Текст книги "Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Григорий Ширман

 
Я тот, я зодчий тот, и я тоскую,
И чуждо мне воздвигнутое мной.
Пустыня в холод претворила зной
И знаменитый мрамор в пыль земную.
 
 
И как Юдифь, спасая Ветилую,
Хохочет над кровавой головой,
Так я гляжу на пестрый купол свой
И хохочу, глумясь напропалую.
 
 
Мне вечность улыбается в ответ
Веселым черепом прошедших лет,
И долгой и неровной тенью смеха
 
 
С моей вершины прокатилось эхо,
И заведенная тропа гремит
В тени планет, веков и пирамид.
 

 
В тени планет, веков и пирамид
Как первый зверь брожу я одиноко,
Давно желанного ищу я сока,
И сухость бытия меня томит.
 
 
И лапы бродят по морозу плит,
И всюду каменные знаки рока,
А с моря дует бешеный сирокко
И горькой солью мне глаза палит.
 
 
О, воздух мутный, бешенствуй нелепей,
Насилуй жадно воды на лету.
Чтоб я не сгнил во мглистом вашем склепе,
 
 
Я радость песни делаю из лени,
Кочующей рукой своей плету
Веселый свет из гибельных мгновений.
 

 
Веселый свет из гибельных мгновений,
Из вечностей морозный мрак сплетен.
Седою паутиною осенней
Змея миров повисла в небосклон.
 
 
И славы ночи нет благословенней
В гремучем хоре мыслей и времен,
В глуши ее величественной сени
Сосет медвежью лапу мудрый сон.
 
 
Лишь тот, кто строит храм и мастерскую,
Кто знает белый страх и алый стыд,
Тот слышит мрака песню колдовскую
 
 
И золотую пляску света зрит.
Я тот, я зодчий тот, и я тоскую
В тени планет, веков и пирамид.
 

ДЕМОН

 
То Мефистофель шпагою змеиной
Утробу непроглядную рассек,
И выпрямился первый человек,
И облаков увидел он седины.
 
 
И белый день изменчивой личиной
Серебряную смерть ему предрек,
И синюю в стекле лазурных рек,
И темно-розовую в пасти львиной.
 
 
И грубым трауром крутых волос
От пяток он до темени оброс,
И он сверкнул углами глаз раскосых,
 
 
За сук он ухватился вековой
И, крепко сжав, как женщину, свой посох,
Смеялся над господней головой.
 

 
Смеялся над господней головой
Стеклянными от ярости строками
И сердце жаркое хватал, как камень,
И я кровавил лик вечеровой.
 
 
И звездных ран кровавый свист и вой
Струились всё жесточе и упрямей,
И голос ночи я услышал в яме,
И нож ее увидел я кривой.
 
 
Но не расцвел я пеною смиренной,
Не лег на плаху липкую вселенной,
Потухшей лавой не свернулся я.
 
 
Я выпрыгнул из ямы той звериной
И новой песней огласил поля:
Когда над гладью розовою глины.
 

 
Когда над гладью розовою глины
Стоял разочарованный господь,
Услышал он воркующую плоть,
Как отдаленный клекот соколиный.
 
 
Он даль времен увидел из долины,
Иуды недожеванный ломоть
И теплый луч, успевший проколоть
И волосы и сердце Магдалины.
 
 
И раскалилась мастера душа,
И, розовую глину сокруша,
Она огнем взлетела величавым
 
 
И понеслась над бездной бредовой,
Крича: миры, не надо ль палача вам?..
Она разглядывала образ свой.
 

 
Она разглядывала образ свой
В печали холодеющего друга,
Она к нему прижалася упруго
Под розовой осеннею листвой.
 
 
И молвил он: о, друг мой дорогой,
Смотри, какая розовая вьюга,
Такой не знает и пустыня юга,
Сугробы розовые под ногой.
 
 
Но для тебя заткну я воском уши,
Забуду смех волны и зовы суши
За то, что смертный холод и печаль
 
 
Ты мне дала… И лапою тигриной
Обнял ее, и мглой сползала даль
И тень зеленая змеею длинной.
 

 
И тень зеленая змеею длинной,
И синий шум листа, и звон иглы
Опутали белесые стволы,
И медленно качаются вершины.
 
 
И говор их бессмысленный и чинный
Я вознесу до радостной хвалы
За то, что мне давно не тяжелы
Их своды темные и бой старинный.
 
 
То бьют часы неведомых времен,
Их долгий ход по-своему умен.
И свитки лет, как верные пружины,
 
 
Не преступают свой закон машинный,
Чтоб паутина всех листов и хвой
Перекрестила купол мировой.
 

 
Перекрестила купол мировой
Морозная змея созвездья злого,
По приказанью пламенного слова,
Плясавшего над зыбкою землей.
 
 
И зыбь земли коричневой корой
Застыла металлически сурово,
И в глубь горячую земного крова
Сокрылся пламень темно-золотой.
 
 
И стала звать его змея созвездья,
И он услышал зов и для возмездья
Восстал, и выглянул усатый злак,
 
 
И тварь глазастая, и ветр пустынный,
Но дремлют звезды, как межзвездный мрак
И как иного здания руины.
 

 
И как иного здания руины,
И как веков далеких мавзолей,
Ночь дремлет коридорами аллей
И лунной плесенью и паутиной.
 
 
И лишь предсмертной жалобой мушиной
Трепещет тишина в глуши полей,
И перстня изумрудного светлей
Глухая песня светляка над тиной.
 
 
И я один среди колонн стволов,
И полумрак полуночи лилов.
Сгоревших дней огромно пепелище.
 
 
Чернеют рощи, уголь гробовой.
Лишь в небе звезды, траурно и нище
Земля покрылась тусклою травой.
 

 
Земля покрылась тусклою травой
И музыкой беззвучной ароматов,
И пригляделся глаз, как сумрак матов,
Глядит не так, как он глядел впервой.
 
 
Он – яблоко на ветке мозговой,
Он – голубой алмаз в мильон каратов,
Сгоревший весело, и, пепел спрятав,
Гляжу на вас орбитой я пустой.
 
 
Вы думаете, это треугольник,
Где сумасшедших строф сидит невольник,
И режет скуку словно мрамор он.
 
 
Но этот мрамор вырос куполами,
Его посеял тот, кто был влюблен,
То демон синими зевал крылами.
 

 
То демон синими зевал крылами,
И сыпался на землю звездный пух.
Бог сеял скуку, и зарей распух
Бесплодный мрак над мертвыми полями.
 
 
И день холодный серыми глазами
Взглянул на мир, и беспощадно сух
Был взгляд стеклянный, бабочек и мух
Не всех он разбудил и мглою замер.
 
 
Но мудрый жрец всесущей красоты
Об этот взгляд зажег свои персты.
Лиловой кровью он облил полотна,
 
 
И разрубил он крылья… Потому
Я Врубеля люблю бесповоротно.
Он воскрешал поверженную тьму.
 

 
Он воскрешал поверженную тьму.
День шел с грозой, с ее мгновенной ланью,
И прежде чем вести ее к закланью,
Зари поцеловал он бахрому.
 
 
И в голубом густеющем дыму
Спускалась ночь, и многозвездной данью
Склонялось небо, чуждое страданью,
Не отвечающее никому.
 
 
И он воспел ее бессмертным звоном
В аду самосожжения зловонном.
Как стало жутко даже самому,
 
 
Как обезумевший огонь запрыгал!
Но он благословил безумье мига,
И воскрешенье удалось ему.
 

 
И воскрешенье удалось ему.
Одно движение руки и глаза,
И вновь восстал не только старый Лазарь,
Глухой и равнодушный ко всему,
 
 
Но все, что умирали в том дому
И в той стране смоковницы и вяза,
И во вселенной той, с которой связан
Он, ведомый неведомо кому.
 
 
До сей поры молчит апокалипсис,
Что все миры в клубок кровавый слиплись,
Как в солнце прокаженное одно,
 
 
И в гневе крикнул он: пойду к ослам я,
Им дам ячмень… И выпрыгнул в окно,
И догорало солнечное пламя.
 

 
И догорало солнечное пламя,
И, охлаждаясь, жидкий день густел,
Он леденел, и стаи звездных тел
Садились и лились колоколами.
 
 
И снилась мне прекрасная Суламифь
С глазами, полными лучистых стрел,
И я напрасной завистью горел
К владыке над прекрасными телами.
 
 
Сто сорок было их и без числа
Рабынь, купавших долго их тела
Маслами ароматными Сарона.
 
 
И были все лишь рощею теней
Одной, и плыли львы златые трона,
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней.
 

 
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней
Окошками кают далеких плыли.
Корабль вселенной мчался в пенном мыле,
Как конь храпел и рвался всё вольней.
 
 
И ветер изумрудных гор морей
Качал его, и бурь земных унылей
Рыдал, и завывал в глухом бессильи
Разбить корабль убийц и бунтарей.
 
 
И я на палубе чугун перила
Согрел, и ночь со мною говорила
Блудливою волной своих огней.
 
 
И сын реки длиннейшей в мире этом
Стал кормчим в эту ночь, а я поэтом,
Как в первый день, так до последних дней.
 

 
Как в первый день, так до последних дней
Кричу я песню боли человечьей,
Зрачки мои качаются, как свечи,
И крик заливистей и всё больней.
 
 
Но с каждым веком сердце тяжелей,
Свинец сонливости от боли лечит.
Я над гекзаметром сгибаю плечи,
И замертво я падаю, Орфей.
 
 
Не оттого ли волны наших строчек
Теперь куда печальней и короче,
И вдохновение не оттого ль
 
 
С мгновением срифмовано невинно?
О тот, кто сотворил огонь и боль!..
То Мефистофель шпагою змеиной.
 

 
То Мефистофель шпагою змеиной
Смеялся над господней головой,
Когда над гладью розовою глины
Она разглядывала образ свой.
 
 
И тень зеленая змеею длинной
Перекрестила купол мировой,
И, как иного здания руины,
Земля покрылась тусклою травой.
 
 
То демон синими зевал крылами.
Он воскрешал поверженную тьму,
И воскрешенье удалось ему.
 
 
И догорало солнечное пламя,
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней,
Как в первый день, так до последних дней.
 

ПРОМЕТЕЙ

 
Я к розовой скале давно прикручен
Разгневанным огромным палачом,
И молния над скованным плечом
Ветвится пламенем своих излучин.
 
 
Очарованья золотом летучим
Наполнена вселенная – мой дом,
И отдаленного творенья гром
Уже ступает медленно по тучам.
 
 
О, здравствуй, песнь, моею гостьей будь,
Ты расскажи мне про лучистый путь,
Которым во вселенную пришла ты.
 
 
Чтоб холодом священным я продрог,
Ты встрепени хрустальные палаты
Окаменелыми цепями строк.
 

 
Окаменелыми цепями строк
Опутали века живую душу,
Умножу я тоску и то разрушу,
Что как струю дробило мой клинок.
 
 
Крылами обрасту от рук до ног,
Катушками зрачков измерю сушу,
Метель я буду мчать по Гиндукушу
И петь блуждающему без дорог.
 
 
О, Азия, ты шкурою косматой
Распластана с востока до заката.
Был древний зверь так зноен и широк,
 
 
Что под ногами чувствую поныне
Шерсть пламенную, как песок пустыни,
Я вырваться хочу, но дремлет рок.
 

 
Я вырваться хочу, но дремлет рок,
Тяжелой тишиной легла дремота,
И тканью голубых теней обмотан,
Как мумия, наш высохший мирок.
 
 
Быть может, встать давно пора, и в рог
Эфирно протрубил эфирный кто-то,
Но мы не слышали, молчат ворота
И медный страж зари как прежде строг.
 
 
Над нами крышкой саркофага вечер,
Гнилушками лазурный кедр просвечен,
Мы разлагаемся, ползем на нет
 
 
Под пирамидою вселенной жгучей,
Под кучей солнц и каменных планет,
И непробудны кварцевые кручи.
 

 
И непробудны кварцевые кручи,
И облака не шевелясь горят,
Огнем пытают их, и пыток ряд
Они выносят с гордостью тягучей.
 
 
В дыму закат палачествует круче,
Свершает свой палаческий обряд.
И красками казненных я объят,
Как Леонардо, Рубенс и Каруччи.
 
 
Я в роще умирающих лучей,
Палящих напоследок горячей,
Ловлю гримасы их, сгребаю в кучи
 
 
Их пепел золотой, их блеск ночной,
И снова звездный трепет надо мной
И коршун вдохновения могучий.
 

 
И коршун вдохновения могучий
Крылом холодным не закроет вас,
Везде, везде пожары ваших глаз,
Чья синь в волнах и смех на берегу чей.
 
 
Я проклинаю час тот неминучий,
Когда передо мной в последний раз,
Как розовый фарфор восточных ваз,
Раскроется гарем моих созвучий.
 
 
Ночами длинными я их ласкал.
Ах, был я ненасытен, как шакал,
Я плавал средь их стаи лебединой.
 
 
Теперь во мне их красный бродит сок
Кусками золота, но ржавой льдиной
Рвет печень мне и золотой кусок.
 

 
Рвет печень мне и золотой кусок
Луны, из пасти вечера торчащей,
И шевелящаяся зелень чащи,
И гениальный радуги мазок.
 
 
От боли я расту, и лоб высок,
Как арка триумфальная, и чаще
Кузнечика стучит, лучи тараща
Во все концы вселенной, мой висок.
 
 
Миров клубятся глиняные скалы,
Я выбираю выступ самый алый
И опускаю вздыбленный курок.
 
 
И вспыхивает взлет предсмертной дичи
Зарницей трепетной, и трепет птичий
Горит над бездною недолгий срок.
 

 
Горит над бездною недолгий срок
Пугливое крыло любви желанной,
И магнием над матовой поляной
Цветет и увядает огонек.
 
 
И вновь желанный аромат далек,
И сердце вновь молчит, как гость незваный,
И ждет, чтоб синий вечер из нирваны
Улыбку розовую приволок.
 
 
И сердцу холодно, и нет тулупа,
Который бы согрел, а вечер глупо
Упрямится, краснея как заря.
 
 
Ему шепчу, как палачу: не мучай,
Мы все умрем… Но слово блещет зря
И рассыпается звездой падучей.
 

 
И рассыпается звездой падучей,
И воскресает снова из золы,
Зловеще мироздания углы
Позолотит и корчится в падучей.
 
 
О, творчество, о, час мой наилучший,
Тебе тысячелетия малы,
И от евангелья до каббалы
Ты озаряешь каждый сон и случай.
 
 
Пусть для детей родной моей страны
Рукопожатия отменены,
Но ты дай руку тонкую пера мне.
 
 
С тобой останусь я наедине
За то, что, раскаляя звездно камни,
Крылатый холод бродит в вышине.
 

 
Крылатый холод бродит в вышине,
И с каждой ночью лик луны бескровней,
И с каждой ночью звездные жаровни
Дымятся злей и светятся вдвойне.
 
 
Вселенная на медленном огне.
Тельца горяч хребет, и череп Овний
В Плеядах жарится, и, звезд любовник,
Я в млечном их дыму, и сладко мне.
 
 
Ключи стихий во мне журчат бессонно,
Торжественная мощь растет Самсона
Внутри меня и обрастает вне.
 
 
И потрясаю я планет стропила,
И вниз на дно летят они бескрыло,
Внизу столетия ползут на дне.
 

 
Внизу столетия ползут на дне,
Они зрачками блещут бредовыми.
О, там на дне их вид еще не вымер,
В роскошной размножаясь тишине.
 
 
Прошедшее с грядущим наравне
Сосут неисчерпаемое вымя,
И в мраке молнии неуловимей
Гонец судеб на огненном коне.
 
 
О, время без конца, змея земная
Тебя короче, но не холодней.
Минувшее забвеньем пеленая,
 
 
Мы в страхе ждем неведомых теней,
Они скользят, минуя все преграды,
Как медленные вымершие гады.
 

 
Как медленные вымершие гады,
Прилипли к поднебесью облака,
Румянятся их тучные бока,
И перламутра сыплются каскады.
 
 
День золотом тяжел и ждет прохлады,
Как освежающего родника,
И ноша солнца к вечеру легка.
О, черный веер, тень моей ограды.
 
 
Старинным садом сумрачно расту,
В зеленом сне вдыхаю высоту,
Высоких строк зубчатым частоколом
 
 
Я огражден от серой суеты,
И блещет ночь в пруду моем тяжелом,
В густом стекле подводной темноты.
 

 
В густом стекле подводной темноты
Почиет непробудное молчанье.
Там черных струй неслышное качанье
И спрутов каучуковые рты.
 
 
О, черный ветр, на дне кочуешь ты,
И зреют стрелы бурь в твоем колчане.
С тобою полк имен, однополчане
Твои Христос, и Гёте, и Батый.
 
 
Планету все топтавшие копыта,
Поэты, выставлявшие открыто
Сердца и пьянствовавшие с тобой,
 
 
И все, что презирали дар пощады, –
Все дно скребут, во мгле наперебой
Хвостами бархатными бьют в громады.
 

 
Хвостами бархатными бьют в громады
Невымирающие вечера,
Пестро проходит за порой пора,
Но лики духа никакой не рады.
 
 
Ему даны угрюмые отрады.
Он любит угасание костра
И холод звезд… О, будь росой сыра,
Строка моя, в забвение не падай.
 
 
Я полон дум холодных и крутых,
Как полон звезд полночный неба бубен.
Змея гремучая мой каждый стих,
 
 
Уставился в неведомую глубь он,
И кольца бьют в гранитные пласты,
В крутые неразрытые хребты.
 

 
В крутые неразрытые хребты
Я врезался платиновой киркою,
Я глыбу ночи подыму строкою
И кину с раскаленной высоты.
 
 
И змеи звезд, и звездные кресты
Посыплются толпою колдовскою,
Вселенные запляшут подо мною,
Как пляску смерти, пляску красоты.
 
 
Я руки вытяну, как тот возница,
Который мир везет, который снится.
О, конь космический, он никому
 
 
Не подчиняется… Как луч, горюч он,
А я горючей озаряю тьму,
Я к розовой скале давно прикручен
 

 
Я к розовой скале давно прикручен
Окаменелыми цепями строк.
Я вырваться хочу, но дремлет рок
И непробудны кварцевые кручи.
 
 
И коршун вдохновения могучий
Рвет печень мне, и золотой кусок
Горит над бездною недолгий срок
И рассыпается звездой падучей.
 
 
Крылатый холод бродит в вышине,
Внизу столетия ползут на дне,
Как медленные вымершие гады
 
 
В густом стекле подводной темноты
Хвостами бархатными бьют в громады,
В крутые неразрытые хребты.
 

КАРУСЕЛЬ ЗОДИАКА

А.В.

Закружится над нами зодиак,

И вечности блистающею синью

Нас озарит величественный мрак.

Г.Ш.

Карусель зодиака

 
Дал я клятву Ганнибала
Звездным холодом пылать,
Чтоб сиянье колебало
Нескончаемую гладь.
 
 
В карусели зодиака
Я кружусь мильоны лет,
Я ищу иного знака,
Псы летят за мною вслед.
 
 
Пустота эфира мглиста,
В золотые времена
Там в Медведицу Каллисто
За любовь обращена.
 
 
И от вечности немея
И бледнея как роса,
Там супруга Птоломея
Распустила волоса.
 

 
Испепеленные спирали,
Пути стремительных светил,
В моем вы сумраке сгорали,
Когда я смертной славе мстил.
 
 
Купались тени в мутной Лете,
А я ступал по трупам скал,
В толпу тоскующих столетий
Лучи мой череп испускал.
 
 
Там, от кружения земного
Косматым пламенем вспылав,
Народы падали и снова
Вставали из остывших лав.
 
 
И полный струн и онемелый
Я временем в пространство рос,
Ветвями пальмы и омелы
В душе стеклянной цвел мороз.
 
 
И я не мрамор брал паросский,
А тот старинный минерал,
Что днесь ломают все подростки,
Четырехстопный ямб я брал.
 

 
Богов ночных воспойте, ямбы,
Богов, несущих тьму и смерть,
Злой Ариман у персиян был,
У черемисов Кереметь.
 
 
Испортил он творенье Юмы,
Охаркал человека он,
И оттого такой угрюмый
У человека смех и сон.
 
 
И, на раздвинутые скулы
Глаза больные оперши,
Проносят сумрак свой сутулый
Приземистые чуваши.
 
 
И золотых татар жесточе
Лучи грозы и благодать,
И то, что в звездном многоточьи,
И грамотным не разгадать.
 

 
Я вью строфу, я существую,
Плыву в густую синеву,
Волну прилива мировую
Я вдохновением зову.
 
 
Ее извивы расплетаю,
Снимаю пенистый покров
И вновь плыву в ночную стаю
Развеселившихся миров.
 
 
И ты вокруг меня сверкаешь,
Моя пернатая душа,
Твоя торжественность такая ж,
Как у созвездного ковша.
 
 
Он чрез пятьсот веков согнется,
И звезды спутаются те,
В снегу которых кони солнца
Нас мчат, замерзших в темноте.
 
 
Но я сейчас ловлю осколки,
Всю пыль миров я соберу
На лезвие улыбки колкой,
Лукавство звезд предам перу.
 

 
Там в зеленом эфире, в огромном гареме,
В пестром шуме вселенского джаца,
Под шипение солнц, под жужжанье комет,
С кастаньетами лун, раздробляющих время,
Золотые планеты кружатся...
Кто же, кто ж в том раю Магомет?
 
 
Не мудрец, не жиреющий сын Эпикура,
Что глотает шампанского жемчуг
На той бочке, где спит Диоген с фонарем,
Не наместник Петра, чья тиара как венчик,
А под ризой звериная шкура,
Не искатель миров – астроном.
 
 
А все груди планет обжигающий разом,
Как хохочущий бог многорукий,
Из-под ада поднявший свой странный берет,
В майский вечер вплетающий осени муки,
Под копыта бросающий разум
И всегда одинокий – поэт.
 

 
Ты шерстью грубою покрыта,
О, муза дикая моя,
Медузы медные копыта
И каждый волос как змея.
 
 
И оттого передо мною
Не скот, не люди, не трава,
А раскаленные от зною
Окаменелые слова.
 
 
В молчанье кованном и строгом,
Не зная горечи земли,
Они легли по всем дорогам,
Где легионы дней прошли.
 
 
Я собираю их и сею,
Но урожай не нужен мне.
Молюсь я смелому Персею,
Чей меч не меркнет в вышине.
 

 
Я полон тяжестью печали,
Убил я друга наповал,
И с теплым грузом я отчалил
От скал, дробящих мощный вал.
 
 
Я в даль плыву, пою о друге,
Целую воск его чела,
Колышет нас простор упругий,
В обоих нас вползает мгла.
 
 
Нам снится то, что было где-то,
Но что еще не умерло,
Вода мерцанием одета,
Мы чуем холода тепло.
 
 
И слышим долгий гул пучины,
Кричит придушенное дно,
И видим звезд зверинец чинный,
Где Льву спокойствие дано.
 
 
А позади туман и ужас,
Там всё, что кормит мглу и смерть,
Там призраки, пыхтя и тужась,
Грызут некованую медь.
 

 
Я вылезал с трудом, был узок
Проход, и был мой череп смят,
Овен свой розовый огузок
Палил на угольях Плеяд.
 
 
Кипела кровь Альдебарана,
По скулам вечности седым
Звезды Мицар двойная рана
Неукротимый стлала дым.
 
 
В мильоны солнц вспухал Дорадус,
Лишь наша лысая луна
Мороз понизила на градус
И ластилась к стеклу окна.
 
 
Я закричал тогда сильнее,
Вокруг обрадовались мне,
А я, от ужаса синея,
Внимал зажженной вышине.
 

 
Пусть вечер серебряной саблей
Звенит над моей головой,
Лишь весело будет осклаблен
Лирический рот бредовой.
 
 
Я знаю, луна не зарежет
Холодной улыбкой стальной,
Пусть звезд раскаляется скрежет
В пуху голубом надо мной.
 
 
Они кровожадны и мерзки,
Светила жестоких небес,
Лучи – золотые стамески,
Чтоб мрак в мою душу залез.
 
 
И что ему бешеный окрик
И звон самородка-строки,
Я сам от росы его мокрый,
И кормятся мраком зрачки.
 

 
Лишь тот, кто волны ночи ловит,
Качает скуки медный лед,
И мрак тяжеле и лиловей
Тому, кто луч в пространство шлет.
 
 
Лишь пыль мгновенная дневная
Клубится, пляшет на пирах
И, меди вечности не зная,
Проходит легкая как прах.
 

 
О, жестокое древнее слово,
Ты как колокол крикнуло: будь!
О, зачем во вселенной лиловой
Разбудило ты медную грудь?
 
 
Всё равно буре радости пестрой
Не дано по планетам шуметь,
И недаром как нежные сестры
Обнимаются мудрость и смерть.
 
 
Есть поющие солнце поэты,
Есть поэты, поющие тьму,
Одинаково ими воспеты
Их орбиты в первичном дыму.
 
 
Но как ужас грозы предзакатной,
Как Рембрандтовское полотно,
Где веков побуревшие пятна,
Вдохновенье поэта темно.
 

 
О, время радостного лова
Прекрасной дичи в камышах!
Изранена о когти слова
Неосторожная душа.
 
 
Куда? За белых облак кручи,
За миллионы лютых верст?
Там шоколадный мрак прикручен
Колючей проволокой звезд.
 
 
И во вселенной всюду, всюду
Зовут и блещут острия.
И слышно эхо: буду, буду, –
В прохладной роще бытия.
 

 
Светло в янтарной клетке тела.
Там одиночество мое
Зрачками страсти заблестело
И озарило бытие.
 
 
В глаза смотрите, изуверы.
Я веки подыму теперь.
Там за решеткой бродит серый
Тоскующий по воле зверь.
 
 
Он жаждет вырваться из плена,
Чтоб выть под желтою луной.
Но всюду, всюду во вселенной
Капканы звезд и крик земной.