Текст книги "Инго и Инграбан"

Автор книги: Густав Фрейтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Отворите двери, воины, чтобы сквозняк удалил дым от нашей повелительницы, – приказал Бертар. – Кидайте копья во все стороны – и дальность их полета укажет, как велика теперь держава вандалов.

Инго стоял у лестницы хором, прикрываясь щитом; над ним носились густые облака дыма и, гонимые бурным ветром на врагов, скрывали их лица и доспехи.

– Хоромы отворены! – закричал им Инго. – Хозяин ждет с приветом! Почему медлят оробевшие гости?

Из дыма к нему устремилась какая-то фигура муж без щита, и раздался голос:

– Ирмгарда! Дитя мое! Отец зовет тебя спасайся несчастная! —

Услышав крик, Ирмгарда вздрогнула и положила младенца на руки Фриды. И снова со двора послышался зов, уже более пронзительный и тоскливый:

– Ирмгарда! Утраченное дитя мое!

Инго поставил щит на землю и посмотрел через плечо:

– Ястреб зовет своего птенца, повинуйся зову, властительница турингов!

Мимо Инго, не обращая внимания на летящие копья женщина пробежала к своему отцу. В рядах турингов послышались крики радости и приветствия. Обняв отца, Ирмгарда вскричала:

– Благо мне! Увидели тебя глаза мои, и на своей груди ты держишь меня!

У витязя Ансвальда дрогнуло сердце, и он потянул ее за собой:

– Тебя ждет мать, милое дитя!

– Благослови меня! – воскликнула Ирмгарда. – Жарко истоплен покой, в котором бедный ребенок плачет по матери. Благослови меня, отец мой!

Князь опустил руку на ее голову, а Ирмгарда склонилась к его коленям, затем быстро поднялась, отступила назад, простерла к нему руки и, вскричав: «Поклонись матери!», бросилась назад к пылающему дому.

Неподвижно стоял Инго, устремив на врагов острый взгляд. Но когда его жена, в смертельной тоске, возвратилась к нему, он протянул к ней руки, чтобы обнять ее. И в этот миг Теодульф швырнул в него копье – оно поразило короля в бок, и тихо выпал Инго из объятий своей жены. Подбежавший Бертар щитом прикрыл раненого, а ратники, вздыхая, отнесли его на высокую господскую скамью. Ирмгарда опустилась перед ним на колени, но Бертар сурово сказал:

– Пусть женщины плачут подле раненого, а вы, ратники, живее сюда и приготовьтесь следовать по стопам короля. Четверо дверей в хоромах королевских, и каждая ведет в чертоги богов. Постарайтесь отомстить за рану короля. Вальбранд, ты последним сидел на скамье повелителя – за это ринешься ты первым; последним же буду я.

Вандалы устремились к дверям, а оттуда один за другим вниз по ступенькам. И снова вокруг дома поднялся бранный шум. Бурный ветер неистовствовал над пылающей кровлей, в небесной выси рокотал гром, крыша хором трещала, падали горящие доски и пепел. Оглушенная Фрида положила младенца на ложе короля.

– Ребенок улыбается! – воскликнула Ирмгарда и, рыдая, склонилась над младенцем, который весело болтал своими ножками и тянул ручки к пламени. Ирмгарда крепко обняла ребенка – в покое царило безмолвие. Вдруг она вынула из-под платья сумку из кожи выдры, надела ее на крошечное тело младенца, завернула его в покрывало и, еще раз поцеловав, передала Фриде со словами:

– Спаси его и напевай ему о родителях!

Фрида побежала к Вольфу, который как копьеносец находился при короле.

– Пойдем, – тихо сказала она. – У задней двери стоят люди из наших лесов. Мы умчимся в родные края.

Но в это время Бертар хрипло вскричал:

– Где замешкался первый хороводник? Танцоры ждут!

– Прощай, Фрида, – решительно сказал Вольф. – Не из одной и той же двери выйдем мы с тобой отсюда. Прощай и помни меня.

Еще раз посмотрел он на нее своими доверчивыми глазами, стремительно выскочил за дверь, перепрыгнул через пылающие бревна и на бегу вонзил копье в грудь одного из ратников королевы. Раздался громкий вопль, в витязя полетели стрелы, кровь хлынула у него из ран, но, потрясая мечом, он кинулся к отряду, перед которым стоял Теодульф – неистово поднял Вольф оружие на прежнего своего товарища, но упал на землю, умирая.

И снова раздался предостерегающий голос Бертара:

– Горят стропила, спасайте женщин!

А князь Ансвальд, подбежав к двери, воскликнул:

– Ирмгарда!.. Спасите мою дочь!

Против него, у двери, возникла согбенная фигура старца: голова покрыта пеплом, борода опалена, в выражении лица жажда мести. Он свирепо вскричал:

– Кто так дерзко шумит у спальни королевской и требует повелительницу? Не ты ли, глупец, некогда раскаявшийся в предложенном тобой же гостеприимстве? С холодным приветом отпустил ты короля, так пусть же, как железо будет холоден ответ вандала!

И быстро, словно хищный зверь, спрыгнул он со ступенек и пронзил копьем грудь князя турингов, закричав изумленной толпе:

– Все свершилось и доблестен конец! Прочь, бледнолицые дуралеи, и с бабьем вертите жернова королевы вашей! Великий король вандалов возносится к своим предкам!

Вокруг него летали стрелы, но подобно раненому медведю, он стряхивал с себя железо – потом тяжело повернулся к хоромам, сел со щитом у королевского ложа и не промолвил уже ни слова.

Через разбитые ворота въехала королева. Грохотал гром и сверкали молнии, пламя дома ярко освещало золотой панцирь, покрывавший грудь королевы. Она соскочила с коня, и робко отступили ратники: мертвенно-бледно было ее лицо, мрачно сдвинуты брови.

Она стояла неподвижно и смотрела на пламя. Раз только шевельнулась она, когда увидела женщину, которая с ребенком на руках отбивалась от державших ее воинов.

– Это служанка с их сыном, – вполголоса, сказал бледный Теодульф.

Гневным движением королева приказала отвести женщину в сторону. Огненные языки высоко вздымались над коньком дома, ветер раздувал пламя, пылавшее широким кругом, и бросал на Гизелу и воинов горящие доски и щепы. Но недвижно стояла королева, пристально глядя на огонь.

В хоромах было тихо. Ирмгарда стояла на коленях перед ложем супруга, волосы ее покрывали рану Инго, которого крепко обняла она, прислушиваясь к его дыханию.

Король обнял жену и безмолвно взглянул ей в глаза.

– Благодарю тебя, Инго, – сказала она. – Прости, возлюбленный, в последний раз лежим мы вместе на ложе.

Совсем близко прогрохотал гром.

– Слышишь? Там, наверху, зовут! – прошептал умирающий.

– Держи меня, Инго! – вскричала Ирмгарда. Яркая молния пронзила комнату, грянул громовой удар, и рухнули стропила кровли…

На дворе, на оглушенных воинов королевы сыпался град, он ударялся о шлемы и панцири.

– Боги призывают сына в чертоги свои! – вскричала королева и плащом укрыла голову.

Бросившись на землю под щиты, воины поспешили скрыть свои лица от гнева громовержца. Когда же гроза пронеслась, и, робко, поднявшись, ратники посмотрели вокруг себя, то поверхность горы уже вся была покрыта серым слоем града, дом рухнул и от влажных углей поднимался дым. Но королева по-прежнему стояла, словно окаменевшая. И тихо молвила она:

– Одна покойно лежит на горящем ложе, другая стоит на дворе, пораженная градом. Жребии подменены завистливыми богами: находиться там – то было мое право… Где ее ребенок? – вдруг спросила она грозно поведя очами.

Но Фрида и младенец исчезли. Воины искали их в горах и долинах, осматривали каждое дуплистое дерево, обшаривали густые заросли. Теодульф со своей дружиной изъездил всю землю лесных обитателей расспрашивал о беглецах у каждого очага, – но никогда уже королева не имела вестей о сыне Инго и Ирмгарды.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. В 724 году

По лесной дороге, ведшей от Майна на север, в холмистую страну франков и турингов, знойным утром молча ехали три всадника. Первый был проводник – молодой человек крепкого сложения, его длинные волосы в беспорядке свисали, а голубые глаза беспрестанно бегали, озирая лес по обеим сторонам дороги. На нем была полинялая кожаная шапка, поверх темного кафтана большая сума с дорожными припасами, в руке метательное копье, за спиной лук и колчан, на боку длинный охотничий нож, у седла тяжелая лесная секира. В нескольких шагах за ним ехал широкоплечий мужчина зрелого возраста, большой лоб и блестящие глаза сообщали ему вид воина. Но одет он был не как ратник: его коротко подстриженные волосы были скрыты под саксонской соломенной шляпой, поверх длинной одежды не было воинской перевязи и за исключением висевшей у седла секиры, которую имеет при себе в глуши каждый путник, не было видно другого оружия; заключая по большому, привязанному к седлу мешку, путешественника можно было принять за торговца. Возле него ехал юноша в такой же одежде и с таким же снаряжением; за спиной у него висел узелок, а в руке была ветка, которой он погонял свою лошадь. По обращению к ним проводника ясно было, что не считал он путников людьми важными: коротко отвечая на вопросы старшего из них, он высоко поднимал голову, и только по временам, когда дорога круто шла вверх или когда путники отставали, он мрачно оглядывался назад, но тотчас отводил взгляд, как от неприятных товарищей. С одного возвышения на другое тянулся трудный путь среди древних сосен по пескам и камням; на почерневшей земле не росло почти ничего, кроме молочая, вереска и темных лесных ягод. Все было тихо, только вороны каркали на вершинах деревьев; знойный воздух был пропитан запахом смолы, и ни одно дуновение ветерка не освежало воспаленных щек. Дорога стала подниматься вверх, и соскочив с коня, юноша нарвал на обочине пучок ягод и дал их всаднику, который поблагодарил молодого человека ласковым взором и начал на латинском языке:

– Не видишь ли конца лесу? Устали кони наши, а солнце склоняется к закату.

– Ствол за стволом, отче, и ни одного светлого луча впереди в лесу.

– Ты не привычен к трудным дорогам, Готфрид, – с участием сказал старший. – Неохотно я взял тебя в пустынную страну и недоволен теперь, что уступил твоим просьбам.

– Но я счастлив, отче, – с веселой улыбкой возразил юноша, – что могу сопутствовать тебе недостойным слугой.

– Юношам всегда приятны странствования, – сказал всадник. – Посмотри на нашего проводника: это могучее дикое дерево, ждущее только прививки.

– Не ласков он с нами.

– Если он неприветлив, то почему он должен оказаться нечестным? Он поклялся Гильдегарде и мне в целости и сохранности провести нас за горы, да и не выглядит он плутом. Но если бы он и оказался таковым, то и в этой глуши нашелся бы кое-кто посильнее него.

И путник наклонил голову.

– Посмотри, он нашел нечто, не позволяющее ему продолжать путь.

Осанка проводника изменилась; выпрямившись, сидел он на коне, приподняв копье, как бы готовясь к нападению.

Незнакомец подъехал к проводнику.

– Имя тебе – Инграм, как я слышал?

– Я Инграбан, туринг, – надменно ответил проводник, – а вот это Ворон, мой конь.

Он потрепал по шее благородное животное, черное как и его крылатый тезка, и под рукой всадника конь заржал и поднял голову.

– Я вижу, что знакомы тебе пути и вдали от родины.

– Часто ездил я гонцом моих соотечественников к графу франков, за Майн.

– Значит, Гильдегарда, вдова графа, издавна благосклонна к тебе?

– Я сражался в дружине ее мужа, когда его убили венды. Гильдегарда женщина добрая, к тому же она печется о моем больном оруженосце.

– Я встретил тебя у одра больного и очень рад, что нашел столь надежного проводника. Что препятствует тебе ехать?

Проводник указал на следы на песке.

– Здесь пронесся целый табун коней, – сказал незнакомец, взглянув на следы.

– Больше трех всадников, и при встрече с ними враждебен будет их привет, – ответил проводник.

– Откуда ты знаешь, что это враги?

– Разве в твоей стране путник ждет ласкового привета в глухомани? – спросил проводник. – Проехавшие здесь были воины; они говорят на чужом языке и принадлежат к племени вендов, что на реке Заале, называемой так сорбами. Далеко рыскают они на конях своих за охотничьей добычей и за стадами скота. Да вот их знак, – и проводник тронул копьем короткую камышовую стрелу с каменным наконечником. – Они пересекли нашу дорогу вслед за последним дождем.

– И ты надеешься провести нас за горы тайно от чужеземцев?

– Было бы у вас мужество, а добрая воля у меня есть. На лесистых холмах мне известна не одна тропа, которой избегают их отряды; советую вам, однако, хранить молчание и держаться неподалеку от моего коня.

Незнакомцы осторожно двинулись вслед за проводником.

Тропинка то спускалась в тихую лесистую долину, то пролегала по болотистой почве и руслу ручья, то снова, на другой стороне, поднималась в лес. Среди высокоствольных буков путники ехали спокойнее по мшистой почве, позолоченной косыми лучами солнца. Но тропинка снова ушла в глубокую долину, и на опушке леса проводник остановился.

– Это долина Идисы, – склонив голову, сказал он, – а вот там течет Идисбах, по направлению к Майну.

Он поехал высокой луговой травой по направлению к броду; переправившись, они свернули на север, вдоль цепи холмов. Пустынно и безлюдно лежала цветущая долина. Порой путники ехали заброшенными пахотными полями; еще видны были борозды, но терновник и колючий дрок стояли на них плотной стеной, так что кони с трудом пробирались через нее. Незнакомец с сожалением глядел на заглохшие пашни.

– Здесь трудились некогда прилежные руки, – сказал он.

– С незапамятных времен пустынны места эти, – равнодушно ответил проводник.

Немного подальше он указал на одно возвышение, сказав:

– И здесь стоял двор, но венды сожгли его, когда я был еще ребенком, и двадцать уже лет растут здесь дикие травы. Если тебя занимают разоренные дворы, то здесь ты их встретишь очень много. За ручьем некогда селились авары, народ со смуглой кожей и раскосыми глазами; у них, по рассказам стариков, были заплетены вокруг голов косы – это могущественное восточное племя, но только они очень свирепые. По той стороне – так гласит предание – находилось множество дворов в священном лесу, состоящем из деревьев, которые мы называем кленами; и теперь еще уцелели некоторые из старых пней, но дворы сожжены аварами, и на месте их – пустошь. Но было это давно: везде, где видишь ты теперь терновники и репейник, некогда были постройки; иные разорены во времена наших предков, иные – на памяти живущих, но некоторые кое-где еще уцелели.

Так как незнакомец молчал, то проводник, указав на небо, подернутое заревом вечерней зари, узкой тропинкой поднялся из долины в гору. Кони путников с трудом поднялись густым лесом на возвышение, которое представляло из себя голое от деревьев пространство, заросшее приземистым кустарником и дикими цветами. Только одинокий ясень могуче возвышался веди кустов. Взоры всадников устремились поверх холмов: на юг – до самого Майна, на север – над сизыми горами турингов, а прямо – над широкой долиной, опоясанной цепью высоко вознесшихся холмов. За ними тянулось нагорье, отделенное от близких вершин земляными насыпями и рытвинами, подобными старым валам и рвам. Проводник соскочил с коня и, низко поклонившись ясеню, подошел к обрыву, при этом внимательно вглядываясь в глубь лесной опушки. И снова повернувшись к ясеню, он благоговейно сказал:

– Это гора Идисы, а это священное дерево высокой жены судеб. Место это дает защиту против злых духов, и потому я привел вас сюда.

– Ты оказался сведущим проводником, – ответил незнакомец, осматривая удобное становище, и сойдя с коня, сам отвязал от седла кожаные мешки. – Ты наверное знаешь поблизости какой-нибудь источник.

Проводник взял поводья коней.

– Прикажи твоему юноше нести фляги и помочь мне установить плетень, – сказал он и повел коней по склону шагов на сто вниз, к месту, где из обросшего мхом каменного желоба струился в долину источник. Там он привязал к деревянным кольям коней, чтобы они паслись, взял тяжелый топор и сделал знак юноше следовать за ним в лес.

Оставшись один на вершине горы, незнакомец, с молитвой, нагнув голову, обошел вокруг ясеня, как человек, умеющий толковать знамения природы, тщательно осмотрел местность и ударил ногой под сучковатый корень, высоко торчащий из земли; найдя достаточно рыхлую почву, он воткнул в нее рукоятку топора и с трудом вытащил камень, над которым росли корни. Отростки их проникли в отверстие камня и раскололи его. С изумлением посмотрел путник на одно правильно сделанное отверстие, затем благоговейно взял кожаный мешок и положил его на место камня, причем на лице странника промелькнула улыбка.

– Если в дереве этом водится нечистый, то несдобровать ему от тайного клада.

Еще раз пытливо взглянув на неровную местность и растущую на ней сочную зелень, он вынул маленькую книгу, сел так, чтобы лучи вечерней зари падали на нее, отстегнул застежки и стал читать по пергаменту. Он слышал стук колотушки и видел, что проводник намеревается устроить на ночь ограду подальше, внизу.

– Сюда, Инграм! – повелительно закричал незнакомец.

Но проводник покачал головой и продолжал стучать. Тогда незнакомец приблизился к нему и приказал:

– Принеси колья наверх, мы заночуем под деревом.

– Никогда! – решительно ответил проводник.

– Но почему, если на то моя воля?

– Разве ты хочешь, чтобы свет огня выдал чуждым лазутчикам место твоей стоянки?

– Ночь тепла, мы легко обойдемся без огня, а воин, подобный тебе, может перебиться и без печи.

Неподвижно стоял Инграм, мрачно глядя на незнакомца.

– Кто бы ты ни был, – продолжал тот, – но за хорошее вознаграждение ты взял по отношению ко мне определенные обязательства, и в этой поездке я господин твой. Если же ты не хочешь исполнять мою волю, то иди своим путем, а я и без тебя найду дорогу.

– Неохотно служу я тебе, – запальчиво возразил проводник, – и только по настоянию женщины, сделавшей мне добро. Когда же освобожусь от данного слова, то скорее буду твоим врагом – если ты умеешь владеть мечом – чем другом: да будет это известно тебе, незнакомец. Не мне страшиться этого дерева, а тебе; оно известно повсюду, и с незапамятных времен вокруг него витают верховные силы, враждебные тебе, но никак не мне.

– Следуй за мной, и я покажу тебе, насколько они мне враждебны, – сказал незнакомец, направляясь к дереву. И подняв топор, он вскричал: – Если они оскорблены, то пусть гневаются; если имеют власть, то пусть поразят меня, как я поражу это дерево!

И сильным взмахом он вонзил топор в дерево. Проводник подался назад, схватился за оружие и пристально посмотрел вверх, как бы ожидая, что знамение богов поразит дерзкого; но все было тихо, только упала засохшая ветка с семенами ясеня.

– Посмотри, – наставительно сказал незнакомец, указывая на пучок семян, – вот он, гнев твоих богов! Дерево, которого ты страшишься, было некогда летающим по ветру семенем – как и вот это – и произросло оно из крошечного зерна. Но где же обитали могучие, которых ты страшишься, когда дерево было еще семенем? Не думаешь ли, что оно стоит от начала сотворения мира? Посмотри, под его корнями я нашел этот камень, истрескавшийся и расщемленный силой дерева. Взгляни на камень: это жернов, какой вертят женщины, чтобы измолоть зерно. Прежде ясеня здесь уже стояло жилище живых людей. Не великой же чести заслуживают боги, которые в этом ясене сделались могучими тогда, когда вымерли люди, обитавшие здесь прежде, чем родилось само дерево. Но я служу повелителю, имя которому Бог, и который создал небо и землю. Он один вечен и всемогущ и пребудет вечным и всемогущим даже тогда, когда ни единой щепки не останется от дерева этого.

Проводник подсел к разбитому камню, посмотрел на кусок корня и остатки древесных углей, приставших к песчанику. Волосы опустились на его лицо, грудь сильно вздымалась.

– Если здесь стоял дом, то он сгорел, – промолвил он наконец. – Мне рассказывали, когда я был еще ребенком, что мои предки поселились здесь, на горе. Старые люди помнили сложенную про это песню, да и певец, убитый вендами, тоже знал ее.

Незнакомец дотронулся до его плеча.

– Ночь наступила, волки воют в лесу, принеси колья, Инграм.

Проводник встал.

– Я привел тебя сюда, – с горечью сказал он, – чтобы сдержать данную тебе клятву и чтобы был ты безопасности близ высокой повелительницы, в благосклонности которой я убежден. Но ты нарушаешь спокойствие богини топором своим и смущаешь меня, роняя в сердце мое тяжкие мысли. Если властен ты знать прошедшее и жить без помощи внеземных существ, то устраивай себе ночлег, где хочешь, а я тебе не помощник.

Незнакомец молча взял один из кольев, между тем принесенных юношей, и принялся за колотушку. Сильно падали удары на макушки кольев; Готфрид подавал деревяшки и стягивал их ветвями, пока вокруг дерева не образовался плетень. Готфрид ввел коней в ограду, а незнакомец, когда все было кончено, подошел к проводнику и ласково сказал:

– У нас найдется место и для тебя, и для твоего коня.

– Ни я, ни конь мой не нуждаемся в твоей защите, – уклончиво ответил Инграм. Он поднял жернов, отнес его на край обрыва, подальше от незнакомцев, затем сходил к источнику и, сняв путы с коня, подвел его к жернову. Улегшись подле своего Ворона, он положил камень себе под голову.

Между тем Готфрид связал в виде креста два куска дерева и, облобызав его, благоговейно передал незнакомцу, который водрузил крест у древесных корней, скрывавших богатство путника. Оба они стали на колени и запели латинскую вечернюю молитву; старший сильно возглашал торжественную мелодию, а юноша вторил ему. И отраженные недальним утесом, мелодичные звуки боролись с дикими голосами ночи, раздававшимися в лесу визгом и воем. При начале пения проводник поднялся было, но трепетные звуки умиленных голосов обуздали его поспешность; он сел и, отвернувшись, устремил пристальный взгляд на золотистый свет по краям небосклона.

По окончании пения незнакомец сел у корней дерева и подвинул дорожную сумку своему спутнику.

– Кушай! – повелел он в ответ на несогласное движение юноши. – Ты не привычен к пути, а Господь требует теперь от тебя телесных сил.

Юноша послушно взял несколько кусочков и затем лег у ног незнакомца, который бережно укрыл его своим плащом. В небольшой ограде наступило безмолвие. Блеск вечерней зари затухал в белесоватом свете, надвигавшемся на север; изредка в листве шумел ночной ветер, и сова издавала над путниками жалобные крики; из леса – то вблизи, то вдали – доносились голоса зверей; тогда поднимались утомленные кони и робко фыркали ноздрями. Неподвижно, сложив руки, сидел незнакомец; когда же на дереве слышался шорох, то как бы выжидая, он поглядывал на ветви и на застланное глубоким мраком небо.

Между тем проводник пристально глядел в долину, где над ручьем клубились белые водяные пары.

– Я вижу, как они кружатся над волнами, – шептал он. – Облеченные белыми одеждами, они помышляют о помощи и благе их верного слуги, скрывают путь его от преследователей, освобождают его от вражеских пут. Порой, лежа под ясенем, я слышал в долине их пение. Мои предки прибыли сюда в тяжкую годину и вымолили они себе помощь у белых жен, которые, как я слышал, искони были хранительницами моего рода. Но теперь меня смущает значение мельничного камня, добытого чужеземцем из-под дерева с помощью чар. Древесные корни проницали камень, и вековечен он, говорит чужеземец, древнее даже, чем дерево богов. Но мои предки жили здесь прежде, чем владычествовали боги и существовал камень; какой же бог милостиво защищал их тогда? Давно уже род мой покинут счастьем и победой. Деда убили смуглые авары, отца – венды, когда я был еще ребенком, а мать умерла в скорбях. Везде исчезла радость на земле. Только изредка боги благосклонны к моему народу, и чуждый бог чаще странствует по долинам. Сожжен дом, стоявший некогда на горе, погибло счастье моего племени, и грустно у меня на сердце. Вот они молятся по чуждому обычаю и твердо уповают на своего бога. Но если они безумны, то пусть наши боги проявят по отношению к ним свое могущество.

За молящимися сверкнула молния, загрохотал гром, и Инграм издал свой боевой клич:

– Благо мне! Я слышу гром его колесницы: он идет, чтобы воздать чужеземцам за их святотатство!

И бросившись на землю, он укрыл свою голову.

Бурный ветер потрясал ветвями дерева и бросал на путников листья и ветки. Но они еще раз запели божественный гимн, и среди грома и шума дождя раздалась как бы победная песня над яростью природы. Пение смолкло лишь тогда, когда гроза унеслась за горы; снова в ограде наступило безмолвие, и только капли дождя тихо стучали по листьям. Прошла ночь; на рассвете перед оградой показалась темная фигура проводника, который пытливо взглянул на чужеземцев.

– Труден был твой ночлег под открытым небом, – сказал ему незнакомец. – Ясень защитил нас от бури, но не от дождя. Если можешь развести огонь на сырой земле, то окажешь ты этим услугу моему юноше и самому себе; если же нет, то поедем, чтобы разогрелись мышцы моего товарища.

– Далек сегодня путь до нагорных лесов турингов, – ответил проводник, – и потеря времени может быть гибельна. – И с любопытством ощупав плащ незнакомца, он продолжал, торжествуя: – Ты промок, значит, и ты безоружен перед дождем.

– Как угодно Богу, – возразил незнакомец.

Мужчины быстро собрались в путь; незнакомец вынул из-под древесных корней кожаный мешок и тщательно пристегнул его ремнями к седлу коня, которого юноша тем временем кормил из торбы, затем оба они еще раз преклонились перед деревянным крестом и произнесли напутственную молитву. Через вал и ров Инграм повел их нагорным лесом, но ехал он сегодня поспешнее, чем вчера, и снова его быстрый взгляд осматривал каждый кустик, каждый камень. Всякий раз, как из леса они спускались в луговую долину, проводник знаком приказывал незнакомцам оставаться сзади, но через миг, приподняв руку, приглашал их следовать за ним. Труден был путь по древесным корням и болотной воде, скопившейся в низких местах леса; порой проводник брал коней под уздцы и показывал юноше твердые места. Он был молчалив, как и вчера, но больше, однако ж, заботился о путниках. Спустившись с одного холма в обширную долину, проводник сказал:

– Здесь мы поедем открытой – местностью; если услышите, что я крикнул: «Гара!» – то во всю конскую прыть скачите к лесу: быть может, вам удастся сбежать.

Незнакомец улыбнулся.

– О нас не беспокойся, а помышляй о собственном спасении.

– Пустите коней вскачь, – сказал проводник, и когда они снова поехали лесом, незнакомец с благодарностью начал:

– Ты оказался человеком добросердечным, да и племя твое славится верностью.

– Туринг крепок и в привязанностях, и в ненависти, – ответил проводник.

– Даже ненависть его не есть ненависть коварного человека, – с улыбкой произнес незнакомец. – Не прямо на север идет, однако ж, дорога, которой ты ведешь нас.

– Кто хочет уклониться от боя, тот изворачивается, как лиса, когда та слышит собачий лай. Погляди туда, на далекий отблеск огня, – сказал он, указывая сквозь деревья, – это горит двор.

– Быть может, от молнии.

– Зарево поднялось еще при тихой ночи.

Незнакомец сурово взглянул на слабый свет, мерцавший во мраке на краю горизонта.

– Ты знаешь хозяина двора?

– Это франк, – холодно ответил туринг. – Его дед прибыл в страну с дальнего запада.

– И туринг спокойно смотрит, как убивают его земляков?

– Не меня, а великого повелителя франков спроси, зачем позволяет он чужим убивать союзников народа! – вскричал проводник. – Мы, туринги, были некогда победоносным племенем, но франки вторглись в страну, а с ними саксонцы и англы; наши воины пали на полях битв, и чужеземцы поделились полями обитателей страны. Говорят, что большинство наших воинов отправилось тогда стезей смерти. Теперь нами правит наместник франкского короля и по своему произволу призывает нас к оружию. Я видел, как последний наместник был убит вендами; с той поры беззащитны мы, обитатели лесов; наши начальники заключили мир с неприятелями, не спрашивай только, какой ценой. Каждый год я вижу, что копыта наших стад направляются в славянские земли, но мало их возвращается оттуда.

– Но у тебя есть копье и меч, – сурово перебил незнакомец.

– Не хочешь ли испытать, остры ли они?! – вскричал туринг, расстегивая свой кафтан и указывая на длинные багровые шрамы. – Полагаю, что я больше давал, чем получал. Не велика, однако ж, честь, – добавил он, – похваляться перед безоружным.

– Я говорю с добрым намерением, – ответил незнакомец. – Думаю, много коней убили вы в честь тех, которых величаете именем богов, но кровь которых я называю бесовской; опасаюсь также, что и другая кровь, еще более противная Богу, которому я служу, проливалась на жертвенных камнях, однако ж боги ваши оказались слишком слабыми для того, чтобы даровать вам победу против стрел вендов. Человека, опирающегося на соломинку, когда у него подкашиваются колени, я не считаю умным.

– Бог браней взвешивает жребии как ему угодно и дает победу, кому хочет, – возразил проводник.

– Если точны мои сведения, тогда речь твоя неразумна. Венды приносят жертвы иным богам, но угоняя к себе людей ваших сел, они утверждают, что их бог могущественнее вашего.

– Разве христианский бог всегда дает победу своим последователям? Не одного из земляков моих, творящего крестное знамение, видел я убитым на поле брани.

– Не всякий, творящий знамение креста, есть воитель вечного Бога, – важно ответил незнакомец. – Кто просит победы у великого властителя небес, тот прежде всего должен сотворить свою жизнь достойной божьей помощи, жить по заповедям Бога и избегать всякой скверны. Высоко и трудно служение, зато высока и награда: здесь – победа и мир, на небесах – блаженство. И говорю тебе: тогда только одолеете вы врагов ваших, когда крестное знамя будет предшествовать вам, когда каждый из вас посвятит свои помыслы и сердце великому Богу христиан.

– Научи этому короля франков или кого-нибудь другого из правящих нами. Мы слышали, будто по причине христианской веры король превратился в монаха, и один из его витязей правит страной.

Проводник отвернулся, а незнакомец сказал своему спутнику:

– Ты слышал его речи? Туринг ненавидит франка, а тот и другой – саксонца; одно племя истребляет другое, и слава витязей состоит лишь в пролитии крови и в угоне беззащитного народа, который должен служить им потехой, а спины его – подстилкой для их ног. Со времени отрочества моего в дальней стране я вижу, что люди совершают неистовые злодеяния; грабеж и убийство – вот адский путь, которым они следуют. Истинно, сад земли превратился в пустырь; повсюду разрушенные дома прежних родов, и подобно стае волков, воют живущие в пустыне. И если где-нибудь на земле, добытой посредством убийства и огня, обитает еще многочисленный народ, то победители живут в разврате, непрестанно алчут золота и плотских наслаждений. Злой дух вконец погубил и поработил род этот; люди затыкают уши свои для вести благодати, хотя и творят знамение креста и именуют себя христианами. Для ходящих прямо, по образу и подобию Божию, одно только и есть спасение: да склонят они непокорные выи пред Повелителем, которым сказано: «Легко иго мое».