Текст книги "Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Григорий Ширман

91

 
В резной бокал строфы мгновенной
Тоска не выльется моя.
Полезет пламенная пена
Через зыбучие края.
 
 
И матерьял всегда в остатке
Для новой схватки роковой.
И сердце пьяно кровью сладкой
И бьется певчею волной.
 
 
О грудь скалистую… Трепещет,
Орленком в скорлупу звенит,
Пока строки змеею вещей
Златой расколется гранит.
 
 
И скорлупа страницы треснет.
То юный образ – головой.
И синими крылами песня
Ударит в купол мировой.
 

92

 
В снегу страницы мой костер.
А хворост строк и сух и крут.
Еще столетьями не стерт
Луны червонный полукруг.
 
 
И мутен лик, что там внутри.
Не разглядеть, не разобрать…
Отец ли там в огне зари,
Или во тьме пещеры мать.
 
 
Иль с пухлым пальчиком во рту
Младенец уцелевший там
Уж шлет проклятия кресту,
Обдумывая новый храм.
 
 
О, купол ночи расписной,
Чьи фрески звездные горят!
Века ты дремлешь надо мной…
Проснись и раскачай свой ад.
 
 
Ты желчью солнца просочи
До липкой зелени листы.
Лучей острейшие мечи
Вонзи в бессмертье красоты.
 

93

 
Ну вот до сентября довез
Мой славный конь, росою мытый.
Над головою кисти звезд,
И в листьях золотых копыта.
 
 
Их золото нежнее стружек
Сосново-золотой доски.
И пес мой, ветер, с ними дружен
И кружит их, как лепестки.
 
 
То лепестки цветов огромных,
Самих деревьев седина.
Закатов бешеные домны
Их раскалили докрасна.
 
 
И вьется, вьется дым ленивый,
И птиц и строк последний дым.
И сумрак строг, и топчет нивы
Последним стадом золотым.
 

94

 
По камерам былых столетий
Я вечерами проходил.
Я слушал, как решетка светит, –
Язык луны в тисках удил.
 
 
Чего, чего я там не делал,
Кого, кого я не ласкал…
И пенилось от женщин тело,
Как вал морской от голых скал.
 
 
И бард за то, что шкура барса
Там под плащом, как под фатой,
Струями песни улыбался
Пантере ночи золотой.
 
 
Не так давно я ломти грусти
Голодным ивам подавал.
А вот сейчас пропеллер спустит
Меня на Марса странный вал.
 
 
Не знаю, в камеру какую
Зашел я в этот вечер свой…
Какой там век идет?.. Тоскуют.
Двадцатый? – Нет. Сороковой.
 

95

 
Жена, твои несчастны уши.
В дырявые сосуды их
Вливаю только что блеснувший,
Еще не остуженный стих.
 
 
Я знаю, знаю, знаю трижды,
Что ловишь ты прекрасных мух.
Когда читаю, не горишь ты,
И где-то в тряпочках твой слух.
 
 
И слышу смех твой полудетский…
То звон строки, словечек бой
Сквозь тень, уснувшую мертвецки,
Твоей ресницы голубой.
 
 
Но, друг ближайший мой, пойми ты,
Что никогда так одинок,
Как в этот век, тоской облитый,
Поэта не бывал венок.
 
 
И снежную страницы скатерть
Вино тоски облило сплошь.
И в час зеленый на закате
Поэт, как правду, ценит ложь.
 

96

 
Белый свет безбрежен,
Белый океан.
Смерть зарею брезжит,
Тушит звезды ран.
 
 
Корабли да вьюги
Пашут нашу гладь.
На зеленом юге
Северу пылать.
 
 
Быть снегам и пене,
Выть луне и псам.
В сердце песнопенье
Утоплю я сам.
 
 
Никому навстречу,
Руку никому.
Тишиной отмечу
Голубую тьму.
 

97

 
О, ночь, я вновь твою свирель ищу.
Упал как занавес закат.
Конец неконченому зрелищу,
И звезды свищут и галдят.
 
 
А ты с луною целомудренной.
Под ней земли живой экран.
И парики садов напудрены.
И блеск из окон, глаз и ран.
 
 
И бледные гиганты прыгают.
Кто пьян, кто счастлив, кто казнен.
А день встает злаченой книгою
И скупо счет ведет времен.
 

98

 
Черные строф кружева.
Белые плечи страничек.
Пальцами песню жевал,
С адом безумья граничил.
 
 
Слушал, как движется ящер
С воем о будущем Канте,
Видел, как Дарвин блестяще
Тянет в лесах канитель.
 
 
Пену прибоев оскаля,
Челюсти рвал океан.
Жрет Атлантиду каналья,
Давится левиафан.
 
 
Звери стекалися в груду,
Звездно из них человек…
Люди сливаются… будут
Новые звери в траве.
 

99

 
Я только пел, я не курил:
Семашки слушался попросту.
Теперь чуть звезды, – до зари
За папироской папироску.
 
 
Я звезды на бумагу свел,
Зашелестели ярче, звонче…
И вьется золотым червем,
Клубится папиросы кончик.
 
 
И снится мне в ночной печали,
Что в Атлантиде за тоску
Не лаврами певца венчали,
А вениками табаку.
 

100

 
Я хочу незаметным пройти,
Чтобы волны пустыни бескрайной
Схоронили навеки пути,
Искривленные горкою тайной.
 
 
Чтобы шли караваны столетий
По могиле песчаной моей.
Чтоб никто, чтоб никто не заметил
Схороненных, как золото, дней.
 

101

 
Сколько вывесок и кличек,
Сколько лавров и хулы…
В шторма час кого приспичит
В цепи строк ковать валы?
 
 
В шторма час – стихий прогулка,
Плоть их – бешеной рекой…
Кто же их окликнет гулко? –
Но тюремщик есть такой.
 
 
Режет волны. Сталью вырос.
Кровью черной льет душа.
Ночь схватил за лунный вырез,
Звездно краски он смешал.
 
 
Дикий мед – из львиной пасти,
Из кишок себе венок…
И зовут безумца мастер,
И тот мастер одинок.
 

102

 
Есть Нетова земля. Для многих
Ее не существует, нет.
Но строки вьют ее дороги,
Цветами вьют иных планет.
 
 
Весна и осень на земле той
Живут как сестры меж собой,
Зима похожа там на лето,
Рассвет на вечер голубой.
 
 
И тишина в траве высокой
Поет кузнечиками там.
И бегают земные соки
Струями плоти по листам.
 
 
И Пан, боготворимый всеми,
Великий, вечностей пастух,
В прекрасном стаде, как в гареме,
На славном тешится посту.
 
 
И раскрывает лапы шире
И стебель комкает луча.
И где-то там, в далеком мире
Поэт курчавый величав.
 

103

 
В гробах шкатулок умирали
Еще живые жемчуга,
А гром уж с молнией скандалил,
Ковал нахмуренные дали
И крепко-крепко всё ругал.
 
 
И кости зданий дребезжали,
И кто-то крышу в барабан,
И кто-то вдребезги скрижали,
Гремучей молниею жалил
И бездны мира колебал.
 

104

 
Опять на плахе ночи канул,
Как голова любимой, год.
К певцу на ложе, к великану
Денница новая идет.
 
 
Скорей. Зари тончайшим мясом
К бокалам глаз моих прильни.
Молочным сумраком дымяся,
Гаси последние огни.
 
 
И ты уйдешь. И в ночь такую ж.
Под звездную глухую медь…
Бессмертная, лишь ты ликуешь
Шехерезадой черной, смерть.
 

105

 
Радуйтесь, – петь я не стану,
Выжму молчанье из грусти.
Месяц свой коготь янтарный
В сердце поэта запустит.
 
 
Звезды в трапециях ночи
Номер последний исполнят.
Ветер мой лик обхохочет
В третьем кругу преисподней.
 
 
Будут и гимны, и ругань.
Дни разлетятся, как стаи…
На ночь метель лишь для друга
Бедра сугробов оставит.
 

106

 
Я накипь твою золотую
На заросли строк променял.
Последние звезды воркуют
На крыше зажженного дня.
 
 
Я вижу, как сеют мужчины
Всю злобу, всё счастье, весь яд…
И, корчась от жажды пустынной,
Их женщины влаги хотят.
 
 
Я слышу, как рожь просыпается
У ветра зари под бочком.
А солнце тончайшие пальцы
Кладет ей на плечи тайком.
 
 
И крепче винтовку пера я.
Как утро, безмолвен и строг.
Костром я трещу и сгораю
В блистающих зарослях строк.
 

107

 
В стекло листа строка стучится,
Костьми ветвей слова стучат.
Их учит осень, как волчица
Любимых тепленьких волчат.
 
 
В траву заря и сад осыпались.
Ни волоска на полосе…
Ах, звезд тысячелетний сифилис –
У голой ночи плечи все.
 
 
Стучись, строка, стучись приветом
Всего, что потеряло мощь…
За то, что ночь гуляла с ветром
На золотых базарах рощ.
 

108

 
Прильнула рыжими власами,
К ногам земным легла заря.
И слов гирлянды вьются сами.
И очи звездные горят.
 
 
И пахнет ландышем дорога.
И в белом женщина и я.
Как струны, тело буду трогать
Всей буйной святостью огня.
 
 
Да будет то, что стыдно, – свято.
На всей планете мы вдвоем.
Ран струны счастья в листьях спрятал…
А мы повязки все сорвем…
 

109

 
Ковшами строф души не вычерпать,
Не выплеснуть кнутами слов.
Страницы снегом занесло.
А звезд на тыне синевы – черепа.
 
 
А с плеч вы думаете что ж,
Как не головушек орехи?..
Ночей и дней галопом дождь.
Эй, конь земной, куда заехал?..
 
 
Вот так, по степи мировой.
А то, как в цирке, по орбите
Под хлыстик солнца… Эй, смотрите, –
Луна сквозь обруч зорь – дугой.
 
 
Ковшами строф души не вычерпать,
Не выплеснуть кнутами слов.
Страницы снегом занесло.
А звезд на тыне синевы – черепа.
 

110

 
Тело света еще
С черного креста не снято.
Раны звезд никто не счел.
Пьют из лужи заката.
 
 
Миру давно не тепло.
Воздух от холода синий.
Скрижалей разрезанный плод
Зернами слов на витрине.
 
 
Эй, раскрывайтесь, шкафы.
Свитки в дорожки скорее.
Четыре полена строфы
Мир коченелый согреют.
 

111

 
За сердца кулак неразжатый,
За факелы глаз, за кусок
Начищенной меди заката, –
Сижу за решеткою строк.
 
 
Как кружка, чернильница налита.
Мозг – пресная каша тоски…
А город по рельсам асфальта
Вперед, как колеса, шаги.
 
 
За птицами бегают… Колят
Пухлейшую грезу штыки…
Звон… В потных рубах колокольнях
То бронзовых мышц языки.
 
 
Я чую, планета быстрее
Ворочает времени винт.
Пол гнет свои алые реи
Под пар, а не парус любви.
 
 
Вот берег желанный сегодня.
Девятую песню валы.
На зорь золоченые сходни
Уж луны, носильщики мглы.
 
 
Вот солнца приказ. Чтобы сухо,
Не то в ребра лужи – лучи.
Все клеточки тела и духа
По шарикам всё получили.
 
 
Поэт на свободе… Но всё же
За струн паутину рука.
За то, что на свете дороже,
Дороже, чем радий, тоска.
 

112

 
На этот лунный снег бумаги,
На эту мертвую парчу,
Всесокрушающий, всеблагий,
Себя я выплеснуть хочу.
 
 
Кто выпил этот вечер крепкий?
Кто эти звезды наплевал?
Осушенных бокалов черепки –
Стихов колючие слова.
 
 
На лошадях бурана мчусь я,
На снег страниц чтоб лечь костьми…
Не строф торчат в страницах сучья,
То кости черные мои.
 

113

 
Горят везде мои цветы,
И я срываю их повсюду.
И, тишина, в раскатах ты,
И в мраке – солнц я вижу груду.
 
 
И грустные такие ж лица
На улицах встречаю я.
Из века в век покорность длится,
И древней чудится земля.
 
 
И ничего не знаем. Дети.
Письмо лишь разбираем чуть.
И серый волк зрачками светит,
И бродят вместе Русь и Чудь.
 
 
И ночи синяя страница
Вся в кляксах золотых чернил.
И вечный мир века двоится.
И Темзе снится синий Нил.
 
 
И сам себе кажусь я древним,
И злак неведомый строки
В глухой занесенной деревне
Кладу я в ночь на угольки.
 

114

 
Великой любовью – до пепла Сахара,
До пудры червонной песка…
Тобой мое сердце в кустах полыхало,
Тебя я в поэмах искал.
 
 
Тянулась по дюнам страниц караваном
С горбами косматой тоски.
Бубенчиком рифма болталася чванно
На шее верблюжьей строки.
 
 
Великой любовью – на диком пожаре,
Что в диких столетьях гулял…
Все складки зеленые пламень обшарил,
И в тишь золотую – земля.
 
 
Молчит от шатров пирамид до Марокко.
Лишь черный самум на пески
Орлом вдохновенья наскочит жестоко
И вытащит петлю строки.
 

115

 
Не за заставой в сорной яме,
Не по глазам лесных озер, –
На площадях под фонарями,
По жилам улиц мрак ползет.
 
 
Есть теплое у мрака мясо,
Яд сладости у мяса есть…
И где-то там, ножом смеяся,
За сердцем притаилась месть.
 
 
А луч мечом по вековому,
На стол снопами с высоты…
И не легко жуют солому
Привычные к мясному рты.
 

116

 
У ней терпение востока,
Она выдерживает всё.
Бичами строк ее жестоко
Поэт, палач и режиссер.
 
 
И оттого как снег страница,
И ни кровинки нет в снегу.
На дыбе тянут, дух струится,
Из глыб висков ручьи бегут.
 
 
А на завалинках вселенной
Века в прическах всех былых,
И нюхают табак священный
Из табакерок зорь и мглы.
 
 
И желтый след закатом стынет
На пальцах уходящих дней,
И молний клинопись отныне
Выбалтывает тьму ясней.
 

117

 
Ветер, ветр, поэтический пес
На луну завывает на каменной площади.
Вам я, улицы, крылья принес,
Вы ж белье фонарей в мутной сини полощете.
 
 
Ах, луна распустила свой лен.
То земли неизменный в столетиях пудель.
Ветер, ветер столетья влюблен,
Ни и воде, ни в огне, никогда не забудет.
 
 
В роковой фиолетовый час,
Рассказав о заре опьяневшему ландышу,
Он, в окно золотое стучась,
Камень бешеной скуки положит мне на душу.
 
 
И в глазастую ночь октября,
Вея запахом плоти, и гнили, и сырости,
Он зайдет ко мне в гости не зря,
Солнце мая в душе моей вырастит.
 
 
Верен ветер всегда и, метелью дымяся,
У крыльца он последний свой вал.
Потому что певец своим огненным мясом,
Мясом сердца его годовал.
 

118

 
По дереву вселенной синей,
Что ветер магнетизма гнет
Холодными руками осени, –
Я мчусь не белкой – мчусь огнем.
 
 
Не след от лапок строфы эти,
Колючки строк не коготки.
От тренья медленных столетий
Решетки вспыхнули тоски.
 
 
Позабыл святую проповедь:
В травах рая ползай ты.
Захотелось мне отпробовать
Звездных яблок высоты.
 
 
Два вечных палача в рубахах там
Из заревого кумача.
Восток и Запад. Кроют бархатом,
Да рубят со всего плеча…
 

119

 
Теперь я знаю, отчего
Гарем берез – пожар зеленый,
Когда мелькает каждый ствол,
Руками ветра опаленный.
 
 
В зеленый час не оттого ли
Звездами вздрагивает глубь,
Что царь-завод ее изволит
Насиловать лесами труб.
 
 
А дрожь поэта ледяная,
Когда он женщина на миг
И слов зачатье чует… Знаю,
Не ты – кричала ночь: возьми.
 

120

 
Медом месяца стоялым
Льет затишье во всю мочь.
Кто один под одеялом,
Не дыши ты в эту ночь.
 
 
Жил безумец Пирауи,
Был он властно обнажен,
Властно пил он поцелуи
На волнах душистых жен.
 
 
Он в пустыню с ними съездил,
Где синеть боится Нил.
Там запястьями созвездий
Он Изиду задушил.
 

121

 
Планету пенную качает,
И якорь лунный в синеву.
И льются стаи звездных чаек
И бурю сумрака зовут.
 
 
Уйти нельзя от качки лютой,
Волна от сумрака пьяна.
И пену льет на дно каюты
Окошко круглое – луна.
 
 
Опять она, опять такая ж
Пшеничная, гримаса та ж.
Влюбленно плечи облекаешь
Ты, облак – легкий трикотаж.
 
 
Заря, что парус старой шхуны,
И холст холодный пожелтел.
И рвет с утесов якорь лунный,
И облака утесы те.
 

122

 
Не мудрено певцу пророчить.
С времен царей заведено
Сидеть на черных плитах ночи
И пить грядущее вино.
 
 
Веселье будет, говорю вам,
Взойдет в столетьях белый мед.
Яйцо рассвета желтым клювом
Цыпленок солнца проклюет.
 
 
Как сон, забудут черноземы
Сохи широкие ножи.
К мирам-соседям подойдем мы,
Табак земной чтоб предложить.
 
 
Сойдет звезда сырая на ночь
К цветку сырому на кровать.
И, как Макбет, Иван Иваныч
Весь мир не будет проклинать.
 
 
Вот будет праздник миру дан-то!.
И, не суля мирам беду,
Поэты, помрачнее Данта,
На фарсы живо перейдут.
 

123

 
Дней скрипучих обоз
На закатах буланых.
Ночи волос оброс
Снеговыми иглами.
 
 
Человечества кладь
Синь копает степную,
Где кострам лишь пылать,
Где курганы тоскуют.
 
 
Снится возчикам сон,
В даль закатную тянет.
Месяц был колесом,
Полумесяц на сани.
 
 
Лишь бы тронуть рукой
Горизонт, как резину.
Но ни тот, ни другой,
Каждый снова раздвинут.
 
 
И плетутся века
По пути – бездорожью…
А в созвездьях тоска
Журавлиною дрожью.
 

124

 
Зори – груды кирпичей,
Луны – черпаки с известкой.
Меж бревен суток остов чей
Стеной просвечивает звездной?
 
 
Строф неровных чертежи
Мглою вскармливают синей.
Душа какая в них дрожит,
Какие путаются линии?..
 
 
Эго к бедрам красоты,
Позабыв веков увечья,
Закатом пола золотым
Несется башня человечья.
 

125

 
В Америке из пота – крепкий ром,
Из крови – слиток, золотая пасха…
Уитмен трактором, а не пером
Там прерии бумажные вспахал.
 
 
Не любят фермеры и короли
Европы исхудалой и горбатой,
Где дохнут с голоду Христос и Лир,
А в Генуе убийца Гайаваты.
 
 
Для Азии, толстушки хоть куда,
Они цилиндров черные колонны…
Ощупывают горы поезда,
До нефти прет бурав неугомонный.
 

126

 
Земля веками не напрасно
Материй била молоко.
Мозгов извилистое масло
В глазастый череп натекло.
 
 
Летели. Плыли. Луком брошен
Из мяса ветра клок. На вы.
За то, что пола алый поршень
В колесах ног стучал и выл.
 
 
Наперевес. Как кол тяжелый.
С оскомом ярости в зубах.
Европу – гунны. Русь – монголы.
Зари овчиной вечер пах.
 
 
А те, чьи плечи сквозь вуали,
Чьи бедра в терем зной и кровь…
О, их под досками не клали,
Их пили, в них вливали вновь…
 

127

 
Катися, ночка золотая,
Катися лунной колбасой.
Грызи восток в стенах Китая,
Как печень, Африку разрой.
 
 
Высоко звезды – обезьяны,
Гримасничая, забрались.
То предки наши сворой пьяной
Залаяли, загрызли высь.
 
 
От звезд мы, значит… Звезды – нынче.
От солнц нас вечность зачала.
Катися, ночь, с огнем – добычей,
Катись без лунного седла.
 

128

 
Узды не зная, пулей мчится
И гладит свистом ковыли.
Не лань, не заяц, не волчица,
А лошадь дикая земли.
 
 
Гремят ученые, толкуют,
Из толстой кожи лезут вон,
Чтоб сбрую выкроить такую,
Чтоб жизнь на самом деле в сон.
 
 
И вот ученье уж готово,
Как золотой хомут толпе.
Но не поймать коня златого,
И жизнь возможно только петь.
 

129

 
Весна лазурь открыла настежь
И солнцем свесилась на нас.
Завеса век, ты снова застишь,
И тяжелеют крылья глаз.
 
 
Взглянуть в эфир великолепный,
Взглянуть на голую весну.
Пусть буду солью, пусть ослепну,
Но я взлечу, и я взгляну.
 
 
Войду в святейшие хоромы,
К весталкам томным заберусь,
За то, что плащ широкогромый
Метельная дала мне Русь.
 

130

 
По лестнице, по шпалам строк
Шагами рук плетусь. Руками.
Одна виска хватает камень.
Другая – в локоны восторг…
 
 
Не голова, а головня.
А печь вселенная вот эта.
Углей безумия возня
В глазницах каменных поэта.
 
 
Скульптор незрячий был. Из воску
Зарю, и осень, и меня…
А воздух лишь из алюминия,
И крылья просит, и тоску…
 

131

 
Мы куда-то спешим и не знаем куда.
Средь созвездий наш путь, и кривой, и кратчайший.
Но струями лучей истекает звезда,
Как вино золотое из треснувшей чаши.
 
 
Разобрать северянам прохладным нельзя
Этих струй, этих желтых восточных извилин.
Эго змейки вопросов, по травам скользя,
Нас кусают морозом, и пух наш бессилен.
 
 
И мы греться летим от звезды ко звезде,
Вышину паутиной стянув гороскопной.
И мы пряные жертвы сжигаем везде,
И мы страстно бичуем душистые копны.
 
 
И насилуем землю железным плугом,
И роняем сухое холодное семя…
Как эдипы, мы с матерью нашей живем,
И она, распаленная, распята всеми.
 
 
И в эфирную бездну с утеса веков
Она кинулась с нами, как лань со стрелами.
И мы тонем в заре, и в наш синий альков
Поцелуи воздушные – звездное пламя.
 
 
Надуваем планеты мы смехом своим,
А они, нас поняв, надувают нас тоже.
Мы граненые звезды, – смеясь, говорим, –
Среди звезд и планеты на звезды похожи.
 
 
Выпрямляем руками извилины все.
Трубы фабрик, как иглы, как рельсы, как струны…
Жертвы песен мы режем… На лунной косе
Оставляем мы ржавчину кровушки юной.
 

132

 
Воздушный хлеб листы жуют,
Их кормит ветер у оград.
Сейчас он сам листву бесстыжую
На площадь вывел и – назад.
 
 
У храмов запертых, у булочных
Христом он молит. Ох, Христом.
И был он с ним в саду полуночи
И вызубрил навеки стон.
 
 
О, ветр, не буду ждать, пока мне
Ты стукнешь костью по плечу.
Хочу будить я в мире камни,
Я ветру всё отдать хочу.
 

133

 
Ужель умру я на вершине,
И не сойду с вершины я?
И синим вечером застынет
Душа безумная моя?
 
 
И синий-синий труп вечерний
Снегами вьюги загрызут.
И ни листочка сонной черни
Не шелохнется там внизу.
 
 
И не приснится никому там
Цветок вершин – рододендрон,
Который зорями закутан
И кровью вечности зажжен.
 

134

 
Я ищу златое слово.
Тын зари острей лучи.
На лбу вечера родного
Прыщик звездочки вскочил.
 
 
Обернусь слепым прохожим.
Змей дорог я приучу
Целовать мне пылью рожу,
Ветром припадать к плечу.
 
 
Солнцу покажу сурово
Кулаки плодов в саду.
Я ищу златое слово,
Я ищу, и я найду.
 

135

 
Огонь огнем огонь изранил,
Из раны той поэт возник.
И счесть нельзя у сердца граней,
И глаз не счесть, я многолик.
 
 
И звуки ловит волос каждый,
На черном гребне молний треск.
И жить, быть может, не однажды
И проливать восторг окрест.
 
 
И бродит ножками мурашек
Творенья ледяная дрожь,
И желтый труп заката страшен,
И тела нет, а сердце сплошь.
 
 
И беспощаден сумрак синий
И нежно гладит топором.
И звезд следы песком пустыни
Метет рассвета нежный гром.
 

136

 
Под ветер, целующий сажу,
Под вьюгу в вершинах мансард
Художники радугой вяжут
Искусства раскидистый сад.
 
 
Под корень копают глазами,
Хватают за шеи ветвей.
Мазками последними замер
Творенья лихой соловей.
 
 
А ногти и лысины с лаком
Дымят в магазинах внизу.
Мир золотом вещи оплакал,
Но мастер шлифует слезу.
 

137

 
На виселицах фонарей
Огни задрыгают… Бодрей
С упругою, как ветер, страстью
Натянет лунный лук мой вечер
Над приготовившимся к счастью
Упругим полом человечьим.
 
 
Белки забегают, поищут,
Зрачки залают злей и звонче
На обнаженный рай пророка…
А там к закатному побоищу,
Крестясь созвездьями широко,
С благословеньем духовенство ночи.
 

138

 
Не на белых слонах чистой крови,
Не на черных китах над водой,
Мир дрожит на лазурной корове,
На корове Корана святой.
 
 
Стал быком он, конечно, при этом…
Как арена пустыни – тоска.
Буду я матадором, поэтом,
Шпагой песни вопьюся в быка.
 

139

 
Надоели нам цветы.
Не дождемся ждем плодов все.
Перед жатвой красоты
Не желаем видеть вовсе.
 
 
И приходит осень в сад,
Декольте листвы – плодами.
Тихо астрами он рад
Ей, своей прекрасной даме.
 
 
А она спаленных жниц
Там в затонах васильковых
Заставляет падать ниц,
Как перед луной в альковах.
 
 
И, когда мы о косе
Запоем в снопах, в постели, –
Узнаем мы, что мы все
Не плодов – цветов хотели…
 

140

 
На солнце языки всегда,
Всегда руками дирижера…
Земля, до рвоты лавой скоро
Валяй симфонию труда!..
 
 
Волнами звуков по струнам
Пляшите, мускулы, по нервам.
И стало мясо сладко нам
С тех пор, как звук железом прерван.
 
 
Как уши, разверзайтесь, рты,
Глотайте звуки, что застыли.
А устриц скользких, как мечты, –
Живьем – под смех и звон бутылей.
 

141

 
Гребите жабрами, барахтайтесь
В утробе времени, миры…
О, ночь, в твоем мягчайшем бархате
Поэта жесткие дары.
 
 
Сухими ветками протянута
Строфа последняя, быть может…
И та единая моя – не та,
Прекраснейшая в мире ложь.
 
 
Восходов и закатов клочья
Теперь листы. Я в них влюблен.
Цепами ветра обмолочен
В Сокольниках последний клен.
 

142

 
Упадок, возрожденье снова
И вновь упадок золотой.
Как метеор катится слово,
И дышит радуга бедой.
 
 
На клумбах ярусов, балконов
Голов качаются цветы.
И лишь тиха в партере сонном,
Трава некошеная, ты.
 
 
И новь вчерашняя сегодня,
Как лошадь старая, дряхла.
И вновь смеется жизни сводня,
И десны золотые – мгла.
 
 
И в час, когда мне муза светит,
Уж чует острое перо,
Что где-то на дворе там ветер
Орет во всю гортань: старо.
 
 
А вы там – не в священном трепете, –
Шумите на дорогах всех,
До рукопашной ссорьтесь, требуйте,
За то, что жизнь – борьба и смех.