сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
— Разве никто мне не скажет, что случилось? — продолжал Серый Медведь. — Отчего мои лучшие воины спасаются, как перепуганные лани? Где Длинный Рог?
Один воин выступил из тесных рядов товарищей.
— Длинный Рог умер, — сказал он грустным голосом.
— Он был мудрый и знаменитый воин и переселился в блаженные луга Повелителя Жизни охотиться с праведными воинами. Но когда он пал, почему же Черная Птица не взял в руки знамя вместо него?
— Черная Птица тоже умер, — ответил воин печально. Серый Медведь нахмурил брови, и лоб его покрылся глубокими морщинами от усилия побороть свои чувства.
— О-о-а! — вскричал он с горечью. — Бледнолицые дрались хорошо, их винтовки целили метко; пали два лучших вождя, но оставался еще Красный Волк, отчего же он не отомстил за товарищей?
— Потому что он также пал, — мрачно произнес воин. Содрогание гнева пробежало по рядам краснокожих.
— О-о-а! — с прискорбием воскликнул Серый Медведь. — И он тоже умер?
— Нет, но он тяжело ранен. Наступило долгое молчание. Вождь осмотрелся вокруг.
— Итак, — сказал он наконец, — четверо бледнолицых одержали верх над двумя сотнями черноногих, убили и ранили их храбрейших вождей, и краснокожие воины даже не подумали им отомстить!.. Что скажет Белый Бизон, когда услышит это? Он даст своим сыновьям юбки и заставит их готовить пищу для храбрых воинов, вместо того чтобы посылать их на поле брани.
— Стан Длинных Ножей был уже в нашей власти, — ответил индеец, говоривший до тех пор от имени своих товарищей. — Мы заставили их отступить и уже хотели поставить им колено на грудь, часть скота была угнана, и волосы бледнолицых были бы теперь прицеплены к нашим поясам, когда злой гений внезапно предстал перед нами и одним своим присутствием изменил весь ход битвы.
Лицо вождя стало еще суровее при этом сообщении, которое его воины выслушали с явными признаками страха.
— Злой гений? — повторил он. — О каком злом гении говорит мой сын?
— О ком я могу говорить моему отцу, если не о Лживой Степной Волчице? — ответил индеец тихим, прерывающимся голосом.
— Вот что! — вскричал Серый Медведь. — Так мои сыновья видели Волчицу?!
— Да, мы видели ее, отец! — вскричали в один голос черноногие., радуясь возможности оправдать себя в глазах вождя.
Серый Медведь задумался.
— Где находится скот, который вы угнали у Длинных Ножей? — спросил он минуту спустя.
— Мы привели его с собой, — ответил индеец, — он здесь.
— Хорошо, — продолжал Серый Медведь, — откройте уши, дети мои, чтобы услышать слова, внушенные мне Великим Духом. Длинные Ножи находятся под покровительством Волчицы; наши усилия будут бесполезны, мои воины не одолеют их. По возвращении в наше селение я совершу великое врачевание, которое уничтожит чары, составляющие могущество Волчицы. Но до тех пор надо поступать хитро, чтобы обмануть Волчицу, иначе она заподозрит о наших намерениях и будет настороже. Хотят ли мои сыновья следовать совету опытного вождя?
— Пусть наш отец объяснит свою мысль, — ответил один воин от имени всех индейцев, — он очень мудр, что он захочет, то мы и сделаем, обмануть Волчицу он сумеет лучше нас.
— Мои сыновья хорошо сказали. Вот что мы сделаем: мы вернемся к стану бледнолицых, чтобы отдать им скот. Обманутые этой дружеской услугой, они больше не станут остерегаться нас. Когда же будет совершено великое врачевание, мы захватим их стан со всем, что в нем находится, и тогда Лживая Волчица уже не защитит их… Я все сказал. Что думают об этом мои воины?
— Наш отец очень хитер, — ответил индеец, — он говорил хорошо, и мы исполним его волю.
Серый Медведь взглянул на графа с торжеством, а тот в душе удивлялся ловкости, с какой вождь, укоряя индейцев в неудаче их предприятия и выказывая сильный гнев на американцев, в несколько мгновений заставил краснокожих исполнить свою тайную волю без малейшего сопротивления с их стороны.
«Ого! — подумал про себя молодой человек. — Этот индеец — человек необыкновенный; его стоит изучить получше».
Вслед за речью вождя черноногие, которые вынуждены были мчаться с быстротой газели, чтобы как можно скорее удалиться от проклятого лагеря, где они понесли такие жестокие потери, спешились и занялись кто перевязкой своих ран жеваными листьями орегано, а кто — сбором разбредшихся лошадей и быков, украденных ими у бледнолицых.
— Кто эта Лживая Степная Волчица, которая внушает такой страх краснокожим? — спросил граф у Меткой Пули.
— Никто этого не знает, — ответил охотник тихо. — Это женщина, о загадочной жизни которой до сих пор никому ничего не известно. Она наносит вред только индейцам и, по-видимому, является их неумолимым врагом. Краснокожие уверяют, будто она неуязвима, что от нее отскакивают пули и стрелы. Я часто видел ее, но не имел случая с ней заговорить. Я думаю, что она помешана. Насколько я мог судить по ее порой странным телодвижениям, она лишена рассудка, но иногда мне казалось, что она в здравом уме. Словом, это существо непостижимое, живущее в прерии и окруженное непроницаемой тайной.
— Она появляется одна?
— Всегда одна.
— Вы до крайности возбудили мое любопытство, — сказал граф. — Думаете, никто не может сообщить мне более подробные сведения об этой женщине?
— Только один человек, пожалуй, если захочет высказаться.
— Кто же?
— Серый Медведь, — ответил охотник, понизив голос.
— Странно, — пробормотал граф, — что общего между ним и этой женщиной?
Меткая Пуля ответил выразительным движением руки. Разговор прекратился. По приказанию вождя черноногие опять сели на лошадей.
— В путь! — воскликнул Серый Медведь, снова встав вместе с графом и его спутниками во главе отряда.
И опять индейцы пустились вскачь по направлению к лагерю американцев, увлекая за собой скот, который находился в центре отряда.
ГЛАВА VIII. Изгнанники
Чтобы как следует уяснить дальнейшие события, мы вынуждены прервать на минуту наш рассказ и поведать о довольно странной истории, которая случилась в прериях Запада лет за тридцать до того времени, к которому относится наше повествование. У индейцев, каковых совершенно несправедливо, по нашему мнению, упорно считают дикарями, есть обычаи, свидетельствующие о редком здравом смысле и глубоком знании человеческой природы.
Команчи, по-видимому помнящие, что являются осколками некогда сравнительно высокой цивилизации, сохранили наибольшее число этих обычаев, бесспорно носящих печать оригинальности.
Однажды в феврале, который эти краснокожие называют Луной прилетающих орлов, 1795 или 1796 года одно селение племени Красной Коровы находилось в сильном волнении.
Хачесто , или глашатай, сзывал воинов к седьмому часу дня с крыши хижины на большой площади, возле ковчега первого человека, где должны были держать совет.
Напрасно воины спрашивали друг друга, пытаясь понять причину неожиданного собрания; никто не знал, о чем пойдет речь, даже сам глашатай находился в неведении. Поневоле пришлось дожидаться часа сбора, хотя догадок и слухов, само собой, было предостаточно.
Краснокожие, которых писатели, введенные в заблуждение, представляют людьми холодными, сдержанными и молчаливыми, напротив, очень веселы и болтливы между собой.
Сие ошибочное мнение бытует, во-первых, из-за того, что общение между белыми и индейцами крайне затруднительно и встречает неодолимые препятствия — обоюдное незнание языка, обычаев и привычек друг друга и так далее, а во-вторых, поскольку каждому коренному обитателю Америки при общении с европейцами, кто бы они ни были, присуще недоверие вследствие закоренелой ненависти, которая разделяет эти две породы людей.
Во время своего продолжительного пребывания среди индейских племен автор этих строк очень часто имел случай убедиться, как жестоко ошибается общество насчет краснокожих. Присутствуя при их долгих беседах по вечерам в селениях или во время охотничьих экспедиций, он нередко целыми часами слышал беглый и непрерывный обмен шутками и остротами, который вызывал дружный смех индейцев, их добрый и беззаботный хохот, так что рот до ушей, слезы градом из глаз, и звучит он как-то гортанно, как это встречается только у негров, хотя смех индейцев не бессмыслен, тогда как у черных в нем всегда звучит что-то необъяснимо скотское.
К концу дня, в час, назначенный для собрания, большая площадь селения племени Красной Коровы представляла собой весьма оживленное место.
Воины, женщины, дети, а также собаки — неразлучные спутники краснокожих, толпились вокруг широкого пустого круга, посреди которого горел огонь совета, а возле него сидели, поджав ноги и соблюдая надлежащий этикет, главные вожди племени.
По знаку почтенного возраста старейшины, волосы которого, белые, как серебро, густыми волнами ниспадали на плечи, трубконосец принес большую трубку совета и поочередно подал чубук каждому из присутствующих вождей, не выпуская из рук самой трубки.
Когда каждый из вождей выпустил по клубу дыма, трубконосец повернул чубук поочередно к четырем сторонам света, бормоча таинственные слова, которых никто не мог расслышать, потом вытряхнул пепел из трубки в огонь и произнес громким голосом:
— Вожди, воины, жены и дети Красной Коровы, совет собрался, чтобы обсудить важный вопрос. Молите Повелителя Жизни внушить ему мудрость.
— Да внушит Повелитель Жизни совету мудрость! — хором отозвались присутствующие.
Тогда трубконосец почтительно поклонился вождям и ушел, унося с собой трубку.
Совет начался.
По знаку старейшины-долгожителя один из вождей встал, поклонился присутствующим и громко сказал:
— Почтенные старейшины, вожди и воины моего племени! Возложенный на меня долг камнем давит мне на сердце… Выслушайте меня со снисхождением, не давайте гневу овладеть вами, пусть одна только справедливость предпишет строгий приговор, который вам, может быть, предстоит вынести. Моя обязанность очень тяжела, повторяю, она наполняет грустью мое сердце. Я вынужден обвинять перед вами двух знаменитых вождей самого знатного рода, хотя оба они заслужили нашу признательность, не раз оказав племени большие услуги. Необходимо назвать их имена в присутствии всех. Это Прыгающая Пантера и Ястреб.
При упоминании этих известных и справедливо уважаемых имен ропот изумления и скорби пробежал по рядам зрителей.
Но по знаку старейшины почти мгновенно снова воцарилась тишина, и вождь продолжал:
— Отчего облако вдруг затмило разум двух этих воинов и до того помрачило их согласие, что они стали непримиримыми врагами, тогда как прежде любили друг друга, словно братья, и дружбой своей служили примером для всех нас? Отчего Великий Дух совсем отступился от них, так что едва они завидят друг друга, как в глазах их сверкают молнии, грудь вздымается, и руки ищут оружие, чтобы нанести смертельный удар? Этого никто не может сказать. Сами эти вожди на все вопросы отвечают, опустив глаза, упорным молчанием и ни за что на свете не желают открывать причину жестокой вражды, вносящей в наше племя смятение и печаль. Такому позорному зрелищу надо положить конец, терпеть его дольше — значит, подавать дурной пример нашим детям… Старейшины, вожди и воины! Я требую во имя справедливости, чтобы непримиримые враги навсегда были изгнаны из племени сегодня же при заходе солнца. Я все сказал. Справедливы ли мои слова, люди племени?
Вождь сел среди мрачного безмолвия. В этой тишине, в присутствии почти двух тысяч человек, можно было расслышать биение сердец, удрученных печалью, так глубоко внимал каждый словам, произнесенным на совете.
— Нет ли среди нас вождя, который желал бы возразить против обвинения? — спросил старейшина-долгожитель слабым голосом, тем не менее слышимым во всех концах большой площади.
Один из членов совета встал.
— Я скажу, — начал он, — однако не для того, чтобы опровергнуть слова Тигрового Кота — к несчастью, все, что он сказал, совершенно верно, и он не только не преувеличил, но со свойственными ему добротой и мудростью, напротив, смягчил гнусность этой ненависти, — я только хочу сделать замечание своим братьям. Вожди виновны; к сожалению, это доказано неоспоримо и дальнейшие рассуждения на эту тему излишни. Но Тигровый Кот сам сказал со свойственной ему честностью, что виновные — храбрые воины, оказавшие своему племени большие услуги. Все мы любим их и дорожим ими. Будем же строги, но не жестоки! Нельзя отвергнуть их, как поганых шакалов. Прежде чем покарать, предпримем последнюю попытку помирить их. Эта последняя мера, быть может, тронет их сердца и нам посчастливится сохранить двух знаменитых вождей для нашего племени. Если же они останутся глухи к нашим просьбам, если наши увещевания не увенчаются желаемым успехом, тогда будем неумолимы; так как нельзя исправить зло и побороть ослепление, то положим предел этому позору и, как того требовал Тигровый Кот, изгоним виновных навсегда из нашего племени. Я все сказал. Справедливы ли мои слова, люди племени?
Поклонившись старейшинам, вождь сел на свое место среди ропота удовольствия, вызванного его пылкой речью.
Хотя обе речи были в программе церемонии и все знали заранее результат совещания, однако обвиняемые вожди пользовались таким сочувствием, что многие в толпе еще надеялись на примирение в последнюю минуту, когда вожди увидят, что им грозит изгнание.
Самое странное во вражде этих двоих было то, что причина ее оставалась неизвестной, никто не знал, отчего она возникла.
Когда снова воцарилось безмолвие, председательствующий старейшина, тихо посоветовавшись с товарищами, сказал вслух:
— Приведите сюда Прыгающую Пантеру и Ястреба.
В то же мгновение в двух противоположных концах площади толпа расступилась и пропустила две группы из пяти или шести вождей, посреди которых шли обвиняемые.
Встретившись, последние оставались бесстрастными, и только слегка нахмуренные брови выдавали их чувства, когда они увидели друг друга.
Высоко роста, красивого телосложения, воинственного вида, молодые — от двадцати пяти до двадцати восьми лет, они были расписаны, как для войны, и облачены в торжественный наряд.
Друзья несли оружие того и другого.
Обвиняемые приблизились к совету с почтительным выражением лица и смиренным видом, который заслужил единодушное одобрение присутствующих.
Старейшина-долгожитель долго глядел на них с грустью и одновременно с любовью, потом с усилием поднялся и, поддерживаемый под руки двумя воинами, наконец заговорил слабым и прерывающимся голосом, исполненным печали:
— Воины, дорогие мои дети!.. С того места, где вы стояли, вы слышали произнесенное против вас обвинение. Что вы скажете на это обвинение? Справедливы ли эти слова? Действительно ли вы питаете друг к другу жестокую и непримиримую вражду?.. Что вы скажете в свою защиту?.. Говорите.
Оба вождя молча опустили головы. Старейшина продолжал:
— Мои дорогие дети, я был очень стар — а мне теперь около ста зим, — когда ваша мать, тоже дитя, родившаяся на моих глазах, произвела вас на свет… Я первый научил вас владеть оружием, которое позднее в наших сильных руках стало таким грозным. Я близок к моим последним дням… скоро мне предстоит заснуть вечным сном, чтобы пробудиться только в блаженных лугах… Доставьте же мне последнее утешение, которое сделает меня счастливейшим из людей и вознаградит за всю причиненную мне вами скорбь. Ну, дети, ищите в ваших сердцах доброе чувство! Вы молоды, отважны, только любовь должна воодушевлять вас. Ненависть — порок зрелого возраста, она не к лицу молодой душе… Протяните друг другу честные руки, обнимитесь, как подобает братьям, и пусть все будет забыто между вами! Прошу вас, дети, нельзя отказывать старику, который так близок к могиле…
Наступила минута напряженного ожидания. Все ждали, что будет, затаив дыхание.
Оба обвиняемых с нежным чувством взглянули на старика, который смотрел на них со слезами на глазах, и повернулись друг к другу; губы их дрогнули, как будто они хотели заговорить, нервная дрожь пробежала по их телу, однако с губ не сорвалось ни одного звука, руки остались неподвижны.
— Отвечайте, — продолжал старец, — да или нет, это необходимо, я хочу, я приказываю вам!
— Нет! — вскричали оба глухим, но твердым голосом. Старейшина поднял голову.
