь каждая – лук;
Свежа, что весной расцветающий луг.
Промолвил он: «Помни же клятву свою!
Ты видела нынче, каков я в бою.
Твердыня тебя обольщать не должна,
Небесного свода не выше она;
Ее булавою низвергну. Ничьё
В сраженьи меня не коснется копьё!»
И деву боец отпустил; вороной
⁶⁵⁰ Помчал её степью к твердыне родной.
С ней рядом несется Сохраб. Между тем
С бойцами стоит за стеной Гождехем.
Открыли ворота, и деву спасли,
Всю в путах, в твердыню её увлекли.
И снова ворота на крепком замке,
И вновь стар и млад зарыдали в тоске:
Все в ярости от нанесенных обид
Хеджиру и доблестной Гордаферид.
Подходит к отважной правитель седой,
⁶⁶⁰ Бойцов именитых ведя за собой.
«О, дева бесстрашная! – вымолвил князь —
Как долго мы ждали, тревогой томясь.
И храбрость и хитрость пустила ты в ход,
И доблестный не посрамила свой род.
Рука неприятеля – небу хвала! —
Тебе в поединке не сделала зла».
Смеется отважная Гордаферид
Восходит на башню и так говорит,
Сохраба увидев с высокой стены:
⁶⁷⁰ «Эй, доблестный витязь туранской страны!
Зря тратишь ты силы, не время ли в путь?
Осаду оставь, о вторженьи забудь!».
«Добро, – отвечает он, мрачен лицом.—
Я солнцем, луною, престолом, венцом
Клянусь, победителем в замок войду,
Тебя, вероломную, в плен уведу.
Когда попадешь ты в неволю ко мне,
Раскаешься в дерзкой своей болтовне.
Но проку в раскаяньи позднем твоем
⁶⁸⁰ Не будет, и грянет возмездия гром![35]35
  680 В оригинале дословно: «Когда вращающееся небо похитит твой головной убор-венец» (идиома).


[Закрыть]
Забыла ты данный тобою обет?»
Но Гордаферид улыбнулась в ответ
И молвит: «Воитель туранский, прости!
Туранцу в Иране жены не найти.
Должно быть, меня не судил тебе рок.
О славный, ты б лучше себя поберег!
Ты вправду ли родом туранец? Скажи.
Тебя и в Иране бы чтили мужи.
Плечами, осанкой, лицом ни один
⁶⁹⁰ Не может сравниться с тобой исполин.
Услышит Кавус про туранца-вождя,
Что в край наш ворвался, дружину ведя,—
И двинет полки, и примчится Ростем;
Не сладишь ты с грозным воителем тем.
Он войско твое уничтожит, тогда
Тебя бы, смотри, не постигла беда!
Жаль мощи твоей богатырской; попасть
Не должен ты тигру свирепому в пасть.
Ты, силой кичась, не кидайся вперед, —
⁷⁰⁰ Лишь бык сам себя, разъярившись, грызет.
Назад поверни с рокового пути,
Лик ясный к туранской земле обрати!»
Внимает воитель, обида горька.
А так ведь, казалось, победа близка!
Весь край у подножия крепости той
В отмщение сделать равниной пустой
Велел он: жилища без жалости сжечь,
Людей разоренью и горю обречь.
Промолвил он: «Поздно сражаться, уж день
⁷¹⁰ Померк, и ночная надвинулась тень.
Но завтра твердыню мы в пыль превратим.
Бой грянет великий!». Досадой томим,
Хлестнул он коня и помчался к шатру,
Решив наступленье начать поутру.
 

[Посланье Гождехема Кавусу]

 
Умчался Сохраб, и писца вслед за тем
Призвал удрученный бедой Гождехем.
Послание шаху составил писец,
Сбирается в путь расторопный гонец.
В письме воздается владыке почёт,
⁷²⁰ А дальше рассказ о событьях течёт:
«О доблестный царь! Из Турана примчась,
Дружина внезапно напала на нас.
Вождю той дружины, питомцу побед,
Едва ли минуло четырнадцать лет.
Он станом стройней молодых тополей,
А ликом – небесного солнца светлей.
Где видан воитель с рукою такой,
Столь мощный, с большой булавою такой?
Как ринется в битву с индийским мечом,
⁷³⁰ И горы и реки ему нипочём.
Пройди весь Иран и Туран – силачу [36]36
  731 Здесь пропущен сомнительный бейт:
  чо аваз-е у рä'д-е горрäнде нист
  чо базуйе у тиг-е боррäнде нист,
  т.е.
  «гремящий гром не таков, как его голос [клич],
  секущий меч не таков, как его рука».
  (Кстати этот бейт отсутствует в Калькуттском издании.)


[Закрыть]
В сраженьях соперника нет по плечу.
Героя Сохрабом зовут; не страшны
Ему ни драконы, ни львы, ни слоны.
Ты скажешь, то сам несравненный Ростем,
Воитель, которому прадед Нейрем.
Хеджир, чья отвага повсюду славна,
Помчался, на бурного сев скакуна, —
С Сохрабом помериться силой в войне:
⁷⁴⁰ Его столько времени я на коне
Видал, сколько нужно, чтоб глазом моргнуть
Иль запах цветка мимоходом вдохнуть,—
Столь быстро Сохраб его сбросил с седла...
Рать, глядя на то, в изумленье пришла.
Хеджир, уцелевший, но взятый в полон
Изранен, измучен, душой уязвлён.
Хоть всадников видел умелых, лихих,
Не видел в Туране я смелых таких.
Пропал, кто к нему попадется в тиски
⁷⁵⁰ На поле, где сходятся в битве полки!
Мощь грозная кроется в богатыре,
Пред доблестным не устоять и горе;
Поскачет он к ней, попирая поля,
Заплачет над нею сырая земля.
Коль станешь ты мешкать, не вступишь в войну,
Не вышлешь дружин, защищая страну, —
Родной наш Иран разорённым считай,
Враждебной рукой покорённым считай.
Тот витязь другим не чета храбрецам;[37]37
  759-762 В переводе допущена перестановка двух смежных бейтов.


[Закрыть]
⁷⁶⁰ Сказал бы, в нем ожил воинственный Сам.
Сильнейшие витязи дрогнут пред ним;
Их свалит он рукопожатьем одним.
Не нам состязаться с подобной рукой,
С такой булавой и отвагой такой.
Нас битва погубит, его ж вознесёт
Победной главой до небесных высот.
Мы с вечера в путь собираться начнём,
В глубь края отступим во мраке ночном.
Но если ещё мы промедлим хоть час,
⁷⁷⁰ Ничто не спасёт от погибели нас.
В твердыню он вторгнется, рать одолев:
Где он наступает, отступит и лев».
Письмо запечатав, посланца затем
Призвал, и ему повелел Гождехем:
«Отправься, лишь первые вспыхнут лучи;
Тропою, врагам неизвестной, скачи».
Отправил он шаху посланье, а сам
В поход приказал собираться бойцам.
 

[Вторжение Сохраба В Белую крепость]

 
Лишь солнце взошло над высокой горой,
⁷⁸⁰ Сомкнули туранцы воинственный строй.
С копьём смертоносным, на быстром коне
Сохраб их возглавил, готовый к войне;
Защитников крепости, словно овец,
Схватить и связать замышлял удалец.
На стены он смотрит – людей не видать.
С воинственным кличем за витязем рать
Помчалась; разбив на воротах засов,
Как смерч, ворвались, но не видно бойцов.
В ночи осаждённым воителям всем
⁷⁹⁰ Бежать удалось: их увёл Гождехем.
Под крепостью ход был подземный – про то
Дотоль из туранцев не ведал никто.
Бесследно исчезли и войско и князь,
Твердыню Сохрабу оставить решась.
Виновны ль, безвинны ль, один за другим
Все жители края предстали пред ним,
Прощенья, пощады прося у вождя,
Ему о покорности вечной твердя.
Но тот не внимает, любовью горит;
⁸⁰⁰ Все ищет он милую Гордаферид
И сетует, плача, не ведая сна:
«О горе, за тучами скрылась луна!
[У цели я был, но добычу злой рок[38]38
  803-862 Здесь в издании Вуллерса—Нафиси оговаривается пропуск 54 бейтов Калькуттского издания, как «явной интерполяции». В нашем переводе из этих бейтов использованы 30, включенных в общий текст, как естественное – по мнению переводчика – развитие сюжета. Действительно, стих 802 («О горе, за тучами скрылась луна») без последующего дополнения как бы оставляет эпизод незавершённым. С другой стороны, отвергнутые Вуллерсом бейты – сомнительны, по меньшей мере. Но без них остается впечатление лакуны. В виду изложенного переведённые бейты включены в общую нумерацию.


[Закрыть]
Из рук моих вырвал, безмерно жесток.
На дивную лань я накинул аркан —
Ушла, а меня залучила в капкан.
Со мной колдовские творила дела:
Мечом не коснулась, а кровь пролила.
Подобно пери промелькнула, и вот
⁸¹⁰ Похищено сердце, а боль все растёт
В груди опустевшей, все злее печаль:
Любимая скрылась в безвестную даль!
Увы, ускользнула, исчезла во мгле...
Нет участи горше моей на земле!»
И ночью и днем богатырь горевал,
От взора чужого любовь укрывал;
Но муку не скроешь – таи не таи —
Когда из очей заструятся ручьи;
И как ни хитрил бы, душой удручён,
⁸²⁰ В груди не удержишь отчаянья стон.
Бледнеет и вянет Сохраб, с каждым днём
Сильнее сжигаемый тайным огнём.
Вначале о ране сердечной его
Хуман именитый не знал ничего;
Но видя, что блекнет воителя лик,
Он в тайну умом прозорливым проник.
Он понял: как будто коварным силком,
Сохраб молодой полонён завитком.
Невмочь ему, сон убегает от глаз,
⁸³⁰ И рад бы уйти, да в трясине увяз...
Чтоб мысли Сохраба направить к войне,
Хуман с ним беседует наедине;
Твердит он: «Никто из владык в старину
Не бился у страсти безумной в плену,
Желаньем неистовым не пламенел,
Сверх меры от кубка любви не пьянел.
Газель за газелью арканом лови,
Но бойся попасться в тенёта любви!,
О витязь, искусством войны овладев
⁸⁴⁰ Забудь о пленительной прелести дев.
Бойца привлекает лишь славы краса;
Орлу подобает любить небеса!
Успешно мы начали ратный поход,
Без боя нам сдался Ирана оплот,
Но битва не кончена, путь наш суров,
Немало нас ждёт и невзгод и трудов.
С могучим Ростемом могучая рать,
Привыкшая славы в сраженьях искать,
Примчится, решимости ярой полна...
⁸⁵⁰ Кто ведает, как обернётся война!
Тебе одному – удальцу, силачу —
С дружиной иранскою спор по плечу.
Ты сердца влюблённого жар охлади,
Не то – пораженья бесславного жди.
Коль страсти поддашься – ты жертвой падёшь,
Коль страсть обуздаешь – ты к цели придёшь:
Одержит победу твой грозный клинок,
И деву тогда ты увидишь у ног».
Очнулся Сохраб, назиданию вняв:
⁸⁶⁰ «О витязь туранский,– вскричал он, – ты прав!
Меня исцелил ты словами. Клянусь,
Навек нерушим наш священный союз».]
Меж тем до Кавуса посланье дошло.
Как только узнал про нежданное зло,
Созвал он мужей, возглавляющих рать,
Чтоб вести тревожные им рассказать.
В раздумьи сидят с властелином бойцы,
Ирана прославленные храбрецы:
Тус гордый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
⁸⁷⁰ Гив храбрый, Горгин и Бехрам, и Ферхад.
Посланье бойцам прочитал властелин,
Поведал, каков молодой исполин,
И, с ними советуясь, вымолвил так:
«Коль прав Гождехем, угрожает нам враг
Невиданной мощи. Лишился я сна,
Тоской и тревогой душа пронзена.
Ему средь иранцев соперника нет;
Где средство сыскать от нагрянувших бед?»
На том порешили, что доблестный Гив,
⁸⁸⁰ Тотчас же к Ростему в Забул поспешив,
Доставит Могучему грозную весть
О том, что в опасности царство и честь;
Пусть витязь могучий, державы оплот,
На помощь иранской дружине придёт.
Готовить послание стал властелин,
Страшась наступающих грозных годин.
 

[Послание Кавуса Ростему]

 
Составил писец, повинуясь царю,
Посланье забульскому богатырю;
Ростему вначале хвалу возносил:
⁸⁹⁰ «Живи, непоборный, исполненный сил!
Знай, доблестный, к нам из туранских долин
Войною пришел молодой исполин.
Уж в Белую Крепость успел он войти,
Иранцам к спасенью отрезав пути.
Тот витязь невиданно храбр и силен.
Как тигр, он бесстрашен, огромен, как слон.
Из всех меченосцев иранских дружин
Затмишь его доблестью ты лишь один.
Знай, в целой вселенной, о витязь благой,
⁹⁰⁰ Нет, кроме тебя, нам защиты другой.
Ирана опора единая ты,
Прославился хваткою львиною ты.
Ты в Мазендеране врагов истребил,
Ты в Хамаверане оковы разбил.
Ты палицей солнце заставишь рыдать,
Твой меч, и с Бехрамом бы мог совладать.[39]39
  906 Здесь Бехрам – иранское название планеты Марс, соответствующее арабскому – Миррих (см. прим. 6115 в томе I). Так в старом переводе С. Соколова и сказано: «От твоего меча сожмется даже Марс». В основе новоперсидского имени Бехрам – авест. Verethragna – гений победы.


[Закрыть]
Пыль стычек твоих даже Нила темней,[40]40
  907 В оригинале: чо гäрд-е пей-е рäхш-е то нил нист – т. е. «нил не бывает подобным праху (поднятому от) ноги Рехша твоего». Но слово нил имеет два смысла: это и индиго, и название реки Нил (руд-е нил). С какой же точки зрения характеризуется «пыль, поднятая на бегу Рехшем»? Говорит ли поэт о том,что она темная, как краска индиго, или сильная, как река Нил?Так или иначе перевод отражает двойственный по существу образ подлинника (обычный у поэтов классиков).


[Закрыть]
Слоны устрашились бы силы твоей.
Ты тигра настигнешь петлей боевой,
⁹¹⁰ Ты гору повергнешь стальной булавой.
Дружина тобой несказанно горда,
Стоял ты на страже Ирана всегда,
Но снова нам рок посылает беду,
Я с часу на час нападения жду.
Все витязи наши к престолу пришли,
Письмо Годжехема мы вместе прочли
И Гиву отважному дали наказ —
К тебе, о Могучий, без отдыха мчась,
Скорее доставить тревожную весть.
⁹²⁰ Как только успеешь посланье прочесть, —
Глубокою ночью иль солнечным днём,
Ещё не обмолвившись словом о нём,
И запаха сорванной розы вдохнуть
Ещё не успев,– разом трогайся в путь!
Веди закалённых забульских бойцов,
И пусть раздаётся воинственный зов!
Ведь кроме тебя, коли прав Гождехем,
Не сладит никто с грозным недругом тем».
К посланию печать приложили; оно
⁹³⁰ Воителю Гиву тотчас вручено.
Царь молвил: «Скачи, не жалея коня,
И ночью и днем неустанно гоня.
К Ростему добравшись, о славный ездок,
Смотри, не растягивай отдыха срок,—
Средь ночи примчась, возвращайся с зарёй!
Скажи: приближается вражеский строй;
Ждём с мига на миг неизбежной войны;
Врага мы ничтожным считать не должны».
Помчался, забыв о покое и сне,
⁹⁴⁰ Гонец именитый на добром коне.
Дорогою витязь не пил и не ел,
И ночью и днём, словно ветер, летел.
Лишь только Забула успел, он достичь,,.
Донёсся к Дестану дозорного клич:
«К нам вихрем летит из Ирана боец,
Его быстроногий несет жеребец».
И вот уже скачет навстречу Ростем;
С ним – каждый, носящий кольчугу и шлем.
Отважному Гиву навстречу примчась,
⁹⁵⁰ С коней боевых соскочили тотчас.
Ростем у прибывшего богатыря
Расспрашивать стал про Иран, про царя.
К Могучему в замок высокий вступив,
Воссели беседуя. Доблестный Гив
Добавил к цареву письму и словам
Всё то, что слыхал о Сохрабе он сам;
Не скрыл ни худых новостей, ни благих,
Немало вручил и даров дорогих.
Письмо прочитав, усмехнулся Ростем,
⁹⁶⁰ И, втайне смущённый известием тем,
Промолвил: «Ужели те слухи – не ложь,
И вправду воитель на Сама похож?
Будь он из иранцев, дивиться б не след;[41]41
  963 В подлиннике «из благородных» (азадеган). Имеются в виду благородные (в сословном смысле) иранцы – «азадан» (= азаты), т. е. военная землевладельческая каста Сасанидского Ирана.


[Закрыть]
Туранцев столь мощных не видывал свет.
Узнать я хотел бы, откуда храбрец,
Из рода какого тот чудо-храбрец.
Был сын от меня в Семенгане рождён,
Но где ему биться! Дитя еще он;
Не знает, как двинуть в сражение рать,
⁹⁷⁰ Когда защищаться, когда наступать.
Я матери в дар для него посылал
Алмазы и золото. «Сын ещё мал,—
Она отвечала,– но быстро растёт,
И скоро воителя мощь обретёт.
Уста его пахнут ещё молоком,
А любит вино; будет храбрым стрелком!
Дай срок, занесёт он блистающий меч
И станет воителям головы сечь».
Ты ныне поведал нам, славный боец,
⁹⁸⁰ Что этот напавший на вас удалец
Хеджира отважного сбросил с коня,
Арканом опутал его, полоня.
Такое свершить бы ещё не сумел
Мой львенок, хотя и невиданно смел.
Вставай, именитый, с тобою вдвоём
Теперь мы к почтенному Залю пойдём.[42]42
  986 Напомним, что Заль-Дестан, владетельный князь Систана-Забула, уже при жизни своей (как это было с Феридуном и Менучехром – см. в томе I) предоставляет фактическую власть сыну своему Ростему, но, естественно, сохраняет положение главы рода.


[Закрыть]
Попробуем узел беды развязать,
Кто этот туранский герой, разгадать».
К Дестану пришел во дворец родовой
⁹⁹⁰ Ростем, прославляемый громкой молвой.
С ним вместе в чертоги Нейрема и Гив
Вступает; пируют, заботы забыв...
Опомнился Гив и вождю говорит:
«О витязь, чья слава по свету гремит!
Венец украшаешь ты, царственный трон
Да будет тобою и впредь озарён!
Мне шах Кей-Кавус отдыхать не велел.
„Коль ночью примчишься в забульский предел,—
Сказал он,– с зарёй возвращайся назад:
¹⁰⁰⁰ Враги, приближаясь, бедою грозят".
Здесь мешкая, мы не дождемся добра.
В Иран, о Могучий, помчаться пора!»
Ответ был: «К чему колебанья и страх!
Не все ль под конец обратимся мы в прах?
Забудем Кавуса, походы, бойцов.
Сегодня, пируя под лютни певцов,
Сухие уста увлажняя вином,
Беседуя весело, день проведём,
А завтра к царю поскачу я с тобой,
¹⁰¹⁰ Иранскую рать поведу я на бой.
Когда не погасла Ростема звезда,
Он в этом бою победит без труда.
Лишь дай разыграться стихии морской,
Не справится с нею огонь никакой!
Забавы забыв, дрогнет в ужасе враг,
Едва издалёка завидит мой стяг.
Ведь если с Ростемом он схож – силачом,
Разящим врагов булавой и мечом,
И если подобен он Саму-бойцу,
¹⁰²⁰ Искусному в битвах вождю-мудрецу —
Он вмиг безрассудно не ринется в бой,
И некуда нам торопиться с тобой».
Наполнились чаши во славу царя[43]43
  1023-1024 Здесь Дестан понимается как имя Заля. В подлиннике:
  бе мей дäст бордäнд о мäстан шодäнд
  зе йад-е сепäхбäд бе дестан шодäнд,
  – что в переводе С. Соколова дано как:
  «Так, взявшись за вино,они беспечно пили
  И к песням перешли от мыслей о царе.
  Здесь дäстан понимается как сказ, былина, т. е. дастан


[Закрыть]
И Заля, достойного богатыря.
Наутро с похмелья могучий герой
Вновь кравчего кличет, проснувшись с зарёй
Уж полдень, пора выступать им давно,
А в чашах по-прежнему рдеет вино.
Обильные яства приносят опять
¹⁰³⁰ И снова садятся мужи пировать.
Ел досыта каждый и пил допьяна:
Звенела певучего руда струна.
До ночи Ростем пировать не устал;
Просторный чертог ярче солнца блистал.
День третий проходит.– веселье кипит,
И всеми давно Кей-Кавус позабыт...
На утро четвёртое, с места вскочив,
Ростему напомнить отважился Гив:
«Ты знаешь, горяч от природы Кавус;
¹⁰⁴⁰ Безмерно его распалишь ты, боюсь.
Встревоженный вестью о близкой войне,
Забыл он о пище, покое и сне.
И если в Забуле продлится наш пир,
Властителю тесным покажется мир.
Гнев может рассудок царю помутить;
Тебе за обиду захочет он мстить».
«Тревогу забудь! – был Ростема ответ.—
На целой земле мне соперника нет».
Знак подан, и вот уже Рехш под седлом,
¹⁰⁵⁰ И грянул трубы оглушительный гром,
И ржаньем откликнулись кони на Зов,
Помчав закалённых забульских бойцов.
С дружиной выходит Ростем на заре,
Дружину ведет богатырь Зеваре.[44]44
  1054 Зеваре – сводный брат Ростема (см. прим. 14193 в томе I).


[Закрыть]
 

[Кавус гневается на Ростема]

 
За день до прибытья, Ростема встречать
Пришла на дорогу иранская рать.
Туc гордый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
И прочие, спешась, к Ростему спешат.
И, пеший, Ростем устремился к бойцам,
¹⁰⁶⁰ Привету внимая, приветствует сам.
Все двинулись вместе к воротам дворца,
Для дружбы и блага раскрыты сердца.
Пришли и склонились пред ликом царя,
Но тот не ответил, досадой горя,
Почтившим хвалою венец и престол;
Нахмурены брови, лик – мрачен и зол.
На Гива, как яростный лев, зарычав,
Вскричал без стыда повелитель держав:[45]45
  1068 В оригинале:
  «Сначала он [Кавус] закричал на Гива
  Потом оба глаза омыл от стыда»,
  т. е. на Гива еще кричать можно, но на Ростема – нельзя!


[Закрыть]
«Ростем кто таков, чтобы долг нарушать
¹⁰⁷⁰ И все против воли моей совершать!
Как с дерева плод,– будь со мною мой меч,—
Я тотчас бы сшиб ему голову с плеч!
Его уведи и немедля повесь,
И память о нем пусть изгладится здесь!»
Боль Гиву отважному стиснула грудь:
Ему ль на ростемову жизнь посягнуть!
Сильней закипел в повелителе гнев,
И слышит собранье мужей, онемев,
Что Тусу-бойцу отдает он приказ:
¹⁰⁸⁰ «Повесь и Ростема и Гива тотчас!»
Кавус то садился, то снова вставал;
В нем гнев, что огонь в тростниках, бушевал.
Тогда, в изумленье мужей приведя,
Взял за руку Тус исполина-вождя;
Хотел он, должно быть, его увести,
Уловкой от царского гнева спасти.
Но грозно Могучий взглянул на царя
И крикнул: «Себя распаляешь ты зря!
Чем дальше, твои злодеянья черней.
¹⁰⁹⁰ Клянусь, не достоин ты званья царей!
Ты б лучше туранца повесил в сердцах,
Врага, разъярившись, поверг бы во прах!
Сегсар и воинственный Мазендеран,[46]46
  1093-1094 Здесь Ростем перечисляет свои главные подвиги (см. примечания к тому I): Сегсар – 6253, Мазендеран – 5235, Рум – 413, Мыср – 13044, Хамаверан – 13063). Упомянут и Чин-Китай, но подвиги Ростема в Китае – не прошлое, а дело будущего (см. «Сказ о Ростеме и хакане Чина» в следующем томе).


[Закрыть]
Чин с Мысром и Румом, и Хамаверан
Склонились пред Рехшем крылатым моим,
Пред меткой стрелой и булатом моим.
От смерти спасён ты моею рукой,
Тебе ли пылать ярой злобой такой!».
И Туса слоновьим ударом свалив,
¹¹⁰⁰ И через лежащего переступив,
Направился к Рехшу. Нахмурив чело,
Вскочил исполин в боевое седло.
И грозно вскричал, разъярён и суров:
«Я – львов победитель, даритель венцов!
Я страха не ведаю, что мне Кавус!
Как смеет коснуться руки моей Тус!
Мне сила победная Богом дана,
Не царь её дал, не от войска она.
Земля мне – держава, и Рехш – мой дворец,
¹¹¹⁰ Мне палица – жезл, и шелом – мой венец.
Могучая длань, булава, и копьё,
И смелое сердце – вот войско моё!
Тьму ночи мой меч озаряет лучом,
Я по полю головы сею мечом.
Свободным родился, тебе я не раб!
Мной править лишь воля Йездана могла б.
Просили бойцы, чтобы я на престол
Царем венценосным Ирана взошёл,
Но я от престола свой взор отвратил,
¹¹²⁰ Я долг, и закон и обычай хранил.
А если пошел бы я царской судьбе
Навстречу – страной не владеть бы тебе.
Меня ты зато поделом наказал,—
Всего я достоин, что здесь ты сказал,
Но гнев твой – ничто для меня, Кей-Кавус!
Кобада венчал я, и этим горжусь.
А если б Кобад, славной памяти царь,[47]47
  1127 Кобад – Кей-Кобад – владыка Ирана (см. прим. в томе I 10522 – 10523).


[Закрыть]
С Эльборза, где жил он в забвении встарь,
Со мной не примчался, и в грохоте сеч
¹¹³⁰ Врагов за него не крушил бы мой меч —
Ты здесь не сидел бы на троне царя,
Дестанова сына браня и коря!»
Сказал он иранцам: «Нагрянет Сохраб,
И каждый падёт, будь он крепок иль слаб.
Пусть каждый теперь о спасеньи своём
Подумает, разум поможет вам в том.
В Иране меня не увидите впредь:
Вам ползать, мне соколом в небо взлететь!»
Хлестнул скакуна и помчался он прочь,
¹¹⁴⁰ От гнева Могучему стало невмочь.
Бойцы, словно стадо, что бросил пастух,
Растеряны; мрачен у каждого дух.
Сказали Гудерзу: «Разорвана нить,
Но то, что разорвано, соединить
Под силу тебе. Твой разумный совет
Вождем будет принят, сомненья в том нет.
Но должно сперва образумить царя;
О мире и благе ему говоря,
Ты сердце безумца, быть может, смягчишь
¹¹⁵⁰ И счастье ушедшее нам возвратишь».
Сидят, совещаясь, мужи-храбрецы,
Верховные рати иранской бойцы:
Воинственный Гив и отважней Бехрам,
Премудрый Гудерз и Горгин, и Роххам,
И слышатся речи: «Неправеден шах,
Не ценит он верности в славных мужах.
Могучий Ростем – первый витязь у нас;
Не он ли Кавуса от гибели спас?
В годину тревожную тягот и бед
¹¹⁶⁰ Державе надежней защитника нет.
Мы с шахом, покинув родную страну,
У нечисти мазендеранской в плену[48]48
  1162 См. в томе I эпизод пленения Кавуса демонами Мазендерана.


[Закрыть]
Томились. Трудов не жалея и сил,
Ростем нас избавил, он Дива убил.
Он радостно шаха возвел на престол,
К нему на поклон именитых привёл.
И в Хамаверане, где схвачен был шах.
Где долго томился он в тяжких цепях,
Разил супостатов Ростем удалой,
¹¹⁷⁰ К опасности не повернулся спиной.
И снова Кавусу престол он вернул,
И снова на верность ему присягнул...
Петля – вот награда для богатыря!
Что ж нам остаётся? Бежать от царя!
Но время деяний теперь, не речей.
Все ближе опасность и день все мрачней».
К царю поспешив, именитый Гудерз
Уста пред Кавусом без страха отверз,
Промолвил он: «В чём провинился Ростем?
¹¹⁸⁰ На гибель Иран обрекаешь зачем?
Забыл, как ворвался он в Хамаверан,
Как сдался Могучему Мазендеран?
Повесить Ростема грозишь самого?
Пустое царям не к лицу хвастовство.
Коль нас он покинет и вторгнется рать
С вождём, что свирепостью волку подстать,—
Кого из иранцев пошлёшь ты, о шах,
Того исполина повергнуть во прах?
Про лучших бойцов твоих слышал давно
¹¹⁹⁰ И видел их всех Гождехем, но одно
Твердит: не спасётся от гибели тот,
Кто с мощным Сохрабом сразиться дерзнёт.
Властитель, которым боец оскорблён,
Подобный Ростему,– умом обделён».
И царь, услыхав наставления те,
Поверил Гудерзу, его правоте;
В словах неразумных, жестоких своих
Раскаялся; гнев повелителя стих.
«Ты истине учишь,– сказал он в ответ —
¹²⁰⁰ Премудрого старца нам дорог совет.
Глава властелина должна быть мудра,
Горячность и гнев не сулят ей добра.
Ростема должны вы теперь воротить,
Его успокоить, умиротворить,
О прошлом напомнить, суля ему вновь
И благоволенье моё и любовь.
Ко мне убеди его снова прийти,
Душе удручённой покой возврати».
Гудерз властелина покинул тотчас;
¹²¹⁰ Ростему вдогонку дорогою мчась,
Он вёл за собою друзей боевых,
Иранских мужей на конях огневых.
Ростема увидя в пустынной дали,
Догнали, горячую речь повели;
Бойцу-исполину воздали хвалу:
«Живи, недоступный печали и злу!
Весь мир да склонится пред волей твоей!
Престолом владей до скончания дней!
Ты знаешь, умом Кей-Кавус небогат,[49]49
  1219 В подлиннике даже более резко: магз нист – «нет ума» (букв, мозга).


[Закрыть]
¹²²⁰ Он скажет и лишнее, гневом объят,
Но в сказанном вмиг повиниться готов
И к дружбе он снова склониться готов.
Коль шахом обижен Могучий, скажи,
Виновны ли в этом Ирана мужи?
Ужели расстаться нам время пришло?
Ужель благородное скроешь чело?
В отчаяньи руки грызёт себе шах;
Раскаялся он в безрассудных речах».
На это Могучий промолвил в ответ:
¹²³⁰ «До шаха Кавуса и дела мне нет!
Что трон для того, кто гордится седлом!
Мне мантия – панцирь, венец мой – шелом.
Горсть пыли – Кавус для Ростема: с чего
Страшиться мне ярого гнева его!
Тех слов непристойных я стою, клянусь,
Какими меня поносил Кей-Кавус:
Зачем из темницы его я увёл,
Вернул ему царский венец и престол,
Воителей Мазендерана разил,
¹²⁴⁰ Властителей Хамаверана разил!
Зачем Кей-Кавуса из вражеских рук
Я вырвал, избавил от плена и мук!..
По горло я сыт. Не страшусь никого,
Создателя только страшусь одного!»
Излил накипевшую горечь обид
И смолк. Исполину Гудерз говорит:
«Уйдёшь – подозренье обидное вдруг
Охватит и шаха и витязей круг.
– Знать, мощи туранца страшится герой.—
¹²⁵⁰ Так станут шептаться мужи меж собой.—
Послушать, что пишет о нем Гождехем,
Так впору готовиться к гибели всем.
Когда устрашил он Ростема – в борьбе
Не сладить с туранцем ни мне, ни тебе—.
Про гнев Кей-Кавуса, Ростема уход
Средь витязей толков немало идёт.
Сохраба мужи поминают не зря.
Смотри же, не вздумай покинуть царя!
Чтут гордое имя твоё на земле,
¹²⁶⁰ Но бегством его ты схоронишь во мгле.
К тому же в опасности древний наш край,
Державе и славе угаснуть не дай!
Грозят нам туранцы; позора не снесть
Тому, в ком отвага и вера, и честь».
Внимал увещаньям Гудерза Ростем
И думу глубокую думал меж тем.
Сказал он: «Коль в сердце я чувствую страх,
Пусть дух испущу у тебя на глазах!
Ты знаешь, от битв я бежать не привык,
¹²⁷⁰ Но дух мой унизил владыка владык».
И ясно Ростему: закрыта стезя,
Дворец ему нынче покинуть нельзя.
Бесчестья страшась, возвратился с пути
И снова к владыке решился войти.
Кавус, лишь увидел воителя, встал
И жарко молить о прощении стал:
«Нрав пылкий самою природой мне дан,
Такими родимся, как хочет Йездан.
О недруге весть – будто меч надо мной;
¹²⁸⁰ Сравнишь мое сердце с ущербной луной.[50]50
  1280 Под ущербной луной мы обычно понимаем луну, уменьшающуюся после полнолуния, узкий серп в последней четверти. В оригинале говорится о «новой луне», т. е. о серпе, появляющемся после новолуния. Таким образом, «ущербная луна» перевода и «мах-е ноу» подлинника диаметрально противоположны и, в то же время, дают по существу один и тот же образ – узкого серпа луны, как символа печали, стеснения сердца, ущербности (независимо от фазы).


[Закрыть]
Послал за тобою, но тщетно я ждал.
Увидел, и гнева – увы – не сдержал.
О, витязь, тебя оскорбил я в сердцах,
Я каюсь, уста да засыпет мне прах!».
Ответ был: «Над нами ведь ты вознесён.
Мы – слуги, для нас твоя воля – закон.
Я подданный скромный, не больше того,
Коль подданства я заслужил твоего.
Пришел я твоим повелениям внять,
¹²⁹⁰ Готов пред владыкой склониться опять».[51]51
  1290 Этим выступлением Ростема повествование возвращается в законное русло. Покорность суверену – обязанность подданного, его долг и ценимая добродетель феодала. На этот путь повиновения возвращает своего героя автор. Но Ростем покоряется суверену во имя защиты родины и своего народа. Так Фирдоуси вносит патриотические идеи в традиционное сложившееся сказание.


[Закрыть]
Шах молвил: «О славный, живи много лет,
В душе сохраняя немеркнущий свет!
Сегодня весёлого пира черед,
А завтра дружины мы двинем в поход».
Для пиршества все приготовлено вмиг,
Украшен чертог словно вешний цветник.
Вся знать собралась и пред славным вождём
На радостях сыплет алмазы дождём.
Звон лютней, свирелей протяжный напев;
¹³⁰⁰ Кружится рой нежных, как лилии, дев.
Сгущается сумрак, а пир все шумней,
Вздымаются чаши за славных мужей.
Так пили они до полуночной тьмы,
Пока от вина не затмились умы.
Пир кончен, расходятся богатыри,
Чтоб сном безмятежным проспать до зари.
 

[Кавус и Ростем ведут войско в поход]

 
Лишь солнце покров смоляной прорвало
И свет разливая, над миром взошло —
Бить громко в литавры велел Кей-Кавус,
¹³¹⁰ Возглавили войско Гив храбрый и Тус.
Открыты хранилища царской казны,
Обоз и воители снаряжены.
Сто тысяч отборных бойцов верховых,
Одетых в броню, на конях огневых,
Покинули град; над простором степным
Пыль ратную вздыбив столбом смоляным,
Как вихрь, от стоянки к стоянке летят.
Лик ясного солнца темней, чем агат;
Все вдруг почернело – и высь и поля;
¹³²⁰ От гула кимвалов трясётся земля.
Кинжалы, секиры... за пылью они —
Как будто за темной завесой огни.
На копьях, щитах иль на древках знамён
Вдруг золото вспыхнет, и мрак озарён.
Во мгле увидав это злато и медь,
Ты скажешь: струится с агата камедь.
Не стало различья меж ночью и днём;
Казалось, и небо, и звезды на нём
Исчезли: не видно ни скал, ни песка...
¹³³⁰ И вот перед Крепостью Белой войска
Раскинули стан. Столько конских копыт,[52]52
  1131-1132 Этот бейт – в тексте Вуллерса стоит после стиха 1316. Переводчик, перенося бейт, следовал Калькуттскому изданию текста (отмеченного в вариантах Вуллерса). Отметим, что старейшая Лондонская рукопись, не использованная, как известно, Вуллерсом, дает этот бейт выше.


[Закрыть]
Что степь неоглядная будто кипит.
Вот с башни дозорной донёсшийся зов
Вождю возвещает прибытье бойцов.
Сохраб на высокую башню взошёл,
Равнину широкую взглядом обвёл
И молча Хуману он рать показал;
Конец её в тёмной пыли исчезал.
На полчища вражьи взирает Хуман,
¹³⁴⁰ Невольным смятеньем боец обуян.
Но юноша доблестный молвит ему:
«Тревогою сердце терзаешь к чему?
Средь этих рядов, хоть бесчисленна рать,
Такого бойца с булавой не сыскать,
Что мог бы вступить в поединок со мной —
Приди на подмогу хоть солнце с луной.
Оружья немало, немало бойцов,
Но славных не вижу средь них удальцов.
Клич кликну, и в честь Афрасьяба в бою
¹³⁵⁰ Равнину я вражеской кровью залью».
И радостен сердцем, и духом не слаб,
Спускается с башни могучий Сохраб.
У кравчего просит он чашу вина,
Грядущая битва ему не страшна.
Иранцы к твердыне меж тем подошли;
Раскинута ставка владыки земли,
Нет воинам счёта, все поле в шатрах,
И негде ступить ни в степи, ни в горах.
 

[Ростем убивает Жендерезма]

 
Лишь солнце сокрылось от глаз, и пола
¹³⁶⁰ Таинственной ночи на землю легла,
Предстал богатырь перед ликом царя,
Сражений и подвигов жаждой горя.
Сказал он: «Дозволь, государь, мне дерзнуть
Войти без доспехов к туранцам – взглянуть,
Каков этот новый воитель у них,
Кто витязи, кто предводитель у них?».
Царь молвил: «О витязь великой души,
Умножь свою славу, сей подвиг сверши!
Тебя да хранит неизменно Йездан,
¹³⁷⁰ Да будет удачей твой путь осиян!».
Могучий оделся туранским стрелком
И к Белому Замку пробрался тайком.
Гул пира ушей исполина достиг —
Туранских воителей говор и крик.
И тигром, к добыче подкравшимся, вмиг
Бесстрашный боец за ворота проник.
Глядит, притаившись, лицом заалел
От радости: видит он всё, что хотел.
К себе призывала Сохрабова мать,—
¹³⁸⁰ Когда собирался он в путь выступать,—
Бойца Жендерезма, который фиал[53]53
  1381 Жендерезм – или (дальше) просто Женд – туранский витязь брат Техмине (матери Сохраба). Имя составлено из слов: рäзм – бой и жäнде – огромный, и означает примерно «страшный в бою».


[Закрыть]
С Ростемом на давних пирах поднимал.
Он с нею из царской семьи был одной – [54]54
  1383 В подлиннике: «был он сыном шаха Семенганской земли».


[Закрыть]
Сохрабу могучему дядя родной.
Его провожая с рыданьями в путь,
Сказала: «Опорою отроку будь!
Лишь юный воитель примчится в Иран,
Где шахское войско раскинуло стан,
И в битве кровавой столкнутся мужи,—
¹³⁹⁰ Ты славному сыну отца укажи».[55]55
  1390 Последние двенадцать стихов (шесть бейтов подлинника) входят в основной текст Вуллерса, но в Калькуттском издании отмечены звёздочкой как сомнительные. Интересно сопоставить с отмеченными выше строками 83—86 и соответствующим примечанием.


[Закрыть]
Пирует Сохраб, а Могучий глядит.
От витязя справа на троне сидит
Женд, витязь могучий, а слева – Хуман
И львиной отвагой известный Барман;
Но всех затмевает Сохраб – исполин,
Как будто на троне сидит он один.
Он статен, румян, что железо – рука;
Не столь и нога у верблюда крепка;
И сотнею он окружен удальцов,
¹⁴⁰⁰ Исполненных львиной отваги бойцов.
Рабы молодые – числом пятьдесят —
В уборах блестящих у трона стоят.
Слышна в честь героя хвалебная речь,
Все мощь его славят и перстень, и меч.
Глядит, притаившись, Ростем издали
На пир меченосцев туранской земли.
Женд, выйти собравшись, к порогу идёт,
Глядит: притаился гигант у ворот, —
Таких не бывало в туранских полках, —
¹⁴¹⁰ И мигом Могучий у Женда в тисках.
Воскликнул туранец: «Эй, кто ты, скажи!
На свет выходи да лицо покажи!».
Ростем кулаком его в шею хватил,
Тот наземь свалился и дух испустил.
Лежит, коченея, поверженный князь,
С боями, с пирами навек распростясь...
А время уходит, и молвит Сохраб:
«Давно Жендерезму вернуться пора б!».
На поиски вышли и видят: убит,
¹⁴²⁰ От битв и пиров отдыхая, лежит.
Рыдая, стеная, вернулись мужи,
Судьбу проклиная, вернулись мужи.
Сказали вождю: «Жендерезма уж нет.
О горе, до срока покинул он свет!».
Вскочил, услыхав роковые слова,
Летит, легче дыма, дружины глава;
Рабы со свечами, певцы вслед за ним;
Склонились над Жендом, а тот недвижим.
Сохраб содрогнулся; бедой удручён,
¹⁴³⁰ Сзывает воинственных витязей он
И так говорит: «О мои храбрецы,
О полные разума други-бойцы!
Вы копий из рук не роняйте всю ночь,
Дремоту от глаз отгоняйте вы прочь.
Волк жертву похитил в ночные часы,
Пока веселились и стража, и псы.
Нежданно поверженный из-за угла,
Пал витязь добычей коварства и зла.
Клянусь, коль поможет всевышний Творец, —
¹⁴⁴⁰ Лишь вихрем меня понесет жеребец, —
Аркан смертоносный закину, врагам
За смерть храбреца полной мерой воздам».
Вернулся, воссел на престол и опять
Мужей именитых зовёт пировать,
Промолвив: «Хоть Женда навек потерял,
Я свой подымать не устану фиал!».[56]56
  1446 Дословно: «Душа моя еще не пресытилась пиром» – нäйайäд хäми сир джанäм зе бäзм»—.


[Закрыть]
Твердыню покинув, могучий Ростем
К шатру Кей-Кавуса спешил между тем.
В ту ночь был дозорным воинственный Гив.
¹⁴⁵⁰ Огромную тень вдалеке различив,
Меч вырвал из ножен и ринулся он
Вперед, заревев словно яростный слон.
Могучий при окрике том боевом
Отважного Гива узнал в часовом.
Смеясь, отвечает он витязю; тот
Ростема-бойца в свой черёд узнаёт
И, спешась, подходит. «О славный герой,—
Сказал он Ростему, – мне правду открой:
Куда уходил ты во мраке ночном?»
¹⁴⁶⁰ И Гиву Могучий поведал о том,
Что в стане туранском он тайно свершил,
Какого бойца кулаком сокрушил,
И слышит в ответ: «Неразлучен с тобой
Да будет во век добрый конь боевой!»
Могучий, к владыке в шатёр возвратясь,
О пире туранцев повёл там рассказ,
О силе Сохраба, внушающей страх,
О росте его и плечах, и руках.
Таких не рождал, мол, доныне Туран,
¹⁴⁷⁰ Высок он и статен, как будто платан;
Нет равных ему и в Иране: то сам
Воскрес, ты сказал бы, воинственный Сам.
Поведал он, как Жендерезма поверг,
Как свет пред очами туранца померк.
Взяв чаши, велели на руде играть;
До света к сраженью готовили рать.
 

[Сохраб спрашивает у Хеджира имена иранских богатырей]

 
Заря запылала, слепя красотой,[57]57
  1477-1478 В оригинале: Вуллерса «Когда солнце подняло (свой) золотой щит, судьба подняла голову из небосвода». Перевод дан по вариантам, где вместо зäмане – судьба стоит зäбане – язык (пламени).


[Закрыть]
И подняло солнце свой щит золотой.
Готовый к сраженью, в кольчуге, в броне
¹⁴⁸⁰ Сохраб выезжает на резвом коне.[58]58
  1480 Дословно: «Сохраб сел на тёмно-серого, цвета индиго коня» —джäрмейе нильрäнг—.


[Закрыть]
У пояса ножны с индийским мечом,
Надвинут на голову царский шелом,
Аркан приторочен – колец в шестьдесят,
Лик витязя гневен и брови грозят.
На холм крутобокий поднявшись, герой
Увидел иранских воителей строй;
Хеджира затем повелел он призвать
И молвил: «Стреле кривизна не подстать.
Душою будь истине верен всегда,
¹⁴⁹⁰ Не то над тобой разразится беда.
Про всё, что спрошу я, ты мне расскажи,
Не вздумай прибегнуть к обману и лжи.
Коль хочешь из рук моих целым уйти,
Меж витязей славных почёт обрести —
О войске, с которым веду я войну,
Ты должен мне правду поведать одну.
Я щедрой наградой за это воздам,
Ты счёт потеряешь богатым дарам.
Но если измыслишь коварную ложь,—
¹⁵⁰⁰ На плен и оковы себя обречёшь».
Ответ был: «Коль спросит меня властелин,
Что знаю о стане иранских дружин —
Отвечу я прямо, я враг кривизне,
Про все расскажу я, что ведомо мне.
Увидишь: обычай мой – правда одна,
Мне чуждо коварство и ложь не нужна
Ведь правда священней всего на земле,
А кривда презренней всего на земле».
Промолвил Сохраб: «Я тебя вопрошать
¹⁵¹⁰ Про витязей стану, про шахскую рать.
Покажешь мне знатных иранских бойцов,
Таких как Гудерз и как Гив удальцов;
Кто Тус, кто Бехрам, кто могучий Ростем —
Спрошу я, а ты мне ответишь затем.
Взгляни вон туда, где толпятся шатры,
Как барсова шкура, узорно-пестры;
Слоны перед ставкой; слепящий глаза
Престол, чья синеет, как Нил, бирюза;
Стяг желтого шелка, диск солнечный – герб,
¹⁵²⁰ На древке блестит полумесяца серп;
Вон там, в середине – скажи поскорей,
Чья ставка? Кто муж обитающий в ней?»
Ответил Хеджир: «Это ставка главы
Ирана; слоны ему служат и львы».
Сохраб вопрошает: «А справа, где строй
Слонов возвышается грозной стеной,
Чья ставка чернеет? Построились в ряд
За ней меченосцы, обозы стоят;
Несчётны шатры вкруг нее, погляди;
¹⁵³⁰ Пред ставкою тигры, слоны позади;
В броне, в сапогах золотых – с двух сторон
Бойцы на конях, а на знамени – слон».
Ответ был: «Владельца назвать я берусь:
То отпрыск Новзера, воинственный Тус».
Вождь молвил: «О пурпурной ставке скажи:
Пред нею в строю верховые мужи;
Стоят копьеносцы, готовы к войне,[59]59
  1537-1540 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов.


[Закрыть]
У каждого щит, каждый в крепкой броне;
Над ними лиловое знамя со львом,
¹⁵⁴⁰ Алмазы на знамени том боевом.
Чья ставка, ответствуй, да только смотри:
Обманом себя не позорь, не хитри».
Ответ раздается: «В ней муж-великан —
Гудерз, сын Гошвада, им славен Иран.
В лесу носорогу, пантере в горах [60]60
  1545-1548 Тоже перестановка бейтов.


[Закрыть]
И барсу в пустыне внушил бы он страх.
Взрастил богатырь дважды сорок сынов,
Отважнее тигров, сильнее слонов».
Вождь молвит: «Скажи про зеленый шатер;
¹⁵⁵⁰ Там стройную рать различает мой взор;
Высокий, богато украшенный трон
Сверкающим стягом Каве осенен.[61]61
  1552 Стяг Каве – см. прим. 1770 в томе I.


[Закрыть]
С плечами, осанкою богатырей
Там кто восседает? Ответь поскорей!
Стоят у престола бойцы, но герой,
Хотя и сидит, выше их головой.
Подстать исполину и конь-ураган:
Свисая, копыт достигает аркан.
Уносится ржанье коня в небосвод,
¹⁵⁶⁰ Сказал бы, то грохот бушующих вод.
Слоны перед ставкой, одетые в бронь.
В очах исполина – отваги огонь;
Не вижу средь витязей равных ему,
Нет пары коню огневому тому.
На стяге – дракон, извергающий дым,
А древко увенчано львом золотым».
Задумался пленник: «Когда назову
Ростема свирепому этому льву —
С Могучим сразится он, гневом горя,
¹⁵⁷⁰ Повергнет великого богатыря.
Средь витязей прочих его не назвав,
Сокрыв его имя, не буду ли прав?»
Сказал он: «То чуждой земли исполин,
На помощь Кавусу прислал его Чин».[62]62
  1574 По оригиналу: «... из Чина (Китая) один доброжелатель недавно явился к шаху Турана и Чина. Можно отметить, что Чин – обычно в сочетании с Тураном противопоставляется Ирану.


[Закрыть]
«Как звать его?» – сердце Сохраба в огне, —
И слышит он: «Имя неведомо мне.
Здесь в крепости я пребывал той порой,
Когда к повелителю прибыл герой».
Сохраб омрачился: Хеджира ответ
¹⁵⁸⁰ Гласил, что Ростема средь витязей нет.
Сын видел отца, но не верил глазам.
Хоть слышал приметы от матери сам,
Сохраб от Хеджира услышать хотел
То имя, к которому дух тяготел.
Но роком назначено было не то,
А рок переспорить не в силах никто.
И снова спросил он: «А там, на краю,
Кто ставку, скажи мне, раскинул свою?
Пред нею бойцы, боевые слоны,
¹⁵⁹⁰ И трубные звуки далёко слышны.
На знамени – волк, золотою главой
До неба вознесся тот стяг боевой.
У пышного трона построившись в ряд,
Рабы молодые недвижно стоят».
Ответ был: «То Гив, сын Гудерза, – боец,
Иранцами прозванный: Гив-удалец.
Украшен им древний, воинственный род;
Он рати иранской две трети ведет.
Счастливец – Ростема великого зять.[63]63
  1599 Гив по преданию был мужем Бану-Гошесп (бану-Гошасп). – дочери Ростема от Шехр-бану-Ирем.


[Закрыть]
¹⁶⁰⁰ В Иране второго, как Гив, не сыскать».
Сохраб: «Там, откуда льет солнце лучи,
Белеет шатёр из румийской парчи;
Пред ним больше тысячи конных бойцов,
Их строй нападение встретить готов.
Несчётное пешее войско стоит,
У воина каждого – дротик и щит.
Кто с роскошью большей в шатре восседал?
Трон – кости слоновой, сиденье – сандал;
Завеса парчи златотканной цветной,
¹⁶¹⁰ И встали рабы у престола стеной».
«Владелец шатра – Фериборз, – был ответ, —
Сын шаха; гордится им витязей цвет».
Промолвил Сохраб: «Для величья рождён:
Ведь сын миродержца великого он».
Затем вопросил он: «Чей желтый шатёр?
Там солнечный стяг, ослепляющий взор,
Парит в вышине; гордо высится он
Средь алых, лазоревых, желтых знамён.
Стяг с вепрем лесным вознесён над шатром,
¹⁶²⁰ И месяц на древке блестит серебром».
Хеджир отвечает: «В той ставке – Гораз,[64]64
  1621 Гораз—большею частью Горазе, витязь Ирана (см.прим. 12753—12754 в томе I). Но, возможно, Гораз и Горазе – это разные лица.


[Закрыть]
Он с лютыми львами боролся не раз;
Сын Гива, он светлым умом наделён,
В бою побеждает, не зная препон».
Сын жаждал отца отыскать, но хитрил
Хеджир, он от юноши истину скрыл.
Что делать! Бывает лишь то свершено,
Что властью Создателя предрешено.
Так было начертано грозной судьбой;
¹⁶³⁰ Чему суждено быть, то будет с тобой.
Коль бренное ты возлюбил бытиё,
Знай, горечь и боль достоянье твоё...
И снова Хеджиру он задал вопрос
О муже, к которому сердце рвалось,
О ставке зелёной, о мощном коне,
О длинном аркане, о крепкой броне.
Ответил Хеджир, предводитель бойцов:
«Верь, лживых тебе не сказал бы я слов.
Китайца я лишь оттого не назвал,
¹⁶⁴⁰ Что имени витязя сам я не знал».
Сохраб восклицает: «Слова твои – ложь!
Когда же Ростема ты мне назовешь?
Прославленный муж, первый воин страны
Не скрылся б от взоров на поле войны.
Не ты ль говорил: он над войском глава,
И край охраняет его булава.
Кавус, на слона водрузив свой престол,
На поле сраженья дружину привёл:
В час битвы грохочущей – сам посуди —
¹⁶⁵⁰ Не должно ль Ростему стоять впереди?»
На это Хеджир отвечает: «Как знать!
Быть может, на время оставил он рать —
Отправился в Забулистан, где пиры
Шумят с наступленьем весенней поры».
Промолвил Сохраб: «Поразмысли ты сам:
Рать вышла навстречу враждебным бойцам
И всадники мчатся из всех областей,
Спеша на подмогу владыке царей,
А первый боец пировать ускакал!
¹⁶⁶⁰ Пойми, посмеётся над тем стар и мал.
Должны уговор мы с тобою беречь.
Скажу я – и будет короткою речь!
Когда мне укажешь героя черты —
Меж витязей знатных возвысишься ты,
Свои кладовые тогда отворю,
И щедрой рукою тебя одарю.
Но если Ростема дерзнёшь утаить,
Мне взоры и разум обманом затмить —
Тебя обезглавлю булатом своим:
¹⁶⁷⁰ Теперь выбирай между тем и другим.
Властителю в древности молвил мудрец,
Пред ним раскрывая познанья ларец:
Знай, неизреченное слово – алмаз,
Еще не гранённый, сокрытый от глаз,
Но сбросив оковы, явившись на свет,
Как луч оно блещет, цены ему нет».
Ответ был: «Меж гордых царей и князей
Лишь тот, кто пресытился властью своей,
Искал бы сраженья с таким силачом,
¹⁶⁸⁰ Кому и слона одолеть нипочем.
Его булава наковальни крушит,
Несметную рать он один устрашит.
Врага – пусть главой достигает он туч —
Повергнет Ростем, беспримерно могуч.
Пыль в скачке поднимет – и Нил посрамлён.
Схватиться с таким не решится и слон.
В нем более силы, чем в ста силачах,
Он выше платана, и чужд ему страх.
Когда разъярится на поле войны —
¹⁶⁹⁰ Лев, слон и боец– все с пути сметены».
С презреньем уста для ответа отверз
Сохраб именитый: «Злосчастен Гудерз!
Тебя, что отваги и чести лишен,
Он сыном своим называть обречен.
Ты, верно, не видывал храбрых стрелков,
Не слыхивал ты про лихих ездоков,
Коль сыплешь Ростему столь много похвал,
И славить его твой язык не устал.
Огонь устрашающий может пылать,
¹⁷⁰⁰ Доколе морская чуть зыблется гладь,
Но с морем не в силах он выдержать спор,
Когда забушует зеленый простор;
И солнце заносит сверкающий меч
Затем, чтобы ночь на погибель обречь».
Не ведая истины, мыслит Хеджир:
«Коль витязя, силой дивящего мир,
Я выдам туранцу, чей царственный вид
О мощи великой такой говорит —
Он грозное войско своё соберет,
¹⁷¹⁰ Коня слоновидного двинет вперёд
И всю небывалую силу свою
Тотчас на Ростема обрушит в бою.
А если погибнет в бою роковом
Ростем – то с Сохрабом; сражаться потом
Не выйдет никто из иранских дружин,
И трон Кей-Кавуса займёт исполин.
Я верю: достойней со славою пасть,
Чем недругу злому отдаться во власть.
Коль вражья меня уничтожит рука,
¹⁷²⁰ Что ж, день станет ночью, иль кровью – река?
Сыны у Гудерза почтенного есть
Другие – их, доблестных, семьдесят шесть:[65]65
  1722 Семьдесят шесть сыновей Гудерза. Число сыновей Гудерза варьируется как у Фирдоуси, так и в других источниках.


[Закрыть]
Гив славный, что в битвах летит впереди,
Испытанный воин с отвагой в груди;
Шейдуш, угрожающий гибелью львам,[66]66
  1725 Шейдуш – сын Гудерза (см. прим. 3743 в томе I).


[Закрыть]
И славный Роххам и бесстрашный Бехрам...
Умру я, но братья утешат отца,
И враг не избегнет худого конца.
Стерпеть, чтоб Гудерза и с ним сыновей
¹⁷³⁰ Лишился Иран? Соглашусь я скорей,
Чтоб голову тут же срубили мне с плеч!
Я помню мобеда премудрого речь:
„Где тополь возносится гордой главой,
Фазан не прельстится чуть видной травой”».
Сказал он Сохрабу: «Что гневом горишь!
Что все о Ростеме со мной говоришь!
Вражду распаляя в злом сердце своём,
К чему ты спешишь допытаться о нём?
О том, что неведомо мне самому,
¹⁷⁴⁰ Меня вопрошаешь упорно к чему?
Прах жаждешь ты кровью моей обагрить —
К чему же предлога искать и хитрить?
Ростема ты мыслишь осилить в борьбе:
Не думай, что это удастся тебе.
С могучим бойцом в поединок не рвись;
Ты будешь им в пыль обращён, берегись!»
 

[Сохраб нападает на войско Кавуса]

 
Услышав суровые эти слова,
Спиной повернулся отважных глава
К Хеджиру; прервал пререкания с ним,
¹⁷⁵⁰ Умолк, неразгаданной тайной томим;
Во гневе он мощную руку простёр,
Иранца свалил и вернулся в шатёр.
Исполнен сомнений, душой удручён,
Грядущие битвы обдумывал он...
Исполнен решимости, встал, наконец,
Сложил с головы драгоценный венец,
В кольчугу и панцирь облекся затем,
Румийский надвинул на голову шлем;
Взял палицу, лук и копьё, и аркан
¹⁷⁶⁰ Сражающий дивов боец-великан;
Покинул шатёр, и вскочил на коня,
И к полю сраженья быстрее огня,
Грозней, чем пылающий яростью слон,
Сжимая копьё, бурно ринулся он.
Уже богатырь перед шахским шатром;[67]67
  1765 Здесь допущена перестановка бейтов.


[Закрыть]
Навес золоченный низринув копьём,
Пыль чёрную стал он до неба вздымать,
Иранцев он стал на борьбу вызывать.
Но в страхе любой отступает пред ним,
¹⁷⁷⁰ Подобно онагру, что тигром гоним.
Ирана мужи, возглавлявшие рать,
Не смели на витязя даже взирать.
Он грозной осанкою, силою рук,
Мечом смертоносным поверг их в испуг.
Объятый смятеньем, рассыпался строй,
И слышится: «Тигра сильнее герой!
Кто б, дерзостный, с ним в поединок вступил?
Взглянув на него, остаешься без сил».
Стал кликать воитель Кавуса-царя,
¹⁷⁸⁰ Над ним насмехаясь и так говоря:
«Что скажешь, владыка, воспетый молвой?
Гордишься ль удачей своей боевой?
Ты зря имя Кея присвоил себе!
Львов ярых тебе не осилить в борьбе.
Лишь в битве моё засверкает копьё,
На поле поляжет всё войско твоё.
Той ночью, когда Жендерезм был убит,
Я клялся: в отмщенье за горечь обид
Иранских воителей ввергну в беду,
¹⁷⁹⁰ Кавуса повешу у всех на виду.
Кого из своих быстроруких бойцов
Ты вышлешь в ответ на воинственный зов?»
Он ждал, но из стана иранцев никто
И словом одним не ответил на то.
Копьём он ударил в шатёр во всю мочь,
И колышков семьдесят вырвано прочь,—
И наполовину шатер уж снесён,
И слышится трубный пронзительный стон.
Кавус венценосный воззвал, омрачась:
¹⁸⁰⁰ «Настал, о мужи, испытания час!
Ростема посланец пускай известит,
Что нас беспощадно туранец теснит.
Меж витязей наших нет равных ему,
Сломить исполина невмочь никому».
К Ростему стремительно Тус поскакал,
Что слышал, ему слово в слово сказал.
Ответил Могучий: «Владыка любой
Ростема бы звал и на пир и на бой.
Зовет лишь для ратных трудов Кей-Кавус,
¹⁸¹⁰ Иного вовек от него не дождусь!»
Он Рехша, седлать удальцам повелел,
В бой ринуться гневно бойцам повелел.[68]68
  1812 Дословно: «[Приказал], чтобы всадники-рыцари нахмурили брови» – сäваран бäруха пор äз чин конäнд – (бäру старая форма äбру —«бровь»).


[Закрыть]
И видит, из ставки наружу ступив,
С великой поспешностью доблестный Гив
Кидается к Рехшу, рукою своей
Седлает его, а Горгин: «Поскорей!»
Роххамом уж палица принесена,
А Тус облачает в броню скакуна.
Друг другу кричат: «Поживей, торопись!»
¹⁸²⁰ Лишь те голоса до него донеслись,
Подумал Ростем: «Так напуган весь стан
Одним лишь бойцом? Видно, он Ахриман!»
И в барсову шкуру облекся герой,
Покрепче стянул он кушак боевой;[69]69
  1824 В оригинале: «повязал свой стан царским (кейани) поясом».


[Закрыть]
Готовый сражаться, на Рехша вскочил,
И ставку и рать Зеваре поручил,
Сказав: «Повеленье моё соблюди:
Не двигайся с места, известия жди».
С воинственным кличем помчался затем;
¹⁸³⁰ И вот пред собою увидел Ростем
Сохраба: невиданной мощи рука,
А грудь, как у Сама-бойца, широка.
Воскликнул Ростем: «Удалимся вдвоём,
Бой честный один на один поведём!».
Ладонь о ладонь витязь-юноша трёт,
Ряды покидает, выходит вперёд
И молвит Ростему: «Добро, я готов!
С тобою нас двое могучих бойцов.
Подмоги от станов своих не хотим:
¹⁸⁴⁰ Где мы, там уж нечего делать другим.
Да только напрасно стремишься ты в бой
Кулак мой ударом покончит с тобой!
Хоть ростом высок и в плечах ты широк
Но бременем лет отягчил тебя рок».
Ростем поглядел на врага своего,
На плечи, на длинное стремя его
И молвит: «Полегче, полегче, юнец!
Увидим, кому здесь назначен конец.
Кто резок и сух – тех равняют с землёй;
¹⁸⁵⁰ Будь мягок, и будешь, как небо, герой![70]70
  1849-1850 В тексте дословно: «Земля сухая и холодная, воздух – нежный и тёплый». Возможно и толкование этой строки: «Воздух-то [которым ты дышишь, живешь]—горяч и приятен, а вот земля, которая скроет тебя, убитого мною, холодная и сухая». Здесь одна строка оригинала выражена двумя – перевода.


[Закрыть]
Я, старый, выигрывал битвы не раз,
Я целые рати крушил, разъярясь.
Немало я дивов сгубил иль изгнал,
Нигде я досель пораженья не знал.
Когда от тисков ты спасёшься моих—
Не станешь страшиться и чудищ морских.
Как бился я, помнят хребты и моря;
С туранцами, гневом великим горя,
Что сделал я – ведомо светлой звезде,
¹⁸⁶⁰ Отвага моя побеждала везде.
Но жизнь я щажу молодую твою,
Тебя не хочу ниспровергнуть в бою.
С туранцем ты, право, осанкой не схож;
Клянусь, и в Иране таких не найдёшь!»
Вождь юный ростемова голоса звук
Услышал, и сердце в нем дрогнуло вдруг.
Сказал он: «Я речь напрямик поведу,
Ответа правдивого, ясного жду.
Мне речью незлобною дух успокой,
¹⁸⁷⁰ Поведай мне имя, свой род мне открой.
Я думаю, ты – именитый Ростем,
Которому прадед – великий Нейрем».
Ответ был: «Зовусь не Ростемом, о нет!
Основан мой род не Нейремом, о нет!
Ростем – богатырь, я же – скромный боец;
Ведь мне не даны ни венец, ни дворец».
Утратил надежду Сохраб удалой,
И свет перед славным подернулся мглой.[71]71
  1878 Здесь в тексте Вуллерса следует подзаголовок, отнесенный переводчиком на один бейт ниже.


[Закрыть]
С копьём он сражаться выходит, а сам
¹⁸⁸⁰ Дивится в душе материнским словам.
 

[Поединок Ростема с Сохрабом]

 
На тесной поляне сразились они,
Короткими копьями бились они.
От копий остались обломки, тогда
Откинули влево бойцы повода,
И два закаленных индийских меча
Скрестились стремительно, искры меча,
И каждый с размаху крушит и разит,
И, кажется, гибель вселенной грозит.
Сломались мечи, тяжких палиц черёд:
¹⁸⁹⁰ То та, то другая неистово бьёт,—
И согнуты обе; готов, наконец,
В успехе отчаяться каждый боец.
Шатаются кони, уж нет их щитков;
Кольчуги трещат на плечах седоков.
Исчерпана витязей сила до дна —
Победа еще никому не дана.
По лицам воителей катится пот
И пылью наполнен у каждого рот.
Истерзанный сын, удручённый отец
¹⁹⁰⁰ Разъехались, бой прекратив, наконец.
Твоим ли, о рок, не дивиться делам![72]72
  1901-1908 Лирическое отступление Фирдоуси.


[Закрыть]
Что целым ты создал – ломаешь ты сам.
Увы, не зажглась в них любовь ни на миг,
И правды из них ни один не постиг.
От буйвола до обитателя вод – [73]73
  1905 В оригинале: «Будь то рыба в море (реке), будь то онагр в степи».


[Закрыть]
Зверь всякий потомство свое узнаёт;
Корыстью томим, человек лишь один
Не видит, где враг, где родной его сын...
В раздумьи Ростем: «И чудовищ морских
¹⁹¹⁰ Не видел я – в битве свирепых таких.
Я страха не знал с Белым Дивом в бою,– [74]74
  1911 Белый Див – владыка дивов Мазендерана (см. прим. 12029 в томе I).


[Закрыть]
Сегодня на мощь не надеюсь свою.
Дрожу пред неопытным этим юнцом.
Доселе неведомым миру бойцом.
Позора страшусь я и жизни не рад:
Два войска на наш поединок глядят!»
И вот отдохнули уже скакуны,
И снова соперники силы полны.
Тут взялся за лук и воитель седой,
¹⁹²⁰ И полный отваги боец молодой.
Но крепкой брони не пробила стрела,
И барсова шкура осталась цела.
Тогда в рукопашную, гневом горя,
Схватились два доблестных богатыря.
Ростем и скалу сокрушил бы: себе
Он равных не знал в рукопашной борьбе.
Сохраба схватил он за пояс, напряг
Могучие руки, но юный смельчак
В седле и не дрогнул, исполненный сил,
¹⁹³⁰ И руки в бессильи Ростем опустил.
Стан витязя юного выпустил он,
Невиданной мощью такой изумлён.
Пресытились битвою два удальца,
А схватка всё длится, не видно конца.
Сохраб разъярился, взыграла в нём кровь,
Заносит он тяжкую палицу вновь,
Ростема в плечо поражает, и тот
Поник, но страдания не выдаёт.
«Эй, витязь! – кричит, засмеявшись, Сохраб —
¹⁹⁴⁰ Удара не вынес, как видно, ты слаб!
Старик – будь он строен, как тополь,– глупцом [75]75
  1941 Предшествующий у Вуллерса этому стиху бейт опущен в переводе, как явно сомнительный.


[Закрыть]
Слывёт, коли хочет казаться юнцом.»
И вот уже стало обоим невмочь,
Иссякло терпенье; воители прочь
Один от другого умчались, мрачны,
В раздумье тяжёлое погружены.
Вдруг тигром, готовым добычу терзать,
Ростем налетел на туранскую рать,
Коню боевому вручив повода,
¹⁹⁵⁰ К иранцам Сохраб устремился тогда;
Ворвался в ряды, бросил яростный клич
И многих успел он булатом настичь;
И знатных бойцов, и простых он косил,
Что лев разъярённый, исполненный сил.
Ростема сомненье объяло: «Боюсь —
Подумал он,– как бы не пал Кей-Кавус
В бою с многомощным, неведомым тем
Туранцем, носящим кольчугу и шлем».
Таким подозреньем томим все сильней,
¹⁹⁶⁰ Назад он понёсся к дружине своей,
И видит: мелькает Сохраба рука,
Струится пред ней алой крови река;
В крови булава и броня: будто лев
Добычу схватил и когтит, опьянев.
Ростем, омрачившись, несется вперёд,
Как лев разъяренный, рыча в свой черёд,
Кричит: «Кровожадный, назад воротись!
С тобой ведь не бились иранцы. Стыдись!
Меня устрашился, а здесь, удалец,
¹⁹⁷⁰ Ты рыщешь, как волк среди стада овец!»
Ответ был: «Но также, туранская рать
Не думала против тебя воевать.
Ни в чем не повинна она пред тобой,
Зачем же с туранцами начал ты бой?».
Промолвил Ростем: «Потемнел небосвод.
Лишь солнце блестящий клинок занесёт,
Мы снова сразимся: кому здесь полечь – [76]76
  1977-1978 В оригинале этим двум стихам соответствует бейт Калькуттского издания: «Завтра на рассвете мы продолжим бой. Посмотрим, кого же будет оплакивать войско». В основном тексте имеется вариант:
  бедин дäшт хäм дар о хäм менбäр äст
  ке роушäн джäхан зир-е тиг äндäрäст,
  что в переводе С. Соколова, например, звучит:
  «Иль виселица здесь, иль трон на поле будет:
  Ведь этот светлый мир покорствует мечу».


[Закрыть]
Рассудит всесильный карающий меч.
Хоть детства пора для тебя не прошла,
¹⁹⁸⁰ Но дружен ты с верным булатом – хвала![77]77
  1980 Этому восклицанию: «хвала!» в оригинале соответствует: то хäргäз мäмир, т. е. «никогда не умирай».


[Закрыть]
С зарею сразимся, бой будет суров.
Да сбудется воля Владыки миров!»
 

[Ростем и Сохраб возвращаются в свои станы]

 
Расстались; вечерняя пала роса.
Дивясь, на Сохраба глядят небеса.
Казалось, он весь для войны сотворён,
В борьбе колебаний не ведает он;
И словно из стали конь верный под ним,
На диво стремителен, неуязвим.
Усталый от битвы, ночною порой
¹⁹⁹⁰ К туранским шатрам возвратился герой.
Хуману сказал он: «Сегодня рассвет[78]78
  1991 Вместо 12 стихов оригинала (6 бейтов) в переводе – 10 стихов.


[Закрыть]
Войною и смутой наполнил весь свет.
Тот витязь, иранской дружины глава,
Силач с устрашающей хваткою льва,
Мне равный соперник в недавнем бою,
Свирепствовал долго ли в нашем строю?
Тяжёлый ли войску нанес он урон?
В бою насыщенья не ведает он;
Не знаю средь витязей ни одного,
²⁰⁰⁰ Отважнее старого мужа того».
«Приказ я исполнил,– поведал Хуман,—
Не двигался с места наш воинский стан;
Стояла, построившись, мощная рать,
Готова сраженье не медля начать.
Внезапно из вражьих рядов исполин
Ворвался в средину туранских дружин;
Бесстрашен, беспечен, как будто хмельной,
Один против войска пошел он войной;
Но вдруг скакуна повернул, и назад [79]79
  2009 В переводе пропущен один бейт текста Вуллерса:
  «Со всех сторон поднял прах боя
  Многих мужей из нашего стана убил 
  А после этого (во зан пäс...) скакуна повернул...» и т. д. (стих 2009).
  Казалось бы противоречие: Ростем убил многих, и тут же Сохраб спрашивает: «Так в нашей дружине из витязей славных никто не убит?» Думается, что можно согласовать эти бейты, допустив, что Ростем поразил многих рядовых бойцов, но никто из славных витязей Турана не погиб от его руки.


[Закрыть]
²⁰¹⁰ К дружине своей ускакал супостат».
«Так в нашей дружине – Сохраб говорит —
Из витязей славных никто не убит?
Я вражеских воинов много скосил,
Их кровью, как глину, я прах замесил,
А он только глянул, не стал вас разить.
Никто не решился мне путь преградить.
Когда бы напали свирепые львы,
И те б не ушли от моей булавы!
Я тигров сметаю в борьбе удалой,
²⁰²⁰ Я пламя из туч высекаю стрелой.
Лишь в гневе я ринусь на витязей – вдруг
Рассыплются звенья их крепких кольчуг.
Но завтрашний день – величайший из дней,
Покажет он, кто в поединке сильней.
Враждебное войско – величьем Творца
Клянусь! – до последнего скосим бойца.
Теперь позаботься о пире ночном,
Печали из сердца изгоним вином».
А в стане дружины иранской, меж тем,
²⁰³⁰ Расспрашивал Гива могучий Ростем:
«Поведай мне, что тут Сохраб натворил,
Тот витязь бесстрашный, исполненный сил»,
Гив доблестный молвит Ростему в ответ:
«Сильней и свирепей воителя нет.
До самой средины иранских рядов
Он вихрем домчался, сразиться готов.
То наземь с седла соскользнет он легко,
То вихрем взовьется над ним высоко...
И Туса-вождя увидав на коне,
²⁰⁴⁰ С копьем богатырским, в железной броне,
Он палицей согнутой так поразил,
Что крепкий шелом с именитого сбил.
Тус дрогнул, от витязя ринулся прочь.
Другие сразиться пытались: невмочь
Соперничать с ним никому из мужей;
Равна его сила одной лишь твоей.
К тому же я старый обычай берёг:[80]80
  2047 В древности бой начинали с вызова и единоборства (ср. поединок Давида и Голиафа в Библии, Пересвета с богатырем-татарином в «Сказаниях о Куликовской битве» и многие другие). В единоборство двух витязей обычай не позволял вмешаться другим бойцам – это было делом феодальной (и даже античной) доблести, законом чести.


[Закрыть]
Коль скоро никто из иранцев не смог
Сразиться с напавшим один на один —
²⁰⁵⁰ Не двинул я рать на него. Исполин
Владыкою поля увидел себя.
Направо, налево разя и губя,
Вдоль ратного стана летел он стрелой,
Без устали нёс его конь удалой».
В раздумьи Могучий; душой омрачён,
К шатру Кей-Кавуса направился он.
Властитель героя хвалою почтил
И рядом с собой на престол усадил.
Беседа зашла о Сохрабе тотчас;
²⁰⁶⁰ Ростем о воителе юном рассказ
Заводит: «Доселе никто не видал,
Чтоб юноша мощью такой обладал.
Насилу земля его носит, а рост
Такой, что главой достает он до звёзд;
Широкая длань, наводящая страх,
И сила верблюжья в могучих ногах.
Стрелой, булавой и булатным мечом
Сражался я с тем молодым силачом.
Затем пронеслось в голове у меня:
²⁰⁷⁰ – Бывало, врага совлекал я с коня,—
И вот ухватил я за пояс юнца;
Все силы напрягши, хотел удальца
Поднять над седлом и повергнуть во прах,
Как прежде мужей повергал я в боях.
Но сдвинуться с места скорее скале,
Чем витязю этому дрогнуть в седле!
Расстались мы: ночь надвигалась, темна,
С угрюмых небес не светила луна.
С рассветом на поле сойдёмся опять —
²⁰⁸⁰ Себя в рукопашном бою испытать.
Увидим, кому ниспошлет торжество
Йездан, какова будет воля его:
Он – мудрый Создатель небесных планет,
Всесильный Податель удач и побед».
Кавус отвечает: «Изед нам оплот.
Врагов наших гибель позорная ждет.
Я ночь проведу, пав на землю лицом,
Склоняясь в мольбе пред небесным Творцом,
Чтоб дал он тебе торжество обрести
²⁰⁹⁰ Над злобным туранцем, сошедшим с пути,
Чтоб ярко звезда твоя снова зажглась,
Чтоб слава твоя до небес вознеслась».
«Под сенью твоей,– отвечает Ростем,—
Свершиться благим пожеланиям всем».
В шатёр он вернулся, покинув царя,
Терзаясь тревогой и местью горя.
Его удрученный спросил Зеваре:
«Что нынче услышу о богатыре?».
Сначала еды попросил, а затем
²¹⁰⁰ Излил сокровенные думы Ростем.
Промолвил он брату: «В час трудный крепись,
Будь стоек и бдителен, не торопись.
Пойду, лишь забрезжит сияние дня,
К врагу, что на бой вызывает меня.
А ты, лишь увидишь: диск солнца взошел,
Держи наготове шатёр и престол,
И знамя, и пару сапог золотых,—
Владычества знак,– и бойцов удалых.
Когда одержу я победу в борьбе,
²¹¹⁰ Не мешкая, с поля вернусь я к тебе.
А если иное свершится, не дай
Печали собой овладеть, не рыдай.
Сраженья с врагом избежать вы должны,
Напрасно не длите кровавой войны!
Направься с дружиною в Забулистан,
Туда, где живет именитый Дестан.
Ты матери сердце утешь, успокой.
Что делать: назначен мне жребий такой!
Скажи, от меня, что о смерти моей
²¹²⁰ Рыдать не должна до скончания дней.
Мне тот же конец уготован, что всем.
К тому ж на судьбу не пеняет Ростем!
Ведь смерти безжалостной в пасть я метнул
Немало чудовищ и львов, и акул;
Немало во прах повергал крепостей;
Нет в мире сильнее десницы моей.
Кто сел на коня и пустился в поход,
Сам смерть призывает, стучась у ворот.
Пускай проживем больше тысячи лет,
²¹³⁰ Конец не минуем, спасения нет.
Джемшида возьми, что сиял как заря,[81]81
  2131 Джемшид – царь древней династии пишдадидов (см. прим. 815 в томе I); Тахмурес – третий царь той же династии (см. прим. 715 в томе I).


[Закрыть]
Иль дивов грозу, Тахмуреса-царя:
Могучие были владыки земли,
А кончили тем же, из мира ушли.
Столь гордые жизни угасли! О мать,
Удела всех смертных могу ль избежать?..
Родную утешь, а Дестану вели:
„Уз дружбы не рви с властелином земли.
Войну он замыслит – с ним рядом сразись,
²¹⁴⁰ Противиться воле владыки не тщись”.
Для смерти мы все, стар и млад, рождены,
И каждого смертного дни сочтены».
До полночи речь о Сохрабе текла,
На сон половина другая ушла.[82]82
  2144 После этого бейта в основном тексте Вуллерса следует заголовок, перенесенный переводчиком ниже. Пять бейтов, идущих у Вуллерса после заголовка, отражены в переводе, с изменением последовательности: 2147, 48, 49, 50, 45, 46, 51, 52, 53, 54.


[Закрыть]
Спит воинский стан, но никто кушака
Не снял: в двух фарсангах – Турана войска.
Лишь солнце явило сияющий лик
И мрак – чёрный ворон – главою поник,
Облёкся Могучий в свой панцирь из шкур;
²¹⁵⁰ На вихреподобном, задумчив и хмур,
К поляне помчался; железный шелом
Темнел над его омрачённым челом.
Взалкаешь господства – дни станут горьки.
Да будем от алчности мы далеки!..
 

[Сохраб повергает Ростема]

 
Той ночью Сохраб, поднимая фиал,
Под пение руда, вино распивал.
Сказал он Хуману: «Что хищник лесной —
Тот витязь, дерзнувший сразиться со мной!
В нем рост и осанку свою узнаю;
²¹⁶⁰ Как я, нападает он яро в бою;
Грудь та же и плечи. Сказал бы мудрец:
По мерке одной создавал нас Творец.
Мне душу тревожит воителя вид;
Взгляну – и лицо от смущенья горит,
Речь матери вспомню, и весь я в огне,
Приметы родителя чудятся мне.
Все думаю: это не сам ли Ростем,
Муж доблестный, непревзойдённый никем?
Страшусь, как бы здесь, в ослепленьи своём,
²¹⁷⁰ Копья не скрестил я с отцовским копьём».
На это Сохрабу Хуман отвечал:
«Ростема не раз я в сраженьях встречал.
Ты слышал, в походе на Мазендеран
Как все на пути сокрушал великан?
Хоть с Рехшем Ростема и схож этот конь,
Но сила не та и не тот в нем огонь».
И вот уже в небе заря занялась;
Вскочили бойцы, ото сна пробудясь.
В броню облачился Сохраб, не спеша;
²¹⁸⁰ Бой в мыслях, но к миру стремится душа.[83]83
  2180 В оригинале бой (рäзм) противопоставлен пиру (бäзм), т. е. занятию мирному.


[Закрыть]
К Ростему затем, бросив клич боевой,
Примчался он с тяжкой своей булавой
И молвит, а сам улыбнуться не прочь,
Как будто вдвоём пировали в ту ночь.
«Каков был твой сон, пробужденье твоё,
О битве какое решенье твоё?
Не лучше ли бросить булатный клинок?
Жестокость и злобу зарыть бы в песок,
Усевшись за чашу, не помнить бы зла,
²¹⁹⁰ Угрюмую думу согнать бы с чела,
Творцом всемогущим поклясться, что впредь
Не будем враждою и гневом гореть.
Кто хочет, пусть яро кидается в бой,
А мы попируем сегодня с тобой!
Знай, витязь, мне в сердце закралась любовь:
В лицо от смущения бросилась кровь.
Ты род свой, должно быть, от богатырей
Ведёшь: назови своих предков скорей!
Негоже тебе своё имя скрывать
²²⁰⁰ От мужа, с которым идешь воевать.
Не Сама ль ты внук, не Дестана ли сын,
Не вождь ли Забула, Ростем-исполин?»
«О жаждущий славы! – ответил Ростем —
Вчера о другом шла беседа, меж тем:
Про бой рукопашный здесь речи велись.
Меня ты опутать обманом не тщись!
Пусть юноша ты, я зато не дитя,
Мы будем бороться с тобой не шутя.
Сразимся же! Как всемогущий Творец
²²¹⁰ Захочет, такой будет делу конец.
Не раз испытал я паденье и взлёт,
Меня пустословие не проведёт».
«Эй, старый! – Сохраб восклицает в ответ —
Напрасно ты мой отвергаешь совет.
Хотел я, чтоб ты не в кровавом бою —
В положенный срок жизнь окончил свою,
Тебя чтоб наследник гробнице вручил,
Дав духу парить, плоть темнице вручил.
Что ж, если в руках твою жизнь я держу,
²²²⁰ Я в путь её, волей Творца, провожу!»
И вот соскочили с коней боевых
В шеломах и ратных кольчугах своих.
Сердца у обоих страданья полны;
Привязаны накрепко их скакуны.
Схватились, как львы, в рукопашном бою,
Кровавую с потом мешая струю.
Так бились до полдня; то сын, то отец
В бою пересиливал. И наконец,
Вскипел, словно буйством охваченный слон,
²²³⁰ Боец молодой; прянул бешено он,
Простер богатырские длани и так[84]84
  2231-2232 Здесь допущена перестановка и пропуск повторяющегося ниже бейта.


[Закрыть]
Ростема схватил и рванул за кушак,
Что впору разверзнуться было земле!
С морщинами гнева на юном челе,
Натужась, поверг он Ростема: взревев,
Так валит онагра огромного лев;
Могучему не дал подняться с земли,
На грудь ему сел, весь в поту и в пыли;
Уже обезглавить его помышлял
²²⁴⁰ Сохраб, обнажив свой булатный кинжал.
Но речь обращает Ростем к силачу:
«Я правду скрывать от тебя не хочу.[85]85
  2242 Выпущен повторяющийся бейт.


[Закрыть]
Каков, расскажу я, обычай у нас;
Никто б не нарушил приличий у нас;
Коль витязь, ведя врукопашную бой,
Соперника бросит во прах пред собой,
И на спину тот опрокинут лишь раз —
Он голову вражью не рубит тотчас;
Но если не раз его свалит, а два —
²²⁵⁰ Заслужено витязем звание льва;
Пусть рубит сопернику голову он:
Таков наш обычай, наш ратный закон».
Так, выбрав подсказанный хитростью путь,
Сумел он от смертных тисков ускользнуть;
Юнца убедил искушенный старик;
Совет простодушному в сердце проник.[86]86
  2256 Здесь переводчик следует варианту Парижского издания, данному Вуллерсом в примечании. В тексте Вуллерса так:
  «Юный храбрец к речи старца 
  Склонился, но не были эти слова впечатляющими»,
  а в Парижском издании в конце бейта
  
  т. е. «эти слова были впечатляющими».


[Закрыть]
Не диво: доверчива юность, чиста,
Мила ей отвага, сродни доброта.
Врага отпустил и, как ветер в степи,
²²⁶⁰ Помчался: газелей заметил в степи.
Охотиться стал и совсем позабыл
О муже, который повержен им был.
Вождя не дождавшись, туда прискакал
Хуман и про схватку расспрашивать стал.
Сохраб рассказал ему всё до конца
Про битву, про речи Ростема-бойца.
«Жаль, юноша! – витязь в ответ говорит —
Иль жизнью своею по горло ты сыт?
Жаль стана и плеч мне твоих, великан,
²²⁷⁰ Жаль ног богатырских и длинных стремян!
Зачем беззаботно раскрыл ты силок,
В который свирепого тигра завлек?
Страшусь за тебя: снова ринувшись в бой,
Кто ведает, что совершит он с тобой?
Я помню властителя мудрую речь:[87]87
  2275 «Властителю» в оригинале соответствует «шахриар», т. е. государь. Но кто он, этот «властитель»-«государь»? Может быть царствующий (в Туране!) Афрасиаб, или под «государем» разумеется вообще какой-то общеизвестный венценосный мудрец?


[Закрыть]
Как недруг ни слаб, им нельзя пренебречь».
Умолк он, сраженный известием тем,
Боясь, что победу одержит Ростем.
Ответил бойцу молодой исполин:
²²⁸⁰ «Утешься и сердце избавь от кручин!
Я завтра в бою одолею врага,
В аркане увидишь ты шею врага».
Так молвив, Сохраб воротился в шатёр,
А в сердце твердил он Ростему укор.
Из рук храбреца ускользнувший Ростем
Стальною горою поднялся, меж тем,
Как мёртвый, вновь душу обретший свою,
И к ближнему он устремился ручью;
Напившись, омыл своё тело и лик,
²²⁹⁰ Взывая к Создателю, к праху приник,
Молил даровать над врагом торжество, —
Не знал, что судьба обездолит его,
Не ведал про горестный жребий земной,
Что солнцем ему предречён и луной...
Слыхал о Ростеме я: сызмала он [88]88
  2295-2314 Есть основание считать эти десять бейтов оригинала позднейшей вставкой. Их, например, нет в старейшей Лондонской рукописи поэмы, как и в некоторых других.


[Закрыть]
Был силой такою творцом наделен,
Что если гранит попирали ступни,
Всей тяжестью в камень врезались они.
Не раз тяготился он силой такой,
²³⁰⁰ Мешала она, отнимала покой.
К творцу он взмолился, печалью томим,
Желанье в молитве излил перед ним,
Чтоб хоть вполовину Йездан сократил
Избыток его отягчающих сил.
Услышал создатель молитву, и вождь
Утратил свою непомерную мощь...
А ныне борьба небывалая ждёт,
И голову мысль о сопернике жжёт,
И вновь он взывает к Йездану: «Творец!
²³¹⁰ Защиты прошу я, твой раб, твой боец.
Всемощный Владыка небес и земли,
Мне силу былую опять ниспошли!».
И голос бойца до Йездана дошёл,
И прежнюю силу Могучий обрёл.
Вернулся к поляне, покинув ручей,
Душой удручён, ликом воска желтей;
Примчался туда и Сохраб-великан;
Лук добрый в руке, за плечами аркан.
Воинственный клич оглашает поля,
²³²⁰ От конского бега трясётся земля.
Могучий, Сохраба увидев таким,
Дивится, тоской и тревогой томим,
Себя вопрошает, что бой принесёт?
Предчувствия злого все тягостней гнёт.
Не дрогнул Сохраб пред нависшей бедой,
Задор загорелся в душе молодой.
Приблизясь, вгляделся в соперника он;
Величьем и мощью его поражён,
Воскликнул: «Ушедший от львиных когтей!
²³³⁰ Ты снова погибели ищешь своей!
Почто поединка со мной не избег?
Но знаю, ты правды не скажешь вовек».
 

[Ростем повергает Сохраба]

 
Коней привязали, и ринуться в бой
Готовы, теснимые грозной судьбой.
Ведь если злой рок разъярится – гранит
Он силой свирепою в воск обратит.
Опять врукопашную богатыри
Схватились, и в это мгновенье, смотри,
Как будто всю мощь у сохрабовых рук
²³⁴⁰ Высокое небо похитило вдруг.
Во гневе, исполнясь невиданных сил,
Ростем исполина за шею схватил,
Рванул, и согнул, и Сохраб изнемог;
Истёк предназначенный юноше срок.
Повергнув Сохраба, но зная, что тот
Не сдастся, повергнет его в свой черёд,
Ростем свой клинок извлекает рывком
И юноше грудь рассекает клинком.
Тот – замер от боли, приникнув к земле,[89]89
  2349-2350 Эти стихи в подлиннике следуют за лирическим отступлением (стихи 2351—2354). В переводе они переставлены.


[Закрыть]
²³⁵⁰ Оставил заботы о благе и зле.
Как только ты смерти чужой возжелал
И кровью людской обагрил свой кинжал —
Уж крови твоей жаждет мстительный рок,
Как нож для тебя– каждый твой волосок...

Промолвил Сохраб: «Сам себе я злодей!
Вручен тебе ключ был от жизни моей,
Вина не твоя: то горбун-небосвод
Сегодня мне гибель без времени шлёт.
В забавах промчится ровесников день,
²³⁶⁰ Меня же укроет могильная сень.
Мать знак, чтоб отца отыскать, мне дала;
Любовь на погибель меня обрекла.
Так пламенно жаждал я встретить отца,
Но смерть стерегла на дороге юнца.
Я рвался увидеть родные черты,
Увы, не сбылись молодые мечты.
Но стань ты хоть рыбой в глубоких водах,
Иль ночью, таящейся вечно впотьмах,
Иль в небе далеком явись, как звезда,
²³⁷⁰ И узы расторгни с землей навсегда —
Настигнет тебя мой отец-исполин,
Узнав, что под камнем покоится сын.
Найдётся кому средь воителей снесть
Ростему, бойцу знаменитому, весть:
Сохраб в поединке повергнут во прах,
Он умер со словом – Ростем – на устах».
Ростем, это выслушав, оцепенел,
Пред взором его белый свет потемнел.
Качнулся, смертельною болью пронзён,
²³⁸⁰ И рухнул на землю без памяти он.
Очнувшись, остаток слабеющих сил
Собрал и со стоном юнца вопросил:
«Где знак от Ростема? Скажи, не томи.
Навеки да будет он проклят людьми!
Ростем я, меня да забудет Систан,
О смерти моей да заплачет Дестан!».
Схватился за волосы, горем убит,
И вопль, раздирающий душу, звучит.
Тут юноша обмер, от муки ослаб;
²³⁹⁰ Опомнившись после, чуть слышно Сохраб
Промолвил: «Так значит, Ростем это ты!
Я, стало быть, жертва твоей слепоты.
Я к истине звал, но не внял ты мольбе,
Ни разу не дрогнуло сердце в тебе.
Кольчугу мою расстегни на груди,
И свой амулет под кольчугой найди.
Лишь стали кимвалы в поход призывать,
В слезах подошла удручённая мать.
Рыдая, родная меня обняла,
²⁴⁰⁰ Родительский дар мне в дорогу дала,
И молвила: – Памятку свято храни,
Тебе пригодится она в эти дни... —
И вот пригодилась – ненужною став,
Сражённого сына отцу показав».
Кольчугу Сохраба Ростем расстегнул,
Увидел свой знак и к страдальцу прильнул,
Стеная: «Ужели погублен ты мной,
О доблестный витязь, о сын мой родной!».
Рыдает и сыплет на голову прах;
²⁴¹⁰ Ланиты в крови и в горючих слезах.
Но слышит он: «Слезы напрасно не лей!
Мне слезы твои – смертных мук тяжелей.
Что проку теперь убиваться тебе!
Так сталось, так было угодно судьбе».
Уж ясное солнце спустилось с небес —
Нет в стане Ростема, Могучий исчез.
Разведчиков двадцать покинули рать,
Надеясь исход поединка узнать.
Двоих увидали в пыли и грязи
²⁴²⁰ Коней, а Ростема не видно вблизи.
Могучего мужа нигде – ни в седле
Не видят воители, ни на земле.
Сочли умерщвленным главу храбрецов,
И головы кругом пошли у бойцов.
К Кавусу с известьем гонец отряжён:
Лишились Ростема держава и трон!
Стан воинский тяжким уныньем объят,
Стенания громкие к небу летят.
В кимвалы ударить велит Кей-Кавус,
²⁴³⁰ Построил ряды пред владыкою Тус
И молвит владыка иранским бойцам:
«Лазутчиков в поле пошлите, и там
Разведайте, что замышляет Сохраб:
Рыдать об Иране пора не пришла б!
Коль пал в поединке Ростем-исполин,
Кто выйдет на битву из наших дружин?
С драконом таким не под силу нам спор;
Бежать приведётся, приемля позор!».
Услышав из стана донесшийся гул,
²⁴⁴⁰ В тревоге Сохраб на Ростема взглянул
И молвил: «Страшусь я, со смертью моей
Невзгоды пойдут у туранских мужей.[90]90
  2442 Здесь, как и вообще в большей части случаев, туранцы именуются «тюрками» (см. прим. 2908 в томе I и Вводную статью).


[Закрыть]
О них позаботиться мне обещай,
Напасть на туранцев Кавусу не дай.
Пусть их не настигнут в дороге враги,[91]91
  2445—2450 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов оригинала.


[Закрыть]
Уйти невредимыми им помоги.
Они ведь ко мне на подмогу пришли
Сражаться с бойцами иранской земли.
Немало я воинам благ обещал,
²⁴⁵⁰ Надеждами многими их обольщал.
Кто мог бы подумать о доле такой,
Что буду убит я отцовской рукой!..
Здесь в крепости витязь иранский: в полон
Он был на аркане моем уведен.
Его о тебе вопрошал я не раз,
Душа моя лик твой увидеть рвалась.
Но низкий – с земли бы исчезнуть ему! —
Желанию сбыться не дал моему.
Он ложью надежду украл у меня,
²⁴⁶⁰ Затмил предо мною сияние дня.
Иранца того отыщи и верни,
Но мстя за меня, ты его не казни.
Приметы, что мать мне поведала, сам
Я видел, да только не верил глазам.
Должно быть, судил мне безжалостный рок,
Чтоб я от отцовской руки изнемог.
Как молния вспыхнув, как вихрь я исчез.
Мы свидимся в светлом чертоге небес».
Дыханье стеснилось в груди у отца,
²⁴⁷⁰ И не было горьким стенаньям конца.
В груди его пламень, и влага в очах.
На Рехша вскочив, темный вздыбил он прах;
Раскаяньем горьким томим все сильней,
Рыдая, предстал перед ратью своей.
Иранцы увидели войска главу,
И каждый склонил пред Могучим главу.
К создателю их славословье неслось:
Ростема увидеть живым привелось!
Но видя на темени витязя прах,
²⁴⁸⁰ И в клочьях одежду, и кровь на щеках,
Расспрашивать стали: «Рыдаешь о ком?
Почто возвратился ты в горе таком?».
Сказал он, какое злодейство свершил,
Как милого сына в бою сокрушил.
С ним вместе бойцы зарыдали; совсем
От горя тогда обезумел Ростем.
Дружине своей богатырь говорит:
«Лишился я сердца и телом разбит.
Нельзя вам идти на туранцев войной.
²⁴⁹⁰ Довольно и зла, совершенного мной!».
В одеждах разорванных, скорбью объят,
Рыдая, приблизился к витязю брат.
Поведал ему удрученный Ростем
Про все, что от сына слыхал перед тем.
Воскликнул он: «Каюсь я в тяжкой вине,
И тяжкая кара ниспослана мне.
Мной, старым, погублен мой сын молодой,
Повержен во прах исполин молодой.
Рожденного мной, уничтожил я сам,
²⁵⁰⁰ Оплакивать вечно его небесам!».
Хуману послание он написал:
«Я в ножны влагаю возмездья кинжал.
Остался ты рати туранской вождём,
Так бодрствуй над нею и ночью и днём.
Не время теперь мне с тобой воевать,
И нечего больше о том толковать.
Ты правду, злонравный, от юноши скрыл,
Ты кровью мне сердце и лик обагрил!»
И брата Могучий торопит: «Спеши
²⁵¹⁰ В дорогу, о витязь великой души!
Хумана и рать до реки проводи,
От бед и опасностей их огради».
С посланием тем богатырь Зеваре
К Хуману-вождю поскакал на заре.
Ответил ему предводитель Хуман:
«Сохраба обрёк на погибель обман
Хеджира. Он, злобный, от сына-юнца
Умышленно скрыл исполина-отца.
Ростема стремился Сохраб отыскать,
²⁵²⁰ А низкий решился Сохрабу солгать.
Причина несчастья – коварная речь,
Снеси вероломному голову с плеч!».
К Ростему прийдя, рассказал Зеваре
О войске туранском, о богатыре,
О том, что Сохраба на смерть обрекло
Иранцем Хеджиром свершенное зло.
Ростем потрясён был речами его,
И мир потемнел пред очами его.
Он, с поля сраженья к Хеджиру примчась.
Схватил и поверг его наземь тотчас;
²⁵³⁰ Спеша обезглавить, из ножен кинжал
Извлек; ярый гнев ему сердце сжигал.
Смягчиться бойцы умоляли вождя,
Хеджира от смерти спасли, уведя.
Поспешно направился муж-исполин
Туда, где покоился раненый сын.
Вослед исполину примчавшись затем,
Гудерз опечаленный, Тус, Гостехем
И витязи все, возглавлявшие рать,
Вождя своего принялись утешать:
²⁵⁴⁰ «Тебе в этом горе поможет Йездан,
Пошлет исцеленье, быть может, Йездан».
Схватился Ростем за отточенный меч,
В отчаяньи грудь себе хочет рассечь,
Но в горе к Ростему взывают бойцы,
Кровь сердца из глаз проливают бойцы.
Промолвил Гудерз: «Полно, будет ли прок,
Хотя бы весь мир ты в отчаяньи сжёг?
Хоть сотней мечей свое сердце пронзишь,
Страданий любимого не облегчишь;
²⁵⁵⁰ С тобою в живых он пребудет, коль срок,
Назначенный небом, ему не истёк;
А если окончится витязя век,
Подумай, кто в мире сей доли избег?
Ведь смерти объятья откроются всем.
Венец ли мы носим, иль воинский шлем —
Нас всех не забудут из жизни изгнать.
Что встретим затем – не дано нам узнать.
Никто не помилован грозной судьбой,
²⁵⁶⁰ Нам впору, о друг, зарыдать над собой!
Шагаем вразброд, а дорога – одна,
Будь долгою или короткой она».
 

[Ростем просит у Кей-Кавуса целебное снадобье]

 
Гудерзу-бойцу говорит исполин:
«О праведный муж, украшенье дружин!
Ты к шаху скачи и поведай, что мной,
Злосчастным, повержен был сын мой родной.
Пусть гибель Ростема оплачут мужи!..
Еще от меня Кей-Кавусу скажи:
Когда мою службу хоть сколько-нибудь
²⁵⁷⁰ Ты помнишь, молю, мне спасителем будь!
Ни мига не медля, в сосуде с вином,
То зелье, что в царственном замке твоём
Хранится, мгновенно целящее боль,
С моим же посланцем прислать соизволь.
Коль сына звезда мне благая твоя
Вернёт – он служить тебе станет, как я».
Как ветер, пространство Гудерз побеждал
И вскоре посланье царю передал.
Царь вымолвил: «Чту я Могучего, он
²⁵⁸⁰ Превыше всех витязей мной вознесён.
Свершившего столько блистательных дел
Я видеть в беде ни за что б не хотел.
Но если ты зелье мое отвезёшь
И сына его молодого спасёшь,
То, силы великой набравшись, затем,[92]92
  2585—2586 Этим стихам в оригинале соответствует следующий, не вполне ясный бейт:
  Конäд пäст Ростäм бениру тора
  хелак авäрäд би гäман мäрмäра
  – (с отвергнутым Вуллерсом вариантом Пар. изд.: шäвäд пошт[е] Ростäм... и далее сходно с Кальк. изд.). Полагаем,что наиболее близкий перевод бейта был бы таков: «Ростем силою [своей и обретенного сына] унизит тебя [как мою главную опору, а потом] приведет к гибели, без сомнения, [и] меня». Только так представлялось бы нам возможным осмыслить это противопоставление: «тебя» и «меня». Но перевод основан на переосмыслении варианта – с чтением конца бениру тара, т. е. дословно «Спина Ростема станет сильнее!», что подкрепляется и Лондонской рукописью.


[Закрыть]
Меня ниспровергнет, погубит Ростем.
Того, от кого нападения жду,
Не лучше ль заранее ввергнуть в беду?
Давно ли кричал он: – Кто этот Кавус?
²⁵⁹⁰ Не он повелитель законный, а Тус! —.
Так полон тот витязь величья и сил,
Что вряд ли весь мир бы такого вместил.
Столь мощный захочет ли трону служить,
Величьем моим покорённый, служить?
Ты помнишь, как здесь, понося и браня,
При витязях всех он бесчестил меня?
Коль сына в живых сохранит он, лишь прах —
Не царство в моих сохранится руках.
Сохрабовы речи припомни к тому ж,
²⁶⁰⁰ О доблестный, жизнью испытанный муж:
– В Иране снесу, мол, немало голов,
Кавуса при всех я повесить готов! —
Коль выживет – нашу раздавит он рать,
Простому и знатному не сдобровать.
Как печься о том, кто желает нам зла?
Худая молва про меня бы пошла».
Гудерз, опечален известьем дурным,
К Ростему помчался, летит словно дым,
Сказал: «Что анчар – повелителя нрав;[93]93
  2609—2610 Слову Анчар в оригинале соответствует термин «ханзаль».Это известное на Востоке растение с небольшими арбузоподобными плодами (колоквинт – cucumis colocynthus), горькими, но не смертоносными. Дословный перевод бейта: «Сказал ему [Ростему]: Злой нрав государя – это дерево хäнзäл. Оно всегда с грузом плодов».


[Закрыть]
²⁶¹⁰ Он – вечный источник все новых отрав
Суров и горяч, как никто из царей,
Не ценит он доблести богатырей.
Тебе повидаться бы с ним самому,
В душе озлоблённой рассеять бы тьму!».
 

[Ростем оплакивает Сохраба]

 
По воле вождя принесён был слугой
Узорчатый плащ из парчи дорогой.
Окутав юнца одеянием тем,
Собрался к властителю мчаться Ростем.
Но только лишь ногу успел он занесть
²⁶²⁰ В седло, как услышал печальную весть:
«Сохраб из просторного мира ушёл.
Гроб нужен ему, не дворец, не престол!
Позвал он отца, тяжко-тяжко вздохнул,
Со стоном ресницы навеки сомкнул».
И спешился, вихря быстрее, Ростем,
И вот на главе его прах, а не шлем.
Воззвал он, и хлынули слёзы дождём,
И плачут воители вместе с вождём:
«Мой отрок, отмеченный славной судьбой,
²⁶³⁰ Род витязей гордых венчавший собой!
Ты шлем и кольчугу, венец и престол
Навеки покинул, навеки ушёл!
Тягчайшая это из тягостных бед —
Стать сыноубийцей на старости лет.
Внук Сама, чьё имя повсюду гремит,
Сын матери славной – повержен, убит!
Со мной ни один богатырь несравним,
А в битве я был – что младенец пред ним.
Мне обе руки да отрубят, кляня,
²⁶⁴⁰ Во прахе отныне да видят меня!
Что молвить, коль спросит о юноше мать,
Как чёрную весть ей посмею послать?
За что он убит – как найду я ответ,
За что пред невинным померк белый свет?
Позор мне! Один я виновен во всём.
Кто слышал, чтоб сын был повержен отцом?
Кто б сына своею рукою убил,
Отважного, мудрого, полного сил?
Царь славный, родитель чистейшей из жён,
²⁶⁵⁰ Что дочери скажет, бедою сражен?
Род Сама-воителя гневно кляня,
Жестоким, коварным сочтёт он меня.
Кто ж думал, что отрок блистательный тот
Столь рано, как тополь высокий, взрастёт,
И двинется против Ирана войной,
И день мой окутает мглою ночной!».
По воле Могучего, юноша-сын
Покрыт багряницею, как властелин.
Мерещились царство ему и престол,
²⁶⁶⁰ Гроб тесный – увы – вместо них он обрел!
С поляны в гробу исполин унесён,
В шатре у Ростема покоится он.
А ставку погибшего в битве вождя
Сожгли, вековые обряды блюдя:
Предали огню и седло, и шатёр,
И трон, и доспехи, слепившие взор.
Степная, бескрайная дрогнула ширь,
Рыдает по сыну Ростем-богатырь:
«Не видеть уж миру героя в борьбе
²⁶⁷⁰ Подобного львиной отвагой тебе!
Где разум, что многое в мире постиг,
Где мощные плечи, где ясный твой лик?
Увы, как страдал ты, простёртый в пыли,
Томясь по отцу, от родимой вдали!».
Одежды свои раздирал он в слезах,
Лил кровь из очей, грыз в отчаяньи прах,
Твердил: «Будет сына Заль-Зер проклинать[94]94
  2677 Заль-Зер – отец Ростема (см. прим. 4708—4709 в томе I).


[Закрыть]
И с ним Рудабе – добронравная мать.
Ростем, скажут, верх над юнцом одержал,
²⁶⁸⁰ Вонзил ему в грудь смертоносный кинжал!
О, что я скажу в оправдание им?
И кто оправданьям поверит моим?
Что витязи скажут в родной стороне,
Услышав недобрую весть обо мне,
Узнав, что подкошен рукою моей
Столь доблестный муж, украшенье мужей!».
Тогда меченосцы Кавуса-царя
На землю вкруг скорбного богатыря
Уселись, и хор увещаний звучит,
²⁶⁹⁰ Но тот не внимает, печалью убит.
«То рока обычай: одною рукой
Дарит он венец, петлю держит в другой.
Лишь сел ты на трон, торжеством осиян,
Уж с трона тебя совлекает аркан.
К земному душой не тянись, всё равно
С землёю расстаться тебе суждено.
Подольше пожить загадаешь едва —
А глядь, уж во прахе твоя голова.
Такую нам долю судил небосвод,
²⁷⁰⁰ Разумный безумцем его назовёт,
С ним тщетно ты споришь – разгадка проста:
Незрячие очи, немые уста...
Не плачь, и родного напрасно не кличь!
Ведь смысл происшедшего нам не постичь».
Услышав, что умер Сохраб-исполин,
С бойцами примчался Кавус-властелин,
И речь полилась, благосклонна, сладка:
«Всё бренно, от кряжа Эльборз до листка;
Всё сферы, вращаясь, с собой унесут;
²⁷¹⁰ Не должен земной обольщать нас приют.
Кто знает, чей раньше наступит черёд,
 

Ростем над поверженным Сохрабом

С рукописи Института востоковедения АН СССР

 
Но только от смерти никто не уйдёт.
Не плачь об ушедшем, печаль отгони
И к слову разумному слух преклони:
Хотя бы на землю ты сверг небосвод,
Весь мир бы зажег от низин до высот,
Ушедшего ты не вернул бы, поверь!
Душа его в горнем чертоге теперь.
Мне издали только пришлось увидать
²⁷²⁰ Ту палицу, плечи, могучую стать.
То рок побудил его двинуть полки,
Судил ему пасть от отцовской руки.
Беде не поможешь; доколе страдать,
Доколе о мёртвом стенать и рыдать!»
Промолвил Ростем: «Больше нет его. Стан
Остался на поле: там витязь Хуман,
Бойцы, чья отчизна – Туран и Китай;
Ты гнева в душе против них не питай.
С йездановой помощью, волей твоей,
²⁷³⁰ Пусть их Зеваре уведёт поскорей».
«Да, с ними не должно теперь воевать. —
Шах молвил, – хоть много туранская рать
Досель причинила мне горя и зла,
И тяжким страданьям Иран обрекла,
Но горестью ранил ты сердце и мне.
Конец положу я кровавой войне!»
 

[Ростем возвращается в Забулистан]

 
Шах с войском в Иран воротился затем;
На месте оставшись, печальный Ростем
Ждал брата, что послан был им проводить
²⁷⁴⁰ Туранцев – от бед их в пути оградить.
И вскоре вернулся к нему Зеваре,
И вывел дружину Ростем на заре.
Привел он воителей в Забулистан,
И вышел Ростему навстречу Дестан.
Все люди Систана встречали его,
Встречали в тоске и печали его.
Землёю посыпала головы знать;
Пред гробом в безмолвии ехала рать,
Прорвав барабаны, литавры разбив,
²⁷⁵⁰ Хвосты боевым скакунам обрубив.
Лишь гроб показался, сын Сама седой [95]95
  2751 Сын Сама седой. – В оригинале просто: «Дестан, сын Сама».


[Закрыть]
Покинул коня с золотою уздой,
И спешился витязь, навстречу спеша;
Вся в клочьях одежда и в клочьях душа.
Бойцы именитые, сняв кушаки,
Склонились, полны неутешной тоски,
У гроба, поникнув главами, стоят,
Скорбя о прославленном, слёзы струят.
Могучий, лишаясь от горести сил,
²⁷⁶⁰ Блистающий золотом гроб отворил
И молвил отцу: «Видишь, дремлет мой сын.
Ты скажешь, то Сам, твой отец-исполин!».
Кровавые слёзы Дестан проливал,
В печали к Создателю громко взывал.
«Сын доблестный! – слышен Ростема призыв —
Ушел ты, а я, злополучный, всё жив!»
Заль скорбно взывает: «То сон наяву!
Сохраб малолетний вознес булаву
И славу снискал среди знатных!.. О нет,
²⁷⁷⁰ Подобный ему не рождался на свет!».
Слезам дозволяя без удержу течь,
Всё вел он о доблестном юноше речь.
Под своды чертога Могучий вступил,
С рыданьями громкими гроб опустил.
Увидела гроб Рудабе – обмерла,
Кровавые реки из глаз пролила,
Вскричала в отчаяньи: «Вождь-исполин,
Восстань же из гроба на миг хоть один!»,
И полная скорби, стенала она,
²⁷⁸⁰ И плач над юнцом начинала она:
«О львёнок, героем рождённый герой!
Такой не родится воитель второй.
Ты матери старой ответь на вопрос:
Что в пору цветенья с тобою стряслось?
Зачем – роковую мне тайну открой —
Дворец ты отверг для темницы сырой?
Зачем был отец так безмерно жесток,
За что твою грудь он кинжалом рассек?».
К Кейвану тот плач непрестанный вставал.[96]96
  2789 К Кейвану тот плач непрестанный вставал. – В оригинале Фäганäм зе эйван бе Кейван рäсид – «Вопли ее от эйвана (дворца) достигали Кейвана (планеты Сатурн)» – т. е. до последней сферы неба (см. прим. 1929 в томе I).


[Закрыть]

²⁷⁹⁰ Кто слышал, тот слёзы ручьём проливал.
За темной завесой сокрылась в тоске;
Ланиты несчастной в пыли и песке.
И горько рыдает Ростем: из очей
Не слёзы струятся – кровавый ручей.
Сказал бы, готовится мира конец,
Так радость была далека от сердец.
Вот с гробом Сохраба, почившего льва,
К бойцам воротился их скорбный глава,
Откинул покров, и героя чело
²⁸⁰⁰ Явилось мужам, безмятежно, светло.
Лишь взорам предстала Сохраба краса,
Дым вздохов, ты скажешь, застлал небеса.
Не в силах очей оторвать стар и мал,
Горючие слёзы любой проливал,
У каждого тёмен от горести лик,
И каждый у гроба главою поник.
Ты скажешь, был гробом весь княжий дворец,
Где тихо покоился юный храбрец.
Казалось, то Сам, возглавляющий рать,
²⁸¹⁰ От битвы устал и прилёг подремать.
Укутанный желтой парчою, он спит,
И вот уж приют его тесный забит.
«Построить бы,– молвил Ростем,– не простой,
Усыпанный мускусом склеп золотой,
Достойный великой утраты, но он
По смерти моей был бы весь разорён».
Из крепкой породы воздвигнули склеп.[97]97
  2817—2818 В подлиннике оригинальное сравнение: йäки дäхме кäрдäм чо сомм-е сотур, т. е. он соорудил для него гробницу, как «копыто коня»  (прочную?).


[Закрыть]
От слёз не один горевавший ослеп.
Был гроб из алоя, и цепи на нём
²⁸²⁰ Глаза золотым ослепляли огнём.
Повсюду молва разгласила, меж тем,
Что сына убил в поединке Ростем.
Той грустною вестью весь мир потрясён,
И каждый внимавший печалью пронзён.
И дни для Ростема текли, как года,
И радость была его сердцу чужда;
Терпеть и мужаться решил, наконец;
Унынье почел недостойным боец.
И прежде такие свершались дела,
²⁸³⁰ И многие души печаль обожгла.
Кто в мире – коль мудростью он одарён —
Приманками жизни земной покорён?
Узнали о горшей из горьких утрат
В Иране, и каждый был грустью объят.
Ту скорбную весть предводитель Хуман
Принес Афрасьябу, вернувшись в Туран.
Немало дивился ей царь, и урок
Из сказанных слов для себя он извлёк.
 

[Мать узнает о смерти Сохраба]

 
Разносится вопль над туранской землей:
²⁸⁴⁰ Пал в битве кровавой Сохраб удалой!
И горем убит Семенгана глава.
Уже донеслись роковые слова
До матери бедной; узнала о том,
Что сын в поединке повержен отцом.
Рванула шелка на себе, засиял
Её наготы розовеющий лал.
Раздался пронзительный, горестный крик,
Покрылся смертельною бледностью лик.
Терзая ланиты, льёт алую кровь,[98]98
  2840—2852 Здесь в переводе допущена перестановка бейтов.


[Закрыть]
²⁸⁵⁰ То падает, то поднимается вновь.
Своих шелковистых волос завитки
На кисть намотав, вырывает с тоски,
И плечи ногтями терзает себе,
И прахом главу посыпает себе.
Огонь на своей голове разожгла,
Душистые кудри огню предала,
Рыдала: «О матери жизнь и душа!
Где ныне лежишь ты, в крови, не дыша?
Я глаз не могла от дороги отвесть,
²⁸⁶⁰ Ждала: не пришлют ли желанную весть
Сохраб и Ростем. Ты, очей моих свет, —
Гадала я, – верно, объехал весь свет,
Ростема искал и нашёл ты, и рад
К родимой теперь воротиться назад...
Ждала ли я, сын мой, такого конца,
Что будешь ты скошен булатом отца!
Над юной и чистой красою такой,
Над станом могучим, могучей рукой,
Не сжалился, сердцем не дрогнул ничуть,
²⁸⁷⁰ Кинжалом пронзил неповинную грудь!
Как нежно пеклась я о жизни твоей
При блеске лучей и во мраке ночей!
А ныне ты плавать в крови обречён,
Не в мантию – в саван отцом облачён!
Кого же я ныне в объятья приму,
Заботу и горе открою кому?
Кого призову я, надеясь, любя?
Кто сердце утешит мне вместо тебя?
Мой светоч! Исполненный жизни и сил,
²⁸⁸⁰ Ты сад и чертоги на яму сменил.
Мой витязь! Отца помышлял ты найти,
Но только могилу нашёл на пути.
Ты, полный надежд, безнадёжность узнал,
Ты злобу – не ласку и нежность – узнал.
Пред тем, как занёс он булатный клинок
И белую грудь без пощады рассёк,
Зачем не решился ты правду сказать,
Хранимый тобой амулет показать?
Приметы отца от родимой своей
²⁸⁹⁰ Ты слышал – зачем не доверился ей?
Ушёл, а меня ты оставил в плену.
Как скорбный свой век до конца дотяну!
О, доблестью в мире успевший блеснуть,
Зачем я с тобой не отправилась в путь!
Меня издалёка узнал бы Ростем
И нас обласкал бы обоих затем,
И бросил бы острую сталь исполин,
И ею, пронзённый, не пал бы мой сын!»
Тоскуя, схватилась за голову мать,
²⁹⁰⁰ Вновь стала ланиты ногтями терзать.
Такие стенанья неслись в небеса,
Что людям глаза увлажняла роса.
Так рухнула наземь, не снесши тоски,
Что сердце любого рвалось на куски.
Лежит, недвижима, бела, словно снег:
В ней кровь, ты сказал бы, застыла навек.
Очнулась и вновь принялась проклинать
Свой жребий, о сыне убитом стенать.
Увидела сына блестящий венец —
²⁹¹⁰ Кровь сердца окрасила слёзы в багрец.
Над троном склоняет в отчаяньи стан,
Взывает: «О царственный, стройный платан!»
Велит подвести боевого коня,
Чей блеск затмевал и сияние дня,
И крепко за шею обняв скакуна,
Всех тронула, всех изумила она.
То гриву погладит, то к ней припадёт,
То слезы над нею горючие льёт,
И горько рыдая, подковы ему
²⁹²⁰ Целует, коню огневому тому.
Вот мантия царская принесена —
Как сына, покров обнимает она.
Внесли и кольчугу по воле её,
Лук добрый, колчан, булаву и копьё,
Седло, и уздечку и щит боевой—
Несчастная бьется о щит головой.
Длины непомерной аркан перед ней —
Глядит и рыдает она все сильней.
На шлем, на стальную броню поглядев,
²⁹³⁰ Взывает: «О грозный воинственный лев!»
Меч острый Сохраба схватила, стеня,
Отрезала гриву и хвост у коня;
Убогих своим оделила добром —
Конями и золотом, и серебром;
Велела, чтоб царственный сдвинули трон,
Затем с возвышенья низринули трон,
Окрасили в черное входы дворца,
Разрушили арки и своды дворца,
Цветник разорили, где сын пировал,
²⁹⁴⁰ Откуда призвал его к бою кимвал.
Скорбя день и ночь неутешно, без слов,
Окутана в траурно-синий покров,[99]99
  2942 Синий цвет, наряду с белым, жёлтым и чёрным, на Востоке – цвет траура.


[Закрыть]
Ручьями кровавые слёзы лила.
Лишь год после сына она прожила;
Тоскуя, к могиле желанной спеша,
Сохрабу вослед улетела душа.
Учил златоуст несравненный Бехрам:[100]100
  2947 В оригинале: «Так сказал доброречивый (нику сохон) Бехрам». И дальше следует до стиха 2958 включительно дидактическое отступление – как бы цитата упомянутого Бехрама. Бехрам,– вероятно, имя одного из мобедов – знатоков преданий о старине. Рассказ или, книга Бехрама, до нас не дошедшая, была основным источником этого сказания, как известно, не включенного в Мансуровское «Шахнаме». Кроме Бехрама, наряду с многочисленными безличными «мобедами» и «дехканами» Фирдоуси на страницах своей поэмы упоминает еще четыре имени сказителей (авторов книг?).


[Закрыть]
Душой не стремись к дорогим мертвецам.
Здесь долго и сам не задержишься: будь
²⁹⁵⁰ Всегда наготове отправиться в путь.
Родитель тебе уступил свой черёд,
Но срок неизбежно и твой истечёт.
Так было, так будет. Не сыщется ключ
К загадке извечной. Себя ты не мучь,
На поиски дни понапрасну не трать;
Врата не откроешь, не сломишь печать.
Не будь же земным бытием обольщен,[101]101
  2957 Здесь в переводе пропущен один бейт, явно нарушающий единство отрывка и к тому же сомнительный.


[Закрыть]
Оно – скоротечный, обманчивый сон...
Душа к Сиавушу теперь повлеклась.[102]102
  2959—2960 Эти завершающие строки сказа дословно переводятся так:
  «От этого сказания мы отвратили лицо
  Занялись деяниями Сиавуша».


[Закрыть]
²⁹⁶⁰ Пора, приведу к завершению сказ.
Без слез эту повесть кто б выслушать мог?[103]103
  2961—2962 Последний в издании Вуллерса бейт, который точно повторяет второй бейт (стихи 3—4 перевода), открывающий сказ о Сохрабе (кольцевое обрамление). Если и не все, то почти все рукописи поэмы дают этот бейт только в начале, но не повторяют его дважды. В нашем переводе, как было указано выше, изменен порядок стихов внутри бейта 2959—2960; благодаря этой перестановке последние четыре стиха естественно связываются между собою. Если бы такой перестановки переводчик не сделал, но точно следовал изданию Вуллерса, то повторный бейт служил бы не «кольцевым обрамлением», а просто повис бы в воздухе, не связанный ни логически, ни сюжетно, ни синтаксически с предшествующими и последующими стихами. На наш взгляд, этот бейт – бесспорно позднейшая вставка.


[Закрыть]
Чье сердце бы гневом Ростем не зажег?