Текст книги "Инго и Инграбан"

Автор книги: Густав Фрейтаг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

7. Во мраке леса

На следующее утро Вальбурга направилась к лесу со своим проводником, а вслед ей Гертруда грустно произнесла:

– Преклонись, листва, и ты, трава, преклонись: свободная дева покидает свет солнца.

Под деревней паслось стадо коров. Круглыми глазами они уставились на девушку. Пастух вышел из кустарника, поклонился и спросил, куда она отправляется таким ранним утром.

– В горы, – тихо ответила Вальбурга. Пастух покачал головой.

Шаловливый теленок бежал за Вальбургой и обнюхивал корзинку.

– Отойди прочь, – сказала она. – Опасна для тебя дорога, по которой я иду. Человек, которого я ищу – мое несчастье. Каждый может сорвать на нем гнев, потому что скитается он без защиты и закона.

На вершине холма она повернулась назад и с приветом протянула руку к светлой долине, посмотрела на нивы, на серые крыши, на мызу, в которой нашла приют, вспомнила она и о детях, и о том, кто даст им завтрак. Ей представились монахи, сидящие в школе у своих деревянных досок и крошечный Беццо, с криком искавший ее во дворе.

– Криком своим он переполошит всю школу, – прошептала она.

И перед ее глазами предстало суровое лицо Винфрида, говорящего: «Ты следуешь земной любви и возлагаешь упование на сей мир, я же – на другой». Вальбурга вздохнула.

– Хотелось бы знать, гневается ли он на меня? Однако он меня благословил, – утешила она сама себя. – Быть может, он молится за меня Богу, и с его молитвами я смело отправляюсь в путь.

Около часу шли они вдоль гремящего потока до места, где последние пограничные знаки были вырублены на пограничных деревьях, и где исчезали колеи возов. Там уже начиналась пустыня, посещаемая лишь охотниками да робким путником, переходящим через горы, или лесными хищниками, что без роду и племени скитаются по земле. Вокруг был дремучий лес, вековечные деревья, повитые длинными порослями и блестевшие сероватым серебром. Глубокий мрак покрывал землю. Зеленый покров мха устилал сплетенье корней, повалившиеся стволы и большие листья папоротника расстилались в сумраке.

Вольфрам снял шапку, как подобает охотнику при вступлении под сень деревьев, а Вальбурга благоговейно склонилась перед высоким бором.

– Свободно возноситесь вы, могучие, к небесам, вершинами своими ощущаете дождь и свет солнца, горные ключи увлажняют вашу стопу. Подайте мне благостыню вашу и не откажите пришельцам, со страхом подходящим к вам, защитите от всех врагов.

Еще раз повернувшись к свету, она смело вступила под сень леса.

Около часу Вольфрам вел ее среди деревьев по горам и долам, и наконец остановился на возвышении подле одного исполинского бука и тихим голосом промолвил:

– Вот это дерево.

Осторожно отодвинув листья папоротника, он приподнял кусок буковой коры, закрывавшей дупло, указал на него рукой, а затем осмотрелся вокруг. Никого не было видно.

– Еще не настала пора, когда он приходит, но будь уверена, что сегодня он явится. Ему нужен конь.

У девушки забилось сердце, когда она взглянула вокруг себя. Исполинские стволы один за другим окружали ее, подобно громадной стене.

– Расстанемся, Вольфрам. Возвратись во двор, а меня оставь здесь. Я хочу встретить его одна.

– Могу ли я покинуть безоружную женщину в столь диком месте? – с неудовольствием ответил Вольфрам.

– Ступай, верный человек. То, что я имею сказать ему, касается одних лишь нас и никто не должен слышать этого. Если же хочешь быть мне другом, то завтра приходи сюда в полдень и спроси дерево, что сталось со мной. Я так хочу, Вольфрам, и поступив иначе, ты огорчишь меня.

Вольфрам протянул ей руку.

– Счастливо оставаться, Вальбурга. Я не ушел бы, но знаю, что Инграм не заставит себя ждать.

Он шел обратно до тех пор, пока девушка могла его видеть, затем бросился на землю.

– Подожду, пока не увижу Инграма, чтобы подле нее был кто-нибудь знакомый с лесными обычаями.

Вальбурга одиноко сидела под деревом, сложив руки. Она глядела ввысь, но не голубое небо видела она, а ветви и листву. Глубокое безмолвие царило под сенью серых древесных стволов, лишь изредка слышался вверху крик птицы. Вдруг что-то спустилось по стволу, и белка уселась на ветке против Вальбурги. Она наклоняла свою маленькую головку и глядела круглыми глазами, держа в лапах орех. И обратившись с приветствием к лесному зверьку, Вальбурга сказала:

– Как идут тебе твои мохнатые ушки и пышный хвост. Будь же ласкова ко мне, рыженькая, потому что не замышляю я ничего дурного. Тревожусь я только об одном человеке, которого ты часто видишь, когда носишься по вершинам деревьев. Если встретишь его – приведи ко мне.

Белка мотнула головой, бросила орех и быстро поднялась по стволу дерева.

– Она исполнит мое желание, – улыбнулась Вальбурга.

Вдруг она услышала поспешные шаги, кто-то окликнул ее по имени, и она увидела Инграма, который направлялся к ней среди деревьев. Он бросился перед ней на мох и схватил за руки.

– Наконец ты пришла! – от радостного волнения голос не повиновался ему. – Я тайно надеялся еще раз увидеть тебя и каждый вечер бродил, точно околдованный.

Вальбурга нежно погладила его щеки и волосы.

– Бледная тень, бегущая солнечного света! Бледно лицо твое, всклочены волосы, исхудало тело! Враждебен тебе лес: твой вид печален и суров.

– Ужасно одиночество для отверженного, – ответил Инграм. – Ноги его ущемляются древесными корнями, ветви рвут его волосы, а вороны в выси резко перекликаются друг с другом, достанется ли он им в пищу или нет? Не знаю, – приподнялся он с мха, – радоваться ли мне, что вижу тебя: ты пришла от монахов и к ним же возвратишься с радостной вестью, что застала ты меня в горе и бедствии.

– Я была у монахов, но пришла к тебе, – ответила Вальбурга. – Из христианского двора прибыла я, чтобы позаботиться о тебе, если это возможно, и покинув людей, я избрала дикий лес. Если только согласен ты принять меня.

– Вальбурга! – вскричал Инграм.

И вновь бросившись на землю, он охватил ее руками, прижался головой и зарыдал, как ребенок.

Вальбурга взяла его голову, поцеловала волосы и утешила, словно мать.

– Успокойся. Тяжела судьба твоя, но я помогу тебе. И я взросла в пустыне, невдалеке от порубежных хищников, но угнетенных спасает терпеливое мужество. Садись против меня, Инграм, и давай разумно поговорим, как говорили мы некогда у очага моего отца.

Инграм послушно сел, держа руку Вальбурги.

– Не пожимай так нежно руку мою, – сказала Вальбурга. – Много грустного хочу я тебе сообщить и неохотно говорят об этом девичьи уста.

Но Инграм перебил ее:

– Прежде чем выскажешься, выслушай меня.

И подняв с мха камень, он бросил его в сторону.

– Так выбрасываю я все, разлучившее нас. Но и ты, Вальбурга, забудь, чем я огорчил тебя. Не вспоминай о сорбских узах и об освобождении при помощи чужеземца. Умоляю тебя, не смущай меня суровыми речами. При виде твоем я ощущаю такое блаженство, что мало забочусь о мире и изгнании. Ты несказанно мила моему сердцу. Теперь же, надеюсь, я ни о чем не смогу думать, как только о тебе.

Покров, скрывавший половину лица Вальбурги, пошевелился.

– Взгляни сначала, мила ли я тебе, Инграм. Мы хвалим жениха, который сперва осматривает то, что намерен он приобрести.

Она откинула назад покрывало. Багровый рубец тянулся по ее левой щеке: одна половина лица была непохожа на другую.

– Это не та Вальбурга, щеки которой ты ласкал некогда.

Инграм увидел перед собой лицо, испугавшее его в то время, когда он обнажил меч на епископа… Вальбурга пытливо глядела на него. Заметив его изумление, она закрыла свою щеку и отвернулась, скрывая слезы.

Но Инграм пододвинулся к ней и тихо прикоснулся к другой ее щеке.

– Позволь мне поцеловать ее, – сказал он. – Я испугался, потому что неприятно выглядит шрам на лице твоем, но я знаю, что ты получила его в то время, когда я был в безумии. Это не лишит меня уважения мужчин и женщин.

– Честно говоришь ты, Инграм, но боюсь я, чтобы со временем не тягостен был тебе вид мой, когда станешь ты сравнивать меня с другими. Я горда и когда буду твоей женой, то потребую, чтобы был ты моим живой и мертвый: в этом мое право. Скажу тебе, что у меня на сердце. Когда я была такой же, как и другие девушки, то надеялась выйти замуж. Именно за тебя. Но недавно слышала я как бы говоривший во мне голос, что должна я облечься другому повелителю, Господу небесному, который и сам имел на себе язвы. Лицо мое закрыто только наполовину, но должна ли я совсем покрыть мою голову, или нет – об этом спрашиваю тебя в тяжкий час скорби.

Инграм вскочил.

– Всего дурного желаю я монахам, отвратившим от меня твое сердце!

– Они не сделали этого, – с живостью ответила Вальбурга. – Ты не знаешь тех, кого бранишь. Садись и спокойно слушай. Между нами должно быть доверие. Если бы ты был счастлив, может статься я бы скрывала чувства моего сердца. Обратись ты даже к ближайшему родственнику моему, и тогда по причине шрама тщетным было бы твое желание и твое сватовство. Я бы с трудом поверила твоему постоянству. Но теперь я вижу, что ты нуждаешься в друге, что жизнь твоя подвергается великой опасности. Страх за тебя перевесил в моем сердце, и вот я пришла к тебе, чтобы не одичал ты между хищными зверями и не погиб в лесу, если только я смогу предотвратить это. Знаю я, да и ты знаешь, что в любом несчастье – я с тобой.

И сняв покрывало, она продолжила:

– С этой поры ты должен видеть меня такой, какова я. Я не стану скрывать от тебя лица моего.

И снова, бросившись на землю возле Вальбурги, Инграм обнял ее.

– Не помышляй о моем спасении и счастье: ничего не значит для меня ни то, ни другое, но скажи лишь то, что я желаю слышать – что пришла ты из любви ко мне.

– Я готова обречься тебе, – тихо молвила Вальбурга, – если то же самое ты сделаешь для меня.

– Пойдем туда, где красное солнце может видеть нас, – ликовал Инграм, и приподнял Вальбургу. Но заглянув в ее глаза, с любовью и нежностью устремленные на его лицо, он изменился, суровая скорбь пала на его сердце и он отвернулся.

– Истинно! – вскричал он. – Я достоин жить среди волков. Дочь убитого друга я хочу предать ужасной пустыни. Вокруг меня вековой лес и дикие заросли. Надо мной в выси раздается крик орла. Дурно устроил я свою жизнь, но я не низкий человек, и злоупотреблять преданностью женщины для того только, чтобы и она погибла – я не могу. Да, Вальбурга, все это не больше, как приятное сновидение.

Прислонившись к дереву, он застонал, но Вальбурга крепко схватила его за руку.

– Невредимая однако стою я возле тебя, уповая на могучую защиту того, кто зовется Отцом, и на копье и меч моего витязя.

– Я был воином, но теперь я отверженная тень. Тяжело Вальбурга избегать огня и дыма, а еще тяжелее – робко скрываться от взоров каждого путника или быть готовым к бою без неприязни и гнева, потому только, что каждый волен убить лишенного мира, точно бешенную собаку. Но что тягостнее телесных страданий и самой смерти во мраке леса – то это робко скрывать голову свою и, подобно лесной гадине, влачить позорную жизнь. Невыносимо такое скитание и единственная мне помощь – это скорая смерть в битве. Ступай, Вальбурга, и если хочешь доказать мою любовь и свою тоже, то скажи тому, кто некогда был моим слугой, пусть приведет он мне взнузданного коня, чтобы в последний раз я мог отомстить за себя.

Он бросился на землю и скрыл во мху свое лицо.

Сильно встревожилась Вальбурга за лежащего, однако принудила себя к мужественной речи и сидя подле Инграма, гладила его всклокоченные кудри.

– Ты поступаешь так, как будто никто в стране не заботится о твоем благе. Не один, лишенный мира, снова получал его по миновению гнева. Многим прискорбен постигший тебя приговор и сам Винфрид ходатайствовал за тебя у графа.

– Не утешай меня этим! – гневно вскричал Инграм. – Противны мне его просьбы, ненавистно каждое благодеяние монаха! С первого же дня, в который я увидел его, он хотел распоряжаться и повелевать мной, точно слугой. Хотел лукаво воспользоваться мной, да и тобой тоже. Несноснее всего мне его сострадание, мне хотелось бы опротиветь ему, как он – мне.

Вальбурга вздохнула.

– Можно ли порицать его? Он поступает по заповедям своей веры, повелевающей благоволить врагам нашим.

– Быть может и ты, христианская девушка, пришла с тем, чтобы облагодетельствовать меня, а между тем внутренне ты меня презираешь?

Вальбурга тихонько ударила его по голове.

– Упрямая у тебя голова и несправедливы твои мысли, – и она снова поцеловала его в лоб. – Не один только епископ расположен к тебе. Новый граф сожалел о тебе перед Бруно, хвалил твой меч и сказал, что неприятно ему, что не увидит он тебя во время скорого похода на славян. Так знай же, витязь турингов, что нынешней осенью, по окончании жатвы, потребуют рать на вендов.

Инграм вздрогнул.

– Вот так добрая весть, Вальбурга, хотя меня и изгнали.

– Послушай еще раз и другое, – продолжала Вальбурга. – Говорят, что сам повелитель франков выступил в поле против Саксонии и повсюду воины его готовятся к новой войне.

– Ты сведешь меня с ума! Не думаешь ли, что я переживу позор в разлуке со своими ратными товарищами, когда они станут добывать себе славу?

– Я хочу, чтобы ты сражался в их рядах и потому именно я и пришла сюда.

Инграм изумленно посмотрел на Вальбургу, луч надежды запал в его душу, и он спросил:

– Каким образом ты можешь помочь мне?

– И сама еще не знаю, – ответила Вальбурга, – но я надеюсь. Я отправлюсь к графу, если же он ничего не сможет сделать, то и к самому повелителю франков, на чужбину, да и соотечественников попрошу. Из одного двора в другой буду ходить я просительницей. Быть может ко мне будут милостивы, так как теперь они нуждаются в твоем мече.

– О, преданная девушка! – вскричал Инграм.

– А между тем, ты не позволяешь, чтобы я помогала тебе, безумный ты человек, – сказала Вальбурга. – И не хочешь принять моих обетов. Но может ли девушка хлопотать о тебе, не будучи обручена с тобой?

Инграм поднял руки и вскричал:

– Если мне суждено жить, если когда-нибудь буду я ходить по светлым полям, то постараюсь отблагодарить тебя за твою любовь!

– Приятно мне теперь слышать, как ты говоришь, – радостно ответила Вальбурга. – И как с будущим мужем, я обо всем побеседую с тобой, чтобы получше устроить наше счастье. Держи меня здесь в лесу, или где бы то ни было, доколе я тебе полезна. Но если заблагорассудишь, отправь меня в страну, чтобы в качестве твоей будущей жены я позаботилась о твоем имуществе. Мне поверят, если я скажу, что являюсь твоей невестой, а для «Вороньего двора» полезно, чтобы за порядком смотрела женщина. Служанки твои разбежались, да им и не надо возвращаться, потому что я намерена стать единственной хозяйкой в доме. Скот тоже требует ухода, я приищу тебе служанку, поговорю с Бруно – человек он скромный, посоветуюсь с ним, как бы снова возвратить тебе мир. Пеню уплатишь, хотя бы стоило это части усадебной земли или наследственных полей твоей матери, что в долине. Суровый приговор настиг тебя, когда объявили, что можешь ты пользоваться миром там, где никто не видит и не слышит тебя, но суровое слово может быть милостиво истолковано. Доколе ты не появишься и не сделаешься известен в народе, христиане не станут ни следить за тобой, ни подслушивать, хоть бы ты находился даже в «Вороньем дворе» или в опустелом дворе моего милого отца, в который я так охотно бы возвратилась. Вот мое мнение, а теперь выскажи свое.

– Мое мнение – что если суждено мне жить под светом солнца, то будет у меня добрая хозяйка, которая в практических делах разумнее хозяина.

– Хорошо Инграм! – торжественно сказала Вальбурга. – Как выпутаемся из беды, известно одному лишь Богу, но я уповаю на Него и благодарю Его за то, что нашла я тебя в лесу и узнала сердце твое и мысли.

Наклонив голову, Вальбурга произнесла «Отче наш», а Инграм тихо сидел подле нее, слушая шепотом сказанную молитву. Когда же Вальбурга, сложив руки и улыбнувшись, снова подсела рядом, то Инграм тихо коснулся ее руки и сказал:

– Пойдем, Вальбурга. Я выведу тебя из мрака на свет солнечный.

– А шрам – очень уродует лицо? – спросила девушка.

– Я уже не замечаю его, – ответил Инграм.

– Быть может, и привыкнешь, – вздохнула Вальбурга. – Однако, постой. Солнце не должно видеть тебя в таком виде: всклокоченные волосы не к лицу жениху. Сбрось куртку, я починю ее, а сам отыщи источник и убери как следует голову.

Она открыла корзинку, достала нитки и иглу.

– Всего принесла я, чего не найти в лесу, но что необходимо каждому, желающему нравится другим. Вот брачная сорочка – носи ее ради меня. Я ее сшила в страданиях, когда лежала больная. Не для одного себя живешь ты теперь: ты должен заботиться обо мне и главное – всегда нравиться мне.

Она удалила его и старательно починила дыры темной шерстяной одежды.

Когда Инграм снова направился к ней, то, оборвав последнюю нитку, Вальбурга помогла ему надеть куртку и очистить от мха.

– Вот так ты нравишься мне еще больше, ты стал совсем другой. А теперь, Инграм, я готова идти за тобой куда бы то ни было.

Она уложила свой маленький узелок, но не позволила Инграму взять корзинку.

– Неприлично это воину. Можешь понести меня, если я устану. Дай мне руку, чтобы я оперлась на нее.

Молча шли они таким образом по мшистой земле до скалы, высившейся среди деревьев. Стоявшее некогда здесь дерево упало и на его месте под лучами солнца росла роскошная трава, дикие розы и голубые колокольчики. Вальбурга пожала руку Инграму, стараясь под улыбкой скрыть свое волнение.

– Остановись, Инграм, и выслушай мое последнее слово. В этот час я согласна быть твоей невестой, но дочь твоего друга сделается тебе женой лишь в кругу родственников, когда дядя мой задаст обычный брачный вопрос. Но до той поры между нами – блестящий нож, который ты подарил мне.

Вальбурга вынула из платья клинок, который она некогда употребила против себя в хоромах Ратица.

– Вспомни о ноже, когда не будешь видеть моей щеки.

– Несносный нож! – с досадой вскричал Инграм.

– Хорошее предостережение, – ответила Вальбурга, схватив его за руку. – Пусть он напоминает тебе о том, что ты всегда должен уважать свою жену.

Инграм вздохнул, но затем приподнял голову и сказал:

– Ты мыслишь, как приличествует женщине.

Выйдя на открытое место, они произнесли перед солнцем небесным свои имена и слова, посредством которых обреклись друг друга на жизнь и на смерть. Инграм, хотевший по обычаю, перевязать жену каким-нибудь знаком, обернулся назад, чтобы сорвать веточку, но Вальбурга тихо сказала ему:

– В твой карман я положила крепкую связь, должную соединить нас.

Инграм взял твердый ременный пояс для ножа подаренного им Вальбурге в час смертельной опасности. И когда после обряда он обнял ее, то почувствовала она, как дрогнуло волнением его могучее тело и заметила, что солнце освещает его бледное и печальное лицо. Долго она держала его в объятиях и тихо шевелились ее уста, но потом она весело произнесла:

– Садись, витязь, а я приготовлю свадебный обед, эта честь принадлежит невесте и я не допущу, чтобы меня лишили этого. Так как не будет сегодня других гостей, то мы пригласим маленьких птичек, если они согласятся весело распевать нам свои песенки.

Она заставила его отведать принесенного кушанья, давала ему лучшие куски, точно больному, причем весело беседовала о своем путешествии от сорбов, о трудовой жизни на мызе, о венке буйной Гертруды, так что Инграм снова улыбнулся.

Солнце спустилось с полуденной высоты и Инграм взглянул на небо.

– Я замечаю, что мой повелитель думает о возвращении, – сказала Вальбурга. – Куда угодно веди твою лесную невесту. Как у доброго охотника, у тебя наверное есть хижина, которую я хочу хорошенько убрать.

– Под скалой логово дикого зверя, – важно ответил Инграм. – Я случайно нашел его и известно оно лишь одному мне. Далеко отсюда до него. Но все же необходимо, чтобы ты знала, где мой приют.

– Пойдем, – сказала Вальбурга. – Мне страшно, что ты так тревожно поводишь глазами, когда я обращаюсь к тебе с речью.

И снова они пошли по нетореным дорожкам, из лиственного леса в хвойный, с горы на долину, по оврагам и через стремительные потоки. Вдруг Инграм остановился, бросился на землю и увлек за собой Вальбургу.

– Вблизи пролегает горная дорога, – шепнул он.

Вальбурга услышала мужские голоса, а на некотором расстоянии различила ратников. Когда голоса замолкли, Инграм поднялся, но лицо его было бледно, как у умирающего, и холодный пот выступил на челе.

– Это всадники графа, – хриплым голосом сказал он.

Вальбурга платком отерла его лоб.

– Потерпи и настанет пора, когда с приветом склонятся они перед тобой, – сказала она, глубоко сознавая всем сердцем горечь стыда Инграма.

Безмолвно отправились они дальше. Часто останавливался Инграм, прислушиваясь и тревожно озираясь, наконец они стали спускаться частым лесом, среди которого возвышались лишь несколько высокоствольных деревьев. Вальбурга с трудом спустилась к подножию крутого склона. Инграм остановился.

– Вот здесь. Не бойся, Вальбурга, и доверься мне.

Она наклонила голову. Инграм развел ветви и отодвинул в сторону каменную плиту: перед ними зияло темное отверстие.

– Узок путь, ведущий в глубь земли, но с этой поры вот твое жилище, невеста волка.

С трепетом подалась Вальбурга назад, осеняя себя крестным знамением.

– Только привыкни, и подобно мне станешь смеяться над этим, – утешил Инграм. – Я пойду впереди и буду держать тебя за руку. Наклони голову, чтобы не ушибла тебя скала.

Он вошел и повел за собой Вальбургу. Среди мрачной ночи они спускались вниз. Вальбурга ощупывала путь рукой.

– Страшен путь в обитель мертвых, – вздохнула она.

– Теперь остановись, а я посвечу, – и он выпустил руку Вальбурги.

Вальбурга стояла на неровной почве. Подле нее не было уже скал, и с ужасом хваталась она вокруг себя за пустоту. Вдруг вспыхнула искра, показался огонек, охватил кучу хвороста и при багровом освещении Вальбурга увидела сводчатую пещеру. Подобно серебру и жаркому золоту сверкали выступы камней. Перед ней почва склонялась к мрачному водоему, занимавшему половину пещеры. Дым клубами носился вокруг сверкающей скалы и исчезал вверху в сероватой мгле, где через одно отверстие проникало бледное мерцание дневного света. Вальбурга опустилась на колени и закрыла глаза.

– Не бойся, Вальбурга, – утешал Инграм. – Холоден камень, глубока вода, но зато надежен приют в скалистой храмине.

– Это обитель языческих богов, – вздохнула Вальбурга. – Говорят, в таких пещерах дремлют они во время бурь. Они скрываются здесь от Бога христиан и преступно с нашей стороны проникать в тьму языческих божеств.

Инграм тревожно посмотрел вокруг себя и тряхнул головой.

– Быть может, они и обитают здесь, но я их не видел. Придя сюда в первый раз, я тоже оробел подобно тебе. Лежа порой подле пылавшего огня или в мрачной темноте, кротким сердцем взывал я ко всем священным именам, моля их о помощи. Но никто не услышал меня, – последние слова Инграм прошептал. – Я полагаю, что высокая храмина принадлежит владычице людей Фриде. Мудрецы утверждают, что она милостиво властвует в горах и порой принимает к себе смертных. Я был в отчаянье, отвержен, и мнилось мне, что она ласково допустила меня в свою пещеру. Хотя волосы поднимались у меня дыбом, но я позвал ее по имени, молил и вопил, обрекал себя ее служению, но она не явилась. Как и теперь пылает пламя, только в воде что-то волновалось, и я увидел большую, кружившуюся водяную змею. Полагаю, что это была богиня. Я бросился на землю, причем услышал шелест змеи, вот как теперь, – и Инграм указал на воду.

Вальбурга пронзительно вскрикнула. В воде извивалась большая змея, голова которой выставлялась на поверхность среди водяных кругов.

– Уходи, Инграм! – закричала она. – Я знаю написано в священны книгах, что такая гадина замышляет пагубу людям.

– Говорят, будто она дает сокровища, – тихонько ответил Инграм. – Но до сих пор я не видел здесь золота. Однажды змея выползла из воды и свернула на теплом месте из-под угольев, и я подумал, что наверное она владычица пещеры. Но теперь не так. Увидел я как-то бегущую подле воды мышь, змея выскочила, проглотила мышь и затем со вздутым животом улеглась подле воды.

– Знаешь ли, кто была мышь? – со страхом Вальбурга. – Бес может принять образ мыши.

Тряхнув головой, Инграм ответил:

– Полагаю, что это была лесная мышь, как и другие. С той поры я не слишком опасаюсь змеи. Если она и может что-нибудь, то ничего опасного, вот мы и живем мирно друг подле друга. Но я вполне доверюсь тебе, Вальбурга, – грустно продолжил он. – Не думаю, что боги очень пекутся обо мне. Мне не посчастливилось также и у Гиллы, вещей жены, когда я решился проникнуть в ее жилище.

– Несчастный! – вскричала Вальбурга. – Ты ходил к колдунье? Она приносит жертвы духам тьмы и всякий, имеющий с ней дело – погибнет.

– Так говорите вы, христиане. Не отрицаю однако, что печален ее вид, а занятие ее нечестиво. Она требовала живого ребенка для мрачного дела, которое хотела совершить ради меня.

– Но ты не согласился? – спросила Вальбурга.

– Я вспомнил о тебе и о поездке моей к сорбам для освобождения детей, и больше не ходил к Гилле. С того времени я живу как бы вне защиты богов, которые тоже презирают лишенного мира. Одной только высокой владычице доверяю я, – таинственно продолжил он. – Жене судеб, носящейся над волнами со своими подругами. Мне полезнее молиться в долине, в которой она властвует.

– Ты говоришь о богине вод на Идисбах? – робко спросила Вальбурга.

Инграм кивнул в ответ.

– Она исконно благосклонна к моему роду и предание гласит, почему так случилось. Если тебе охота послушать, то узнаешь. Настала пора, когда я могу открыть тебе мою тайну.

Он подбросил вязанку хвороста в запылавший с треском костер, посадил подле себя испуганную Вальбургу и торжественно начал:

– Предок, от которого я происхожу, назывался Инго, и был он витязем в стране турингов. Он полюбился дочери своего начальника, но отец обещал ее другому. Витязь убил своего соперника, его лишили мира. И стал он скитаться странствующим воином. Едучи однажды около реки Идисбах, он увидел выдру, бившуюся с лебедем. Инго убил выдру и сел подле ясеня, на возвышении, как вдруг лебедь обернулся богиней, которая обратилась к нему с ласковыми словами и дала ему талисман, сообщавший победу над врагами и дар невидимости. Витязь проник ночью во дворец начальника и увез любимую девушку. Он построил себе на том ручье двор и жил там могучим властелином. Люди долин служили ему и никто из врагов не мог его одолеть. Однажды маленький сын витязя взял талисман из сундука, надел его на себя и пошел в лес. В это время враги моего предка напали на него и сожгли вместе с домом и домочадцами. Спасся только маленький мальчик. От него-то я и происхожу.

– Но известно ли тебе, Инграм, что дар этот действительно доставляет счастье? – спросила Вальбурга.

– Можешь ли ты сомневаться в этом? – с неудовольствием ответил Инграм. – Это тайное знамение нашего рода и я храню талисман, как наследие моих предков.

– Ты хранишь доставшееся от бесов? – с ужасом вскричала Вальбурга. – Покажи, чтобы я видела его. Теперь я имею на это право.

– Ты стоишь под знамением креста, – возразил встревоженный Инграм, – и неизвестно мне, благосклонна ли ты к талисману и благосклонен ли он к тебе. Но я не стану скрывать его от тебя.

Он распахнул свою одежду и показал маленькую кожаную сумку, висевшую у него на шее.

– Знамение это столь же истинно и священно, как что-либо другое на земле. Посмотри: оно действительно из кожи выдры. Его носил мой отец, а мать передала мне. Когда я ездил за детьми, то не имел его при себе. Опасаюсь, что от этого сорбы и взяли надо мной вверх. Но по возвращении я повесил его себе на шею.

– И в тот же вечер тебя лишили мира, – сказала Вальбурга.

– Быть может, – печально согласился Инграм. – Талисман не дает мира. Мой предок тоже был лишен мира, когда получил его.

Вальбурга с ужасом подумала, что ее возлюбленный находится под властью нечистых сил. Пылавшее пламя разбрасывало вокруг себя искры, зубчатые камни сверкали и блестели, а внизу кружился бесовский змей.

– Кто там дерзко греет кости свои? – вскричал вдруг у входа грубый голос.

Из расщелины сказы выступила исполинская фигура в темной одежде из звериных шкур. Лицо было забрызгано кровью, кровь струилась и по рукам страшилища.

Испуганная Вальбурга вскочила с места.

– Я вижу двоих. С ума ты сошел, Инграм, что приводишь женщину под землю?

– В недобрый час приходишь ты, Буббо, – с досадой молвил Инграм. – Да и некстати тебе грозить, когда сам нуждаешься в помощи. Как вижу, ты возвратился из тяжкого боя.

– Я убил медведя, но медведица схватила меня и оба мы скатились со скалы. По счастью, она находилась внизу и таким образом приплатилась за меня, а я еле-еле приплелся сюда в надежде встретить тебя, – ответил Буббо, тяжело дыша.

Он опустился на мох.

– Посмотри, где он ранен, а я перевяжу его, – сказала Вальбурга. При виде несчастья ближнего к ней возвратилось мужество и она тотчас же принесла свою корзинку.

– Ты Вальбурга? – проворчал Буббо. – У меня переломана рука и все тело в ранах. Перевяжи руку лубками и, если можешь, то помолись, чтобы не слишком радовались бурые моему падению.

Инграм зачерпнул воды и поспешил из пещеры за древесной корой и мхом, а Вальбурга между тем приготовила перевязку.

– Никогда не думала я, Буббо, чтобы моя фата очутилась на твоих ранах, – добродушно сказала она.

– Не в первый раз ты перевязываешь меня, – ласково ответил лесной скиталец. – Если кому-либо должна быть известна наша тайна, то я очень рад, что именно тебе, хотя и полагаю, что придя из мызы под эти холодные камни, ты поступила совсем неразумно.

По приходе Инграма, Вальбурга при его помощи перевязала сломанную руку и раны Буббо.

– Если дашь напиться, то будет это приятно, – произнес Буббо. – Вода здесь холодная и чистая.

Девушка боялась спуститься вниз и вынув из кармана флягу, она налила маленькую деревянную чашку.

– Вот напиток, указанный нам Винфридом и который помогает в жестоких болях, – сказала она. – Сначала он развеселит тебя, а потом – утомит. Ничего не может быть лучше для тебя сейчас.

– Похвалил бы я напиток твоего епископа, если бы скудости своей он не испарился по дороге в утробу, – вздохнул Буббо, отдавая чашку. – Не отрицаю, однако, что напиток приятнее, чем его проклятья.

– Ты его знаешь? – вскричала Вальбурга.

Продолжительное ворчание было ответом.

– Как не знать, если он сам не нахвалится мной. В последнюю луну он отправился с рейтарами графа за горы, в села франков. Проезжая подле моего двора, копейщики перекрестились, но Винфрид сказал: «Мы остановимся здесь», – и Буббо захохотал. – Изумленные всадники тихонько поговорили с ним, но он ответил: «Здесь живет мой приятель». Долго стучались они, – словоохотливо продолжал Буббо, – а я стоял за дверью. Наконец, я отворил, а Винфрид сказал: «Мы не станем беспокоить тебя постоем. Попрошу только напиться, да скажи, чем могу быть полезен?» Когда же мы сидели одни у очага, я напомнил о его прежнем обещании научить меня своему искусству. И Винфрид сказал: «Я готов, чего же ты хочешь?» Добыть или найти золото, ответил я. «Хорошо, я покажу тебе золото», сказал Винфрид и вынул из своего кожаного мешка пергамент в деревянной оправе – называется это у них книгой – и открыл ее. За всю жизнь не приходилось мне так изумляться. На белой коре были начертаны золотые письмена и они сверкали мне в глаза, так что я испугался. Но Винфрид сказал: «Ты хорошо сделаешь, если снимешь шапку, потому что начертанные здесь слова святы и вот данное тебе откровение». И показав мне одно место, прочитал: «Жил некогда человек, до того несчастный, больной и презренный, что никто не хотел знаться с ним, но его-то именно неземные и вознесли на небесную твердыню, посадили на почетное место, а богатого и знатного низвергли в мрачное царство ночи». И еще епископ сказал: «Заметь себе: в небе христиан уготован надежный приют для бедных, преследуемых и отверженных, будь это даже бездомные скитальцы и охотники на медведей, лишь бы только покаялись они в прегрешениях своих. Богатому труднее войти в чертоги небесные, чем бедному. Если тебе не посчастливится с медведями твоими, то подумай о лучшей жизни и приходи ко мне, чтобы уготовано было тебе на небесах блаженство, о котором возвещено здесь». Вслед за этим они уехали, а я сел у очага и показалось мне, что советовал он недурно. После этой жизни мне тоже хотелось бы жизни получше той, что досталась мне в удел среди зимних вьюг с моими длинношерстными товарищами. И припомнилось мне, что в земле франков я видел не одного поселенца, который одиноко просил у креста милости Царя небесного. Если Бог христиан отводит почетное место несчастному обитателю лесов, то я готов служить ему, а пещера, в которой я лежу теперь истерзанный, со временем может быть моим жилищем.