Текст книги "Криминальные сенсации (Часть 2)"
Автор книги: Гюнтер Продёль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Председатель наблюдательного совета Льюис Б. Майер пригласил на главную роль Лану Тёрнер не столько из-за ее артистического дарования, сколько из-за того, что именно она, как никто другой, олицетворяла противоречивую сущность американских моральных ценностей. Будучи в течение двадцати лет известнейшей, и в скандальном плане тоже, кинозвездой, Лана постоянно попадала на первые страницы популярных газет и журналов из-за своих бракоразводных процессов и историй с любовниками. Ее называли "женщиной с невинными глазами и кучей пороков", а Эльза Максвелл, пользующаяся особой любовью у сплетниц, писала: "Рядом с мужчинами, окружавшими Лану, Иностранный легион выглядел бы безобидным союзом бойскаутов".
Лана Тёрнер никогда не думала не гадала, что придет время и ее имя станет красоваться на афишах. Она родилась 8 февраля 1920 года в штате Айдахо. Отец занимался контрабандой алкогольных напитков. С десяти лет Лана воспитывалась в детском приюте: отца убили во время его подпольных операций, а мать была слишком охоча до легкой жизни и развлечений, чтобы возиться с ребенком. Годы, проведенные в детском приюте, были самыми тяжелыми в жизни Ланы. В четырнадцать лет она удрала оттуда и стала зарабатывать на жизнь стриптизом в ночных клубах Лос-Анджелеса. Там через два года ее нашел Льюис Б. Майер и взял сниматься в кино. В то время, после эпохи Греты Гарбо, Лилиан Харвей и Марлен Дитрих, публика требовала чего-нибудь более «существенного».
В шестнадцатилетней девушке с роскошными формами Майер предугадал нового идола женской красоты и сделал из Ланы первую пышногрудую королеву американского кино. Успех показал, что он не ошибся. Хотя Лана Тёрнер как актриса не могла предъявить ничего, кроме соблазнительных округлостей, миллионы кинозрителей пленились "милашкой в свитере". Слава, достигнутая столь быстро, еще быстрее изменила ее личную жизнь. Она сама как-то сказала по этому поводу: "Уж больно я люблю ночные клубы, заводную музыку, яркий свет и особенно мужчин". Когда ее любовные связи стали в Америке главной темой дня, а газеты начали писать о ее похождениях больше, чем о киноролях, ее «создатель» и проявляющий отеческую заботу друг Льюис Б. Майер настоял, чтобы она превратилась в скромную домохозяйку и любящую мать.
Лана и здесь выказала завидное усердие: пять раз выходила она замуж и, как требовалось, в 1943 году произвела на свет девочку Чэрил. Биржевой маклер Стив Крэйн подарил ей свое имя и шесть месяцев вольной холостяцкой жизни. Однако ни ребенок, ни пятикратное замужество не могли сдержать необузданного нрава Ланы. После пятого развода она сказала: "Я больше никогда не смогу полюбить мужчину…" – и тотчас последовала целая серия любовных интриг, за которую пресса прозвала ее "современной Мессалиной". Все эти годы воспитанием бедной Чэрил занимались няни да служанки. Время от времени ей позволялось пару дней пожить с матерью, но и тогда она не чувствовала материнской ласки. На бесконечных вечеринках и приемах ее, как красивую куклу, передавали из рук в руки, затем она послушно делала книксен и исчезала, чтобы не мешать компании, собравшейся у матери.
В конце концов, когда Чэрил исполнилось одиннадцать лет, ее отдали в интернат. Три последующих года она не видела матери.
А тем временем Лана в своем моральном падении опустилась на самое дно. Пресытившись доступными в ее среде удовольствиями, она стала искать знакомств в уголовном мире. Из ночи в ночь слонялась она по известным своей дурной славой полуподпольным ресторанам, пока не познакомилась наконец с Мики Коэном, главарем банды, которая занималась торговлей наркотиками и содержала в Калифорнии игорные притоны и бордели. Телохранителем у Коэна был 26-летний сицилиец Джонни Стомпанато. Все в Голливуде знали, за счет чего он живет: влюбляя в себя состоятельных женщин, он выведывал их сокровенные тайны, а затем шантажировал их. Лана Тёрнер вскоре тоже узнала об этом, что, однако, не помешало ей завязать с ним близкие отношения. В первый же вечер знакомства она незаметно сунула ему записку с номером телефона и приглашением: "Позвони мне, я хочу тебя поцеловать". Любовная связь с отпетым гангстером взбудоражила весь Голливуд. Но Лану это нисколько не волновало.
"Что из того, что он гангстер? Зато он бесподобный любовник", – с улыбкой пояснила она репортеру, который спросил о ее отношениях со Стомпанато.
Из-за скандала, вызванного предосудительным знакомством Ланы с преступным миром, ее имя снова появилось у всех на устах, а "Метро Голдвин – Майер корпорэйшн" опять проявила к ней интерес. Для скандального фильма нужна была скандальная кинозвезда. На экран надо было выплеснуть что-то из ряда вон выходящее, шокирующее, чтобы добиться кассового успеха.
Вот так Лана Тёрнер получила главную роль в фильме "Пейтон Плэйс" и контракт на двести тысяч долларов.
Опытный киноделец Льюис Б. Майер не прогадал. За последние несколько лет в Америке не было такого прибыльного фильма, как "Пейтон Плэйс". Количество зрителей на тридцать процентов превысило самые смелые прогнозы; только в Соединенных Штатах любители кино, чтобы посмотреть картину, выложили 21 миллион долларов. Более того, фильмы прошлых лет с участием Ланы Тёрнер пошли в повторном прокате и принесли больше прибыли, чем при первом показе.
Однако за все это "Метро Голдвин – Майер корпорэйшн" должна была благодарить адвоката Джереми Джайслера.
Сегодня в Америке никто не сомневается, что гангстера Джонни Стомпанато убила Лана Тёрнер. Убила из ревности, когда до нее дошло, что, пока она была занята в киностудии, он обучал искусству любви ее уже оперившуюся дочь. Через год в переписке убитого обнаружили любовное письмо четырнадцатилетней девушки, которое не оставляет никаких сомнений в характере ее взаимоотношений с любовником матери. Вот это письмо: "Джонни, любимый! Когда ты снова придешь ко мне? Мои волосы уже отросли и достают до плеч. Ты ведь так хотел? Сегодня я их завила и связала в пучок по-французски, как тебе нравится. Все, что я делаю, это только для тебя. Приходи скорей. Я люблю тебя и не могу без тебя жить. Всегда твоя Чэрил".
Убежденность в том, что Лана Тёрнер является убийцей Стомпанато, высказал также гражданский суд Лос-Анджелеса, когда в него обратились родственники убитого с иском к кинозвезде. Суд определил, что актриса должна выплатить пятьдесят тысяч долларов, так как "ответчица была виновна в неестественной смерти Стомпанато".
Однако через несколько недель после убийства совсем другой суд под председательством почтенного судьи Алана Т. Линча решал, могла ли убить Стомпанато дочь Ланы Чэрил. От этого зависело, будет ли отправлена в исправительное учреждение четырнадцатилетняя девушка, которая по возрасту не подлежала наказанию за убийство. Линч так определил позицию суда: "Стомпанато был убит обвиняемой, в этом суд убежден. Но он также убежден и в правоте адвоката Джайслера: то, что произошло вечером страстной пятницы в доме Ланы Тёрнер, было необходимой самообороной".
Джереми Джайслер оправдал оказанное доверие. Суд разыграл те козыри, которые он выдернул, когда перемешивал карты на месте преступления. В выигрыше оказалась "Метро Голдвин – Майер корпорэйшн", которая потеряла бы свою прибыль в 21 миллион долларов, если бы Лану Тёрнер отправили на электрический стул или в газовую камеру. А что касается четырнадцатилетней девочки, то какое дело владельцам акций до того, что она всю жизнь должна будет покрывать мать-убийцу. Доллар – вот закон, которому подчиняется все. Когда Чарли Чаплин, измученный этой моралью, покидал Голливуд в поисках новой родины, он сказал: "Прощай, мир размалеванных мертвецов, я попытаюсь снова вернуться к жизни…"
Смерть Марии Розалии Нитрибитт
О смерти салонной проститутки Марии Розалии Нитрибитт, прозванной Розмари, стало известно утром 2 ноября 1957 года из помещенного в газетах сообщения полиции. «Убита Белокурая Розмари!» – гласили заголовки, а под ними можно было прочитать: «24-летняя звезда ночной жизни Франкфурта по прозвищу Белокурая Розмари найдена задушенной в своей новой шикарной квартире по Штифтштрассе, 36. Полиция полагает, что преступление было совершено три дня назад. Эта миловидная женщина, называвшая себя в телефонном справочнике манекенщицей, разъезжала в черном спортивном „мерседесе“ с красной кожаной обивкой и в ночное время принимала у себя мужчин».
Никто и не подозревал, что с этого короткого, в несколько строк, сообщения начнется одно из самых сенсационных в истории западногерманской криминалистики уголовных дел, грозящее крупнейшим скандалом, что сотни богатейших и авторитетнейших промышленников, бизнесменов и дипломатов на долгие месяцы лишатся сна, что федеральному правительству придется вмешиваться в съемки фильма о жизни и смерти Марии Нитрибитт, что один из иллюстрированных журналов, который объявит о собственном расследовании убийства, уже через несколько номеров вынужден будет прекратить публикации об этом.
Даже пятеро сотрудников франкфуртской комиссии по расследованию убийств во главе с обер-комиссаром Мёршелем, съевшим зубы на подобных преступлениях, поначалу не увидели в этом деле ничего, кроме обыкновенного убийства проститутки; в этом году они уже работали над тремя такими убийствами, причем одно из них раскрыли.
Тревогу подняла приходящая уборщица Марии Нитрибитт, 52-летняя безработная актриса Эрна Крюгер. Из ее слов выяснилось следующее.
В пятницу, 1 ноября, за несколько минут до пяти часов вечера, Эрна Крюгер позвонила в дверь просторной квартиры в доме на Штифтштрассе, 36, куда год назад въехала Нитрибитт. Делала она это не без некоторого колебания. Дело в том, что во вторник, 29 октября, Нитрибитт ее уволила. Эрна, вытирая пыль, разбила вазу, и по этому поводу между ней и ее чрезвычайно скупой работодательницей произошла крупная ссора.
Однако Крюгер не хотела терять хорошо оплачиваемого места и поэтому через три дня с новой вазой и букетом цветов пришла к Нитрибитт извиняться. Она трижды позвонила, но Рози, как накоротке звала Эрна Марию Нитрибитт, так и не открыла. Из квартиры доносился только жалобный скулеж белого пуделя Шовинга. Эрну охватила необъяснимая тревога. Трудно было поверить, чтобы Рози, которая баловала пуделя, как ребенка, и днем без него никогда не выходила из дому, вдруг оставила его взаперти.
Однако полная уверенность, что произошло нечто из ряда вон выходящее, появилась у Эрны тогда, когда в нише возле двери она увидела три бутылки с молоком и три пакета с булочками. Марии Нитрибитт каждое утро прямо на квартиру доставляли бутылку молока и свежие булочки. Значит, уже три дня она не входила в квартиру или не покидала ее.
Эрна Крюгер знала об образе жизни хозяйки квартиры, да Нитрибитт и не собиралась скрывать от нее своего ремесла. Эрна не раз предостерегала ее: "Будь осторожна с этими мужиками. Ты ведь даже толком не знаешь, кого тащишь к себе в квартиру".
Рози только смеялась над ее опасениями и хвасталась, что ее клиентура состоит из богатейших мужчин Германии.
Когда из-за двери опять раздался жалобный вой пуделя, Эрна больше уже не могла оставаться в бездействии. Она поспешно спустилась вниз и у парадных дверей столкнулась с молодым человеком, который жил двумя этажами ниже Рози. В возбуждении она сообщила ему о своих наблюдениях. Молодой человек попытался ее успокоить, а затем, отправив Эрну присматривать за дверью квартиры Нитрибитт, позвонил в полицейский участок.
Полчаса спустя прибыла радиофицированная патрульная машина и привезла слесаря. Через минуту дверь была взломана. В конце длинного, восьмиметрового коридора находилась дверь в жилые комнаты. Она была полуоткрыта. Неприятный сладковатый запах ударил в нос вошедшим полицейским.
Старший патруля шесть лет служил в армии и хорошо знал этот запах по войне. Так пахли разлагающиеся трупы.
Чтобы разобраться, что же произошло в комнате, полицейскому пришлось включить свет: плотные шторы на окнах были задернуты. Его цепкий взгляд лишь скользнул по комнате, обставленной стилизованной под старину мебелью. На кушетке лежало безжизненное тело женщины.
Она была одета в костюм; правая рука вытянулась в сторону маленького столика, на котором стоял белый телефонный аппарат.
Полицейский снова прикрыл дверь – так, как она была, когда он вошел в квартиру. В круг его обязанностей проведение расследования не входило. Женщина, которая лежала на кушетке, была, бесспорно, мертва. Как и почему она умерла, убийство это или самоубийство – все это будет выяснять уголовная полиция.
На лестничной площадке старший патрульный в качестве часового оставил своего коллегу. Эрне Крюгер он лишь сказал: "Останьтесь здесь с вахмистром и подождите, пока приедет уголовная полиция. Вы будете нужны как свидетель" – и загромыхал в своих тяжелых ботинках вниз по лестнице.
Когда после шести часов на Штифтштрассе наконец появились оба «фольксвагена» комиссии по расследованию убийств, перед входом в дом уже собралось более сотни любопытствующих и репортеров. Два полицейских с трудом сдерживали их попытки проникнуть на лестницу.
Маленький нервный обер-комиссар Мёршель буквально проложил дорогу через толпу для себя и своих коллег, нагруженных сумками и фотоаппаратурой. Уже на нижней лестничной площадке Мёршель почувствовал неприятный сладковатый запах. Принюхиваясь, потянул носом. "Наверняка уже несколько дней", – сказал он идущему следом обер-комиссару Брайтеру. При этом с сомнением покачал головой, что, видимо, должно было означать: трудно будет работать.
Комиссия по расследованию убийств состояла из пяти человек: руководителя комиссии обер-комиссара Мёршеля, его заместителя обер-комиссара Брайтера, двух более молодых криминалистов и полицейского врача доктора Вегенера.
Когда все пятеро вошли в комнату, где лежал труп, у них заняло дыхание от необычайной духоты и удушливого запаха разложения. Брайтер подскочил к шторе, отдернул ее и открыл широкую створку окна. Доктор Вегенер отыскал вентиль центрального отопления и полностью закрутил его.
Обер-комиссар Мёршель между тем склонился над мертвым телом, потеряв, правда, при этом шляпу, которую по старой привычке сдвинул на затылок. Один из молодых сотрудников поспешно поднял ее, вынес в коридор и аккуратно повесил на крючок вешалки. Он и не предполагал, какую путаницу внесет этим в расследование. Когда через полтора часа шеф комиссии покидал квартиру, оставив подчиненных заниматься осмотром, то забыл о своей шляпе. Дальше все получилось, как в комедийном детективе: головной убор комиссара Мёршеля попал в список предметов, найденных на месте преступления, и на первом этапе расследования стал объектом следственных действий.
"Ее, должно быть, оставил последний посетитель Нитрибитт, который, вероятно, и является убийцей", – сделал вывод сообразительный комиссар Брайтер. Он велел сфотографировать шляпу своего начальника, похожую, кстати, на сотни других, и передал снимок прессе, чтобы при помощи общественности получить какие-нибудь сведения о владельце шляпы. Позднее, если бы мог, он с удовольствием надавал бы себе за это по физиономии.
На следующий день в комиссию поступило 256 сообщений. За два дня, не покладая рук, полицейские проверили 116 из них, и только тогда законному владельцу головного убора пришло в голову, что шляпа, с которой возятся коллеги, его собственная.
Промашка со шляпой обер-комиссара была далеко не единственной ошибкой сотрудников комиссии во время осмотра места преступления. Чтобы установить время смерти, необходимо было зафиксировать температуру воздуха в комнате. Степень разложения трупа в соотнесении с царящей в помещении жарой позволяла судебному врачу точно установить, когда наступила смерть обнаруженной женщины.
Однако первое, что сделал обер-комиссар Брайтер, это широко открыл окно комнаты и впустил холодный ноябрьский воздух. Прошел почти час, пока он сообразил, что надо измерить температуру. Кроме того, пока полицейские осматривали квартиру, Эрна Крюгер опустошила бутылки с молоком и пакеты с булочками, оставленные, по ее словам, возле двери. Как она выразилась, выпить молоко и съесть булочки ее заставило волнение. Таким образом, теперь уже не было точных доказательств, указывавших на то, что прошло три дня со дня смерти Нитрибитт. Ведь пустые бутылки она могла выставить перед дверью сама – даже утром 1 ноября. О том, что домработница по каким-то причинам могла давать ложные показания, в тот момент никто не подумал. Поэтому обер-комиссар не придал всей этой истории большого значения. Тем не менее в дальнейшем расследовании убийства Марии Нитрибитт эта ошибка сыграла, пожалуй, решающую роль.
Осмотр места преступления проходил в обычном порядке. Труп Нитрибитт и обстановка в комнате, как и требуется, были сфотографированы с разных точек обзора. Обер-комиссар Мёршель сразу же сделал соответствующие выводы. Убитая была полностью одета, в костюме – значит, речь шла не о половом преступлении. Дорогой персидский ковер, который лежал на полу перед кушеткой, был сдвинут в сторону, а кресло в стиле чиппендель[2]2
Стиль английской мебели XVIII века
[Закрыть] опрокинуто – следовательно, между убийцей и его жертвой произошла ожесточенная схватка. Об этом также говорили открытая рана на затылке убитой и протянутая к телефону рука.
После фотографов за дело взялись специалисты по отпечаткам пальцев. Они добыли богатые трофеи, и среди них те, которые впоследствии стали важнейшими уликами. На кухне криминалисты обнаружили рюмку и бутылку из-под спиртного иностранного производства. В то время как на рюмке отчетливо просматривались отпечатки пальцев того, кто из нее пил, на бутылке не было ни малейшего следа. Скорее всего, ее поверхность тщательно протерли.
Роскошь, хотя и с налетом безвкусицы, с которой была обставлена квартира, привела Брайтера к мысли, что преступник пошел на убийство ради находящихся здесь ценностей. Но шеф тут же заставил его усомниться в правильности подобного вывода. Без долгих поисков обер-комиссар Мёршель снял с полки для пластинок шкатулку с тремя золотыми браслетами и кучей дорогих колец. Поначалу на Брайтера это не произвело особого впечатления:
– Если был опытный преступник, то он знал, что сбывать драгоценности слишком опасно, да и получить за них он мог разве что десятую часть реальной стоимости. Нет, этот тип искал наличные!
В ответ Мёршель показал ему сумочку из крокодиловой кожи – она сама стоила около тысячи марок – и, открыв ее, вытащил целую кипу мятых банкнот разного достоинства.
– Почему же он тогда это оставил? Ведь здесь не меньше трех тысяч марок!
– Может, в спешке не обратил на нее внимания. Кому придет в голову, что в дамской сумочке могут быть такие деньги?
– Ну нет, Брайтер, у преступника было достаточно времени, чтобы обыскать всю квартиру. А сумочка к тому же лежала прямо вот здесь, в кресле…
– Возможно, он нашел что-нибудь настолько ценное, что больше уже ничего и не искал. Здесь прямо-таки пахнет деньгами.
Мёршель покачал головой и передал сумочку на хранение одному из сотрудников. Он хорошо знал своего заместителя и понимал, что, если Брайтер что-нибудь возьмет в голову, его уже трудно будет переубедить.
Пока Брайтер, явно обиженный, молча продолжал обследовать комнату, Мёршель решил осмотреть всю квартиру. Комнаты располагались так, что он сразу попал в спальню. Открыв дверь, обер-комиссар застыл в удивлении: огромная французская кровать стояла посредине и занимала больше половины всей комнаты. Она была застелена голубым парчовым покрывалом, и казалось, что ею уже много дней не пользовались.
Справа от кровати, на невысокой тумбочке, рядом с белым телефоном, стояла фотография в дорогой, отделанной красным сафьяном, рамке. Этот снимок с изображением мужчины сразу же заинтересовал Мёршеля. Лицо казалось знакомым, хотя он и не мог вспомнить, откуда его знает. Чтобы внимательнее рассмотреть, обер-комиссар направился к тумбочке, но был остановлен яростным собачьим лаем. Белый пудель забился под кровать и, увидев приближающиеся ноги, начал возбужденно тявкать.
Мёршель нагнулся, вытащил пса из-под кровати и, держа на руках, попытался успокоить его, а затем вынес в коридор и отдал дежурившему там полицейскому.
Вернувшись в спальню, обер-комиссар обследовал пол в поисках следов, которые подсказали бы, как долго оставался пудель закрытым в комнате.
Однако, как ни старался, он не обнаружил ни малейшей лужицы, оставленной собакой. Не придавая еще этому курьезному факту особого значения, Мёршель продолжил осмотр спальни. Фотография на ночной тумбочке приковала его внимание. Он был уверен, что знает человека на снимке, но никак не мог вспомнить, кто он такой. Наверняка кто-нибудь из тех, кого видел на страницах газет, – спортсмен, киноактер или политик… Но именно в этот момент в голову ничего не приходило. Несколькими минутами позже он все же установил его личность: в выдвижном ящике тумбочки лежал маленький изящный блокнот-календарь с десятком фамилий, половина из которых часто появлялась в газетах. Среди них – и фамилия мужчины на фотографии.
Эта маленькая, неприметная записная книжка, снимок в дорогой рамке и еще несколько десятков найденных в спальне фотографий мужчин, как говорится, в расцвете лет – все это превращало смерть проститутки Нитрибитт из заурядного убийства в скандальную историю с сильным общественно-политическим привкусом.
Невзрачный внешне, обер-комиссар был неглупым и честолюбивым человеком. Он обладал хорошим политическим чутьем и достаточной дальновидностью, чтобы сразу сообразить, какие взрывоопасные материалы оказались в его руках. Если правильно их использовать, то они помогут ему подняться по служебной лестнице – до главного инспектора, до шефа уголовной полиции, а то и до министра… С другой стороны, если сделать ошибку, проболтаться где-нибудь, допустить сюда прессу, общественность, то можно поплатиться карьерой.
Поэтому из записной книжки, снимка с ночной тумбочки и найденных фотографий Мёршель сделал что-то вроде государственной тайны. Он всего лишь проинформировал своего заместителя, что изъял в спальне записную книжку, снимок в дорогой сафьяновой рамке и картонную коробку с двадцатью пятью фотографиями, предположительно, знакомых убитой.
Медлительному Брайтеру было достаточно, чтобы найденные вещи заносились в протокол, а остальное… Он даже рад был, что шеф взял на себя часть работы.
– Ну что, вы пока обойдетесь без меня? Я хочу подскочить в управление: директор Кальк ждет доклада, – сказал Мёршель и неожиданно для всех, распрощавшись, поспешно покинул квартиру.
Брайтер только позже понял, почему его начальник так торопился к директору Кальку, шефу уголовной полиции Франкфурта. А в этот вечер, 1 ноября, он лишь угрюмо пробурчал:
– Чего ему надо от старика? Да и того наверняка уже нет на месте…
Однако спешащий руководитель комиссии был остановлен Эрной Крюгер, в нетерпении ожидавшей на лестничной площадке. Вне себя от возмущения, она преградила ему дорогу:
– Послушайте-ка, господин комиссар! Это же ни на что не похоже! Вы уже больше часа заставляете меня торчать на этой холодной лестнице. Знаете, это уж слишком…
Мёршель остановился:
– Извините, а кто вы, собственно, такая?
– Благодаря мне открылось убийство фройляйн Нитрибитт, – сказал Эрна Крюгер с такой гордостью, будто совершила патриотический поступок.
Яркие вспышки заставили обер-комиссара обернуться. На ступенях ведущей вниз лестницы расположились с полдюжины фоторепортеров; они не могли упустить случая запечатлеть на пленке шефа комиссии по расследованию убийств вместе с той, которая одно из убийств обнаружила. Закрывая лицо руками, Мёршель раздраженно напустился на них:
– Пожалуйста, господа, немедленно прекратите снимать! Или я прикажу конфисковать все ваши пленки.
Газетчики, не обращая внимания на его слова, продолжали щелкать затворами фотоаппаратов; они убрались с лестницы только тогда, когда дежуривший перед квартирой вахмистр применил силу и вытолкал их вниз, выбив при этом из рук одного репортера фотокамеру. Мёршель тем временем взял под руку домработницу и провел в маленькую кухню квартиры Нитрибитт.
– Так это вы обнаружили убитую? – удивленно спросил он.
Эрна Крюгер утвердительно кивнула, оживилась и рассказала, почему пришла сюда, сколько раз звонила в дверь, как сразу стала подозревать что-то ужасное и что неоднократно предостерегала Нитрибитт не приводить незнакомых мужчин в квартиру.
Прежде чем задать женщине вопрос, обер-комиссар плотно закрыл дверь на кухню:
– Вы хорошо знали убитую?
– Еще бы, я ведь почти каждый день здесь бывала.
– Вы что, ее родственница?
– Я поддерживаю порядок в ее квартире, уже больше года.
Мёршель вытащил из кармана записную книжку:
– Ох, извините, пожалуйста, назовите мне вашу фамилию и адрес.
Эрна Крюгер с готовностью сообщила фамилию, возраст и адрес и пустилась болтать:
– Собственно говоря, господин комиссар, у меня не было особой нужды работать приходящей прислугой. В общем-то, по профессии я актриса, но вы ведь, наверно, знаете, какое сейчас в театре царит убожество. Берут на работу только молодых девиц…
Вежливо кивая головой, Мёршель тем не менее решил прервать этот поток слов:
– Фрау Крюгер, вы еще будете подробно допрошены, а сейчас ответьте мне всего лишь на несколько вопросов, так сказать, информационного характера.
– Пожалуйста, – разочарованно протянула Эрна Крюгер.
Обер-комиссар пригласил ее сесть на стул, а сам примостился на краю кухонного стола:
– Фрау Крюгер, когда вы в последний раз видели убитую, то есть фройляйн Нитрибитт?
– Во вторник… значит, двадцать девятого.
– Не помните, в котором часу?
– Очень даже точно помню. Я была здесь ровно в одиннадцать, как всегда. Раньше одиннадцати мне не разрешалось приходить, потому что Рози всегда поздно вставала. Я наводила порядок, чистила пылесосом ковры, вытирала в гостиной пыль. В тот день, в три, Рози отправила меня домой, потому что у нее был гость. Пришел Польмальчик…
– Польмальчик? Это еще кто такой?
– Хм, как бы лучше сказать… Очень близкий знакомый, вот… Ее друг, но не любовник, господин комиссар.
– Ну хорошо! Вы знаете его полное имя, место проживания?
– Его зовут Хайнц Польман. Это, собственно, все, что я о нем знаю. Живет он здесь, во Франкфурте, но на какой улице, сказать не могу.
Мёршель в записной книжке после фамилии «Польман» поставил большой вопросительный знак:
– Так, хорошо, мы с ним разберемся; значит, вы ушли, потому что пришел этот господин Польман?
– Нет, господин комиссар, не потому, что пришел Польмальчик… Розмари ждала какого-то другого гостя. Она даже Польмальчику сказала, что у нее мало времени.
– Вы не знаете, кто был этот другой гость, которого она ждала?
– Нет. Очевидно, один из обычных посетителей. Он позвонил в два часа, и я слышала, как она сказала: "…но не больше чем на час".
– У нее было что-то еще намечено?
– Понятия не имею.
– Итак, вы ушли в три часа.
– Да.
– И со вторника больше здесь не были?
– Не была.
– Но ведь вы сказали, что почти каждый день сюда приходили?
Эрна Крюгер покопалась в хозяйственной сумке и извлекла оттуда два свертка в папиросной бумаге. Осторожно развернув их, она положила на стол букет из трех гвоздик и поставила круглую вазу из дымчатого стекла. И только после этого рассказала о ссоре из-за разбитой вазы и своем внезапном увольнении.
– Она всегда так делала, когда злилась. Но на этот раз мне было очень обидно, поэтому на следующий день я не пришла. Я даже собиралась подыскать новое место, но потом мне стало жаль этого. Вот я и купила вазу и цветы.
– Чтобы помириться?
– Ну да, что-то вроде этого.
– И пришли сюда сегодня вечером?
– Да, в пять часов.
Мёршель поднялся и несколько раз прошелся по кухне. Когда он остановился, в его руках была фотография в сафьяновой рамке.
– Вы знаете этого человека, фрау Крюгер?
Домработница лишь мельком глянула на снимок:
– Это барон.
– Какой барон? Его фамилия?
Эрна Крюгер пожала плечами:
– Этого я вам не могу сказать. Она звала его просто бароном. Какой-то богатый фабрикант из Эссена. Больше я ничего не знаю. Рози хвалилась, будто он самый богатый человек в Европе.
– Она давно была с ним знакома?
– Когда я начала вести хозяйство Рози, он уже к ней ходил.
– И вы никогда не слышали его фамилии?
– Меня это особенно не интересовало. Здесь бывает столько людей, что и захочешь – не запомнишь всех по фамилиям.
Обер-комиссар несколько мгновений пытливо всматривался в ее лицо, как будто хотел прочитать на нем, правду ли она ему говорила. Затем показал ей остальные конфискованные фотографии:
– А этих людей вы знаете?
– В общем, видела, но фамилий не знаю.
– Они тоже числятся среди друзей фройляйн Нитрибитт?
– Иначе зачем ей было бы хранить их фотографии.
Мёршель, как игральные карты, собрал со стола фотографии и спрятал в карман. Казалось, на этом он собирался закончить беседу. Эрна Крюгер тоже поднялась и взяла со стола гвоздики и вазу:
– Да… по-моему, все, что могла, я уже вам рассказала.
– Одну минутку, фрау Крюгер. Я хочу обратить ваше внимание на то, что все, о чем мы здесь с вами говорили, должно остаться между нами. В противном случае вы можете помешать следствию и невольно оказать содействие преступнику.
Хотя обер-комиссар старался придать своим словам особую значимость, они, похоже, не произвели на женщину должного впечатления. Она лишь равнодушно, без малейших признаков испуга сказала:
– Да с кем мне об этом говорить? Кого это интересует, кроме полиции? – Она упаковала вазу и завявшие уже гвоздики обратно в сумку: – Я могу идти, господин комиссар?
Неожиданно для нее Мёршель отрицательно покачал головой:
– К сожалению, нет, фрау Крюгер. Я вынужден вас попросить поехать со мной в управление.
– Сейчас? Но ведь мне еще надо сделать покупки. В управление я могу прийти и завтра утром. – Эрна Крюгер явно разозлилась. – Я ведь ничего нового вам сказать не могу, только то, что вы уже и так знаете.
Она направилась к двери, как будто считала вопрос о приглашении в управление закрытым.
Обер-комиссар удержал ее за руку:
– Подождите, фрау Крюгер. Я уверен, что вы, если захотите, можете рассказать гораздо больше.
– Что это значит? Вы думаете, я вас обманываю?
– По крайней мере, вы мне не сказали правды по поводу того, почему Нитрибитт вас выставила. Разбитая ваза, как мне кажется, не может быть причиной для этого.
– Вы просто не знаете Рози. Она из-за каждого пустяка грозила увольнением. Я к этому уже привыкла.
– Если вы к этому привыкли, почему же тогда не пришли к ней на следующий день?
Эрна Крюгер с подозрением посмотрела на полицейского и сделала несколько шагов назад в кухню. Она решительно поставила на стол сумку и, переведя дух, разразилась гневной тирадой:
