Текст книги "Великие религии мира"

Автор книги: Григорий Померанц

Соавторы: Зинаида Миркина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Люблю Тебя! Люблю Тебя! Люблю Тебя, Господи!

* * * * * * *

– Если бы он был воистину всеведущ, то знал бы, что за женщина сидит у ног его, – сказал один фарисей другому.

– Да, – ответил первому хозяин дома. – Вот я пригласил его к себе, но эта блудница не отходит от него. И вот вошла в мой дом, и я не мог прогнать ее. А Он и не знает, кто она.

Иисус был на другом конце стола и не мог слышать, что они говорили. Мария Магдалина сидела на полу возле Его ног и, никого не стыдясь, обливала Его ноги слезами и отирала своими волосами, пугающими своей красотой. Золотые волосы закрыли ковром Его ноги.

Иисус поднял глаза к шептавшимся и сказал:

– Вы думаете, что я не знаю, кто эта женщина? Знаю ее много больше, чем вы ее знаете: она здесь наибольшая из всех. Никто из вас не имеет и крупицы той любви, которую она имеет.

– Ты, – обратился Он к хозяину, – не дал мне и воды омыть пыльные ноги, а она омыла их слезами и отерла волосами. И я отплачу ей тем же. Я омыл ее душу слезами Моими...

Глава 15. Чудо Иоанна

Иисус стоял на берегу Генисаретского озера один. Вода в озере тяжелая, и казалось на рассвете, что оно покрыто густым слоем серебряной краски. Белое небо и черная ветка, легшая на серебряную поверхность. Все застыло. И Иисус застыл. Он иногда уходил сюда один и был так неподвижен, что ученики боялись тревожить Его.

Петр как-то остановился в ста шагах от Иисуса и застыл тоже, слезы вдруг подошли к его глазам и какое-то необъяснимое предчувствие сжало горло. И он ушел, так и не подойдя к Христу.

Иоанн тоже увидел Его однажды застывшим на берегу. Перед этим он долго искал Его. Ему нужна была помощь Учителя, чтобы спасти умирающую женщину.

Иисус научил учеников своих творить чудеса и исцелять. Но не все еще могли они. Вот и эту женщину Иоанн не мог спасти сам и искал Учителя. Но когда увидел Его застывшим на берегу Генисарет-ского озера, то застыл вместе с Ним и простоял, не помня себя, неизвестно сколько времени. А очнувшись, не стал тревожить Учителя и вернулся к женщине сам.

И удивительно: не было у него тревоги и не винил он себя за потерянное время. Наоборот, необыкновенное спокойствие вошло в его душу. Такого полного покоя, может быть, никогда еще не знал он. И сам удивлялся – откуда это ему. Когда же подошел он к женщине, она испускала дыхание. Но и это не тревожило Иоанна. Он знал, что спасет женщину, так твердо, как никогда еще ничего не знал в жизни. И подойдя, обвел взглядом столпившихся людей и сказал:

– Помогите ей подняться. Она здорова, только слаба еще.

И женщина поднялась.

Иоанн никому не рассказал о своем чуде, только сердце его было перенасыщено радостью, как небо на заре светом. Когда Христос увидел его, Он улыбнулся ему так глубоко и тайно, как еще никому не улыбался. И привлек голову Иоанна к себе на грудь...

Глава 16. Иуда

Равви, посмотри, я исцелил этого человека, – сказал Иуда. Он сиял. Радость его была чиста. – Посмотри на него, Равви, он имел сухую руку.

Иисус посмотрел на благодарного человека и на сияющего Иуду и положил руку ему на плечо.

– Это большая радость, Иуда.

Исцеленный двигал обеими руками, но не одинаково. Больная рука была короче, суше и слабее. Иисус притронулся к ней, и она стала неотличима от другой.

– Ну вот, я чуть-чуть доделал то, что не успел ты, – сказал он Иуде. Но Иуда стал как-то беспомощно мяться на месте. Глаза его потухли. Радость ушла.

– Ты... ты так просто, одним пальцем дотронулся до него и все. А я... я... мне казалось, что я умру от напряжения, когда я совершал это чудо. Почему Тебе дается это так легко, а мне так трудно, Равви?

– Иуда, тебя это печалит? Разве не все равно, ты или я это сделаю? Разве моим чудесам ты радуешься меньше, чем своим?

– Но, Равви, Ты ведь и сам был рад, что я научился творить чудеса. Ты ведь учил меня для чего-то. Но наверное Тебе дано больше, чем мне. Все мы ничто в сравнении с Тобой и никогда не сможем сравняться. Так на роду написано.

Глаза Иисуса вдруг сузились и стали как два колодца, уводящие в бесконечность.

– Что с Тобою, Равви?

– Иуда, на роду ничего не написано, кроме одного: совершенная любовь все может.

– Но... тогда бы все люди были одинаковые, а все разные. Как Ты говоришь, что на роду ничего не написано?

– Совершенная любовь стирает то, что написано на роду.

Написано на поверхности, на плоти. Но в глубине – Дух: Он все

стирает и творит все новое! Каждый волен войти в глубину и творить все новое.

Иуда, Иуда, ты так внимательно смотрел, когда я творил чудеса, ты так внимательно слушал меня, ты так много понимал, Иуда... Иногда я передвигал тучи и останавливал ветер для тебя, Иуда, чтобы увидеть твое потрясенное лицо...

– Так, Равви... – раздумчиво сказал Иуда. – Прости, что я опечалил Тебя. Но я так устал, творя это чудо.

* * * * * * *

Иуда стал самым деятельным из учеников. Он находил больных и нищих и старался помочь им. Он заботился и о пище для Учителя и Двенадцати. Он носил ящик с деньгами и покупал все, стараясь истратить как можно меньше, чтобы остальное отдать нищим. Дошло до того, что он почти всегда был в отлучке, не имел ни минуты покоя, вечно делал что-то, помогал кому-то.

Однажды Матфей сказал ему:

– Пойдем вечером на Генисаретское озеро. Учитель хочет там говорить с нами.

– Я не могу, – сказал Иуда. – Вечером я обещал одному больному прийти к нему.

– Но... ты не будешь слушать Учителя?

– Разве я не слушаю Его, делая то, что я делаю? И потом неизвестно еще, будет ли Он говорить. Может опять, как в прошлый раз, соберет нас всех, а сам застынет перед озером и простоит так несколько часов, ничего не говоря. Он так часто теперь ничего не делает и не говорит даже. И я не знаю, хорошо ли это.

– Иуда! Ты думаешь, что Учитель может делать что-то нехорошо?

– Я знаю только, что я устал, сбился с ног, помогая людям. А Учитель может стоять и смотреть на озеро.

– Иуда, по-твоему, Учитель может делать что-то нехорошо?

– Что ты заладил одно и то же! У нас есть свой ум. Мы можем сомневаться. Сами можем думать, что хорошо, что плохо, а не только повторять за Учителем. Учитель сам не хочет, чтобы мы были рабами.

– О чем вы спорите, друзья? – спросил подошедший Иисус.

Матфей молчал. Лицо его было красно. Он тяжко дышал.

– Матфей недоволен мной, – Он говорит, что я слишком много забочусь о нищих и больных. Он недоволен тем, что я забочусь о них больше всех...

– Друг, как ты думаешь, что нужнее всего нищим и больным?

– Забота... Пища...

– И ничего нет нужнее этого?

Иуда молчал.

– Не нужен ли им прежде всего Свет? – продолжал Иисус. – Между тем свет ничего не делает. Он только есть: сам собой, без напряжения приходит Свет. Не так ли? Не старайся и не заботься сверх меры, а только будь светом, Иуда.

– Так ты думаешь, что во мне нет света, Равви?

– Я не сказал этого. Но я спрашиваю тебя, как ты думаешь сам о себе, стая ли ты светом?

– Я не знаю, – прошептал Иуда еле слышно. И вдруг схватил Иисуса за руку в странном беспокойстве:

– Равви, ответь мне! Скажи мне Ты: Свет ли я или нет?

Иисус тихо высвободил свою руку и положил ее Иуде на плечо.

– Никто не ответит тебе на этот вопрос, кроме тебя самого. Затихни и прислушайся.

Целую минуту стояли они так друг против друга в полном молчании. Потом Иуда отвернулся и пошел прочь.

«Светли я? Светли я?» – вот вопрос, который теперь мучил Иуду неотступно. С ним он просыпался, с ним засыпал. И страшные сны снились ему. К нему приходили люди. Люди тянули, звали его в разные стороны. Он почему-то жаловался им всем, говорил, что устал. А потом спохватывался и просил не говорить об этом Учителю. Тысячи рук тянулись к нему, и он говорил: «Сейчас, сейчас, я немного отдохну и всех сосчитаю, и всем все дам». Вдруг он чувствовал в себе сверхъестественную силу, чувствовал, что он может сдвинуть гору. И в ушах у него звенело: «Ты – Свет – Сын Божий». Но вслед за этим кто-то вздыхал рядом и этим одним вздохом разрушал всю радость. Иуда видел свои напряженные руки и вспоминал, что напрягаться почему-то нельзя. И какой-то тусклый усталый голос говорил: «Ты – не Свет. Ты никогда не будешь равным Ему. Никогда...». Кто-то начинал хохотать, кто-то – плакать. Наступала невообразимая путаница.

Иуда просыпался среди ночи и, садясь на постель, глядел во тьму. Как ему разобраться во всех этих голосах? Какой из них его внутренний голос? Где он?

Однажды к нему подошел человек в богатой одежде и сказал, что первосвященник Каиаффа зовет его к себе. Иуда удивился:

– Почему меня?

– Он хочет поговорить с кем-нибудь из учеников Иисуса Назорея, и ему кажется, что ты самый достойный, – ответил тот.

Иуда пошел.

И вот они сидели вдвоем. В большой высокой комнате с узкими окнами при двух длинных свечах. Пунцовый бархат стола. Густой полумрак, длинные черные тени, золотой отблеск одежд первосвященника и свечей.

Где-то в углах поблескивали сундуки резного узорного золота.

И первосвященник, среброволосый, с вековыми глазами, прямой и высокий, глядел строго и достойно, как сам древний Закон, освященный праотцами.

– В Иерусалиме много говорят о вашем Учителе, – сказал Каиаффа. – Я сам присматривался к нему и к вам всем. Многое мне непонятно. И вот я послал человека расспросить людей о вас, и все говорили о том, как ты заботишься о бедных, сколько даешь нищим.

– Обо мне говорили больше, чем о других? – переспросил Иуда, слегка волнуясь.

– Да, больше. И вот я подумал, что такой добрый человек должен быть и правдивым и сведущим, и решил поговорить с тобой. Только я прошу тебя, держи этот разговор до времени в тайне.

– Хорошо. Раз ты просишь...

– Послушай, Иуда, ты видишь это писание? – (Каиаффа указал на толстый свиток.) – Сколько перстов дрожало, прежде чем притронуться к нему? Знаешь ли?

– Знаю.

– Моисей вывел народ наш из пустыни и дал нам Закон. Пророки и судьи израильские писали и толковали его. Царь Давид написал свои псалмы, и царь Соломон всю свою мудрость. Не столпы ли это, которые держат народ? .

– Да, так.

– И вот приходит человек, который все это отметает, как ненужную ветошь, и учит всех по-своему, а самих хранителей Закона называет лицемерами и ставит грешников, недостойных ступить в Храм, выше этих хранителей. Конечно, все грешны. И среди хранителей Закона есть грешные люди. Но можно ли всех называть такими? И отметать Закон?

– Но Учитель наш не отметает Закон. Он говорит, что пришел не нарушить Закон Моисеев, а исполнить.

– Так он говорит. Но неужели ты, Иуда, не понимаешь, что это только слова? Разве он склоняется перед Законом и служителями его? Он считает себя выше Закона.

– Но... – попробовал возразить Иуда и вдруг замолчал. – Но, – начал он опять, – Он власть имеет. Разве ты не видел чудеса, которые Он творит?

– Иуда, Иуда, сегодня он творит чудеса, удивляет всех, а завтра умрет. И с чем оставит народ наш? Разброд и смятение оставит он. Где твердые основания? Где Закон? Он все отменил. Он сказал: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Наши запреты для него недействительны. Он сказал: «Будете поклоняться Богу не здесь и не там. Не на горе и не в Храме, а в духе и в истине». Значит, не нужен Храм, значит, не нужен Закон. Не нужны столпы народу? О, я понимаю, это звучит высоко и заманчиво: в духе и в истине. Но что есть истина, Иуда?

Иуда тяжело дышал.

– Я знаю все его слова, – продолжал Каиаффа. – Внутренний голос – вот что он ставит выше всего. Внутренний голос должен возвестить Истину.

Но что такое внутренний голос, Иуда? Как распознать его, как отличить истинный от ложного? Не заколдованный ли это круг? Как оставить людей на этом зыбком основании?

Иуда молчал, дрожа всем телом.

Вдруг Каиаффа устало опустил голову на руки. Его серебряные волосы рассыпались по столу. А когда поднял глаза, они были пронзительно печальны.

– Сын мой, ты должен помочь мне, – сказал он Иуде.

– В чем я могу помочь тебе? – вздрогнул Иуда.

– Ты должен убедить вашего Учителя перестать учить народ и не идти против нас.

– Убедить Его? Что ты! Его никогда и никто не убедит. Он все знает.

– Он так уверен в себе, сын мой! Так значит, и это правда?

–Что?

Мне сказали, что он считает себя Мессией, Сыном Божьим. Это правда?

Иуда молчал.

– А почему бы Ему и не быть Мессией? – прошептал он через некоторое время.

– Сын мой, сын мой, и ты веришь в это? Или ты не знаешь Писания? И не знаешь, какие знамения должны быть при появлении Мессии, и не знаешь, в какой славе он придет?

Он спустится с неба, как гром небесный, явный и ведомый всем сразу, так что не будет сомневающихся.

Разве это будет простой человек? Твой Учитель богохульствует, называя себя сыном Божьим.

Он явился без всяких знамений. И сами знамения отвергает. Он хочет, чтобы его узнали. Но кто же возвестит нам о Нем? Опять внутренний голос? Но ведь сколько людей, столько этих внутренних голосов. Он несет не единение, а разброд. Если люди признали бы его Мессией, если бы он победил, то вся земля раскололась бы, – брат пошел бы на брата и сын на отца. Неужели ты не понимаешь, что надо спасать людей от него?!

Каиаффа поднял голос, но вот опять воцарилось молчание. И опять лицо его стало пронзительно печальным.

– Иди, сын мой. Держи разговор этот в тайне и запомни, что я не хочу погибели твоей.

* * * * * * *

Иуда возвратился перед рассветом в дом, в котором расположился Иисус с Двенадцатью. Все спали, и только Иисус сидел на своей постели, прислонившись головой к стене.

– Ты пришел, Иуда, – тихо сказал Он. – Я рад, что ты пришел наконец. Я беспокоился о тебе.

– Обо мне, Равви? Что ж со мной могло случиться?

В голосе Иисуса была такая печальная ласка, что Иуда почувствовал на мгновение, как острая тоска схватила его когтями.

– Ты был у больного? – спросил Иисус.

–Да.

– И ты помог ему?

– Н-нет.

– Что же, ты не сумел?

– Н... не смог, – прошептал Иуда.

И вдруг тоска доросла до невыносимости, до злобы.

– Равви, почему ты не спишь? – резко спросил он Иисуса.

– Мне вспомнилось мое детство, – отвечал Иисус все с той же печальной лаской. – Мне было лет двенадцать. И я шел куда-то с матерью моей. – Он на минуту замолчал, а потом продолжал: – Тогда мне все еще улыбались. Всегда улыбались. Я даже не представлял, что можно взглянуть.на человека, а он не ответит тебе улыбкой.

А вот тут вдруг один человек не ответил. И я помню, как у меня сжалось сердце. Мать заплакала за меня, а я... я тоже заплакал, но за него. Мне стало так страшно за этого человека...

– Спи, Равви, ведь скоро рассвет.

– Да, и ты, Иуда, спи.

* * * * * * *

Иуда забылся сном. И опять было во сне много людей. И одни плакали, а другие хохотали. Но вдруг один зарыдал так сильно, что сердце Иуды перевернулось от этого. Кажется, оно разорвалось бы, если бы не раздался спокойный веский голос, такой спокойный и достойный, что Иуде стало даже неловко за свою тоску и смятение, и он сказал почему-то: «Да, да, сейчас». А среброволосый первосвященник (ибо это был его голос) говорил: «Успокойся. Тебе надо отдохнуть. Ты самый добрый. Самый мудрый. Ты – Свет».

И Иуда проснулся. Комната была залита солнцем. Все уже встали и занимались каждый своим делом, кто в доме, кто во дворе.

В углу полулежал Иисус, подперев голову рукой, и не глядел на Иуду.

– Иди, Иуда, сегодня у тебя много дела, – сказал Он. – Я соберу вас на вечерю перед Пасхой. Надо купить еду и приготовить угощение.

В комнату вошла Мария Магдалина, неся сосуд с дорогим мир-ром. Она подошла к Иисусу и стала умащать Его драгоценным благовонием.

– Что она делает?! – возмутился Иуда. – Это мирро стоит талант серебра. Сколько нищих можно было бы накормить.

– Оставь ее, – сказал Иисус. – Она принесла это на погребение Мое, ибо нищих всегда будете иметь при себе, а Меня не всегда.

– Что ты говоришь, Равви?! – воскликнула Магдалина и залилась слезами.

«Что Он говорит?! – сказал про себя Иуда. – Позволяет умащать себя драгоценным мирром, принимает божеские почести. Не слишком ли это?! Я забочусь о нищих больше, чем Он. Я – Свет... Во сне мне так сказано было... Свет я или не Свет? Сейчас я испытаю себя. Вот если...» Он не успел подумать, что «если», как вдруг расслышал слова, которые Иисус говорил Магдалине в ответ на какой-то ее вопрос. Что это был за вопрос и о чем они говорили перед этим, Иуда пропустил, но вот что донеслось до его слуха:

«Испытывающий себя уже не Сын Божий».

Иуду точно огнем опалили. Он вдруг выронил ящик с деньгами, так что Магдалина вздрогнула, а Иисус сказал, не подымая головы:

– Иуда, что делаешь, делай скорее.

Все подумали, что Он говорит ему о покупках. И только Иисус и Иуда знали смысл слов.

Иуда вышел.

Глава 17. Тайная вечеря

И был в тот день Иисус так особенно тих и углублен, что ученики даже и ступать громко боялись, будто можно было что-то спугнуть или осквернить.

Иоанн ходил за Иисусом как тень, такой неслышный и печальный и совсем не отделимый от Него.

Все Его любили. Но матери Иоанна и Якова казалось, что ее сыновья больше всех. «Пусть они будут первыми в царствии небесном, – попросила она Его. – Пусть один из них сядет у Тебя по правую руку, а другой по левую».

– Не знаешь, чего просишь, – сказал Он ей. – В царствии небесном первые будут последними, а последние первыми. В царствие небесное войдет тот, кто забыл про себя и место свое. Кто себя не видит, тот увидит царство. Будьте, как дети, которые еще не умеют видеть себя со стороны...

А потом Он стал умывать им ноги.

– Ты – нам?! – спросили ученики.

– Да, я – вам. Любящий не унижается. Только любите – и делайте, что подскажет любовь. Любите Меня так, как я – Отца. Вот и все.

Я – лоза, вы – ветки. Ветки и лоза должны быть едины. Что такое ветки без ствола лозы? Ствол в них, и они в стволе.

Но пока еще мы не совсем едины. Только после моей Пустыни я стал совсем единым с Отцом моим. Скоро я поведу вас в Пустыню вашу и там оставлю.

– Равви, что Ты говоришь? В какую Пустыню? – спросил другой Иуда, не Искариот.

– Что нам надо уйти от мира и поселиться в Пустыне, как ученикам Иоанна? Веди нас, куда хочешь. Нам ничего не трудно с Тобой, – сказал Матфей.

– Знаю, что вам ничего не трудно со Мной, – медленно сказал Иисус. – Но в том-то и дело, что надо вам остаться без Меня. Это и будет ваша Пустыня.

– Что ж, если надо, будем некоторое время без Тебя.

– Нет, не некоторое время. А все время. Во времени должны вы остаться без Меня, чтобы в вечности совсем соединиться со Мной. Потому что сейчас вы еще духовные дети и не одно со Мной и не можете вынести всего, что Мне надо вынести.

– Как не можем?! – воскликнул Петр. – Я жизнь свою за Тебя положу.

– Жизнь свою за меня положишь? Говорю тебе: до тех пор, как пропоет петух, трижды отречешься от меня...

– Равви!... Что ты сказал, равви?!

ф * * * * * *

Тихо. Ночь.

...Последний раз Я с вами. Мы прощаемся, дети мои. Будьте тверды. Не смущайтесь, когда будут вас соблазнять и говорить вам хитрые слова и спрашивать, как понять их. Слитый со Мной все поймет, а разделенный со Мной все переиначит. Ибо у всех слов есть два смысла – божеский и земной. Вам будут приводить Мои слова и смеяться надо Мной, говорить, что они не вяжутся друг с другом. Это для земного слуха не вяжутся. Для небесного – все связано.

Внешние люди собираются в стадо и идут за голосом внешним. А внутренние люди противостоят стаду, и каждый из них сам говорит с Богом и держит ответ перед Богом, сам, без посредников.

Не будьте стадом, будьте людьми! Я завещал вам земной мир и небесный меч! Не мечом решается духовный спор. Но нельзя мириться со злом в душе своей.

Будьте миротворцами на земле и будьте непримиримым воинством в Духе!

Глава 18. Подросший внук

– Ну что, мой мальчик, привел ты людей к Богу?

– Нет, не привел... В детстве казалось – только вырасти надо. А когда вырос... все оказалось так сложно! Я хотел справедливости, и когда на моих глазах убивали человека, я схватился за оружие. И потом уже не выпускал его из рук.

– Ну и стало в мире лучше?

– Нет. Хуже в тысячу раз.

– Ну, конечно. Сказано ведь: взявший меч от меча и погибнет.

– Так что же – сидеть, сложа руки, когда у меня на глазах убивают?

– Конечно нет! Сказано ведь: не мир, но меч.

– Но как, как это понять и совместить?

– Знаешь, есть на востоке легенда о святом, который совсем слился с Богом. К нему прилетела голубка, за ней гналась тигрица. И он укрыл голубку. А потом прибежала тигрица и сказала: «Если ты такой добрый, что прячешь голубку, то накорми моих тигрят». И святой взял весы и положил на одну чашу голубку, а на другую – кусок своего тела, равный, как казалось ему, голубке. Но голубка перевесила. Он положил еще. Голубка снова перевесила. Сколько бы кусков он ни клал, голубка перевешивала. Тогда он сам встал на весы. И весы уравновесились.

– Не понимаю. Что ж он – за каждую голубку, за каждого тигренка себя отдает? Да разве одного хватит на всех?

– Бог – это тот, кто отвечает за каждую голубку и каждую травинку всем собой. И тот, кто слился с Богом, – также. Потому-то и мир держится, что кто-то за него отвечает – держит его.

– Тогда почему же в мире столько страдания и зла?

– Потому что мир не отвечает за Бога. Потому что Бога никто не держит.

– Что ты говоришь? Кто это может держать Бога и отвечать за Бога?!

– Отвечай за каждую травинку, и ты ответишь за Бога. Отвечай за Бога – и делай, что хочешь.

– Что хочешь? И никто не скажет мне, что именно я должен делать?!

Глава 19. Гефсиманский сад

Он взял троих самых близких – Петра и сыновей Зеведеевых, Иоанна и Якова, и пошел с ними в ночь. В Гефсиманский сад.

«Душа моя скорбит смертельно, пободрствуйте со мной один час».

Какие странные слова сказал Он им. Первый раз в жизни Он в смятении. Как это Он у них чего-то просит для себя? Всегда Он лишь давал, а они брали из рук Его пищу духовную, как птенцы из клюва матери. А теперь...

– Пободрствуйте со мной. Я буду молиться один. А вы побудьте в стороне и пободрствуйте со мной.

– Хорошо, Равви...

В растерянности они смотрят друг на друга, в растерянности обнимаются и... усталые, растерянные – засыпают.

И Петру снится, что Учитель зовет его и о чем-то просит. О, как Он жалобно просит. Но о чем? «Равви, Тебе нужно воды напиться?

– Нет. – Равви, Ты ранен, перевязать Тебе рану?! – Нет. – Равви, Ты голоден, достать Тебе поесть? – Нет. Нет! – Чего же Ты хочешь, Равви?! Если бы это было что-то определенное. Если бы я мог понять!!»

И Якову снится сон. И его Учитель зовет и просит. «Чего Ты хочешь? – Света... – Равви, Равви, я сейчас, сейчас... Равви, я не поспеваю за Тобой. Где Ты?! Куда Ты уходишь, Душа моя?! Жизнь моя, я отстал от Тебя! О, как я отстал! Кто поможет мне подойти к Тебе?! Ты на вершине, а я у подножия!»

«Отче! – молился Иисус, и слезы текли по лицу Его. – Если можно, пусть минет меня чаша сия. Пронеси ее мимо меня, Отче. Но... Да будет воля Твоя, а не моя».

И Иоанну снится сон. Ему протягивает Учитель обе руки и просит его. «Что, Равви?! – Иоанн, откажись от воли своей, откажись, откажись от меня, ради меня! – Что Ты говоришь, Господи?! – Иоанн, ты ведь скажешь: «В начале было Слово и Слово было у Бога и Слово было Бог. И Слово стало плотью». Видишь, стало. Но до того, как стало, всегда было и есть. Откажись от плоти, от того, что «стало», во имя того, что всегда ЕСТЬ. Пусть я буду лишь СЛОВОМ, звучащим ВЕЧНО В ДУШЕ. Скажи Отцу: пусть будет воля Твоя, а не моя. —

Как, Равви? Ра—а—вви! Ты хочешь, чтобы я остался без Тебя? – Нет, я хочу, чтобы Ты был вместе со мной до конца, чтобы ты взглянул вместе со мной в лицо смерти и прошел бы сквозь смерть. Я не остаюсь в черноте смерти. Я – ЖИЗНЬ ВЕЧНАЯ. – Да, да... но как это?.. – Я – жизнь вечная. Но не плоть эта, а Я. Откажись от плоти моей ради Меня. – А... где... где... где же Ты будешь, Равви! Мне страшно, Равви. Не покидай меня, не покидай меня, Равви! – Я никогда не покину тебя, это ты покинул Меня. Я ЕСТЬ. Я один бодрствую и нахожусь лицом к лицу с ЯВЬЮ. А вы все спите и видите сны. То, что вы хотите, – есть сны. То, что хочет ОТЕЦ МОЙ, – ЕСТЬ ЯВЬ. Пробудись, пробудись!»

И Иоанн пробудился. И увидел Иисуса, склоненного над собой и говорящего с укором: «Один час просил я вас пободрствовать со мной, а вы спали». Вот прозвучал голос и отошел, удалился. И снова смыкаются веки.

А Иисус молится на горе один:

«Отче, спаси и помилуй их всех. А мне не дай увидеть, как в детях Твоих проступает лик зверя. Я хотел пробудить в них лики ангелов, но вот я увижу, как проступают в них бесы.

Вот Я один перед лицом Твоим. И никого нет со Мной. И только Ты разделяешь одиночество Мое, как и я – ТВОЕ».

И вот, окончив молитву, снова подошел к троим и увидел, что они все спали...

* * * * * * *

Вдруг в темном ночном саду замелькали фонари, послышались громкие резкие голоса и бряцание оружия. Это пришли стражники схватить Иисуса. Иуда указал им дорогу. Иуда знал, что Иисус с тремя учениками в Гефсиманском саду. Нужна была ночь, чтобы схватить Его, для того чтобы не видел народ. Нужен был кто-то, чтобы найти и опознать Его. И нашелся Иуда. Иуда подошел к Нему и поцеловал Его. И это был знак. «Тот, кого я поцелую, и есть Иисус Назорей», – сказал он тем, кого вел.

– Иуда, поцелуем ли предашь Меня? – спросил Иисус почти одними глазами, и Иуда отвел свои.

Петр схватил меч и отсек ухо одному из стражников, и услышал слова Учителя:

– Петр, Петр, вложи свой меч, я еще с вами, а ты уже забыл, о чем говорил Я: «Поднявший меч от меча и погибнет». Не мечом решается этот спор.

И Его схватили и связали и повели как разбойника в дом первосвященника Каиаффы.

Глава 20. Ночь Петра

Холодная ночь.

Во дворе первосвященника горят костры, и люди греются около них. Иисуса увели в дом, а Петр остался во дворе.

Рассыпанные кучки людей около костров, как оставшиеся сухие листья, облетевшие с дерева. А где дерево? И что такое лист, когда нет дерева?

Люди греют руки и судачат о том, кто поднял их в эту ночь. Вот схватили и привели человека. Кто этот человек? За что схватили его? Разбойник, заговорщик? Почему столько шуму?

Ходил с учениками и учил убить первосвященника?

Нет? А чему же он учил? Говорили, что он царь иудейский? А кесаря свергнуть хотел? Храм хотел разрушить?

– Слушай, а ты не из его ли учеников будешь? – спросила вдруг женщина Петра, подошедшего к одному из костров. – Я, кажется, видела тебя с ним.

– Н-нет. Я не знаю этого человека.

– Он, говорят, мертвых хотел поднять на живых. Он колдун великий. Да вот его схватили и сам себя не освободит. Все колдовство кончилось.

– Послушай, кажется я видела тебя с ним? Да, да... Я не могла так ошибиться.

– Говорю тебе, что я не знаю этого человека.

– Он хотел землю на воздух поднять, чтоб мы все взлетели и разбились. Все разрушить хотел. И еще бы немного и разрушил бы. Да вот его схватили.

– А ведь ты из его учеников. Я тебя все-таки узнала. – Не знаю я этого человека, – в третий раз сказал Петр, и тут пропел петух.

И тогда Петр вздрогнул и заплакал.

Глава 21. Понтий Пилат

Первосвященник передал Иисуса римскому прокуратору Понтию Пилату.

– В чем твоя вина? – спросил Его Понтий Пилат.

Иисус молчал.

– Что ты молчишь? Синедрион обвиняет тебя в том, что ты называешь себя царем иудейским и учишь народ не платить подать кесарю. А ты что скажешь?

Иисус молчал.

Он стоял перед Пилатом в своей худой одежде, нищий по виду, но Пилата не удивило бы, если бы Он сказал: «Я и есть царь иудейский». Что-то было в Нем такое, от чего вдруг покинули Пилата уверенность и ясность, и он почувствовал, что нет у него власти над этим человеком.

– Ты царь иудейский?

(Кто кого спрашивает? Не Он ли, молчащий, спрашивает его, Пилата: «Аты что сам думаешь обо мне? Кто я?». Это самый высокий из иудеев, а может быть, и не только из иудеев...

Может быть... может быть, Он властен над жизнью и смертью, и не Пилату Его судить...)

– Царь иудейский... – повторил Пилат вслух в раздумье.

– Ты сам говоришь это, – сказал Иисус.

Да, Пилат это сам сказал.

– Но, – продолжает Тот, Кто все время молчал, – царствие мое не от мира сего.

– Что это значит? Ты возмущал народ против кесаря?

– Нет. Я говорил: кесарю – кесарево, Богу – Божье. Я пришел возвестить миру Истину.

– Что есть Истина? – спросил Пилат.

И вот Он опять замолчал. И Пилат стоит перед Ним и ждет от Него ответа, но не так, как ждут ответа от подсудимого. «Кто кого судит?» – проносится в голове у Пилата. Все время испытывает он странное чувство – будто он, Понтий Пилат, не на своем месте, будто он не на все имеет право, и нельзя ему быть судьей.

– Что есть Истина? – он этого не знает, а Этот, стоящий перед ним, знает. И не кричит о ней, и не спорит, как все эти вечно дерущиеся фарисеи и саддукеи, но знает.

«Как же жить? Так вот и стоять перед этой молчащей Истиной, не смея поднять глаз? Что Он глядит своими всезнающими глазами... Что же, в самом деле, Понтию Пилату – римскому прокуратору – оставить свое место? Все бросить и идти за Ним?.. Неужели нельзя остаться на своем месте и не причинять зла этому человеку? Но почему же нельзя?.. Он же сказал: «Кесарю – кесарево, Богу – Божье». У Него – царствие Истины. У меня – мое. Он не мешает мне, я – Ему».

– Я не вижу вины на этом человеке, – говорит он, выйдя к первосвященникам и старейшинам иудейским. – Я хочу отпустить Его вам.

– Нет! Нет! Он великий преступник! – закричали те.

– Но есть трое других преступников. По обычаю, на праздник ваш, я должен отпустить вам одного. Я хочу отпустить Иисуса Назорея.

– Нет! Нет! Отпусти нам Варавву!

– А что делать с Иисусом?

– Распни его!

– Я не вижу вины на этом человеке, – еще раз сказал Понтий Пилат.

– Распни его! Распни его! Распни его!

О, эти иудеи! Эти неистовые! Как они кричат и как галдят! Что им дался этот праведник?.. Что за народ?! Неужели не могут жить спокойно?

– Распни его, или ты не друг кесарю!

Тогда Пилат перед всеми умыл руки и сказал:

– Не на мне, а на вас кровь этого праведника.

Он тщательно умыл свои холеные руки и вытер их чистым полотенцем. Почему же ночью он обнаружил, что на них остались кровавые пятна? Он страшно забеспокоился и стал отмывать их, но пятна не исчезали. Чем дольше, тем ярче они становились. И понял он, что теперь должен жить, вечно пряча свои руки.

«Проклятые иудеи!» – крикнул он в ночь и ударился головой о стену. «Проклятое, проклятое племя! Это они, они во всем виноваты! Ненавижу их! Я буду мстить им за этого человека! Что Он смотрит на меня своими глазами? Что Ты смотришь и молчишь? Не я, а иудеи распяли Тебя! Я буду мстить за Тебя этим проклятым иудеям! Всем до одного! Всем до одного!»

– Тише, Понтий Пилат, опомнись! Ведь и Я из них и все близкие мои.

– Ты?! Да... Ты ведь сам иудей... Не напоминай мне об этом! Не смей! Иудеи тебя распяли! Иудеи виноваты!