Текст книги ""Магнолия" в весеннюю метель"

Автор книги: Гунар Цирулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Можно и поболтать. Только не о серьезных вещах, пожалуйста. Не верю я, что финские государственные деятели решают в бане важные проблемы.

– Как будто мы вообще хоть когда-то разговаривали о важном. Ты ведь, надеюсь, не принял за чистую монету мои рассуждения насчет эмансипации?

Приедитис промолчал. Что он мог сказать? Что и вправду настроился на легкую любовную интрижку? Однако сейчас он вдруг понял, что такую женщину, как Ирина, завоевать можно только идя на немалые жертвы, используя все силы души, что легкий флирт может перерасти в глубокое чувство, которое не исчезнет до конца его дней и перевернет его жизнь до самого основания. Независимо от того, будет ли он пользоваться взаимностью или нет. Но он не был готов к этому. И так он зашел уже слишком далеко, забыл о своем долге перед товарищами и беднягой Кундзиньшем, которому была обещана помощь. Именно сейчас, когда можно было бы допросить явившегося среди ночи «блудного сына», который, быть может, хоть что-нибудь подозрительное заметил или хотя бы повстречал Березинера, он нежится на полке и притворяется влюбленным дурачком…

– Пятнадцатая! – ликующе заявила Ирина. – А сейчас что прикажешь делать?

Приедитис сполз сверху.

– Если хотите, можно освежиться под душем, – предложил он, заранее зная, что подобная уступка лишь заставит Ирину заупрямиться.

Она добежала до бассейна первой и, сложившись в клубок, обхватив колени руками, нырнула. Когда через мгновение голова ее снова показалась над водой, в ее глазах был вызов, и Приедитис забыл о только что продуманной им политике сдержанности. Его пыл не охладила даже ледяная вода – он подплыл, обнял Ирину и сильно поцеловал в губы, еще хранившие тепло сауны.

В «Магнолию» они возвратились рано, и не только потому, что оставшаяся без дневного сна Тата стала капризничать; почему-то никому не удалось, расслабиться, и даже весельчак Талимов, убедившись, что его не раз испытанные юмористические изречения не находят внимательного слушателя, хмуро молчал и пил без тостов. Не было той легкости, какая обычно возникает после резких перемен температуры в сауне, подавляла внезапно наступившая за окном мгла, в которой сгущались угрожающие грозовые облака. Ветер злобно тряс оконные рамы и наконец нашел способ ворваться в помещение – через камин, вместе с клубами горького дыма, как если бы собирался размалевать всех присутствующих сажей. Только Ирина с Имантом охотно продлили бы пребывание здесь, потому что не знали, как сложатся их отношения после того, как они вернутся в дом отдыха. Но Дзирнавниекс торопил:

– Пора, пора, уважаемые. Если нагрянет проливень, засядем мы на той просеке как пить дать.

– Посошок? – неуверенно предложил Талимов.

– Ради бога! – ужаснулась Рута. – Когда латыши говорят – «пей, и поехали», то настоящая пьянка только начинается.

– Может быть, в автобусе ты сядешь с Рутой? – предложила Ирина. – За весь вечер ты с ней и словечком не перемолвился, все-таки друг детства…

– Выходит, это тоже всем известно? – изумился Приедитис.

– Секретарши всегда знают все… Нет, серьезно, Имант, боюсь, что Татка по дороге уснет.

И действительно, у «Магнолии» крепко спящего ребенка пришлось вынести из машины. Приедитис собирался предложить свои услуги, но, увидев, как крепко руки девочки обвились вокруг материнской шеи, отказался от этого намерения. К тому же в вестибюле его уже с нетерпением ожидали.

Нервно расхаживая по обширному помещению, Владимир Зайцис в форме капитана милиции казался здесь по меньшей мере неуместным.

– Побывал дома, – понимающе проговорил Имант. – Помирился с Марутой?

– Пропала без вести… Но у меня есть вопросы поважнее.

– Вецмейстарс?

– Эта версия, я думаю, отпадает. В его портфеле торричеллиева пустота, авоська тоже просматривается насквозь – грузоперевозки велись в одном направлении. Допрашивать врач не советовал, да я и не настаивал. – Зайцис пожал плечами. – Он не помнит даже, как оказался в больнице, о чем же было его спрашивать…

– Где же обещанная сенсация?

– Поднимемся ко мне, – и он взял Приедитиса под руку. – Как ты думаешь, Имант, – есть у меня шансы перейти на оперативную работу? Совсем не то, что распоряжаться тетками из охраны да проверять сигнализацию…

После такого вступления Приедитис уже не ожидал ничего хорошего. Он еще помнил времена, когда работники уголовного розыска считали дни, остававшиеся Зайцису до капитанского звания, которое давало возможность перевести усердного сыщика на другую должность, соответствующую новому званию, – туда, где его теории дедукции, заимствованные из заграничных полицейских романов, никому не помешают жить. Однако на сей раз показалось, что найденная Зайцисом ниточка и на самом деле принадлежит клубку, который стоит того, чтобы его размотать.

В управлении милиции Зайцису повезло. Дежурил майор, знакомый ему еще по службе в Риге и без лишних вопросов подписавший запрос. К счастью, оказалось, что на учете был только один ранее судимый Гринберг, 1939 года рождения, с весьма пестрой биографией, и жену его звали Ольгой.

– Опять Раймонд Гринберг, – не сдержал вздоха молодой лейтенант, выросший в этом районе и потому хорошо знавший местное население. – То, что я могу о нем сказать, никого не заинтересует, а то, что знаю, – к сожалению, не могу доказать. Сидел он за соучастие в спекулянтской афере, в деле о левой продукции цеха кулинарии. После отбытия наказания устроился на работу в сеть общепита. Зачислен сантехником, хотя на торговых судах плавал поваром и любит похваляться, что он – единственный в Латвии повар, умеющий приготовить устриц и виноградных улиток. Получает сто двадцать в месяц, разъезжает на «Волге» и лето проводит на даче, оформленной на имя матери. Ночует обычно у любовниц, в последнее время – у одной и той же, к которой днем, пока Ольга на работе, понемногу перетаскивает все ценное: японское радио и стереомагнитофон, иконы и альбомы по искусству. Но разводиться с женой не осмеливается, наверное, она слишком много знает о его темных делишках. Каждый вечер он гоняет машину в Приежциемс и обратно, и не думаю, чтобы он жег бензин из чистой любви. От груза избавляется где-то по дороге, если бы на моем участке, то я наверняка знал бы – где. – Самоуверенности инспектору было не занимать.

– Думаете, продает на рынке?

– Такими мелочами роковой Раймондо не пробавляется, – покачал головой лейтенант. – Поставляет оптом, эн-гро, как говорят здешние бизнесмены, и порто-франко – транспортные расходы включены в стоимость товара. Все они страдают одной общей болезнью: неумением остановиться вовремя. Могу поспорить, что Гринберг сколотил уже достаточный капитал, чтобы до конца дней своих жить беззаботно. Так нет же! Какая-то ненасытность гонит их вперед, заставляет хватать все, что плохо лежит. Мне бы его голову и энергию, я давно бы уже ходил с большим портфелем под мышкой.

– Ну, а как вам кажется – может Гринберг совершить и более тяжкое преступление? – спросил Зайцис.

– Все, что дает доход, за исключением убийства. Хотя – в приступе гнева или во хмелю… Не смог бы поручиться… Вот что вы могли бы сказать, например, об этом человеке?

Лейтенант указал в окно на плечистого блондина, неторопливо пересекавшего сквер. На нем была модная дубленка, на голове – меховая шапка.

– Типичный спекулянт, – согласился Зайцис. – Именно таким я представлял Гринберга по вашему рассказу.

– Видите ли, – удовлетворенно улыбнулся лейтенант, – Раймондо – это вон тот очкарик с паршивой таксой на поводке.

Невидный мужичок в поношенном плаще силой тащил несчастную собачонку через пространство, где каждое дерево было, казалось, создано для того, чтобы задрать ногу.

– Не надейтесь, Гринберг буквы закона не нарушит. Он даже песика приучил писать только там, где это разрешено постановлением исполкома.

Именно эта последняя деталь заставила Зайциса окончательно увериться в том, что диссертацию Кундзиньша похитил именно Гринберг.

Зайцис выглядел настолько довольным собой, что Приедитис не осмелился выразить сомнение ни одной черточкой лица. Капитан, видимо, специально завернул домой и облачился в мундир, чтобы задержать злоумышленника, находясь в полной форме. Однако опыт подсказывал розыскнику, что в версии Зайциса имелось множество слабых мест. Профессиональные преступники – а именно к ним, судя по всему, принадлежал Гринберг – меняют специальность лишь в редких случаях: кто привык спекулировать, не станет лезть в чужой карман, квартирный вор не пойдет грабить инкассатора, а брачный аферист не применяет оружия.

– Саше рассказал уже? – спросил Приедитис.

– В том-то и дело, что он своим путем докопался до тех же самых выводов, – не скрыл удовлетворения Зайцис. – Словно бы мы с разных сторон рыли туннель и точно пришли к месту стыковки.

– Известно ли, во сколько Гринберг вчера приехал к Ольге?

– Это самое слабое звено в цепи, – согласился Зайцис. – Перед ужином. И больше его здесь не видели… Но может быть, ошибается Кундзиньш, может, он начал праздновать сразу после обеда? Знаешь ведь, какие слабые головы у этих профессоров. Но есть еще и такая возможность, что рукопись пока лишь припрятана и в Ригу ее повезут сегодня вечером или завтра.

– В этом Войткус тоже согласен с тобой?

– Он сейчас занят нарушениями, открывшимися на складах, и больше ничем. Собирается даже, воспользовавшись какой-то статьей, напустить на супругов Гринберг ребят из хозяйства Находко со внезапной ревизией. Можешь себе представить – всю зиму она выписывала продукты по нормам летнего сезона…

– И из-за диссертации Кундзиньша поставила на карту такую райскую жизнь?

– Может быть, он и без ведома жены, – попытался возразить Зайцис, однако неожиданно легко примирился с поражением: – Наверное, ты прав… – Но внезапно его лицо озарилось новой мыслью: – Слушай, а если в этом деле замешаны мои вчерашние гостьи? Иначе с чего бы это им удирать так стремительно?

В этот миг Приедитис дал себе торжественное обещание, что сделает все возможное, чтобы Зайцис, даже стань он полковником, никогда не переступил порога уголовного розыска. Он положил руку на плечо друга и осторожно, как безнадежно больному, сказал:

– Не станем спешить с окончательными выводами. Еще не вернулся Мурьян, неизвестно, что раскопали Войткус с Гунтой. Давай спустимся и спокойно выпьем по чашке кофе. Там, я думаю, вскорости соберутся все наши.

Но прежде всего он рассчитывал, что в баре появится Ирина Перова.

Угроза цейтнота

Выйдя на дорогу, Язеп Мурьян почти сразу пожалел, что надел серо-голубой вельветовый пиджак, купленный в Минске в честь защиты диплома. Здесь, куда не достигал ветер, солнце пекло немилосердно и, отраженное темным асфальтобетоном, шоссе излучало одну волну зноя за другой. Как назло не было видно ни одной машины, утренний пик разъездов давно уже спал, так что можно было рассчитывать лишь на случайного ездока. Однако частновладельцы останавливаются неохотно: в случае аварии им ведь придется отвечать за здоровье пассажира. Мурьян и сам предупреждал знакомых о том, что останавливаться надо только по сигналу милицейского жезла: времена расцвета автостопа ушли в далекое прошлое.

Наверное, самым разумным было бы вернуться в дом отдыха, переодеться, и час, остававшийся до рейсового автобуса, провести в бильярдном зале. Но не хотелось, чтобы товарищи заметили, как он вырядился. Чего доброго, подумают, что он собрался потрясти Джозефину; им же не понять, что иногда белая рубашка, галстук и нарядный костюм являются лишь внешним выражением внутренней потребности. А также уважения к себе и своему окружению.

Гул мотора предупредил о приближении машины, и из-за поворота показался широкогрудый «КамАЗ». Подчиняясь поднятой руке Мурьяна, он притормозил рядом.

– Если в район, то садитесь, – распахнул дверцу шофер. – Только быстро!

Мурьян вскарабкался в кабину. Сильный мотор зарычал со сдержанной яростью, и машина постепенно набрала скорость.

За рулем был темноволосый парень лет двадцати двух. Резиновые сапоги, солдатские брюки, синий ватник; растрепанные, цвета смолы волосы падали на лоб. Мурьян заметил, что шофер поглядывает на него в зеркальце и добродушно улыбается уголками губ.

– Не жарко в таком обмундировании? – спросил Мурьян, чтобы что-нибудь сказать.

– Два года служил в Туркмении, привык, – ответил парень. – А вот рыбка такой погоды не любит. Вот и спешу.

Машина неслась со скоростью девяносто в час, так что доверху нагруженный прицеп нещадно мотало, и он то и дело грозил соскользнуть в канаву.

– Мог бы в нашем доме оставить часть. Всю неделю ни разу свежей рыбы не пробовали.

– Нынешнего улова хватит на полреспублики. Колхозные холодильники полны, и я уже вторую ездку делаю. Весенняя салака глупа – не понимает, что у нас лимит и уже завтра вытащим невод окончательно. – По азартному тону Мурьян понял, что шофер в этих краях живет с недавних пор.

– Спасибо за услугу, – сказал он, когда машина остановилась на рыночной площади, и вместо традиционной рублевки вытащил из кармана служебное удостоверение. – Когда надоест возить дохлую рыбу, приходи к нам. В вытрезвитель я тебя устрою в любой момент.

Удовлетворенный двусмысленной шуткой, Мурьян огляделся. В первое мгновение ему показалось, что он приехал в свой родной городок, – до такой степени современная типовая архитектура унифицировала облик городов. И наверное, у Леонида Находко в этой курземской провинции были те же заботы, что и у него самого в Латгалии, – разве что там домашнее пиво послаще и покрепче, ругань посочнее и хмель – агрессивнее.

Выбор товаров в универмаге мало чем отличался от привычного, домашнего. В сувенирном отделе таинственно улыбались все те же Нефертити, произведенные на потоке, грустили деревянные кошечки и собачки, штилевали модели корабликов с пластмассовыми парусами, покрывались пылью давно уже никому не нужные штопоры для пробок, которым фантазия дизайнеров придавала все более экзотические формы. Разумней было купить что-нибудь на память у тетушек, по вечерам предлагавших свои изделия в вестибюле «Магнолии». Там были янтарные брошки, варежки с народным орнаментом, бусы из крашеных сливовых косточек, оклеенные ракушками шкатулки для бижутерии, изредка попадалась даже свирель или свисток.

Выяснив дорогу к дому Джозефины, Мурьян убедился, что проехал мимо него. Естественно – Лесная улица могла находиться на окраине, но никак не в центре города, сыщику такой просчет не делал чести. В наказание пришлось пройти пешком неблизкий путь до района частных домиков.

Район этот находился еще в стадии возникновения и на каждом шагу отражал характер и архитектурные принципы застройщиков. Заборы, правда, поспешили поставить все до единого – чтобы не растаскивали кирпич, шифер и тес, как безошибочно определил Мурьян, снова мобилизовавший все свои розыскные способности. Но за заборами… Одни, судя по ухоженным огородам, уже лет пять довольствовались временным жильем, отдавая все силы сельскому хозяйству; другие, похоже, считали дом чем-то вроде пристройки к теплице или другому доходному предприятию, столярной мастерской или авторемонтной, к кузнице или ферме по разведению кур и кроликов. Третьи заботились исключительно о своем комфорте, подчинив все идее красивой жизни, какую демонстрировали рекламные проспекты – в домах с открытой террасой и застекленной верандой, с гаражом в подвале и крутым переходом к бассейну, где, судя по глубине, можно было с успехом принимать разве что ножную ванну.

На семнадцатом участке царил полный хаос, так как здесь ощущались две противоположные тенденции: стремление прежнего владельца подчеркнуть свое высокое общественное положение, просуществовавшее, правда, лишь до первой же ревизии, но еще ощущавшееся в опиравшемся на пилястры куполе над крыльцом и в окнах первого этажа с частыми переплетами. Злые языки утверждали, что таким образом бывший владелец приучал себя к мысли о неизбежной тюрьме, однако суммы, полученной от Джозефины при продаже дома, оказалось достаточно, чтобы покрыть недостачу. Новая хозяйка дома сначала не собиралась затруднять себя достройкой – мол, поживу, пока работаю в «Магнолии», а там дом можно будет и продать с прибылью, поскольку цены на недвижимость, как известно, не стоят на месте. Однако нашелся сожитель, решивший вложить в дом и свои деньги, и свои амбиции. Десять месяцев в году проводивший на палубе судна в Средиземном море, штурман Эльдар Зотов мечтал о жизни в просторном доме, утопающем в зелени. И внезапно возникла возможность реализовать давнюю мечту. Поэтому на участке появились тес и декоративный кирпич, оконные рамы и кафель, был вылит фундамент для пристройки, забетонирован погреб, воздвигнут кирпичный гараж, перед которым красовался ярко-синий «форд» – символ благополучия, но одновременно и источник всяческих хлопот для Джозефины. В частности, в Приежциемсе было лишь одно место, где она рисковала сделать разворот, так что каждый день приходилось делать крюк до асфальтированной площадки перед коптильным цехом, чтобы можно было направиться к дому.

Мурьян нажал кнопку звонка. Из-за калитки не было слышно, прозвучал ли звонок в доме. Он уже собирался повторить сигнал, когда за окном второго этажа дрогнула занавеска.

– Нажми на ручку и заходи! – прозвучал искаженный динамиком скрипучий голос, в котором очень трудно было бы различить обычные для Джозефины льстивые интонации.

Щелчок в замке засвидетельствовал, что устройство сработало, и Мурьян оказался в саду. Вдоль накрытых толем штабелей стройматериалов, словно вдоль крепостной стены, он добрался до входа, где в дверях уже стояла хозяйка. Мурьян подумал, что до сих пор ему случалось видеть Джозефину лишь за стойкой, где она, видимо, стояла на приступке, теперь же она выглядела куда менее рослой и более гибкой, чем казалась в накрахмаленном халате. Волосы, на работе закрытые белой наколкой, обладали цветом спелой ржи и были коротко, по-мальчишески подстрижены, лишенное косметики лицо как бы посерело и утратило выражение, и даже глаза представлялись как бы потухшими – наверное, она еще не проснулась по-настоящему.

– Привет, Язеп! – поздоровалась она, словно бы ничуть не удивившись. – Если пришел в гости, придется немного обождать. Приберу комнату, наведу лоск на свой фасад, тогда посидим за чашкой кофе. По-моему, она нам обоим не помешает.

– Можно тем временем полюбоваться твоей колымагой? В жизни не сидел в такой шикарной машине.

– Чувствуй себя как дома. – Она сняла с гвоздика ключи и протянула Мурьяну. – Заодно принесешь мне сумку, вчера приехала так поздно, что не осталось сил разгрузиться.

Ни в салоне, ни в багажнике машины никакой диссертации, разумеется, не оказалось. Непонятным представлялось лишь то обстоятельство, что сумка, сильно пахнувшая натуральным кофе, была совершенно пуста и словно бы даже протерта мокрой тряпкой после опустошения. Когда это она успела? Ночью, с утра? И почему не помнит? А может быть, Олег Давыдов и в этом ей помог? Вопрос на вопросе, и на каждый из них надо, не вызывая подозрений, найти ответ. Необходимость эта угнетала Мурьяна, но все же приятно было еще немного посидеть в комфортабельной машине, откинуться на сиденье, почувствовать прикосновение эластичной кожи и представить, что он стремглав мчится по приморскому шоссе, оставляя позади «Волги» и «Жигули», не говоря уже о тарахтящих «Запорожцах».

Обстановка внутри дома была, наоборот, весьма скромной. Возникало впечатление, что она носит временный характер в ожидании лучших времен, когда можно станет развернуться во всю ширь – оклеить стены гобеленовыми обоями, повесить чешские хрустальные люстры, поставить финскую мебель.

– Для меня крепкий кофе – вместо утреннего завтрака, – словно оправдываясь, проговорила Джозефина, поставив чашечки на подлокотники, – без него не могу прийти в форму.

Теперь, в ожидании наслаждения от первого обжигающего глотка, глаза ее радостно загорелись. Других перемен в ее внешности не произошло – тот же длинный халат, из-под которого виднелись ноги в домашних туфлях, лицо по-прежнему без грима, посвежевшее после душа. Странно, но такой Джозефина, хотя и казавшаяся постаревшей и усталой, нравилась Мурьяну больше, чем обаятельная хозяйка бара с неизменной гостеприимной улыбкой на кроваво-красных губах.

– Самообслуживание, – сказала она, придвинув кофейник так, чтобы гость мог достать его. – Отдыхаю по методу контраста и потому дома не делаю ничего из того, что приходится на работе.

– А наоборот? – спросил Мурьян, наливая себе кофе. В действительности он любил только чай, но не хотелось обижать Джозефину. – Если бы ты попробовала быть на работе такой, как сейчас? Естественной, свободной, без всяких штучек…

– А мне казалось, что вам как раз и нравятся всякие дешевые выходки, – серьезно ответила Джозефина. – Что мужчины на отдыхе хотят почувствовать себя словно в каком-то другом мире. В рижском ночном баре я была совсем другой, там я старалась создать атмосферу уюта – чтобы клиенты помнили о своих женах и не очень перебирали.

– Чего же ты перебралась в этот богом забытый угол? Земля под ногами горела, что ли?

– Когда-то надо ведь и успокоиться, все барахло в мире так или иначе не захватишь. Да еще подвернулся дружок с серьезными намерениями.

– Этот самый моряк?

– Когда я с ним спуталась, то и не думала, что Эльдар вдруг почувствует зов предков. Он в жизни никогда не удалялся от моря дальше, чем до Сигулды, и на тебе – захотел рыться в земле, выращивать огурцы, помидоры… В общем, готовит почву для счастливых пенсионных лет, – она допила чашку и сразу же налила себе вторую. – Теперь перестал даже привозить мне подарки из-за границы – ни флакончика духов, ни красивой тряпки. Все до последней копейки вкладывает в стройматериалы, а когда хочет принять рюмку – выпрашивает у меня. И в рейс берет нашу выпивку, чтобы там обменять на ходовой товар, который мне потом приходится реализовать. Но при всем при том денег как не было, так и нет, ты не поверишь, если сказать, сколько этот дом съедает!..

– Сколько же ему лет? – после краткой паузы поинтересовался Мурьян, окинув взглядом стройную фигурку Джозефины. Может быть, тут и крылась загадка ее поведения?

– Он такой мужчина, что дай бог вам всем. Но на берег сходит раз в четыре месяца. И тогда вкалывает здесь до седьмого пота. Разъезжает вокруг, ищет вагонку, стекло, мало ли еще что… В марте, в последнюю ночь перед тем, как уйти в рейс, он возил чернозем. Шесть машин, а когда снег стаял, осталась хорошо если половина. Когда вернется – станет упрекать, что не уберегла. Я для него что-то вроде бесплатной сторожихи, – Джозефина сделала забавную гримасу, и все же в голосе ее чувствовалось скорее тепло, чем обида.

– А что же в этом плохого? – рассудительно произнес Мурьян. – Человек мечтает о нормальной жене, а не о бардаке. Вы хоть зарегистрировались?

– Да что ты! У нас и так несогласий хватает. Я хочу прежде всего ребенка, а он – достроить дом, что уж тут говорить о семейном согласии… Я ему прямо сказала, что не стану сидеть в одиночестве в этой проклятой конуре, пока он шатается по морям. Пускай расстарается на младенца, тогда буду ждать его. А белокурую Эмми пусть играет кто-нибудь другой, роль ревнивой жены моряка – не для меня…

– Если только в этом беда! В конце концов, я должностное лицо, – напомнил Мурьян. – Знала бы ты, Жозите, милая…

– Знаю, знаю, – небрежно отмахнулась она. – Пример не совсем удачный, ты уж не обижайся. Вот ночью забрел сюда Олег, ну, длинный такой киномеханик, может, ты знаешь… Битых два часа возился с моей машиной, потом еще полчаса отмывался. Что прикажешь делать, не выгонишь же среди ночи на улицу?.. Ну, пригласила переночевать. Был бы у меня нормальный муж – так, кажется, ты выразился? – а не такой морской бродяга, как у меня, он бы знал, что постелила я Олегу в гостиной. А так об этом знаем только он да я.

– Ну, а как же было на самом деле?

Об этом, наверное, не следовало спрашивать так прямо. Лицо Джозефины омрачилось, глаза закрылись, словно захлопнувшиеся от внезапного порыва ветра ставни, пальцы сжали пустую чашку.

– А это никого не касается, а уж тебя – в последнюю очередь! – почти крикнула она. – И вообще – что тебе от меня нужно? Пить ты не пьешь… стараешься только в душу влезть, словно баптистский проповедник…

– Я же тебе сказал, что пришел как должностное лицо, – решил Мурьян действовать без обиняков. – Разве Апситис не говорил тебе по телефону, что пропал документ, из-за которого у всех могут быть немалые неприятности? Никто толком не знает, какие секреты там у Кундзиньша в его диссертации. Но иначе не написал бы на ней «секретно». И не уберег. А теперь нам с тобой надо постараться выяснить, куда она девалась.

– Допрос? – усмехнулась Джозефина, с негромким свистом втягивая воздух. – С подписью на каждой странице протокола…

– Обойдемся и так, – успокоил ее Мурьян. – Ты ведь сказала заместителю директора, что не брала ее. Но может быть, сможешь вспомнить, как вчера все было в баре. Рассказывай по порядку, я сам разберусь, что важно, что нет.

Джозефина была хорошей рассказчицей – не зря утверждают, что на такой работе, как у нее, человек должен быть внимательным наблюдателем и хорошим знатоком людей. Так что Мурьяну удалось увидеть вчерашний вечер ее глазами.

Он начался как обычно, и ничто не указывало на то, что продолжаться он будет так бестолково. Первыми в бар заглянули те, кому лень было подниматься в свои номера между ужином и кино. Заказывали мороженое или просто присаживались за столики, чтобы провести оставшееся до сеанса время. Среди них был и эстонский академик с женой, которая неизвестно почему стремилась посмотреть именно египетскую мелодраму. Затем Мурьян увидел у стойки самого себя и своих товарищей по выпуску, услышал голос Гунты, высказавший, в форме просьбы, приказание ограничиться молочным коктейлем… «Две серии, – прикинула про себя Джозефина, – значит, наплыва гостей ждать не приходится. На всякий случай убрать несколько бутылок в сторонку и приготовиться к сдаче смены. Пораньше попаду домой и успею еще замочить постельное белье.»

Но не прошло и получаса, как из зала стали появляться зрители. Сперва поодиночке, потом, словно спасаясь от пожара, целыми группами. И кое-кто из них решил поправить испорченное в кино настроение теми средствами, какие были в баре.

– Знаешь, есть такие, – рассказывала Джозефина, – кто вместо снотворного пьет кофе. А когда хочет взбодриться – берет крепкий чай. Это правда, что мы из кофейных бобов извлекаем часть кофеина для лекарств?

Этого Мурьян не знал. Зато хорошо помнил, сколько, по расчетам Войткуса, Джозефина ежедневно клала в карман, манипулируя с дозами отпускаемого кофе. Выходило, что сэкономить можно чуть ли не полкилограмма, и без того риска, который неизбежно связан с алкогольными махинациями, потому что разбавления напитка водой не простит ни один клиент.

– После твоего кофе я тоже быстро засыпаю, – съязвил Мурьян. – Но вскоре просыпаюсь и начинаю думать – за что же платил деньги.

– Забочусь о твоем драгоценном здоровье, – ничуть не обиделась Джозефина. – Слушай дальше, если уж разговорил меня… Вчера немало всякого народа было настроено на умеренную выпивку. Может, из-за перемены погоды, уж не знаю, но только даже твой Кундзиньш заказал бутылку сухого.

– А папка была при нем, не помнишь?

– А как же! Он все время ею хвалился…

– Стой, не так быстро! Ты можешь поручиться, что видела в баре его диссертацию?

– Не только видела, но и сама в руках держала! – категорически уверила Джозефина. – Он собирался оставить ее мне в залог, когда я не могла дать ему сдачу со сторублевки. Чуть ли не силой мне навязывал и даже обиделся, когда я сказала, что его честное слово мне дороже всяких бумажек. «На эти бумажки, как вы изволили их назвать, можно купить весь ваш буфетишко и еще множество импортного питья в придачу!» – ну надулся как индюк, ей-богу. Я просто не знала, как от него избавиться. Но потом догадалась сказать, что боюсь залить его драгоценность бальзамом, тогда он взял папку обратно. Положил на стул и сел на нее, как наседка на яйца.

– А когда это было? Ну хоть примерно: до того, как пришел Талимов, или потом?

– Толстый Мехти как уселся после полдника, так никуда и не выходил. Праздновал свою победу и угощал всех, кто оказывался вблизи… На часы я не смотрела, но было еще светло. Во всяком случае – еще до того, как ушла та дамочка с манерами… Представляешь – подходит она и предлагает заплатить вместо Кундзиньша, а рожа у нее такая, словно только что хватила уксусу… Но у меня в кассе к тому времени было уже достаточно, чтобы от ее предложения отказаться – Вецмейстарс заказал виски, разлил по стаканам и разнес посетителям. Таким сердитым я старика Вобликова никогда раньше не видала, он прямо-таки был готов задушить своего аспиранта. И не только по врожденной скупости, а из боязни, что тот в конце концов провалится с треском.

Буфетчица умела образно рассказывать, а инспектор – слушать и вживаться в чужое настроение. Когда товарищей спрашивали, что же в конце концов за человек Мурьян, они обычно, пожав плечами, отвечали: «Да никакой. Не вареный, не жареный. Всегда попадает под влияние очередного собеседника и лишь впоследствии испытывает угрызения совести – не надо-ли было все-таки возразить». Это стремление приноравливаться не вызывалось интересами карьеры, но проистекало из слабости характера, из желания понравиться, все равно кому – начальнику, случайному свидетелю, подозреваемому… К сожалению, на его выводы нельзя было безоговорочно полагаться, и потому и в тридцать лет Язеп Мурьян все еще ходил в лейтенантах.

– Ну ладно, – прервал он слишком уж пространный рассказ Джозефины. – Скажи лучше – где была диссертация, когда эта самая Рута удалилась в свою норку?

– Перекочевала на стол, лежала в самой середине. Так потребовал Талимов – чтобы все видели, по какому поводу пьют. Он даже хотел каждую страничку обмыть в отдельности. Кундзиньш был уже под градусом, хорошо, что у Вобликова хватило ума удержать их.

– А как профессор оказался за их столиком?

– Ты что, не знаешь, что старики уже после пары рюмок только одного и хотят: говорить. О девочках или о своей работе. И ищут компанию по профессиональному признаку. А те все были уже в том состоянии, когда не различают, чего еще недостает и чего уже слишком много… Ты даже представить не можешь, что сказал профессор, например, о своем аспиранте. Сказал, что это – перепутанный словарь.

– Точнее и не скажешь. А тот что?

– Обещал исправиться и попросил Кундзиньша взять над ним шефство. Он, мол, в долгу не останется. И в виде аванса выставил еще одну бутылку. Но тут даже Талимов забастовал.