Текст книги "Криминальные сенсации (Часть 2)"
Автор книги: Гюнтер Продёль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
В среду, после того как полиция закончила свое сомнительное расследование, Праун-младший решил обыскать виллу отца. Врач-миллионер при жизни не оказывал никакой материальной поддержки сыну. Худо-бедно тот должен был перебиваться на должности врача-ассистента в одной из городских больниц, с завистью наблюдая за жизнью своего «папочки» и мечтая о том дне, когда все имущество отца станет принадлежать ему. Взаимопонимания между сыном и отцом никогда не было. И сына вовсе не интересовало, как умер отец. Убийство или самоубийство – какая разница, главное, чтобы ему досталось наследство.
После двухдневных поисков он нашел наконец в антикварном секретере с дюжиной потайных ящичков завещание, которое его неприятно удивило. Значительную часть состояния доктор Праун оставил своей последней любовнице Вере Брюне.
В тот же день – похороны еще не состоялись – Праун-младший появился в мюнхенской прокуратуре и высказал предположение, что отца убили. Он попросил перед погребением произвести вскрытие трупа. К тому же Гюнтер Праун заявил, что у него есть все основания подозревать последнюю любовницу отца Веру Брюне – по его мнению, она приложила руку к неожиданной смерти Прауна-старшего. В качестве доказательства он предъявил найденное им завещание, в котором Брюне фигурировала как наследница испанского замка. Прокурор Рует, который в 1962 году на процессе пытался доказать суду, что именно это наследство толкнуло Веру Брюне на убийство, в апреле 1960 года сомневался даже в том, что Прауна убили.
"Вы все-таки похороните сначала отца. Эксгумацию и экспертизу мы сделаем в любой момент, если в этом будет необходимость", – успокоил он сына и… тем самым создал серьезные помехи на пути расследования двойного убийства.
Книготорговец Норберт фон Шоллер, 56-летний приятель доктора Прауна, которому тот поручил в случае неожиданной смерти передать свое тело на медэкспертизу, с большим трудом смог добиться только того, чтобы его выслушали.
На суде он сказал об этом: "У меня было такое ощущение, что для прокуратуры и полиции самоубийство доктора Прауна дело решенное. Меня не хотели даже принимать, а когда я наконец получил возможность изложить свою просьбу, чиновник едва слушал меня, занятый чтением какого-то документа. Заносить в протокол мои показания он, видимо, счел излишним".
Когда доктор Праун-младший понял, что своими силами не сможет выяснить обстоятельства смерти отца, он поручил мюнхенскому адвокату доктору Киттелю разобраться в вопросе наследства и предоставил ему все полномочия для обвинения Веры Брюне в убийстве. В качестве главной улики Гюнтер Праун передал адвокату письмо, якобы не замеченное полицией, которое убийца оставил на вилле.
Это письмо на голубой авиапочтовой бумаге, подписанное доктором Прауном, было будто бы написано им за полгода до смерти в Испании и адресовано экономке Эльфриде Клоо в Пёкинг. Оно гласило: "Коста-Брава, 28.09.1959. Дорогая Фридель! Предъявителем этого письма является господин доктор Шмитц из Рейнской области, о котором я тебе уже рассказывал. Он очень важный для меня человек здесь, в Испании. Поэтому будь с ним особенно приветлива. Я ему сказал, что ты моя жена, и рассказал о нашем прекрасном доме в Пёкинге. Покажи ему все. Кстати, у него есть великолепная идея по поводу подвального этажа. Приготовь ему чего-нибудь повкуснее – он любитель хорошо поесть. Между прочим, у доктора Шмитца очень милая жена, которая сопровождает его во всех поездках. Она тебе определенно понравится. Надеюсь, у тебя все в порядке. Всего тебе хорошего, целую, твой Отто".
Это письмо, такое безобидное и ни о чем не говорящее, впоследствии сыграло в деле зловещую роль. Гюнтер Праун построил на нем обвинение Веры Брюне в убийстве. Он утверждал, что упомянутый в письме доктор Шмитц был знакомым Брюне, который хотел купить испанский замок. Вера, чтобы не остаться без наследства, решила помешать продаже замка, разработала план убийства и подыскала послушного ей убийцу. Дальнейшие события, согласно версии Прауна, развивались следующим образом: Вера Брюне сама напечатала на машинке "голубое письмо", подделала подпись и таким образом снабдила убийцу своего рода пропуском на виллу, куда экономка чужого никогда бы не пустила.
В I960 году эту весьма путаную гипотезу прокурор Рует даже и не пытался использовать для обвинения Веры Брюне; считалось, что она не может быть достаточно серьезным доказательством ее вины.
Почему доктора Прауна нужно было убивать непременно на вилле? Ведь его испанское имение и многочисленные заграничные поездки были гораздо удобнее в этом смысле. А уж если убийца действительно таким образом попал на виллу, то почему он, как нарочно, оставил на месте преступления письмо? С другой стороны, если преступник на самом деле был так глуп или забывчив, то почему Карл Родатус, который ликвидировал все прочие следы убийства, не забрал этого письма? И наконец, зачем Вере Брюне вдруг понадобилось ставить на письме дату семимесячной давности? Все эти несуразности так никто толком объяснить и не смог.
Хотя прокурор Рует в апреле 1960 года и отказался возбуждать уголовное дело об убийстве, полиции тем не менее все-таки пришлось проверить сведения, представленные адвокатом Киттелем. Это может показаться шуткой, но заняться этим делом поручили… бравому обер-мейстеру Карлу Родатусу.
Как и в печально знаменательный вторник после Пасхи на пёкингской вилле, Родатус предпринял все, чтобы сделать невозможным раскрытие убийства. Он не только полтора года препятствовал вскрытию трупа, но даже установил контакт с Верой Брюне: пришел с документами на ее мюнхенскую квартиру и рассказал, что ее обвиняют в убийстве доктора Прауна и адвокат сына собрал уже против нее кое-какой материал. Более того, он порекомендовал ей на всякий случай позаботиться об алиби на ночь убийства и надавал еще кучу всяких полезных советов. Для того чтобы фрау Брюне, которая, кстати, очень скоро стала называть полицейского "милый Карлос", смогла в спокойной обстановке изучить выдвинутое против нее обвинение, Родатус оставил у нее на два дня все документы.
Однако вскоре слухи об этих сверхдоверительных отношениях между Родатусом и Брюне достигли ушей бдительного адвоката Киттеля, и разразился скандал.
Доктор Киттель подал жалобу в органы надзора, и Родатуса пришлось отстранить от дела. Адвокат передал соответствующую информацию журналу «Штерн», и теперь, когда общественности стали известны обстоятельства расследования, уже нельзя было дальше скрывать, что существует подозрение в убийстве доктора Прауна.
28 сентября 1961 года на маленьком кладбище в Пёкинге выкопали гробы с останками доктора Прауна и Эльфриды Клоо и передали на исследование в институт судебной медицины при Мюнхенском университете.
При вскрытии в черепной коробке доктора сразу же обнаружили ту вторую пулю, которую так «усердно» искал на вилле Родатус. Экспертиза установила, что эта пуля первой попала в доктора и была выпущена сзади, с расстояния в несколько метров. Второй же выстрел, в рот, от которого осталось выходное отверстие на затылке, был произведен в непосредственной близости. Поскольку человек не может выстрелить в себя сзади, да еще с расстояния в несколько метров, это доказывало, что доктора Прауна убили. Второй выстрел убийца сделал лишь для того, чтобы довести дело до конца.
Все юридические нелепицы, допущенные ранее полицией и прокуратурой в этом уголовном деле, оказались детскими шалостями по сравнению с тем, что теперь началось. Если до сих пор тайные силы, стоявшие за всей этой историей, пытались лишь скрыть факт убийства, то теперь необходимо было найти подходящего убийцу и провести над ним судебный процесс без риска обнаружить истинные причины убийства…
Направление было уже указано сыном убитого, который через два дня после обнаружения преступления обвинил Верю Брюне в убийстве своего отца. На этот раз для ведения секретного – что было особо подчеркнуто– расследования в мюнхенской уголовной полиции создали специальную комиссию во главе с неким советником по уголовным делам, имя которого до сих пор упорно замалчивается.
Вера Брюне, известная своим аморальным образом жизни куртизанка из мюнхенского артистического квартала Швабинг, как нельзя лучше подходила на роль подозреваемой в убийстве. Ее сомнительная репутация была очень удобна для того, чтобы настроить против нее общественность и в первую очередь присяжных заседателей. К тому же ей можно было инкриминировать весьма правдоподобный мотив для убийства: в соответствии с завещанием покойного, после его смерти она получала миллионное наследство – замок в Испании. Специальная комиссия очень быстро установила, что любвеобильный мюнхенский врач использовал свой сказочный замок в качестве своеобразного "векселя любви" и еще до Брюне несколько раз завещал его другим любовницам за уступчивость перед его сексуальными домогательствами. Когда очередная любовница надоедала жизнелюбивому доктору, он шел к нотариусу и вычеркивал ее из завещания.
Во всяком случае, так утверждал семейный адвокат Праунов доктор Киттель. Он сообщил специальной комиссии, что на его памяти доктор Праун не менее четырнадцати раз вносил подобные изменения в завещание. Почему же он не мог сделать того же и с Верой Брюне? А поскольку сын врача на этом настаивал, комиссия вскоре нашла подходящую свидетельницу. Это была непосредственная предшественница Веры Брюне по завещанию – фрау Катя Хинце, теща популярного композитора Харальда Бёмельта.
Фрау Катя была не той женщиной, которая могла без зависти смотреть, как ее сопернице достается такой лакомый кусок. Поэтому она с готовностью дала показания: "Да она уже давно надоела Отто. Спросите-ка моего зятя, он это точно знает. Он разговаривал с доктором Прауном незадолго до его смерти".
Композитор Бёмельт подтвердил это: "Да, я встретил Прауна 1 апреля I960 года в Мюнхене. Он высказался в том смысле, что хочет расстаться с Брюне, потому что боится, будто она хочет его отравить. Он сказал мне, что собирается продать дом в Испании, чтобы побыстрее избавиться от нее".
Правда, позднее, на процессе, защитник Брюне пригласил свидетеля, который сумел доказать, что наследник Праун-младший дал взятку Бёмельту, чтобы тот дал такие показания.
Другой свидетель сообщил, что 1 апреля 1960 года, то есть в тот день, когда Праун-старший якобы рассказывал Бёмельту о продаже замка, врача вообще не было в Германии.
Тогда Харальд Бёмельт решил подправить свои показания: "Возможно, это было в какой-то из дней до или после 1 апреля". Эти слова он подтвердил под присягой. Естественно, доктор Праун-младший, боровшийся на процессе за миллионы своего отца, с возмущением отверг обвинение в том, что он дал взятку Бёмельту.
Какими методами вела расследование специальная комиссия, очень хорошо показывает пример с превращением пресловутого "голубого письма" в доказательство преступных намерений Веры Брюне.
Само по себе существование напечатанного на машинке письма еще ни о чем не говорило. Необходимо было доказать, что написал его не доктор Праун за полгода до своей смерти, чтобы рекомендовать экономке реально существующего доктора Шмитца, а подделала Вера Брюне, стремясь обеспечить своему сообщнику доступ на виллу.
Итак, в распоряжении комиссии находились две пишущие машинки: одна принадлежавшая покойному доктору Прауну, при помощи которой он сам вел личную и деловую переписку, вторая – машинка молодой студентки, которая несколько лет снимала комнату у Брюне и не раз давала пользоваться машинкой своей хозяйке. Обе машинки – по воле случая и та и другая производства фирмы «Ремингтон» сразу же конфисковала комиссия, чтобы установить, на какой из них было отпечатано "голубое письмо".
Два эксперта из федерального бюро криминалистики быстро определили, что речь идет о машинке квартирантки Брюне. На первый взгляд, появилась серьезная улика. Но… письмо в действительности было отпечатано 28 сентября 1959 года, то есть почти за семь месяцев до убийства. В этом эксперты были непоколебимы, поскольку анализ печатной краски показал, что ей не меньше полугода.
Но зачем же Вере Брюне понадобилось полгода назад делать «пропуск» для убийцы, если она еще не знала, что Праун лишит ее наследства? Да и к тому же всегда был риск, что недоверчивая экономка могла не впустить на пёкингскую виллу псевдо-Шмитца.
Указанное противоречие так никогда и не было разрешено, хотя пресса старательно искала и, похоже, находила объяснение этому: вероятнее всего, озабоченная сбором улик против Веры Брюне комиссия сама сфабриковала из письма важнейшее доказательство каким-нибудь простым и в то же время надежным способом – например, поменяв местами машинки – они ведь были одинаковые – или образцы текстов… Полиция и прокуратура утверждали к тому же, что подпись «Отто», написанная от руки в конце письма, тоже была поставлена не врачом, а подделана Верой Брюне. Однако доказать это не удалось. Эксперты-графологи заключили, что имя из четырех букв, во-первых, не дает достаточных оснований для аргументированных выводов о подделке подписи, во-вторых, не исключает возможности, что письмо подписано действительно самим Прауном… Но если он его подписал, тогда и отпечатать должен был на своей машинке. Другими словами, почерковедческая экспертиза поставила под большое сомнение доказательную ценность письма.
Тем не менее мюнхенская специальная комиссия использовала это более чем спорное "голубое письмо" для того, чтобы получить у судебного следователя ордер на арест Веры Брюне. 3 октября 1961 года она была арестована по подозрению в убийстве. Но если для ареста хватило письма, то для судебного процесса полиции нужно было раздобыть сообщника-убийцу, который под видом доктора Шмитца в святой четверг I960 года проник на виллу и убил доктора Прауна и его экономку. Ясно было, что без этого сообщника все обвинение просто развалится.
Не прошло и двух недель, как комиссия разыскала старого знакомого Брюне, который казался крайне подозрительным, поскольку купил у нее старый «фольксваген», подаренный доктором Прауном. Это был Йохан Фербах, обыкновенный слесарь-монтажник сорока восьми лет, проживающий в Бонне. 14 октября, через одиннадцать дней после ареста Брюне, его задержали, сначала даже без ордера, так как для его получения не было ни малейших оснований. Сотрудники, которые вытащили его утром из постели, не рискнули объявить ему о причине ареста. Они наврали, будто он купил краденую машину у женщины, которая якобы является шефом международной воровской банды, и, чтобы выйти на ее след, им нужно получить от него кое-какие сведения.
Искренне желая помочь полиции, Фербах рассказал все, что знал о Вере Брюне:
– Я познакомился с ней в сорок четвертом, в Бонне, после налета американской авиации. Она с матерью жила на той же улице, что и я. В их дом попала бомба, и все жильцы оказались в подвале, под обломками. Я участвовал в спасательных работах и откопал Веру Брюне… спас ее и ее мать. Через несколько месяцев она отплатила мне тем же… Я ведь сбежал из вермахта, когда стало ясно, что война проиграна. Ее тогда эвакуировали в один замок в Рейнской области, там она меня и прятала до конца войны.
Простодушно и совершенно не подозревая, что своими показаниями роет себе яму, он рассказал о том, какая замечательная женщина эта Вера Брюне – о такой можно только мечтать.
В той же простодушной манере сотрудник полиции спросил:
– Да-а, господин Фербах, вы, наверно, за такую женщину пошли бы на все, если бы она предложила вам… ну, скажем, жениться на ней и вместе уехать в какой-нибудь прекрасный замок, например, в Испании? Без забот, без этой каждодневной скучной работы…
Такой наивный вопрос даже развеселил Фербаха:
– Ну, знаете… А вы бы что, отказались с такой женщиной, как Брюне, да в испанском замке… В конце концов, я же не монах. Боюсь только, что она найдет себе кого-нибудь получше, чем мы.
Он рассмеялся, так как не мог и предположить, что через несколько месяцев в присяжном суде ему напомнят, как в полиции он сознался, что находится в полном подчинении у Веры Брюне и готов на все, если она выйдет за него замуж и уедет с ним в Испанию.
Йохан Фербах даже не удивился, когда полицейский его спросил:
– Господин Фербах, что вы делали 14 апреля прошлого года?
Как и тысячи других людей, которых вдруг спрашивают, что они делали такого-то числа полтора года назад, он пожал плечами и ответил:
– Понятия не имею, господин комиссар. Не могу я этого сегодня вспомнить. Надо бы поспрашивать друзей, может, с кем в скат играл…
Однако Йохану Фербаху уже не довелось спросить своих друзей, не играл ли он случайно с ними в скат в тот день, когда на Штарнбергском озере застрелили доктора Прауна и Эльфриду Клоо. По завершении многочасового допроса ему объявили, что он арестован за соучастие в убийстве. В обосновании ордера на арест было написано: "Обвиняемый признался, что он согласился бы на любое требование Брюне, если она выйдет за него замуж и возьмет с собой в Испанию. Вместе с тем он не смог предъявить алиби на ночь преступления. К тому же обвиняемый испытывает чувство глубокой признательности к Брюне, так как в конце войны она спасла его от расстрела по приговору военно-полевого суда за дезертирство. Весьма вероятно, что он совершил преступление по наущению Брюне, так как хотел доказать ей свою благодарность и надеялся уехать с ней в Испанию…"
Для специальной комиссии убедительнейшим доказательством участия Фербаха в убийстве являлся тот факт, что арестованный был уроженцем Рейнской области. Ведь в роковом "голубом письме" очень кстати стояло: "Предъявителем этого письма является господин доктор Шмитц из Рейнской области…" Предъявленное обвинение заставило Фербаха только в недоумении покрутить головой. Ему не хватало фантазии представить, какой хитроумный план задуман, чтобы изобличить его как «двойного» убийцу. Он полагал, что это какая-то ошибка, его с кем-то перепутали и все выяснится, как только проведут очную ставку с Верой Брюне и свидетелями.
Однако до начала судебного процесса Фербаха ни разу не допросили и не провели ни одной очной ставки ни с Верой Брюне, ни с кем-нибудь из свидетелей обвинения. Чтобы добиться вынесения Фербаху обвинительного приговора, специальная комиссия прибегла позднее к методу, который раньше с успехом применялся в концлагерях и застенках гестапо.
Но пока с этим можно было подождать. Йохан Фербах играл лишь второстепенную роль в драме, которую здесь инсценировали. А вот Вера Брюне и за решеткой оставалась главным действующим лицом, привлекавшим всеобщее внимание. Поэтому первым делом надо было доказать ее участие в преступлении. Собранных улик хватило только для ордера на арест, но для осуждения за убийство на открытом судебном процессе их было явно недостаточно. Сотрудники комиссии это прекрасно понимали. Им нужно было признание. От Брюне его ждать не приходилось, значит, следовало найти какой-нибудь другой способ убедить общественность, что Вера Брюне убийца.
С этой целью был разработан поистине дьявольский план. Брюне имела 21-летнюю дочь Сильвию Косси, которая носила фамилию первого мужа Веры, мюнхенского актера Ханса Косси. Девушка была копией матери: красивая, испорченная, жадная до удовольствий, богатства и авантюр, воспитанная в той же среде "высшего общества". Однако с момента ареста матери ей стало не хватать средств, чтобы вести привычный образ жизни. С тех пор как газеты стали упоминать фамилию Брюне в связи с двойным убийством, от нее отвернулись состоятельные поклонники и друзья. Правда, отец выделял ей ежемесячно двести марок, но этих денег едва хватало на самое необходимое. Чтобы получить от Сильвии показания против матери, надо было посулить ей что-нибудь очень привлекательное и доходное, например карьеру кинозвезды, убедить ее, что предстоящий процесс можно удачно использовать, чтобы обратить на себя внимание: ее фотографии появятся в газетах, имя будет у всех на устах… Если дочь, поддавшись на такие уговоры, подтвердит, что мать призналась ей в своем преступлении, это уже будет достаточным основанием для начала процесса.
Видимо, примерно так должны были рассуждать сотрудники комиссии, когда принимали решение сделать Сильвию Косси главным свидетелем обвинения.
Разумеется, предложить девушке подобное, как говорится, прямо в лоб уголовная полиция не могла: это было бы слишком глупо и шито белыми нитками. Поэтому использовали двух журналистов "без комплексов", которые за сенсационный репортаж могли сделать для прокуратуры все, что угодно. Это были репортер «Штерна» Нильс фон дер Хейде и его коллега из журнала «Квик» Фред Ирт – оба молодые, честолюбивые, из тех, которые долго не разбираются, соответствует ли действительности то, что им рассказывают. Главное – чтобы история была достаточно привлекательной для читателей и подняла тираж их журналов. С этого они жили и ради этого могли поступиться совестью.
В середине октября 1961 года, через несколько дней после ареста Фербаха, шеф специальной комиссии пригласил к себе сначала фон дер Хейде, а на следующий день – Ирта. Он предложил им ознакомиться с материалами по делу Брюне – Праун и попросил оказать содействие полиции в расследовании.
Позже, на судебном процессе, фон дер Хейде вынужден был, по настоянию защитника Веры Брюне, дать показания о том, какого рода содействие имелось в виду.
Судья его спросил:
– Вы оказывали давление на фройляйн Косси, говоря: "Ты должна сказать, что мать призналась тебе в преступлении, иначе тебя привлекут за соучастие"?
Хейде попытался уклониться от прямого ответа:
– Не помню, чтобы я такое говорил.
Тут подключился защитник:
– Вам же в полиции дали понять, что Сильвия Косси должна знать о преступлении матери и за соучастие может попасть за решетку, не так ли?
– Ну, так прямо мне этого не сказали, я, скорее, сам предположил.
– И поделились своими предположениями с фройляйн Косси?
– Да, – ответил фон дер Хейде, – во время нашего первого разговора…
– Значит, вы все-таки оказывали на нее давление! – заявил адвокат.
– Не знаю… Возможно, что фройляйн Косси восприняла это именно так.
– Тогда повторите нам дословно, что же все-таки вы сказали фройляйн Косси.
– Я сказал: "Если вы не признаетесь, то отправитесь в тюрьму вслед за вашей матерью".
– И что же, фройляйн Косси после этого согласилась пойти в полицию?
– Ну, в общем, да, она решила это сделать.
Трудно сказать, насколько повлиял на Сильвию Косси этот первый разговор с фон дер Хейде, но, как бы там ни было, 8 ноября 1961 года она пришла в специальную комиссию и рассказала, что ее мать 8 июля 1961 года во время разговора о происшествии в Пёкинге призналась ей, что убийство совершила она с Фербахом.
Понятно, что уголовной полиции этого было мало. Столь кратких показаний для суда явно не хватало. И полицейские передали двум журналистам следственные документы, чтобы те подробно ознакомили Сильвию Косси с официальной версией преступления. Поэтому вскоре Косси уже смогла рассказать о деталях двойного убийства, о которых она якобы узнала от матери. По ее показаниям. Вера Брюне вместе с Фербахом 14 апреля 1960 года приехали на «фольксвагене» в Пёкинг. В то время как Брюне осталась ждать перед виллой, Фербах отправился к дому и предъявил экономке известное "голубое письмо", после чего Эльфрида Клоо впустила его внутрь. В подвале он застрелил экономку, а затем в столовой дождался возвращения из Мюнхена доктора Прауна и, как только тот вошел в дом, выстрелил в него. Праун тут же рухнул на пол. Чтобы быть уверенным в его смерти, Фербах с близкого расстояния сделал еще один выстрел.
Сотрудники специальной комиссии были довольны своим главным свидетелем: показания Сильвии Косси полностью подтверждали их версию убийства. Чтобы застраховать себя от всяких случайностей, они заставили девушку повторить ее показания перед судебным следователем. Теперь, если она вдруг вздумает отказаться на суде от своих слов, ее можно будет привлечь к ответственности за дачу ложных показаний судебному следователю.
Для того чтобы и общественность наконец узнала об успехе уголовной полиции, журналы «Штерн» и «Квик» опубликовали серию статей о преступлении, в которых ход событий излагался в соответствии с документами расследования. Ничего не подозревающий читатель, естественно, поверил, что благодаря следственной работе уголовной полиции удалось однозначно установить, будто Вера Брюне и Йохан Фербах совершили двойное убийство. Лишь немногие догадывались, какая игра ведется за закрытыми дверями служебных кабинетов.
Правда, оставалось еще навесить убийство на сидящего в одиночке слесаря-монтажника Йохана Фербаха. У него не было бесхарактерной дочери, подходящей для такого дела, поэтому к игре подключили имевшего семь судимостей мошенника и афериста Зигфрида Шрамма, который уже много раз выступал в роли полицейской подсадной утки, покупая себе таким образом досрочное освобождение.
После того как комиссия подробно ознакомила Шрамма с показаниями Сильвии Косси и содержанием журнальных статей, он перед самым Рождеством был направлен в камеру Фербаха. Удивленному Фербаху сказали, будто это сделано из гуманных побуждений, чтобы он, мол, не проводил праздничные дни в одиночестве. Полицейский шпик времени даром не терял и вскоре преподнес комиссии недостающее признание Фербаха. В отличие от Сильвии Косси, он с бахвальством, весьма многословно и подробно рассказал судебному следователю, как Фербах возле маленькой рождественской елочки признался в том, что Вера Брюне поручила ему убить доктора Прауна и его экономку.
"Сначала Фербах сказал только, что вот уже несколько недель не может спать, потому что во сне его преследуют кошмарные сцены убийства. Я ему ответил, что это, наверно, ужасно, ходить с таким камнем на душе, и посоветовал облегчить совесть чистосердечным признанием – тогда и сон вернется, и на душе станет спокойнее… Фербах на это сказал, что, если бы речь шла о нем одном, он бы давно уже это сделал, но в деле замешана женщина, которую он безумно любит и ради которой готов на все… Он, мол, не может ее предать. До тех пор, пока она не сознается в убийстве, он тоже будет молчать. Я рассказал Фербаху, что во время моего последнего допроса слышал, будто дочка Брюне пришла в полицию и показала, что мать призналась ей в убийстве. Однако Фербах все никак не мог решиться на признание. Только когда в камеру зашел вахмистр и на полчаса зажег свечи на рождественской елке, в Фербахе что-то сломалось. На глазах у него появились слезы, и я почувствовал, что ему нужен кто-то, кто выслушал бы его исповедь.
Я никогда в жизни не забуду его тихого, дрожащего голоса, когда он рассказывал мне, как застрелил доктора Прауна. Я это запомнил почти дословно. Вот что он сказал: "С фрау Клоо у меня не было никаких хлопот. Первый же выстрел уложил ее наповал, это было сразу видно… А когда в дом вошел Праун, я стрелял от двери столовой и рука от волнения дрогнула. Пуля попала ему в голову, но не убила. Он свалился, его шляпа упала на пол… Когда он попытался встать, мне стало совсем не по себе. Пришлось еще раз выстрелить. Второй выстрел был смертельным. После этих жутких секунд я настолько растерялся, что совсем забыл о письме, которое мне дала Брюне, чтобы попасть на виллу, и которое надо было обязательно забрать с собой. Я выбежал из дома, и уже никакая сила не могла меня заставить туда вернуться…"
Да, не всякий писатель смог бы так душещипательно изложить признание, сделанное в тюремной камере…
Такие показания вполне устраивали полицию: теперь можно было готовить обвинительное заключение и направлять дело в суд. Общественное мнение осудило обоих подозреваемых еще до того, как начался процесс. Журналы «Штерн» и «Квик» провели своеобразный судебный процесс на своих страницах: из номера в номер они публиковали материалы, которые демонстрировали миллионам людей, как Вера Брюне и Йохан Фербах убивали свои жертвы, хотя к этому времени подозреваемым даже не было предъявлено обвинение. Поскольку представленные полицией улики не всем журналистам показались достаточно убедительными, «Квик» придумал еще одно, дополнительное, доказательство, которое у многих вызвало возмущение. Западноберлинский «Курьер» язвительно писал по этому поводу: "Один шустрый мюнхенский журнал отличился тем, что устранил последние сомнения в виновности подозреваемых, даже если они у кого-то из читателей и оставались. В одном из последних номеров были опубликованы портреты Брюне и Фербаха, разрисованные всякими стрелками, эллипсами, скобками и цифрами. В комментарии объясняется, что прочитала редакция на этих двух лицах.
Например, прекрасный цвет лица Веры Брюне, оказывается, свидетельствует не о триумфе современной косметики, а о неспособности обвиняемой к глубоким переживаниям. Промежуток между бровями и висками выдает холодную расчетливость, выступающая верхняя губа – властолюбие и эгоизм. Форма крыльев носа говорит о ее чувственности. Торчащие уши Фербаха являются для редакции этого скорого на выводы журнала доказательством эмоциональной глухоты и бесхарактерности. Взгляд его выдает затаенную хитрость, а верхняя часть лба свидетельствует о недостаточной нравственной силе. Итак, теперь всем и каждому вручен надежный способ, как разоблачить предполагаемого преступника… Журнал вершит правосудие. Дожили!.."
Даже западногерманский совет журналистов презрительно отозвался об этой публикации и выступил с протестом: "Германский совет журналистов порицает корреспонденции по делу об убийстве доктора Прауна, появившиеся в журналах «Штерн» и «Квик», так как они тенденциозно приписывают преступление людям, вину которых суд еще не установил. Эти корреспонденции оскорбляют человеческое достоинство и препятствуют суду в поисках истины и вынесении справедливого приговора…"
Однако этот протест никак не повлиял на упомянутые журналы, и они продолжали раздувать на своих страницах шумиху вокруг дела Брюне, невзирая на то, оскорбляет это человеческое достоинство или нет. Миллионы людей их читали и верили, что убийцы найдены. Застраховав себя таким образом, власти 25 апреля 1962 года начали судебный процесс.
Как ни старались уголовная полиция и прокуратура тщательно подготовить процесс и заранее затушевать все спорные обстоятельства, от внимательного наблюдателя не ускользнуло, что на суде больше скрывают, чем вскрывают, и прокуратура озабочена скорее защитой подлинных виновников преступления, чем их обвинением.
