Текст книги ""Магнолия" в весеннюю метель"

Автор книги: Гунар Цирулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Значит, и у тебя впустую?

– Почему «и»? – немедленно возразила Апсите. – В наших руках, самое малое, четыре нити.

– Лучше, если бы одна, – покачал головой Войткус. – Но какой-то шахер-махер мы здесь раскопаем. А тогда можно будет и назначить ревизию.

– Чего же вы еще ждете? – начальственным тоном вопросил Находко. – За работу, товарищи!

Атака на королевском фланге

Если считать по минутам, то на одиннадцатом этаже работы было меньше, чем на нижних. Но Астра никогда не выходила отсюда раньше трех. Она считала, что должна приспособиться к ритму жизни отдыхающих, а не вводить свои порядки. В этом, полагала она, и заключался глубокий смысл обслуживания. Человек приехал побездельничать, и надо дать ему возможность спокойно выспаться, а если захочет – и поработать, когда вздумается. Убрать комнату она может и в обеденное время, и даже вечером, если понадобится. Лишь в некоторых вопросах она была непреклонна: раз в день пыль должна быть вытерта, кровать застелена, ванна вымыта, пепельница и корзины для бумаг опорожнены. Как выглядела палата Талимова после его двухдневной забастовки? Не выразить словами! Такого она на своем этаже больше не потерпит! И в этом отношении ее не смог сломить даже обитатель комнаты номер 1115, хотя он каждое утро тщетно пытался противостоять акции наведения чистоты и порядка.

А в остальном Зубков был старик что надо – это Астра поняла раньше прочего персонала, пришлось лишь привыкать к тому, что убирать надо было в присутствии хозяина, который даже в столовую не спускался. Как приехал, так и не переступал порога, еду велел доставлять наверх, свежим воздухом дышал на балконе.

– Почему я должен здесь видеть те самые физиономии, которые осточертели мне еще в институте? – в первый же день изложил он Астре свое кредо. – К чему тогда было выбивать творческий отпуск? Мне надо работать, пока еще голова варит, – и, заметив, что девушка с удивлением глядит на пустой стол, стеснительно прибавил: – Мне деньги платят за то, что я думаю.

Астру в этом доме ничего больше не удивляло. Один целыми днями не разгибал склоненной над рукописью спины, другой просыпался к обеду, зато у него до утра горел свет и слышались шаги. Иные уходили на далекие прогулки, чтобы проветрить легкие и мозги, были и такие, которые непрерывно отравляли свой организм никотином и кофеином, потому что работать могли только в состоянии возбуждения.

«Знаешь, когда я чувствую себя по-настоящему счастливым? – однажды признался ей кто-то из ученых. – Когда надо работать, а я бездельничаю. Тогда отдых дает самое большое удовольствие. Зато в законном отпуске мне скучно, и я всегда захватываю с собой какую-нибудь работу, хотя жена и сердится.»

Мало ли приходилось слышать упреков и трагических вздохов, когда слово получали жены отдыхающих.

«Если уж не желаешь заботиться о себе, подумай хоть о семье. Куда мы без тебя денемся?»

Летней порой жены успокаивались достаточно быстро – утро проводили на пляже, после обеда просили Астру показать ягодные и грибные места. И лучшего проводника они не нашли бы во всем Приежциемсе. Правда, на свою укромную грибную плантацию девушка не водила никого, но горожанки приходили в восторг и в рощах, полных лисичек, и на полянах, густо поросших земляникой. В приступе благодарности одна страстная охотница за грибами попыталась засунуть Астре в карман сложенную десятку.

«Купи себе конфет. И еще раз спасибо за все!»

Девушка в растерянности грубо оттолкнула ее руку.

«Я на чай не прошу!» – И, повернув назад, оставила женщину на лесной тропинке.

О своей грубости она пожалела на следующий день, когда в комнате уехавших отдыхающих обнаружила адресованное ей письмо и сверточек.

«Не поминайте лихом и примите маленький сувенир как талисман грибника.»

В свертке оказалась расписанная множеством слов трикотажная рубашка с кроваво-красными буквами Love в районе сердца. Хотя в школе Астра учила немецкий, она все же знала, что по-английски слово это означает любовь, но понадеялась, что мать этого не поймет, потому ей очень захотелось сразу же надеть красивый подарок.

Этот первый подарок Астра хорошо помнила потому, что из-за него у нее начались разногласия с матерью. Богобоязненная вдова, по воскресеньям усердно певшая в церковном хоре, никак не могла примириться с тем, что дочь ее расхаживает, напоминая афишную тумбу и привлекая внимание окружающих не своей скромностью, а приемами суетной рекламы. Несогласия переросли в открытый конфликт, когда Астра однажды позволила Олегу проводить ее до дома и даже пригласила зайти к ней, чтобы отведать сока смородины. Не хватало только, чтобы она стала предлагать ему себя самое – на той самой кровати, на которой впервые увидела свет божий!.. Нет, такого прегрешения мать не допустит, лучше вызвать гнев господний жестоким отношением к собственному дитяти.

«Чтобы ноги его больше здесь не было, соблазнителя этого! Если еще раз явитесь вдвоем – не отворю двери, бог свидетель!»

Зато у нее никогда не возникало возражений, когда Астра возвращалась с работы не с пустыми руками. Остатки жирного супа годились для свиньи, кусочек-другой сахара – для кроликов, вываренная кость – для домашнего сторожа, которому давно уже приелись рыбьи потроха.

Похоже было, что материнская строгость заставила девушку возвратиться на путь истинный. На самом же деле Астра теперь каждый вечер, возвращалась домой лишь потому, что в ее рабочей кладовке ночевал Олег Давыдов. И действительно – куда зимой деваться киномеханику, если в этом же Приежциемсе ему предстоит еще и дневной сеанс? Не гнать же машину в райцентр, за сорок два километра, а потом – обратно.

«Это был бы неправильный, с государственных позиций, подход, – внушал он Астре между двумя поцелуями, пытаясь за этими словами укрыть свои интимные цели.

– Впусти меня и сама тоже оставайся, обижать тебя я не собираюсь.»

Быть может, Астра и осталась бы, не улови она в этот момент сходства между собой и той терпеливой девицей, о которой поется в песне. Прошел еще месяц, прежде чем она поняла, что настырный киномеханик, который заботился вроде бы только о собственном благе, на самом деле был ребенком-переростком в облике бородатого гиганта. Ребенком, который в своих похождениях искал не удовольствия, но только счастья. И стремясь дать ему это счастье, Астра стала счастливой и сама.

Олег был первым мужчиной в ее жизни, и Астра очень надеялась, что он останется и единственным. Поэтому надо было сделать все, чтобы нравиться парню. Веснушчатое личико со вздернутым носом не переделаешь, зато рыжим волосам оказалось возможным придать огненный блеск и расстаться с деревенскими мышиными хвостиками. И одеваться как попало теперь тоже нельзя было.

Первый подарок Астра получила против желания. Теперь она стала действовать хитрее: подруги рассказывали, что отдыхающие дамы нередко оставляют в универмаге последние копейки, включая и деньги на обратный билет, и тогда задешево продают кое-что из собственных туалетов.

«Чем же это платье лучше того, которое было на вас вчера?» – наивно удивлялась Астра, когда ее приглашали полюбоваться очередной покупкой.

«Лучше? Вряд ли. Но оно другое, – был ответ. – Если хочешь привязать к себе мужчину, надо постоянно изменяться. Мой муж, к примеру, этого даже не замечает, но подсознательно чувствует, что сейчас обращается не с той женщиной, что вчера. И это благотворно сказывается на семейной жизни, поверь моему опыту.»

Это наставление Астра запомнила и вскоре и сама оказалась жертвой современной эпидемии купли-продажи. Джинсы обменяла на доходившие только до икр штаны, расписанную литерами рубашку – на блузку, клетчатую юбку – на другую, колоколом. Только с высокими каблуками или платформами она никогда не расставалась, чтобы не выглядеть смешной рядом с Олегом.

Олег охотно позволял его баловать. Сознавая, что женскую благосклонность доставляло ему положение холостяка, он не хотел лишаться своего преимущества и уже в начале знакомства обычно предупреждал: «Убежденный холостяк, без каких-либо брачных намерений».

Астре он тоже уже во время их первой совместной прогулки высказал свои взгляды на свободную любовь, которую не следует ограничивать загсовскими штампами. Говорил о притуплении чувств под влиянием унылой повседневности, о романтике и созвучии душ, не признающих бюрократических ограничений. Успокоив свою совесть, Олег принимался решать практические вопросы и уже на вторую неделю их близости пристроил ее на место кассира и билетерши. Теперь Астра могла с полным правом четырежды в неделю оставаться в «Магнолии» на ночь, а киномеханик – расправляться с деликатесами, купленными на ее дополнительный заработок.

…Перед тем как расспросить Астру, Гунта и Войткус решили получить кое-какие добавочные данные о ней у уборщицы с их этажа – почему бы и не воспользоваться ее болтливостью, если поможет найти общий язык со свидетельницей? И в этом разговоре сразу же возникло имя Олега Давыдова.

«Бедная глупышка даже не подозревает, что у него в каждом поселке любовница. Знай прихорашивается и тратит последние копейки, чтобы понравиться тому жеребцу. Эх, была бы я лет на двадцать пять помоложе, уж я бы ему рога пообломала…»

Немолодая уборщица гордо выпустила изо рта клубы дыма, вышвырнула сигарету в отворенное окно и тотчас же воткнула в золотозубый рот новую.

«Иначе здесь от скуки подохнешь… А директор как этакий капризный мальчик – мол, быть обязательно с семи до трех, если нет работы – хоть мух ловите. Словно дома делать нечего…»

«Ну, кое-что, надо думать, прирабатываете стиркой», – попытался остановить поток красноречия Войткус, сам пользовавшийся ее услугами.

«Да много ли? Словно вы не знаете, сколько нынче стоит самое простое курево… Мне бы ее годы – я бы тоже нашла местечко повыгоднее. Однажды, правда, удалось обставить ее. Жил здесь один художник, слегка тронутый, он вербовал натурщиц – по два рубля в час. Она испугалась, что придется позировать голышом, и не пошла. А мне что – не жалко, пусть только платит! И что вы думаете? Он меня засадил чинить сети и даже пальцем не тронул, пристроился поодаль и только малевал… Таким довольным я его никогда раньше не видела…»

«А как Астра прирабатывает?» – поинтересовалась Гунта.

«Да как и все мы, – уклончиво ответила уборщица. – Тащит все, что можно… Вы даже представить себе не можете, чего только не выбрасывают профессора эти – на одних пустых бутылках да макулатуре уже прожить можно. И кино ей то да се приносит: билетик оторвать забудет – и тридцать копеечек в кармане, как закон. А вообще – девчонка совсем голову поверяла, все сделает, что этот бандит захочет.»

Удивительно ли, что представление об Астре у них возникло весьма неблагоприятное? Сперва не хотелось верить, что рыжеволосая девчонка, сидевшая с вязанием в комнате отдыха на одиннадцатом этаже, и есть та самая ветрогонка, о которой только что шла речь. Веснушки, наивное выражение голубых глаз, трогательно прикушенная нижняя губка, исцарапанные коленки – лучшую модель типичной деревенской девчонки художник в этом доме вряд ли нашел бы, пририсуй только лужок – и картина готова, и объект куда привлекательнее, чем сплетница снизу.

– Что это вы, Астра, в такую погоду засели в комнате? – начал разговор Саша. – Вязать и на солнышке можно.

– Нельзя, – сердито ответила Астра. – Мои сегодня все словно спятили. Им бы бежать, как на праздник, а они все позапирались. Кундзиньш убирать не пустил, Талимов снова не открывает, даже старик Вобликов с утра гулять не пошел, принимает посетителей. Сумасшедший дом, да и только.

– Тем лучше, – не поняла ее забот Гунта. – Я на вашем месте давно бы уже удрала.

– Это потому что вы на моем месте не работаете.

– А ты правда считаешь, что эта работа тебя достойна?

– Мой брат, старший, окончил университет и в анкете называется служающим. У меня только школа, зато на целых две буквы больше: я обслуживающая. Чем плохо звучит?

– Но это же не профессия. Мне, например, даже у себя дома убираться неохота.

– Вот видите! Значит, должен быть кто-то другой, кто этим займется. А мне доставляет удовольствие работать для других. В интернате меня прозвали вечной дежурной… – улыбнулась Астра.

– Вы и там мечтали именно о такой будущности?

– Мечты – слишком высокое слово. Все мы мечтаем стать артистками или врачами, а работаем потом продавщицами или счетоводами. Вы тоже, наверное, мечтали стать такой мудрой женщиной-сыщиком; какую недавно в кино показывали… Да нет, не то чтобы у меня не было выбора. Звали на курсы, но это значит – опять жить не дома. А я без моря не могу, задыхаюсь, если хоть разочек в день не пройдусь по дюнам… Никогда не понимала, чего люди так стремятся в город – какого счастья там ищут? Я свое счастье собираюсь найти здесь.

Войткус переводил взгляд с одной женщины на другую. И та, и другая правы по-своему, но вот сам он скорее женился бы на девушке, думающей как Астра, хотя такой старомодный характер никак не обещал, что совместный путь по жизни с нею окажется усыпанным розами. Вмешиваться в спор было опасно, и прежде всего потому, что женщины в таких случаях неожиданно объединяются против сильного пола.

– А этот шарфик – тоже род ваших услуг? – кивнул он на рукоделье Астры. – Вяжете для кого-то из отдыхающих?

– Не издевайтесь, пожалуйста. Я вам ничего плохого не сделала.

– Подарок Олегу? – предложила перемирие Гунта.

Астра, шевеля спицами, кивнула.

– Гляди только, как бы не пришлось готовить приданое младенцу. Нынешних мужиков таким способом не привяжешь.

– А если я и не хочу его привязывать? – внезапно ощетинилась Астра. – Если хочу его такого – который приходит, чтобы разделить со мной радость, и исчезает, когда начинается отлив? Если я слишком люблю его, чтобы навязывать свои требования?

– Вчера после кино он остался у тебя? – деловито задала вопрос Гунта. – Он ведь был в твоей кладовке, когда приходил Кундзиньш, верно?

– Ну, был. А что в этом плохого, не понимаю! Мать вас на меня напустила, что ли?

Чувствуя, что разговор вот-вот зайдет в тупик, Войткус поспешил на выручку:

– Да бог с ним. Нас интересует только рукопись, которую Кундзиньш по своей рассеянности куда-то засунул. Вы ее вчера не заметили?

– Что вы, да я в его сторону даже глянуть не посмела. Я выскочила в коридор совсем без ничего, только в этом вот халатике. А за дверью – целая мужская компания. Хорошо, что свет был притушен, а то бы я сразу пустилась наутек. Отперла его дверь и шмыгнула к себе. Боялась, как бы Олег не проснулся.

– Когда вы пришли, он спал?

– Я вернулась – его уже не было! Но это меня не встревожило. Холодными ночами Олег иногда спускается вниз и прогревает мотор, чтобы радиатор не замерз.

– И долго его не было?

– Не знаю. Когда он рядом, я сплю крепко, – как бы в поисках поддержки, Астра взглянула на Гунту. – Под его крылом я чувствую себя такой защищенной… Проспала до утра, а тогда его и не должно здесь быть, заместитель директора начинает обход с первыми петухами… Я выглянула в окно – машины нет, значит, все нормально.

– Ты считаешь нормальным, если он исчезает, не попрощавшись? – не сдержалась Гунта.

– Почему он вам так не нравится? Скоро дневной сеанс там мы с ним и увидимся.

…Сельского жителя утром в кино и колом не загонишь. О таких развлечениях можно думать лишь после того, как ухожена скотина и сделана работа дома и в огороде. Поэтому Олег обычно назначал сеанс на три часа, а начинал в половине четвертого, когда не оставалось больше надежды, что придет еще хоть кто-нибудь.

В Приежциемсе кино показывали в старом сарае для сетей, который пустовал с той поры, как прибрежная бригада с ее моторными лодками и всей рыбацкой снастью перекочевала в новую гавань в устье речки Личупите. Теперь в сарае был оборудован зрительный зал с экраном, скамейками в двенадцать рядов и возвышением в дальнем конце, где в небольшой, обитой асбестовыми пластинами будке находилась аппаратура.

Даже когда показывали самые популярные картины, на скамейках сидела только детвора. Женщины и немногочисленные зрители мужского пола приносили с собой стулья и ставили их куда хотели. Если уж смотреть фильм, то с удобствами, сорок копеек – деньги немалые. Олег же согласился бы и не на такие нововведения, лишь бы они способствовали наполнению зала: его заработок находился в прямой зависимости от плана.

На сей раз зрителей набралось – всего ничего. Даже жанровое обозначение в броской рекламе «мелодрама», обычно открывавшее путь слезам из глаз и деньгам из кошельков, оказалось не в силах соперничать с прелестью первого солнечного дня, так что Астра, сидевшая как раз на границе между холодным, как склеп, сараем и теплом пробуждающейся природы, уже начала надеяться, что не продаст ни единого билета. Тогда можно было бы отменить сеанс и уговорить Олега съездить в те места, где росли строчки. Грибов, понятно, там еще не будет, но разве они – главное? Прогуляться по опушке и ощутить тихое счастье, стоящее больше, чем все страсти кинематографических героев…

Но как назло прибежали два сорванца того возраста, когда в кино ходят без билетов, положили на столик скомканный рубль и горсть медяков.

– Бабушка скоро придет и просила без нее не начинать.

– Там видно будет, – неопределенно ответила Астра и пока что оставила деньги лежать на месте.

Надежды рухнули окончательно, когда девушка завидела приближающегося Кундзиньша, который не пропускал ни одной картины. Что же он вчера не пришел? Тогда сегодня у него не трещала бы голова и не пришлось бы укрываться от солнца… А может быть, Рута еще отговорит его, она-то в кино никогда не ходит – может быть, уведет его отсюда?

Они впервые шли под руку, и после всех своих лет одиночества Кундзиньш, которого жена и в этом отношении не баловала, чувствовал, как прекрасно, когда рядом человек. Человек, который приходит, чтобы утешить в тяжелую минуту, и не бросает его одного даже после обеда. Если теперь ко всему еще нашлась бы и рукопись, Кундзиньш посчитал бы этот день счастливейшим в своей жизни.

– Ну, как вам сказать? – оживленно говорил он. – Автоматизация – не самоцель, она не принесет человечеству опасности бездуховности, которой вы так опасаетесь. Скорее наоборот – высвободит творческие силы. Она не подавит человека, а освободит… ну, вот хотя бы нашу милую Астру. Это проще простого: один автомат в обмен на копейки выдаст жетон, а при входе вы его опустите… Такая автоматика давно стоит на любой станции метро, отчего бы не использовать ее и здесь?

– А я-то надеялась, что вы, закончив диссертацию, хотя бы до конца месяца забудете слово «автоматизация»… Зачем отнимать у человека радость личного общения, – возразила Рута. – Я допускаю даже, что это экономически выгодно, и все же – нет, трижды нет! Мудрецы вашей специальности способны изобрести многое, например – конвейер, по которому вдоль наших столиков будут скользить тарелки с едой. А мне хочется, чтобы эти же котлеты принесла мне Айна, которая с милой улыбкой пожелает мне приятного аппетита, а котлеты каждый раз назовет по-иному: молотым бифштексом, шницелем или бризолем. Я не умею покупать в магазинах самообслуживания – лучше я постою в очереди, но зато и смогу поговорить с кем-то. Вот и сейчас приятно было бы перекинуться несколькими словами с Астрой – спросить, стоит ли смотреть этот фильм, хотя я и так прекрасно знаю, что это дрянь, попросить ее выбрать для нас местечко получше…

– Значит, вы согласны? – просиял Кундзиньш.

– Виктор, друг милый, не требуйте от меня такой жертвы, в этом храме кино мы ведь не найдем вашей диссертации, не так ли? Какой же смысл опять запираться в четырех стенах? Вы сегодня, если не ошибаюсь, еще не были у моря, а день воистину прекрасный… – Она посмотрела на Кундзиньша и почувствовала, что он ее даже толком не слушает. – В конце концов, дело ваше, но хоть объясните: почему, сколько мы знакомы, вы каждый вечер просиживаете в кино? Наверное, засыпаете через пять минут, признавайтесь!

– В Москве я просто не могу попасть. Приезжие раскупают все билеты.

– В Москве вы многого не можете, например – проводить время со мной… Впрочем, я не вешаюсь вам на шею – идите, забудьтесь от своих неприятностей… – Она вырвала свою руку и так решительно устремилась прочь, что едва не налетела на Гунту и Войткуса. – И вам я тоже посоветовала бы не терять времени зря!

Это ничем не оправданное извержение гнева на деле было первым шагом к капитуляции – разве ж она не понимала, что для некоторых людей после интенсивной умственной работы нужна разрядка, какую дает перенесение в другой мир? Сама она именно по этой причине и не ходила в кино: хотелось отключиться от повседневности, от привычки анализировать режиссуру, операторское мастерство и актерскую работу. В Кундзиньше Руту привлекала прежде всего та детская откровенность, которая граничит с простодушием и после перенасыщенной хитроумнейшими интригами атмосферы киномира позволяла полностью расслабиться. Вот и теперь ее тронула его растерянность, но сделать следующий шаг ей не хотелось – это означало бы полное поражение. И Рута удалилась.

У входа возникли неожиданные осложнения. Астру привел в смущение факт, что ученый с ее этажа, то есть в какой-то степени свой человек, почти три часа проторчит, как петух на насесте, на узкой скамейке, и за свои же деньги в придачу. Еще уснет и свалится… И девушка незамедлительно предложила Кундзиньшу свой стул, от которого он не менее энергично отказался.

Оставив Гунту у дверей, Войткус поднялся в царство киномеханика. Мужской разговор мог оказаться кратчайшим путем к откровенности.

Давыдов, может быть, на пару сантиметров уступал посетителю в росте, но выглядел куда более внушительно, заполняя своим торсом штангиста почти все пространство между проекторами и пирамидой коробок с частями фильма. Под черным кожаным пиджаком и облегающими черными брюками ощущался каждый мускул, каждое движение, и если глядеть сзади, можно было представить, что в полутемной будке орудовал светловолосый негр. Саша некоторое время наблюдал за механиком и, ничего не смысля в этом деле, все же решил, что парень – настоящий специалист: настолько целесообразным казалось каждое его движение. Наконец Давыдов повернулся и нелюбезно оглядел пришедшего.

– Пришел поглядеть, как возникает седьмое чудо света?

Голос был чуть хриплым, но в нем не чувствовалось никакого удивления – наверное, в деревне такие визиты являлись частью повседневного быта киномеханика. Это подтвердили последующие слова Олега:

– Не надейся – искусством здесь и не пахнет. Голая техника. И сверхчеловеческая выносливость. Хочешь или не хочешь – приходится смотреть, хотя самому уже нехорошо и руки так чешутся – перепутать части, как мы делали, когда я еще плавал. Знаешь, что в нашей профессии главное? Правильный фокус, или попросту – резкость. И, конечно, план.

– Он же от тебя не зависит, – охотно поддержал разговор Войткус. – Ты же сам картин не снимаешь. Показываешь, что дадут.

– Если бы я брал только то, что мне пытаются всучить, то давно положил бы зубы на полку, – и, доказывая противоположное, Давыдов широко улыбнулся. – Кассовые ленты хотят все. Но у каждого из нас есть свой трюк или, по-русски говоря, фокус.

– Ну, и каково же твое секретное оружие? – Парень нравился Войткусу все больше.

– Психология. Жаль, что это строго запрещено, а то я заменил бы половину названий – и в зале ступить было бы некуда. К зрителю надо относиться с уважением, тогда он охотно расстанется со своими копейками, да еще тебе спасибо скажет. Что важнее для ученого: время или деньги? Ну вот видишь! В «Магнолии» я всегда объявляю удлиненный сеанс, в конце концов документальные фильмы тоже надо людям показывать… Они начинают стонать: нет времени, работать надо. Разве я не понимаю? Но у меня тоже работа и кассовый план. И здесь вступает в действие закон математики насчет перемены мест слагаемых: не все ли равно, с какого конца удлинить сеанс? Важно, чтобы не уменьшалась сумма выручки. И вот я пускаю сперва художественный фильм, а потом оплаченный довесок. Кто спешит – может уходить, выход бесплатный. Ты и представить не можешь, как такая рационализация помогает жить! А в основе всего – психология.

– А если в зале не останется никого?

– Сэкономлю электроэнергию. За это тоже дают премию.

– И на полчаса раньше окажешься у дамы сердца… – улыбнулся Войткус, про себя решив, что с такими нарушениями он бороться не станет.

Давыдов и не подумал ни отрицать, ни протестовать против такого вмешательства в его частную жизнь. Скорее было похоже, что он чувствовал себя польщенным.

– «Чем плохо, пока мы молоды?» Астра утверждает, что латыши могут все на свете оправдать цитатами из своих песен. У каждого есть не только своя дайна, но и свой девиз.

– Сейчас ты станешь меня уверять в том, что такая жизнь как раз по тебе.

– Конечно. Когда я служил, то был без малого два года как привязан к своему кораблю. Зато теперь вижу мир вдвойне: и в натуре, и на экране. В фильмах путешествуют обвешанные фотоаппаратами пенсионеры, а я хочу видеть жизнь своими глазами, а не через объектив камеры. Успеет еще прийти время, когда не захочется больше вылезать из дому, и залогом семейного покоя будет телевизор…

– Выходит, с Астрой у тебя несерьезно… Жаль, другую такую девушку найти будет нелегко.

– Слушай, тебя Астра подослала, что ли? – наконец догадался спросить Давыдов. – Ты ее агент, признавайся!

От необходимости отвечать Войткуса спас голос Гунты:

– Эй, вы там, мужчины! Астра просила сказать, что через десять минут можно начинать. Продано тридцать два билета. Такую проворную девушку вижу впервые в жизни, прямо хоть куда! И хорошенькая…

Заметив, что лицо Давыдова становится все более мрачным, Войткус поспешил прервать восхищенные излияния Гунты:

– Хватит! А если я тебя сейчас спрошу, Олег, куда ты исчез прошлой ночью, то только по той причине, что в эту ночь у одного ученого пропала рукопись. И чтобы ты не думал, что мы явились сюда, чтобы разбираться в твоих любовных похождениях, открою еще один секрет: мы с нею, когда не находимся в отпуске, работаем оба в милиции. Ясно?

– Куда уж яснее, – нимало не смутился Давыдов. – Проверяете версию киномеханика… К сожалению – какой бы она ни казалась захватывающей, это все же не более чем совпадение, самое элементарное. Я и в глаза не видал ни вашего ученого, ни его рукописи. А что нельзя поднять, то нельзя и украсть, – блеснул он переиначенной поговоркой.

– И все же в твоем алиби надо еще убедиться, – Войткус безошибочно угадал, что юридическая терминология достаточно знакома Олегу по приключенческим фильмам.

В ответ киномеханик, не увиливая, рассказал о своих дальнейших похождениях той ночью.

– Ну да, из Астриной кладовки я выскочил. К лифту можно было пройти беспрепятственно, и я спустился вниз. Хотел немножко погреть мотор, чтобы с утра не барахлил, ночи стоят еще холодные. А внизу уже возится бедолага – Жозите. Пилит и пилит, и никак не может запустить свою фасонную иномарку. Я сперва подумал, что пересосала, стал возиться сам – не заводится, и все тут, напрасная любовь. В темноте иди, разбери: То ли жиклер засорился, то ли вода где-нибудь замерзла. Попробовал протащить – без толку, лак что пришлось дотянуть ее до самого дома. Ну, а там провозился до утра, пока разобрался, что к чему. Не в моем характере сделать дело до половины.

– А женщину оставить в неизвестности? Это вашей чести не роняет? – напустилась на него Гунта.

– Зачем отказываться от выгодной халтуры? – неловко оправдывался механик. – Здешний мастер к иномаркам и прикоснуться боится. А пешком Жозите такой кусок не пройти.

– А ты уверен, что никаких других услуг ей не оказал? – в такую двусмысленную форму облек Войткус возникшие у него подозрения по поводу буфетчицы.

Да, имя Джозефины возникало в этом деле в самых разнообразных ситуациях, и неразумным было бы отрицать, что она не только имела возможность присвоить оставленную в баре рукопись, но и, если документ и на самом деле содержал государственные тайны, могла переправить диссертацию за рубеж, используя в качестве посредника своего друга – торгового моряка, в чьей машине она теперь разъезжала.

Нечистая совесть заставила Давыдова истолковать вопрос буквально.

– Все-таки это Астра вас настропалила. Честно говоря, если бы я не боялся этой ее ревности, то хоть сегодня повел бы за руку в загс…

* * *

– Как ты думаешь, было у него все же что-то с вашей любимицей Джозефиной? – спросила Гунта, когда они уже шли по единственной улице Приежциемса.

Войткус улыбнулся и не ответил. Сейчас важно было разобраться в показаниях киномеханика. При всех случайных совпадениях, они звучали вроде бы правдоподобно. Но именно «вроде бы». Окончательный ответ надо было искать в характере Олега, как сейчас казалось – достаточно противоречивом. Выражение глаз, какое было у Давыдова, когда он говорил об Астре, позволяло думать, что девушку он любил искренне и историю о ночном приключении выдумал специально для того, чтобы скрыть нечто, связанное с рукописью Кундзиньша. Первую часть его рассказа, конечно, можно будет проверить, но в разговоры о своей интимной жизни Джозефина вряд ли захочет пускаться. Опять придется полагаться на интуицию и знание людей… Чем буфетчица завоевывала симпатии мужчин? Улыбкой, неиссякаемым потоком острот, готовностью выпить глоточек за компанию, суточным кредитом, который она охотно открывала даже малознакомым отдыхающим. За это ей прощалась привычка наливать крепкие напитки без мерного стаканчика, прощался светло-бурый и безвкусный напиток, который даже оптимистически настроенный дальтоник не принял бы за черный кофе.

– Может быть, ты объяснишь наконец, куда мы направляемся? – нетерпеливо спросила так и не дождавшаяся ответа Гунта.

– Разоблачать похитителя со шрамом на большом пальце.

Авторы проекта «Магнолии» выбрали для его реализации Приежциемс главным образом потому, что, в отличие от других рыбацких поселков, шоссе огибало кучку домов у подножия большой дюны плавной дугой. Однако и здесь, как в других местах, жители поставили свои дома длинной вереницей по обе стороны единственной улицы, в точности повторяющей изгиб берега. За последние годы застроились и участки в низине, протянувшейся до самого пляжа, так что не осталось ни клочка свободной земли, пригодной для строительства. Вокруг высотного здания, как яблоки, падающие недалеко от яблони, расположились, кроме общежития, еще и дачи некоторых, наиболее зажиточных работников. Один-другой строитель тоже пустили корешки в песчаную почву Приежциемса и по вечерам, а также в свободные дни пускали в ход сэкономленные на работе энергию и стройматериалы. Кое-что осталось, впрочем, и на долю рыбаков, так что теперь чуть ли не каждый двор украшали разрушавшие, к сожалению, этнографическую гармонию пристройки из силикатного кирпича и пенобетона, мансарды из шпунтованной доски и декоративных панелей, сваренные из арматуры ограды, за которыми можно было разглядеть летние обиталища родных и знакомых владельца, из вежливости называвшиеся беседками.