Текст книги "Спаси нашего сына (СИ)"

Автор книги: Гузель Магдеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 29. Ева

За ночь я так и не смыкаю глаз.

Ночевать в чужой квартире жутковато, особенно в свете последних событий.

Не могу устроиться на диване, какую бы позу я не приняла, малыш недовольно пинает меня.

– Ну что ты, сынок, – я глажу без конца живот, но понимаю, что дело не в нем, а во мне.

Это я нервничаю, потому что Егора нет дома. Потому что он ушел к ней.

К той своей женщине, еще один угол в нашем странном треугольнике. А может, и нет никакого треугольника, есть он, она – и обстоятельства, моя беременность.

И то, что Вика не живет с нами ни о чем не говорит. А Егор из благородства просто пустил меня временно к себе, а сам ушел вместе с ней.

И эти мысли так и вертятся в голове, и конца и края им нет, и ночь эта сегодняшняя такая длинная, что с ума можно сойти.

Ведь в прошлый раз, когда я ночевала здесь, мне казалась, что она промчалась как один миг.

Слишком быстро наступило то мартовское утро.

И как же больно было уезжать от Егора! Да еще и не с ним, а с его другом, Денисом.

Я ехала в машине молча, губы хранили следы поцелуев Егора, в теле приятная, слегка томительная боль, и думать не хотелось вообще ни о чем, только раствориться в этом чувстве наполненности.

– Как звать тебя, счастье ты Егорово? – весело подмигнул Денис, – чуть не опоздал Баринов на важную встречу из-за тебя.

– Ева, – ответила я. Мне так понравилось быть Егоровым счастьем, что я от этих слов расплылась в улыбке. И к Денису стала чуть теплее относиться. Ведь он же друг Егора, и вряд ли Егор будет выбирать себе в друзья плохих людей. Он умный, взрослый, красивый… тут я снова почувствовала, что улыбаясь глупо.

– Где ж вас судьба свела, Ева?

– Он меня сбил, – призналась я и увидев, как вытягивается лицо Дениса, тут же добавила, – нечаянно. Он не виноват, это я сама. Под колеса упала.

Мне не хотелось, чтобы он мог подумать про Егора плохо, но, кажется, Денис и не собирался, напротив, расхохотался только.

– Да, с вами не соскучишься, – и головой покачал, продолжая улыбаться, – говори, куда везти тебя, Ева.

Я адрес назвала, дороги к этому часу были уже не так загружены и добрались мы быстро под неспешную беседу. Заезжая во двор, Денис оглядел мой старый дом придирчивым взглядом, но ничего не сказал.

– Беги, чудо, – кивнул, и я побежала, успев сказать на прощание:

– Рада была познакомиться. Большое спасибо, что подвезли.

– Пустяк, – Денис сделал ручкой, а я понеслась домой, через две ступени.

Я же должна была вернуться еще ночью, а значит, тетя Мила с утра голодная и ждет меня с тысячами претензий, но я все равно слишком счастлива была, чтобы сильно из-за этого переживать.

В другое время тряслась бы только от одной мысли о том, что она могла учудить, а сегодня все иначе. И мир вокруг как будто стал чуточку лучше и добрее.

На подоконнике на пролет выше от моей квартиры сидела Алена. Я и не не сразу заметила, и если бы она меня не окликнула первой, то даже не стала бы всматриваться в незнакомую фигуру, хотя она и была в моей куртке.

– Киреева, ты совсем?! Ты куда пропала? – она спрыгнула с подоконника и, прыгая через ступеньки, остановилась возле меня, – я чуть в полицию не пошла тебя искать! Телефон недоступен, дома только тетка твоя чок-чок, я даже к двери подходить боюсь.

– Я влюбилась, – выпалила ей шепотом, так не терпелось поделиться, – он такой хороший, Алена! Ты не представляешь!

– Чего-чего? – в изумлении подруга даже рот приоткрыла, – ты когда успела-то? Ты ж с вечеринки одна ушла, я у всех ребят спросила!

Я Алену за руки взяла, и прямо на площадке возле своей двери жарким шепотом поведала ей все подробности прошлой ночи. И даже про то, что Егор стал моим первым мужчиной, правда, говорить это было немного неуютно, но я и в подробности вдаваться не стала.

Все это время, пока мы держались за руки, Алена слушала меня, выдавая лишь изредка:

– Киреева, ну ты даешь!!

А я улыбалась так, что скулы уже болеть начали, и не могла остановиться.

– Офигеть! Ну это какая-то история Золушки, – под конец сказала она. – Слушай, а почему не он тебя привез?

– Он уезжает. В командировку.

По лицу Алены пробежала тень.

– Вот прямо сразу после вашей ночи?

Я кивнула, не понимая, что ее смущает.

– А когда приедет?

– Точно не знает еще. Но он сказал, что будет мне звонить и писать.

– А у тебя его номер есть, – допытывалась Алена.

– У меня зарядка села, но он дозвон сделал, должно прийти уведомление.

– Киреева, ты понимаешь, да, что переспала с абсолютно незнакомым человеком, который тебе после этого сказал, что ему надо срочно уехать за границу, у тебя нет его номера, когда вернется, неизвестно, но ты надейся и жди?

Когда Алена сказала все это, мне стало нехорошо. Я до этой минуты в Егоре не сомневалась ни капельки. А после ее слов – засвербило внутри неприятно.

– Он не такой, – покачала я головой, мне не нравилось, куда идет наш разговор.

– А ты откуда знаешь, какой он? Вы знакомы пару часов, Киреева! Надеюсь, вы хоть предохранялись?

– Конечно, – кивнула я рассеяно. Собственное счастье, которое еще недавно ощущалось как блестящий огромный шар, от которого слепит глаза, внезапно потухло и стало серым, невзрачным. Но я все равно отказывалась верить, что Егор мог меня обмануть.

Я же в глаза ему смотрела, не мог он вот так врать, и Денис подтвердил его слова…

– Ладно, может ты и права, может это я все напридумывала, Ева, от зависти, – Алена обняла меня, – ты хороший человек, и он наверняка тоже. Не грусти.

– Не буду, – пообещала я, – я ему позвоню, как только номер узнаю. И поговорю, спрошу, когда вернется… и все остальное тоже спрошу.

– Давай, давай. Куртку только мне верни, а то на работу ехать не в чем, – я послушно стянула пуховик Евы, взяла из ее рук свой. Подружка быстро накинула куртку, завернула шарф, натянула капюшон и рукой мне махнула:

– Ладно, за мной приехали, сейчас если я в гостиницу на смену опоздаю, мне всю плешь съедят. Вечером созвонимся.

– Хорошо, – я попрощалась с Аленой и пошла домой.

Тетя, конечно, привычно ругалась, стоя в коридоре и упирая в бока кулаки, дома была куча немытой посуды и грязный пол, но на все это было наплевать.

Я улыбалась, иногда замирая посредине комнаты, вспоминала прошедшую ночь и ждала.

Ждала, когда на телефон придет сообщение с номером Егора или он позвонит мне сам, как и обещал.

Но время шло, минута за минутой, час за часом, день за днем, а звонка или хотя бы сообщения так и не было.

Егор просто пропал…

Глава 30. Егор

У меня в руках – рукав от пиджака Дениса. Сидим с ним на поребрике, на расстоянии полуметра, сплевывая по очереди кровавые слюни.

Спасибо, не зубы.

Болит лицо, и я понимаю, что отражение свое в зеркале я не захочу увидеть в ближайшие дни.

Мы давно знакомы с Денисом, со студенчества. И познакомились тоже – с драки. А потом подружились.

Но сейчас я совсем не уверен в том, как все обернется дальше. Ни в чем не уверен.

– Похоже, крепко ты влип, – говорит Денис, а я отвечаю только:

– Ага.

И в этом коротком диалоге гораздо больше, чем во всем, что было сказано за прошлые дни.

– А если все-таки… не твой?

– Тогда и решу.

Даже мысли не хочу допускать о том, что этот ребенок не мой. И дело не в том, что я горю желанием стать отцом.

Тогда окажется, что Ева врала. Во всем, глядя мне в лицо своими большими, чистыми глазами.

Только во второй раз это куда больнее, и все, что я делаю сейчас, это бреду в темной комнате, осторожно ступая вперед и надеясь, что мне снова не прилетит в лоб теми же граблями.

– У нас завтра… тьфу, сегодня уже совещание, – напоминает Денис, – будем всем рассказывать, что на нас напала банда, человек пятнадцать. а лучше тридцать. И мы ловко раскидали, правда, нас слега помяли, но мы справились.

– Балабол, – я пытаюсь не заржать, болит разбитая губа, но не сдерживаюсь и хохочу, и Денис тоже, – забирай свой рукав, – перекидываю ему кусок темной ткани, но он швыряет мне его в ответ:

– Оставь себе трофей, Егор Разорви Пиджак Баринов.

Мы пытаемся поймать мотор, но таксисты сначала снижают скорость, а потом видят наши разукрашенные лица и дают по газам. И только дедок на расхристанных «жигулях», то ли бесстрашный, то ли просто слепой, останавливается рядом с нами:

– Куда везти, ребята?

Побитое тело реагирует на каждую кочку, дубовые сидения отечественного автопрома не гасят удары, отдающиеся волной по позвоночнику, но за этой болью приходит какая-то ясность.

Справлюсь. Выдюжу, закрою все вопросы. И в личной жизни, и в работе.

Возле дома я хлопаю по карманам, пытаясь отыскать ключ, но его нет. То ли в пылу драки посеял возле бара, то ли оставил его в тачке, уже и не вспомню, но домой втихаря не попасть. Придется Еву будить.

За всеми собственными чувствами и эмоциями, я, блин, не думал даже – как она тут ночь провела одна? Все ли в порядке?

Набираю номер собственной квартиры в домофоне, мысленно настроенный на то, что придется долго ждать, но она отвечает сразу, быстро:

– Кто? – и у меня внутри тепло так становится, пусть и эгоистично.

Оттого, что дома ждут тебя. Что приходишь не в пустую квартиру, встречающую тишиной.

Поднимаюсь на лифте, кручу эту мысль и так, и сяк, когда захожу в квартиру. Отчего-то хочется, чтобы Ева бросилась мне на встречу, прижалась осторожно, чтобы не давить на живот, и я почувствовал ее чистый запах, тепло тела. Поцеловал. А может, и дальше… Думать о ней в таком ключе приятно, даже не смотря на то, что побитые места гудят.

Ни разу не представлял, каково это – заниматься любовью с беременной женщиной, осторожно, чтобы не навредить ребенку. Отличаются ли ощущения? Наверняка, и чем больше я об этом думаю, тем горячее картина мелькают перед глазами.

Но наша встреча – совсем не сцена из кино для взрослых, а я все еще выгляжу так, точно по мне проехался трактор. Понимаю это уже после того, как Ева вскрикивает, закрывая рот, и отступает назад.

– Все нормально, – говорю ей, может излишне раздраженно. Мне вообще не хочется делать акцента на своем состоянии, и уж тем более – объясняться. Живой же, значит все ок.

– Что с тобой случилось? Они напали на тебя? Это из-за меня?

Из-за тебя, Ева, из-за тебя, но совсем не в том смысле, о котором ты сейчас думаешь. Только вслух я говорю другое:

– Не сошлись с товарищем в одном принципиальном вопросе.

Она не подходит ближе, прячет руки за спиной. В моей футболке, из-за живота она натягивается и спереди выглядит короче, но все еще прячет нижнее белье. Еве идет.

Я расстегиваю пуговицы на одежде, скидываю рваный пиджак, рубашку. И ближе к ней подхожу.

– Как тебе спалось?

А то все обо мне да обо мне. Это не я нуждаюсь в помощи, и не моя тетка полнолунит где-то по району, и не я, к счастью, беременный.

Я хочу знать, что с ней.

– Нормально, – она отводит глаза, избегая моего взгляда, и губу закусывает. Сама не подозревает, как выглядит в этот момент.

– Все хорошо?

– Да, – она кивает, и делает пару шагов, чтобы обойти меня. Приседает, поднимая брошенные мной вещи, и я хмурюсь. Что она собралась делать? – У тебя есть нитки с иголкой? Я подошью.

Я снова к ней подхожу, зажимая так, чтобы сейчас не сбежала. Кладу свою руку с разбитыми костяшками поверх ее ладошки, и сжимаю.

– Не надо ничего мне зашивать, выкини.

Ну что у меня, в самом деле, надеть нечего? Что за глупости придумала, еще б носки штопала. Не хочу, чтобы Ева занималась такой ерундой, но кажется, я сделал только хуже. У нее губа дрожит нижняя, теперь я это отчетливо вижу. Чертыхаюсь мысленно, с беременными бабами близко я дел не имел, теперь, получается, нужно каждое слово свое контролировать? Да твою же мать…

– Ева, не вздумай реветь, – говорю четко и спокойно, – мне приятно, что ты предложила свою помощь, но я не хочу, чтобы ты себя утруждала. Не забывай, ты у меня в гостях, вот и отдыхай.

– В гостях, – шепчет она, и шмотки падают на пол из ее рук как дохлая кошка, – я и не забывала, Егор.

У Евы слезы размером с горох. Так и катятся по лицу, чуть ли не звенят, а я стою дурак дураком и на ее лицо, на прикушенную в отчаянии губу смотрю.

И понять не могу, что опять не так, только чувствую – виноват.

Виноватым, знаете ли, быть не очень приятно.

– Ева, – зову ее, но она головой мотает быстро-быстро, волосы, заплетенную в свободную косу, рассыпаются по плечам.

Я к ней, она от меня, шаг за шагом, так и двигаемся, пока Ева не упирается спиной в стену и смотрит затравленно в сторону. А я не могу так, и отступить не могу, сердце грохочет о грудную клетку, как молот о наковальню.

– Пусти, – Ева пытается пройти мимо, но я не отступаю. Кладу руки ей на плечи, вынуждая посмотреть мне в лицо.

Ева нехотя поднимает голову, я вижу ее глаза, полные слез, теперь она и не скрывается.

– Что случилось? – говорю тише, спокойнее, – я не хотел тебя обидеть, извини, если сказал что-то или сделал не так.

Ее плечи так напряжены, что кажутся на ощупь каменными, но когда я произношу эти слова, Еву отпускает, и вот она снова – нежная, мягкая, ранимая.

И очень желанная.

Это резко бьет в голову, и не только в голову, я наклоняюсь и нахожу губами ее рот. Наш поцелуй такой соленый, и слезы все еще катятся по ее щекам, теряются где-то в моей щетине, но мне пофиг.

Этот поцелуй нужен нам обоим, я ладонями берусь за ее лицо, чтобы не отвертелась, и мягко проталкиваю свой язык в ее рот.

Ева выдыхает шумно, чуть оседает, точно ноги ее не держат, и я тут же поворачиваю ситуацию в свою пользу: просто беру ее на руки.

Даже беременная она весит словно перышко, прижимается лицом к моей груди и говорит глухо:

– Только не на кровать, Егор.

Я в недоумении застываю, пытаясь понять, что за очередные капризы, а потом доходит. Это мне кажется, что Вика и все, что было связано с ней осталось давно в прошлой жизни, а по факту я еще не избавился до конца от ее вещей, и на кровати – постельное белье из этой самой прошлой жизни.

И Еву коробит, а я принимаю ее чувства.

– Хорошо, – киваю, – идем на диван.

Против дивана она не возражает, и я со своей самой ценной ношей иду в гостиную, опускаю осторожно Еву на диван, а сам нависаю сверху.

На ней моя футболка, которая задралась сейчас почти до пояса, обнажая длинные стройные ноги с родинкой на правом бедре. Ева смотрит на меня, прикусывая губу, а я провожу рукой по ее щеке, глажу волосы, густые, гладкие, пахнущие моим шампунем.

И мне это нравится.

А потом опускасаюсь ниже, усыпая поцелуями губы, шею, задираю футболку. Ее живот с вертикальной полоской, начинающийся от пупка и уходящей вниз, притягивает все внимание. Кладу на него две ладони разом и прижимаюсь губами, отчего кожа Евы сразу покрывается мурашками, а сама она начинает ерзать нетерпеливо, не то пытаясь высвободиться из объятий, не то – заставляя продолжить.

Я выбираю второе. Целую живот, а в ответ получаю пинок. Маленький, но такой уверенный, он заявляет свои права.

Мой сын.

Я верю в это.

Верю, иначе бы не делал сейчас все то, что намеревался. И дело не только в постели, я открываю душу, прощая то, что никогда не смог бы простить другой.

И как бы мне не было неприятно, без нее, без Евы еще хуже. Я не хочу вспоминать, как меня колбасило в Дюссельдорфе, как я убивался каждый божий день, когда заканчивался рабочий день и оставалось время на самого себя.

Не хочу повторений.

Меня тогда словно вытряхнули из собственной шкуры, прокрутили в мясорубке и засунули обратно. Вроде все тоже самое, ничего не изменилось, а на деле, не человек, а его подобие.

Пацан пинает еще сильнее, уже с другой стороны, в ладонь, перемещается, и я с восхищением и трепетом наблюдаю, как меняется форма живота, когда ребенок перемещается плавно с одного места на другое.

– Тебе не больно? – спрашиваю Еву, она молча качает головой, сжимает в руках края футболки, комкает их нервно. Я снова наклоняюсь к животу и говорю тихо:

– А ты, пацан, маму не обижай. Ее беречь надо.

Ева на секунду замирает, и мне кажется, что она сейчас вскочит, убежит от меня подальше, и я подтягиваюсь на локтях к ней ближе, заглядываю в глаза. Они такие большие, в них – вся вселенная. И как она смотрит на меня, Господи…

Никто и никогда так не смотрел.

Я больше не могу терпеть, скидываю с себя и с нее всю ненужную одежду, хочу соприкасаться каждой клеточкой, ощущая ее всю.

Осторожничаю, чтобы не давить на живот, но как тяжело контролировать каждое свое движение рядом с ней, мыслей не остается, есть только желание, сильное, ни с чем не сравнимое, необходимость.

Быть с ней, быть еще ближе, чувствовать все полностью. Ева подается мне навстречу, как тогда, в марте, отбрасывая все стеснение, и я с удовольствием понимаю, что беременность нисколько не мешает тому, что творится сейчас между нами.

Напротив, ощущение даже ярче, чем в ту, первую близость.

Первую для нее.

Я это помню.

Касаюсь ее разгоряченного тела, грудь стала еще больше и чувствительнее – от каждого прикосновения Ева издает тихий, глухой стон, и он заводит меня настолько сильно, что я снова в какой-то момент боюсь не сдержаться.

Где-то звонит телефон, вибрируют часы, брошенные среди вещей, но именно сейчас ничего не имеет значения, кроме нее.

Моей Евы.

Глава 31. Ева

Кажется, сердце мое, подобно пташке, вырвется из грудной клетки и вылетит на свободу, когда меня касаются ладони Егора.

Его лицо, сосредоточенное, чуть нахмуренное, прямо напротив моего, и я прижимаюсь щекой к его щетине, наслаждаясь тем, как она колется, мне действительно это нравится.

Мне нравится все, а еще больше – его поцелуи, прикосновение, легкое дыхание, долетающее до моего живота.

Когда Егор целует его, обнимая ладонями, я замираю и не дышу, только судорожно сжимаю пальцами края футболки, чтобы хоть чем-то занять собственные руки.

Это волшебно. Еще трогательнее и трепетнее, чем наша первая ночь, и хоть тогда он тоже был нежен и ласков, но сейчас каждый нерв оголен и все это ощущается ярче в разы.

И движение малыша в ответ, там, где только что были губы Егора, как признание сыном отца. У меня на глазах наворачиваются слезы, но не от обиды или боли, как ночью, они от трогательности момента.

Я словно в огне, и сладкие волны пламени лижут тело, разгораются костром там, где наши с Егором тела соприкасаются. Я ловлю каждое его движение, каждый вдох, но все равно оказываюсь не готова к тому моменту, когда мы становимся одним целым.

Страх за то, что мы можем задеть ребенка, отступает, Егор осторожен, но это не мешает ему быть настойчивым и не обращать внимание на надоедливые звонки. А я еще сильнее вцепляюсь в его локти, чтобы он не мог от меня оторваться, но по его выражению лица и так видно – сейчас он здесь целиком и полностью со мной, только мой.

И это упоительное ощущение обладания им затапливает густой горячей волной, заставляет снова чувствовать свое тело легким, как воздушный шарик.

… А после мы лежим рядом, укрытые одним на двоих пледом, и его длины не хватает, чтобы полностью укутать нас. На улице жарко, но здесь, в прохладе кондиционера я нуждаюсь в дополнительном тепле, том самом, что исходит от мужского тела. Егор, весь в ссадинах и ранах, лежит с закрытыми глазами, а я – я кладу голову ему на грудь и слушаю мерные удары сердца, думая, что в эти секунды, отбиваемые им в такт, нет на свете человека счастливее меня.

Я вожу легко по его шее, там, где начинается линия роста волос, и вдыхаю его запах, насыщаясь им наперед, на те моменты, когда Егора не будет рядом. Но об этом даже думать не хочу, как и о том, что будет через несколько часов или даже несколько минут. Я ворую эти мгновения украдкой в свои самые укромные уголки памяти, чтобы не случилось.

– Нам нужно ехать, Ева, – не открывая глаз, произносит Баринов. Его ладонь прижимает меня к себе, а губы целуют в лоб, словно успокаивая.

– Куда?

– Сдавать анализы.

– Да, – я киваю несколько раз и встаю. Все равно момент уже разрушен, и подтверждение отцовства Егора хоть и является само по себе обычной процедурой, но ощущается каменной стеной, воздвигнувшейся между нами.

Потому что мне тяжело от мысли, что он сомневается в моих словах, в моей порядочности.

Во рту становится горько, я сажусь на тумбочку, борясь с подкатившей тошнотой. Казалось, токсикоз давно остался в прошлом, но сейчас меня снова тошнит, а может, дело в нервах, а не в моем положении.

Я думаю о тете. О том, что она всегда поддерживала и верила мне, до болезни, и всегда была на моей стороне. И в детстве это было особенно важно, чтобы у тебя был надежный тыл, человек, который никогда в тебе не сомневается.

Хлюпаю носом, тяжелая, страшная мысль о том, что тети может уже и не быть, а я не делаю ничего, чтобы ускорить ее поиски, припечатывает к полу. И когда Егор выходит из душа, в полотенце, обвязанном вокруг бедер, с мокрыми волосами, я все еще сижу в его футболке на том же самом месте.

– Ева? – он смотрит вопросительно, – ты не хочешь ехать?

Я молчу, и кажется он расценивает мое молчание по своему. На лице сразу проступает отпечаток отрешенности, играют желваки, выдавая его напряжение.

– Может, тебе есть что сказать мне прямо сейчас? – слова обжигают холодом, – до того, как мы поедем в клинику?

Я пытаюсь сглотнуть огромный ком, что давит, распирает горло изнутри, мешает дышать в полную силу.

Неужели он думает, что я боюсь сдать анализы? Или что они могут показать в графе отцовство несовпадения с Егором?

– Ничего, – я поднимаюсь, проходя мимо Баринова. От него так холодом веет, что можно заморозиться от одного только случайного прикосновения, и он сейчас не просто снежный Кай, он вечная мерзлота, которую невозможно растопить.

В кабинете, где берут анализы, пахнет антисептиком; на всю мощь работает кондиционер, и от холода у меня мурашки бегут по рукам. Я ежусь.

Клиника, хоть и одна из самых дорогих в нашем городе, но все равно выглядит по-больничному, особенно здесь, в лаборатории.

– Не бойтесь, – медсестра по своему толкует мои мурашки, думает, что я волнуюсь.

Вглядываюсь в ее юное лицо, прикидывая, что мы ровесницы, но сейчас в эту секунду я ощущаю себя старше ее на десятки лет.

Она натирает мне сгиб локтя спиртовой салфеткой пытаясь отвлечь разговорами:

– У меня рука легкая, будет как укус комарика, почти незаметно.

Я отворачиваюсь лишь на мгновение, когда острие иголки с хрустом протыкает тонкую нежную кожу.

– Отпустите кулак, – послушно исполняю ее просьбу. Любопытство побеждает, я смотрю, как темно-вишневая кровь быстро наполняет большой шприц, медсестра ловко меняет его на следующий.

– Вашей крови понадобится больше, – поясняет она, – мы возьмем двадцать миллилитров, чтобы отделить фрагменты внеклеточной ДНК.

Я киваю, с тем, как будет проходить процедура, меня уже успели ознакомить, когда я подписывала документы. Егор тоже ушел сдавать кровь, в другой кабинет, и я рада, что сейчас мы разделены как минимум стеной.

Хотя стена между нами куда больше, чем здешняя, и меня все еще коробит от его недоверия и подозрительности. По дороге в клинику мы сказали друг другу едва ли с десяток слов, и это звенящее напряжение больно бьет по и без того воспаленным нервам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Все готово, – медсестра наклеивает на сгиб локтя лейкопластырь, – сгибать не надо, чтобы не было синяков.

Я удивляюсь, в женской консультации говорят иначе, но послушно выпрямляю руку и выхожу в коридор.

Егор уже там, разговаривает с кем-то по телефону. Я останавливаюсь, наблюдая за ним, пока он еще не успел заметить меня.

Сердце болезненно колит от того, насколько он красивый и чужой одновременно. Его не портят даже ссадины на лице и набирающий цвет синяк на скуле, наоборот, придают внешности что-то лихое и бунтарское.

И мне хочется касаться его, осторожно целовать синяки, дуть на раны, обрабатывая их, но вместо этого я просто подглядываю за ним издали.

Сегодняшняя нечаянная близость была необходима нам обоим. В такие моменты слетают все маски, и я помню, каким был Егор в самые интимные моменты нашей близости.

Мне казалось, что он так же нуждался во мне, как и я в нем. И тем обиднее, что нам не удалось сохранить это ощущение дольше.

Наконец, он замечает меня, кивает головой, показывая, что закончил здесь свои дела. Я иду к нему, вслушиваясь в едва уловимый звон, который с каждым шагом нарастает все сильнее, пока я не понимаю, что звенит не снаружи, а у меня в ушах. Внезапно исчезают все остальные звуки, а каждый последующий шаг дается все труднее, и я понимаю – еще немного, и упаду, нужно успеть добраться хоть до какой-нибудь опоры, мне нельзя падать.

Я пытаюсь сказать Егору об этом, но ничего не выходит, рот открывается беззвучно, не исторгая не единого слова.

Но по тому, как меняется выражение лица Егора, я понимаю, что он уже почуял что-то неладное, а дальше все как через пелену.

Колени подгибаются, и кто-то подхватывает меня под руки, и я продолжаю оседать, боясь, что все равно упаду на живот, и он спружинит, выталкивая из чрева его такого крошечного и беззащитного дитя.

Но чужие руки держат меня надежно, а потом я отрываюсь от земли, и меня несут куда-то, мои собственные ноги болтаются в так чужим шагам, а звон в ушах все еще не исчезает, хоть я и слышу сквозь него, как кто-то зовет меня по имени.

Тело обретает долгожданную опору, я чувствую твердь под затылком и лопатками. Резкий запах нашатыря заставляет распахнуть глаза, и тонкая звенящая струна в ушах, наконец, рвется, принося облегчение.

Я вижу склонившееся надо мной лицо Егора, и хмурые борозды сейчас особенно сильно прорезывают его лоб.

– Ты меня напугала, – говорит он, садясь рядышком, на край кожаного дивана.

– Я не хотела, – язык кажется грубым и неповоротливым, я хочу сесть, но Егор останавливает меня, опуская тяжелую ладонь на плечо:

– Полежи пока, мы никуда не торопимся.

Но правда в том, что я знаю: он-то торопится. Его ждет работа, энергосервисные контракты, серьезные дядьки в синих деловых костюмах, а вместо этого он возится со мной.

В кабинет заглядывает та же медсестра, что делала мне укол, на этот раз в ее руках – белоснежная чашка.

– Сладкий чай, попейте, должно легче стать, – она передает ее в руки Егора, и на фоне чашки его разбитые костяшки смотрятся особенно выразительно. Мне так хочется знать, что произошло прошлой ночью, был он у Вики, ночевал у нее или вместо этого дрался с хулиганами – а мне, почему-то, именно так и представляются его раны.

Но как только я делаю попытки поговорить с ним нормально, язык костенеет и все заготовленные слова кажутся смешными и нелепыми. Я злюсь сама на себя, но от этого ничего не меняется же, что толку в моей злости?

А потом я утешаю себя тем, что нужно разобраться во всем, что творится вокруг, поговорить еще успеется.

– Давай пить чай, – Баринов подносит чашку к моим губам, я делаю осторожно маленький глоток. Чай терпкий, с какой-то травой, и сладкий, как я люблю. В те времена, когда тетя Мила была еще здорова, мы с ней часами сидели на кухне, без конца подливая чай в чашки, и общались обо всем на свете. И сейчас мне очень ее не хватает.

Я медленно пью чай и постепенно мне становится легче, дурацкая слабость отходит. Отставив чашку, Егор помогает мне присесть и еще пару секунд я прислушиваюсь к собственному организму, надеясь, что он не подведет меня снова.

– Знаешь, – говорит Егор, глядя куда-то перед собой, – когда я увидел, как ты начала оседать на пол, успел десять раз пожалеть, что притащил тебя на эти анализы.

Признание дается ему нелегко, я нащупываю его ладонь и сжимаю.

– Ну, ты же хотел, чтобы никаких вопросов больше не осталось, – отвечаю ему, а он усмехается своим мыслям и повторяет за мной:

– Хотел… Ладно, если ты можешь идти, то поехали. Терпеть не могу медицинские учреждения.

И в этом я с ним солидарна.