сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)
Однако, удостоверившись, как глубоко эти мысли пустили корни в сердце юноши, когда тот мужественно принялся за дело, старик почувствовал страх; он испугался своего собственного творения и спрашивал себя, имел ли право поступать так, как поступил, хорошо ли сделал, что позволил так замечательно развиться этому могучему интеллекту, который один, без посторонней помощи, без всякой опоры, кроме собственной силы воли, предпринимал борьбу, неминуемо для него гибельную.
В молодости Белый Бизон пережил бурю страшной революции; головы людей падали вокруг него, как спелые колосья; чтобы упрочить торжество своих идей, он неустрашимо поднял святотатственную руку на предметы самые священные, самые чтимые; наконец, под гнетом ненависти многих тысяч людей и всеобщего осуждения, вынужденный скрываться, как преступник, преследуемый могущественной и неумолимой реакцией, он гордо поднимал голову и говорил: «Я исполнил свой долг, совесть ни в чем не может упрекнуть меня, потому что руки мои чисты и сердце мое осталось твердым!» Теперь этот же самый человек пришел в ужас, видя неисчислимые последствия тех идей, которые привил своему воспитаннику как бы шутя.
Он понял, что воспитание, ставившее молодого человека над окружающей его действительностью, неминуемо приведет к его гибели.
Тогда Белый Бизон решил разрушить собственными руками то здание, которое воздвиг с такой любовью. Он силился обратить пыл своего воспитанника на другую стезю, указать ему другую цель жизни, но было уже поздно, зло непоправимо.
Видя, что наставник опровергает свои прежние доводы, Серый Медведь разбивал его в пух и прах его же собственным оружием и заставлял, краснея, склонять голову под ударами неумолимой логики, которую сам развил в юноше.
Воспитанник представлял собой странную смесь хорошего и дурного; в нем преобладали крайности: иногда он казался движим самыми возвышенными чувствами, потом вдруг, без всякой видимой причины, выказывал такую свирепую лютость, доходившую до чудовищных размеров, что даже сами индейцы ужасались.
Однако вообще он был добр и кроток со своими соплеменниками, которые, сами не сознавая причины, безотчетно поддавались его несомненному магнетическому влиянию, боялись его и дрожали при каждом его слове или хотя бы движении бровей.
К белым, в особенности испанцам и североамериканцам, Серый Медведь питал неумолимую вражду. Он вел с ними войну без жалости и пощады, нападая на них везде, где мог застигнуть врасплох, и замучивая в жестоких пытках тех, кого несчастная звезда приводила в его руки.
Разумеется, он пользовался громкой славой в прериях и внушал неописуемый страх. Не раз уже Соединенные Штаты старались избавиться от грозного и неумолимого врага, но все эти попытки не удались, и вождь индейцев, больше прежнего лютый и смелый, постепенно приближался к американским границам, пользуясь неограниченной властью, и порой даже появлялся в городах, огнем и мечом исторгая дань, взимаемую им с бледнолицых.
Да не подумает читатель, что мы преувеличиваем. Все, что здесь изложено, строго согласуется с истиной, и если мы слегка изменяем факты, то скорее для того, чтобы немного смягчить их.
Возможно, нам следует приподнять покров, за которым мы скрыли истинную сущность наших героев, чтобы многие могли узнать их с первого взгляда и подтвердить верность наших слов.
Одна страшная сцена убийства, совершенного Серым Медведем, в особенности вызвала всеобщее негодование.
Вот что произошло.
Американское семейство, состоявшее из отца, матери, двух сыновей лет двенадцати, девочки трех-четырех лет и пяти слуг, выехало из западных штатов, чтобы обработать приобретенную землю у верховьев Миссури.
Во времена, к которым относятся события нашего рассказа, белые редко появлялись в здешних местах; по ним сновали индейцы, которые вместе с несколькими охотниками — канадцами и метисами — одни владели этими обширными равнинами.
Когда переселенцы отправлялись в путь, друзья предупреждали их, чтобы они держались настороже. Им даже советовали не углубляться в прерии в таком небольшом числе, а выждать других переселенцев, которые направлялись бы в ту же сторону, и примкнуть к ним. Убеждения подкреплялись доводом, что караван в пятьдесят или шестьдесят человек, способных оказать твердый отпор, внушит индейцам страх и сумеет пройти целым и невредимым.
Глава этого американского семейства был старый солдат войны за независимость, храбрый, как лев, и упрямый, как истый бретонец. Он холодно ответил тем, кто подавал эти советы, что ему достаточно своих слуг для борьбы с индейцами прерий, что он запасся хорошими винтовками, что мужества им не занимать и что они достигнут уступленной ему земли несмотря ни на какие преграды.
Затем он принялся готовиться к отъезду, как человек, который, приняв решение, не терпит отсрочек, и отправился в путь, провожаемый хором осуждения; друзья пророчили ему всевозможные несчастья.
Первые дни прошли без тревог. Ничто не подтверждало зловещих пророчеств.
Переселенцы мирно путешествовали по восхитительной местности и ни малейший признак не указывал на близость индейцев, которые точно сделались невидимыми.
Американцы очень легко переходят от крайней осторожности к самой безумной, самой отчаянной беспечности. И в этот раз они не изменили себе.
Когда они увидели, что вокруг все тихо, что на их пути нет никаких препятствий, они принялись хохотать над опасениями приятелей. Мало-помалу они сделались менее осмотрительны, стали пренебрегать обычными мерами предосторожности в прерии и под конец дошли даже до того, что желали стычки с краснокожими, чтобы дать им почувствовать силу своего оружия.
Так продолжалось около двух месяцев; переселенцы находились уже менее чем в десяти переходах от своей земли, куда надеялись вскоре прибыть.
Об индейцах они забыли и думать. Если порой им случалось упоминать о них на привале, прежде чем лечь спать, то единственно с тем, чтобы пошутить насчет смешных страхов их друзей, которые воображают, будто в прерии и шагу нельзя ступить, не попав при этом в засаду краснокожих.
Однажды вечером после утомительного дня переселенцы легли спать, расставив в лагере караульных — скорее для очистки совести и для того, чтобы отгонять диких зверей, чем для чего-нибудь другого.
Караульные, привыкнув к тому, что их никогда не тревожили, и утомленные дневным переходом, некоторое времени не спали, глядя на звезды, но мало-помалу сон смежил им веки, и они заснули.
Пробуждение их было ужасно.
Среди ночи человек пятьдесят черноногих под предводительством Серого Медведя прокрались в лагерь через укрепления, и прежде чем американцы могли взяться за оружие или подумать об обороне, они были уже связаны.
Тут произошла такая ужасная сцена, что перо не в силах передать ее потрясающую развязку.
Серый Медведь организовал побоище со страшным хладнокровием и беспримерной жестокостью.
Глава каравана и пятеро его слуг были привязаны голые к деревьям, их били и терзали, между тем как двух мальчиков буквально жарили на медленном огне.
Мать, обезумев от ужаса, бросилась бежать с дочерью на руках, и бежала довольно долго, но силы изменили ей, и она упала без чувств.
Индейцы догнали ее; считая мертвой, они пренебрегли ее волосами, но взяли ребенка, которого она все еще прижимала к груди с невообразимой силой. Этого ребенка принесли к Серому Медведю.
— Что с ней делать? — спросил воин, который нес девочку.
— Бросить в огонь, — коротко ответил вождь. Черноногий бесстрастно приступил к исполнению безжалостного приказания.
— Стойте! — вскричал отец душераздирающим голосом. — Не убивайте таким ужасным образом это невинное создание! Увы! Разве вам не довольно тех мук, которым вы подвергаете меня?
Черноногий остановился в недоумении и вопросительно взглянул на вождя. Тот задумался.
— Ты хочешь, чтобы твоя дочь осталась жива? — спустя минуту спросил он переселенца, подняв голову.
— Хочу, — ответил отец.
— Хорошо, я продам тебе ее жизнь. Американец содрогнулся при этом предложении.
— На каком условии? — спросил он.
— Слушай, — ответил вождь, отчетливо произнося каждое слово и устремляя на него взгляд, от которого холод проник до мозга костей несчастного, — вот мои условия; вы все в моей власти, ваша жизнь в моих руках, я могу продлить ее или сократить, и вы не в состоянии этому противиться… Однако — я сам не знаю почему, — прибавил он, насмешливо улыбаясь, — на меня сегодня нашла полоса милосердия. Твоя дочь останется жить. Но помни одно: каким бы мукам я ни подвергал тебя, какие пытки ты ни выносил бы, при первом же твоем крике девочка будет зарезана. Теперь твое дело молчать, если хочешь спасти ее.
— Я принимаю это условие, — ответил пленник. — Меня не страшат ужаснейшие пытки, лишь бы мое дитя осталось живо.
Зловещая улыбка мелькнула на губах вождя.
— Хорошо, — сказал он.
— Еще одно слово, — продолжал переселенец.
— Говори.
— Даруй мне милость. Позволь мне поцеловать бедняжку в последний раз.
— Подайте ему ребенка, — приказал вождь. Индеец поднес девочку к злополучному отцу. Девочка точно понимала, что происходит; она обхватила шею отца ручонками и зарыдала.
Крепко привязанный к дереву, тот мог только целовать ее, и целовал так, будто всю душу вкладывал в эти поцелуи.
Зрелище было чудовищным — ни дать ни взять, эпизод из бесовского ночного сборища: пять человек, голыми привязанные к деревьям, двое мальчиков, с пронзительными криками судорожно корчащиеся на раскаленных углях, и бесстрастные индейцы в зловещем свете красноватых отблесков костра — все вместе составляло самую ужасающую картину, какую могла бы создать необузданная фантазия живописца.
— Довольно! — наконец произнес Серый Медведь.
— Последний дар, последнее воспоминание… — прошептал отец.
Вождь пожал плечами.
— К чему? — заметил он.
— Чтобы смягчить жестокость казни, которую ты мне готовишь.
— Пора кончать… Надо ли тебе еще что-нибудь?
— Сделай так, чтобы моя дочь носила на шее золотую серьгу из моего уха и прядь моих волос.
— Это все?
— Все.
— Хорошо.
Вождь подошел, вынул из правого ухе переселенца золотую серьгу, отрезал своим ножом прядь его волос и с усмешкой обратился к нему.
— Послушай, — сказал он, — с тебя и твоих товарищей сдерут кожу живьем; из клочка твоей кожи я сделаю мешочек для серьги и пряди волос и ремешок, чтобы надеть его на шею девочки. Как видишь, я великодушен, я дарую тебе даже больше, чем ты просил, но только не забывай нашего условия.
Переселенец взглянул на него с презрением.
— Сдержи свое слово, как я сумею сдержать свое, палач! Приступай к пытке, и ты увидишь, как умирает храбрый человек.
Все прошло так, как было условлено.
С переселенца и его слуг содрали кожу живьем при двух бедных мальчиках, которые жарились у их ног.
Переселенец вынес пытку с мужеством, перед которым сам вождь вынужден был преклониться. Ни крика, ни вздоха, ни стона не вырвалось из его окровавленной груди; он был словно изваян из гранита.
Когда с него уже сняли всю кожу, Серый Медведь подошел к нему; несчастный еще дышал.
— Ты храбр, — сказал он, — так умри же довольный — я сдержу свое слово!
И движимый, быть может, минутным состраданием к такому мужеству, он прострелил ему голову.
Чудовищная пытка продолжалась целых четыре часа. 4
Индейцы захватили все имущество американцев. Чего они не могли увезти с собой, то сожгли.
Серый Медведь в точности сдержал клятву, данную своей жертве.
Из лоскута кожи американца, кое-как обчищенной, он сам сделал мешочек, куда положил прядь волос и серьгу, и подвесил его на шею ребенка на ремешке, также вырезанном из кожи отца.
На обратном пути в селение Серый Медведь лично заботился о бедной крошке и всячески ухаживал за ней.
Вернувшись в родное селение, вождь объявил, что удочеряет девочку и дает ей имя Цвет Лианы.
В то время, когда начинается наш рассказ, Цвет Лианы была пленительной четырнадцатилетней девушкой, кроткой и невинной, красивой, как Мадонна, с большими голубыми глазами, которые отражали небесную лазурь и окаймлялись длинными темными ресницами; она порхала веселая и беспечная вслед за племенем по неизведанным тропинкам диких лесов, порой задумываясь под тенистым сводом вековых деревьев, живя, как живут птички, не помня прошлого, не заботясь о будущем и не думая о настоящем, но пользуясь им, чтобы быть счастливой.
Это прелестное дитя, само того не желая, сделалось кумиром всего племени, в особенности привязался к ней безграничной любовью Белый Бизон, но первый опыт воспитания над Серым Медведем отнял у него охоту приниматься за следующий, он только наблюдал за девочкой с отеческой заботой, с неистощимой добротой и терпением, только изредка останавливая ее в том, что находил достойным порицания.
Этот старик, подобно всем решительным и непреклонным натурам, имел доброе сердце. Окончательно отрекшись от света, который не отдал ему должной справедливости, он возродился духом в прериях и вновь предался мечтам и великодушным порывам молодых лет.
Он был невыразимо счастлив, следя ревнивым взглядом за этим нежным растением, которое, развиваясь на свободе, преисполненное жизненных соков, пускало могучие побеги и подавало хорошие надежды в будущем.
Цвет Лианы не сохранила никакого воспоминания о первых годах своей жизни. Так как при ней никогда не упоминалось о страшной сцене, вследствие которой она попала в племя черноногих, то другие, более свежие впечатления совсем изгладили далекое прошлое.
Любимая и балуемая всеми, Цвет Лианы считала себя дочерью племени.
Длинные белокурые косы золотистого цвета, будто зрелые колосья, и ослепительная белизна ее кожи не могли открыть ей глаза. Во многих племенах краснокожих встречаются подобные аномалии, у мандан 5 , между прочим, много женщин и воинов, которым стоит только надеть европейское платье, и их сочтут за белых.
Плененные красотой этой милой девочки, черноногие связывали с ней судьбу племени; они считали ее своим ангелом-хранителем, своим святилищем, их вера в нее была глубока, искренна и простодушна.
Цвет Лианы была истинной царицей черноногих: знак, сделанный ее розовыми пальчиками, слово, произнесенное ее алыми губками, исполнялись с неимоверной быстротой и безграничной преданностью; она могла все сделать, все сказать, всего требовать без опасения, что кто-то хоть на минуту воспротивится ее воле или ограничит ее свободу действий.
Она пользовалась этой деспотической властью, сама не подозревая о ней. Она одна не знала своего громадного могущества над этими грубыми и жестокими людьми, которые в ее присутствии становились кроткими и мягкими.
Серый Медведь привязался к своей приемной дочери так сильно, насколько его могучая натура позволяла поддаться какому-либо чувству.
Сперва он играл с ребенком, как с игрушкой, но мало-помалу, по мере того как ребенок рос и превращался в женщину, эта игра перестала быть просто игрой, в нее замешалось сердце. Первый раз в своей жизни этот человек с непоколебимой волей почувствовал в себе душевное движение, которому не мог дать определение, а между тем оно пугало его своей глубиной и силой.
Тогда между сердцем и разумом вождя завязалась тайная борьба.
Он пытался сопротивляться влиянию, которое не мог преодолеть. До тех пор он не знал преград и вдруг оказался бессилен против ребенка, который обезоруживал его улыбкой, когда он порой пробовал прибегнуть к суровости.
Эта борьба длилась долго, наконец грозный индеец признал себя побежденным: он поддался сердечному влечению и не пытался больше противиться его неодолимой силе. Он безумно полюбил девушку.
Но эта любовь причиняла ему временами такие жестокие страдания, когда он вспоминал, каким способом Цвет Лианы сделалась его приемной дочерью, что он в ужасе спрашивал себя, не кара ли, посланная на него провидением, эта глубокая страсть, овладевшая всем его существом.
Тогда он предавался порывам безумной ярости, был еще свирепее с несчастными, которые попадались ему в руки, и весь в крови, увешав себя скальпами врагов, возвращался в селение, гордо выставляя перед девушкой на обозрение трофеи своих чудовищных подвигов.
Цвет Лианы, удивленная состоянием, в котором видела того, кого считала не отцом — он был чересчур молод для этого, — но родственником, старалась утешать его всеми невинными ласками, какие подсказывала ей привязанность. К несчастью, ласки девушки только усугубляли страдания вождя, и он убегал от нее, почти обезумев от скорби, оставляя ее в печали, почти в испуге от такого непостижимого для нее поведения.
