Текст книги "Великие религии мира"

Автор книги: Григорий Померанц

Соавторы: Зинаида Миркина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

По веревке на небо

Ни один бушмен или австралиец не сомневается, что можно видеть своих духов, даже самого главного, «того, который наверху». Духи приходят во сне или в особых состояниях, которые многие племена превосходно умеют вызывать. Индейцы не признают юношу полноценным членом общества, пока он не увидит своего духа. Мальчики во время обряда инициации (посвящения в мужчины) постятся, не спят ночами и иными способами доводят себя до состояния транса, в котором действительно видят какой-то призрак. Считается, что этот дух становится потом личным покровителем человека (наподобие ан-гела-хранителя у христиан). Таким образом, каждый человек должен сам прикоснуться к некой тайне, стать тайновидцем (мистиком). Английский этнограф Тайлор говорил: «дикарь видит то, во что он верит, и верит в то, что он видит». Ошибается ли «дикарь» в своем опыте? Или в чем-то ошибаемся мы, недоверяя ему?

Как уже сказано, примитивный интеллект очень связан; язык неразвит, не допускает сложных объяснений; и приемы работы, формы поведения и т. п. часто передаются «догматически», без всяких доказательств – на веру*. Это не особенность религии, это черта неразвитого сознания в целом. Но как раз в своей мистической практике человек примитивного племени очень самостоятелен. Он непосредственно переживает состояние экстаза и говорит об образах, которые воспринял сам, а не принял на веру. И дело не только в том, что у него ярче фантазия и он воображает себе то, чего на самом деле нет (как, например, австралийские женщины воображают и видят во сне участие тотема в зачатии). Примитивные племена владеют психотехникой, способной поспорить с самыми лучшими современными образцами (это искусство впоследствии мало развивалось).

Инициация – один из самых характерных обрядов примитивного общества. Она имеет практический воспитательный смысл. Суровые испытания готовят мальчика к жизни, которую ему придется вести. Мальчики-бушмены должны, например, самостоятельно убить зверя, а потом отдать мясо старшим и сидеть на пиру, не беря в рот ни крошки, не выражая нетерпения. Другие чисто ритуальные испытания тоже имеют смысл закалки, воспитания выносливости. Например, австралийским мальчикам выбивают зуб, бушменским – рассекают кожу и втирают в ранку пепел. Но основной смысл инициации – посвящение в тайну культа (и культуры). Человек проходит через обряд, в котором он испытывает муки и страх смерти, а потом чувство бессмертия. Австралийские женщины (которым строго запрещено подходить к обрядовой площадке) провожают мальчиков с плачем, как будто те идут умирать, и встречают юношей как воскресших. Женщины прекрасно знают, что инициация не смертельна и даже не опасна, но таков смысл обряда. Это священная игра, игра в смерть и воскресение, примитивная трагедия (или мистерия), примитивная литургия.

Тех, кто обнаруживает повышенные способности впадать в транс и видеть духов, старые ведуны отбирают и передают им свое искусство. Ведуны совмещают несколько позднейших профессий: священника, поэта, сказителя, колдуна, врача и аптекаря, готовящего лекарства, а также яды (у бушменов – для отравленных стрел). Это специалисты всех видов умственного труда. У наиболее примитивных племен они работают совершенно бескорыстно, когда другие отдыхают. Заплатить им в бушменском быту просто нечем. Ведун исполняет свой долг потому, что чувствует призвание к нему, потому что другие этого не умеют, а потом, вместе с другими, идет на охоту. Ведуны – первые собиратели тех семян, из которых выросло дерево культуры. А из ошибок и заблуждений ведунов выросли все человеческие суеверия.

Примитивные ведуны безусловно верят в то, что они говорят и делают. Да и как им не верить? Вот в ночь полнолуния бушмены, неспособные заснуть, пляшут свой танец. Один из них, Цонома, лучше других умеет регулировать дыхание. Он удерживает его и впадает в транс, в забытье. В таком состоянии можно ходить босиком по жару костра, глотать раскаленные угли. Обряды хождения по огню, в состоянии коллективного самогипноза, сохранились у многих племен и в нескольких цивилизованных странах Азии (в Индии, на Цейлоне, в Японии). Есть современные научные описания, фотографии. Это реальность.

Человек в экстазе как бы выпрыгивает из пространства и времени. Теряется ощущение своего тела, и ведун летит в небо, к своему богу. Потом он рассказывает, что видел там. Он это действительно «видел». Свое экстатическое ощущение жизни Цонома стихийно воплощает в традиционных образах мифа и видит бушменского бога Гауа так же ясно, как Екатерина Сиенская – Христа. Старый миф заново переживается, обновляется. Великий творец Гауа спустил Цономе веревку с неба. По этой веревке Цонома вскарабкался на небо, побывал в синей звездной бездне и просил Гауа послать его народу дождь. Гауа услышал его. Он опять скинул веревку с неба. Цонома спустился по этой веревке, а следы от веревки рассыпались тысячью протянутых нитей, долгожданным дождем. Психотехника экстаза развязывает в человеке много действительных творческих сил (особенно поэтических; то, что почти каждый бушмен – художник – результат воспитания. Физически бушмены ничем не отличаются от нас). Но в экстазе могут быть развязаны и темные силы. Ненависть и страх, царящие в отношениях между разными племенами, вызывают желание извести, уничтожить врага, убить его колдовством. Это в какой-то мере возможно. Но большую роль играет и страх колдовства.

Австралийцы верят, что каждая человеческая смерть – результат колдовства инородца. На похоронах гадают, кто околдовал покойника, и отправляют экспедицию – иногда за сотни километров – убить виновного. Так еще в глубочайшей древности, еще в каменном веке началась охота за ведьмами и кровная месть.

Зависимость от природы вызывает надежду откупиться от нее жертвой, самым дорогим – ребенком. В Южной Африке живет племя ико-ванго, покупающее себе такой ценой дождь. Мальчика убивают гипнозом (колдун только взмахивает рукой над его головой). Вероятно, большую роль играет убеждение жертвы, что в этот момент она должна умереть. Гипноз помогает страху, а страх – гипнозу.

Зигзаги истории

Каким образом эти примитивные верования и обряды развивались и складывались в религиозные системы? Этот процесс шел, по-видимому, несколькими несходными путями. Существует упрощенный взгляд, что у самых примитивных племен, у «дикарей», господствуют дикие обряды и представления, а потом дикости смягчаются. Это неверно уже потому, что многие обычаи «дикарей» совсем не грубы (например, «дикари», как правило, не бьют детей). У самого первобытного из современных племен за плечами 20—25 тысяч лет человеческой культуры, кое в чем более высокой, чем культура среднего образованного человека современности. Но особенно неверно мнение о постепенном, прямолинейном смягчении нравов. У большинства примитивных племен человеческие жертвоприношения редки или вовсе отсутствуют, а людоедство (если есть) связано с культом предков. Дети съедают часть тела своих умерших родителей (иногда – сожженную и подмешанную в лепешки) из любви к покойным, из стремления физически продлить жизнь их в своем теле. Напротив, у более развитых племен людоедство (если оно сохранилось) имеет характер вредоносной магии, а человеческие жертвоприношения становятся массовыми. Ацтеки, создавшие могущественное царство в доколумбовой Мексике, приносили в жертву богу войны по 10 ООО пленников одновременно. При этом жрецы вырывали и съедали еще трепещущие человеческие сердца. У карфагенян был республиканский общественный строй, лучшие на Средиземном море корабли – и был Молох, которому в трудных случаях приносили в жертву сотни детей.

Другие племена еще на заре цивилизации отказались от человеческих жертвоприношений. В Библии эта реформа связана с именем Авраама. В Аравии человеческие жертвоприношения были прекращены Мухаммедом. В Китае они отменялись постепенно, под влиянием философской критики Конфуция (Кун Фу-цзы, V век до н. э.) и гуманной религии буддизма. В VII—VIII веках еще существовал обычай «венчать» красивую девушку, одетую в самое нарядное платье, с богом реки Хуанхэ (отправляя ее на дно, где предположительно жил бог). Кровавые жертвоприношения и людоедство вызывали отвращение у племен и народов, отказавшихся от этих обычаев. Отвращение к чудовищному культу Молоха сыграло свою роль в решимости римлян уничтожить побежденный Карфаген до конца. Город был разрушен, и земля, на которой он стоял, распахана и посыпана солью. Потом на этом месте возник другой город, но в нем уже не было храма Молоха. Таким образом, на каждом этапе истории есть несколько разных типов религиозного развития. Пока племена живут поодаль или рядом, но не смешиваясь, каждое идет своим путем, иногда в прямо противоположных направлениях. Но когда племена и ранние цивилизации вступают в тесный контакт, смешиваются (например, в рамках единой империи), какая-то одна тенденция побеждает.

Мы обычно говорим, что сперва люди верили во множество богов и духов, и называем это политеизмом (многобожием). А потом в Средиземноморье и в некоторых других регионах победила вера в одного бога (монотеизм). Но это не совсем верно. Монотеизм возник не в блестящих столицах древнего Средиземноморья, а среди отсталых племен и в глухих углах. Это создание малых народов, противопоставивших себя великим империям. Законченный политеизм не перешел в монотеизм, он был вытеснен монотеизмом (христианством, выросшим из старого еврейского единобожия, и исламом; подробнее см. в главах 2—5). Напрашивается предположение, что архаические племенные религии еще не были законченным политеизмом, допускали развитие и в другую сторону, к монотеизму. В самом деле, в чем разница между монотеизмом и политеизмом? Вовсе не в количестве духов, а в дистанции между верховным духом и всеми остальными. Мусульмане – монотеисты, хотя верят во множество духов. Но они убеждены, что все духи созданы одним, высшим, и называют его особым словом (Аллах). Политеисты (например, древние греки) давали высший титул (теос, бог) целому семейству духов – олимпийцев, очень близких по своему характеру и силе к верховному богу, Зевсу. Таким образом, вопрос не в том, чтобы посчитать число духов, а в том, чтобы выяснить характер их отношений между собой. А эти отношения иногда чрезвычайно запутаны. Судя по новейшим исследованиям религий Африки, мифологические представления многих племен складываются примерно в такую пирамиду: на вершине – смутно образное существо, не совсем лишенное формы, как бог евреев, но и не совсем телесное, как бог греков. К нему обращаются изредка, в торжественных случаях, по общеплеменным делам. Далее следует ярус духов, менее могущественных, но более телесных, обладающих определенным обликом и свойствами. Еще ниже следует ярус таинственных сил (по большей части, вредоносных), связанных с мелкими предметами. Из такой системы, по мере развития разума, склонного четко отделять друг от друга предметы (в том числе и воображаемые), легко и естественно складывается законченный политеизм (многобожие). Но при каких-то исключительных условиях та же система может развиваться и в сторону строгого монотеизма (как это произошло в истории евреев и арабов; см. главы 3 и 5).

Профессионалы культуры

Законченный облик религии придают профессионалы, священнослужители. А профессионалы появляются не сразу. На ранних ступенях первобытнообщинного строя разделения обязанностей почти нет. Все делалось сообща, все съедалось сообща, все сообща танцевали и пели. И мистические обряды были общими, захватывающими всех без исключения. Но постепенно, по мере роста знаний и богатства, увеличивались различия между людьми, и массы общинников уже не успевали каждый день или даже каждую неделю танцевать до экстаза и общения с духами. Эта задача все более ложилась на ведуна, на него одного. И ведун перестает быть охотником, становится профессионалом: шаманом, жрецом или вождем.

Шаман, как и бушменский ведун, совмещает много профессий (врач, аптекарь и т. п.'), но прежде всего это мастер психотехники. Впадая в состояние экстаза, он приобретает власть над некоторыми стихийными силами. С их помощью он в основном и лечит. Представление о связи каждого общинника с духами-покровителями слабеет. Взамен возникает представление об особом избранничестве шамана.

Мистические переживания шамана приобретают характер влюбленности и брака с небесной возлюбленной (или возлюбленным, у шаманки). Эта традиция породила много новых мифов и сохраняется во всех развитых, утонченных религиях как любовь монахинь к небесному жениху, как мечта о большеглазых гуриях мусульманского рая, но особенно – в индийском тантризме и бхакти, о которых мы поговорим в девятой главе.

Простой сибирский шаман, с которым беседовал этнограф Л. Я. Штернберг, рассказывал, как ему во сне явилась прекрасная женщина. Она стала его женой и научила его шаманить. Он отказывался. Он знал, что это самое трудное дело на свете, но небесная возлюбленная не отступала, грозила убить, если он не покорится. Он должен был быть верен своему призванию. И вот он стал шаманом. Его дух (аями) часто меняет облик. Аями приходит под видом старой женщины, волка, крылатого тигра и показывает ему различные страны света. «Когда я шаманю, аями и ее духи-помощники входят в меня по жилам... они проникают в меня, как дым или пар...»

Некоторые малые народы Сибири почитают и других людей, тоже связанных с духами, но иначе. Нанайцы называют этих людей тудина-ми. Тудины никогда не шаманят, у них нет аями, но есть способность предвидеть будущее, указывать источник беды или болезни, следовать «умным зрением» за шаманом в его духовных странствиях и исправлять его ошибки. Тудины лечат больных, по общему мнению, лучше, чем шаманы, к ним прибегает община как к мировым судьям и посредникам в тяжбах.

Н. Д. Дзяппе, сам племянник известного тудина, объяснял, что ту-дин «все знает, так как душа у него работает». По убеждению нанайцев, тудины получают свои знания и силы почти исключительно от небесных духов высших сфер. Посредником является этугдэ – личный дух человека (подобие ангела-хранителя). Когда у человека есть этугдэ и особенно когда он «большой», т. е. сильный, ему, этому этугдэ нкунай (обладателю этугдэ), нечего бояться. Злые духи не смеют приближаться к нему. А если приблизятся, этугдэ «как собака» бросится на них и отгонит.

Тудины, если не контролируют шаманское камлание (обряд вызывания духов), действуют исключительно днем, шаманы же камлают только в темное время суток. Тудины иногда страдают эпилепсией, но специфической болезни шаманов, проходящих посвящение, они не знают, никаких посвящений не проходят, особой одежды не носят, никаких особых предметов не используют, и все же какая-то высшая сила им помогает. Тудинов долгое время не замечали исследователи. (Яркое зрелище камланья, экстатического танца с бубном, их заслонило.) Но теперь, когда тудины были описаны Анной Смоляк, этнографы, возможно, обнаружат подобные фигуры не только в Сибири. Не исключено, что тудину был подобен первоначальный религиозный тип, из которого – в новых условиях – могли развиться известные нам в истории фигуры (бодисатвы, пророки, священные вожди).

Вопреки обычным представлениям, вождь на первых порах скорее первосвященник, чем организатор работы и командующий. Первобытные общины очень демократичны и превосходно управляют своими делами сообща, функция вождя другая: быть живой связью между таинственными силами и общиной.

Задачей вождя, а потом царя, были символические акты, вызывавшие дождь, размножение скота, прекращение эпидемии и т. п. Стареющих вождей часто убивали, чтобы дряхлость символа племенной мощи не отозвалась губительным образом на реальных силах племени. Зато хоронили вождя очень торжественно, и вместе с ним закапывали многочисленных жен и рабов, иногда целыми тысячами. Только постепенно, шаг за шагом, вождь становится реальным властителем, царем, а его священный штат – аппаратом власти. Но представление о священном характере власти сохранялось и поддерживалось. Оно помогало править.

Третий профессионал архаической культуры – жрец. Это, пожалуй, первый профессионал религии в собственном смысле слова. Дело жреца – не общение с мелкими духами, нужными для лечения больных, – это остается ремеслом шамана или знахаря, а служение богам покрупнее, милость которых обеспечивает порядок в космосе и общее благоденствие народа. Есть цивилизации, в которых особая прослойка жрецов так и не сложилась. Обряды там совершают и цари, и государственные чиновники (в древнем Риме, в Китае). В других случаях, напротив, корпорация жрецов приобретает огромное могущество и становится серьезным соперником государственной власти, как это было в древнем Египте, Индии, Израиле. Почему это так произошло – сложный вопрос, не вполне решенный до сих пор.

Там, где жречество приобретает силу, оно пытается руководить всей духовной жизнью народа, пасти его, как стадо (паству). Однако народ сохраняет свою духовную самостоятельность, прежде всего – в традиционных священных играх, которым приписывается особый, таинственный смысл. Подобно эскимосам, устраивающим борьбу зимы с весной, древние мексиканцы верили, что игра в мяч на особом обрядовом поле (обозначавшем день и ночь) необходима для правильного движения солнца и луны. Древние критяне придавали какой-то мистический смысл бою быков. Как бы ни относиться к этим убеждениям, самим мексиканцам и критянам игры и праздники были необходимы. Впоследствии из таких игр родилось театральное искусство (мистерия, трагедия, комедия), так же как из шаманства – медицина, из таинственности, окружавшей вождя, – авторитет государственной власти.

Мировые религии осуждали «языческие игрища». Но постепенно святки, колядки, пасхальные яйца и т. п. старинные обряды срастались с новым культом, входили в структуру нового праздника. Менялся высший образ, объект благоговения, но человек в любую эпоху предпочитает игру – проповеди; и новые культы приходится строить по старым образцам. Христианская литургия, индуистская пуджа – тоже священные игры, только более тонкие, одухотворенные. Без обращения к сокровищнице племенного опыта не обошлась ни одна цивилизация.

Глава вторая

Боги и судьба (Древняя Греция)

Золотой век

Европейская культура немыслима без богов и героев древней Греции. Их образами полны все картинные галереи мира, вся европейская поэзия многих веков. Греческие боги ассоциируются в нашем сознании с безоблачной, ясной порой человечества, когда ничто не уродовало, не сгибало личность, не мешало формированию красоты и гармонии. Европа Нового времени создала своего рода миф о солнечной Элладе как о каком-то рае, существовавшем на заре времен. Однако миф и действительность далеко не всегда совпадают. Действительная древнегреческая культура – явление гораздо более сложное и противоречивое.

Попробуем разобраться, как и почему родились счастливые боги Греции, так ли они были счастливы, как и почему они умрут.

Когда мы говорим о греческих богах, мы прежде всего представляем себе обитателей горы Олимп – прекрасных олимпийцев. Но это сравнительно поздний миф. Более древние греческие мифы знают других богов, очень близких по духу к богам первобытных народов. Это боги-горы, боги-реки, боги-деревья, наполовину одушевленные, наполовину сливающиеся с плотью дерева, горы, реки. Человек одухотворяет и обожествляет природу. Все божественно и требует послушания: грозный и ласковый океац, молчаливое небо и земля. Прежде всего земля, рождающая все живое, кормящая и принимающая в себя новое семя’. Гея, Ма во всем подобна матери, но обладает еще и тайной бессмертия. Ма поглощает, но и воскрешает своих детей, они падают в нее, как зерна, и весной снова дают ростки. Гея – первый облик, первое существо, возникшее из хаоса (непонятного, непостижимого). Уходящая в непостижимую глубину, но ощутимая, родная всему живому, она родила все. Даже небо (Уран) рождено Геей. А все дальнейшие формы жизни произошли от сочетания земли и неба, Геи и Урана. Уран, согласно мифам, – отец мира. В начале от этого брака рождались бесформенные чудовища, и отец, испуганный их видом, ввергал их обратно в недра матери. Так вверг он в землю сторуких, одноглазых и гороподобных великанов. Пока не родила Гея детей, прозванных титанами, ставших первообразами для мира, в котором возникли и живут люди.

Мир титанов – это по-прежнему мир одушевленной природы. В деревьях живут дриады – тихие нимфы. Нельзя безнаказанно разрубить дерево – потечет кровь дриады. В родниках живут серебристые наяды, в реках – нереиды, дочери титана Нерея. Быстроногие, пенноволосые океанвды поют в волнах. Титанида Фетида обтекает великой рекой весь мир. Солнце – это не кто иной, как титан Гелиос, едущий по небу на своей гигантской колеснице. По утрам над миром восходит титанида Эос (розовоперстая Эос, как называет ее Гомер). По вечерам на синем небе появляется тысячеглазый титан Аргус. Звезды – глаза Аргуса, вечно молчащего и в то же время говорящего непосредственно с душой человека. Мир подобен Аргусу – завораживающий и завороженный, прекрасный и страшный, и, прежде всего, – таинственный. Слово, в котором слиты все значения, – слушать его хорошо и страшно. Оно уводит в те пласты жизни, где прячутся корни существования – тайна вечности. Поэзия древнейших мифов – поэзия смутной таинственности.

Все это было до времени, вне времени, в некоем вечном царстве Урана. Но один из титанов, рожденных Землей _и Небом, есть Кро-нос – Время. И Кронос свергает с мирового престола своего отца. Мать Гея давно томилась от того, что Уран ввергал детей обратно в ее утробу. Она хотела выпустить всех детей, прекрасных и безобразных, и перестать корчиться в родовых муках. И вот Кронос внял ее мольбам, лишил отца деторождающей силы и воцарился на земле.

Так рождение новых форм было прекращено. Гея уже не рождает больше. А существа, подвластные времени, – смертные, временные – сами плодятся, размножаются и умирают (поглощаются Временем). Кронос совершил первое преступление, низложив отца, и в мире начинают действовать силы, раскованные им: бог смерти Танат, Эрида – богиня раздора, Немезида – месть и т. п. Единая цельная Жизнь разделяется на доброе и злое, благостное и бедственное. Несмотря на то, что Кронос – свершитель первого мирового зла, он отнюдь не является однозначной злой силой. Время, несущее смерть, несет и рождение. Не зло приходит в мир, а добро и зло одновременно, вместе с роднящим их временем. Время несет в мир двойственность. Что лучше: вовсе не родиться или родиться и умереть? Смертные люди ощущают неумолимое время как своего владыку. Но подчиняться этому владыке не так уж тягостно. О сроках жизни можно не задумываться и жить в единстве с одухотворенной природой, в согласии с ее ритмами, с ее таинственными ликами – богами. Люди и титаны – все свободны, никто не подчиняет себе других. Это древнейшее время стало жить в мифах под названием «золотого века». Таким образом, «страна сновидений», страна воплощенной мечты, которая у первобытных народов жила в «вечном теперь», связывая в себе жизнь и смерть, сны и явь, у древних греков переносится в прошлое. С расслоением первобытных общин, с образованием неравенства и угнетения рождается и начинает жить миф об идеальном прошлом, о времени, когда всего самого дурного еще не было. Когда гармоничный счастливый человек жил одной жизнью с нимфами, козлоногими сатирами, соседствовал с кентаврами (полулюдьми-полуконями) и с древолюдьми – лапифами.

Это целостное ощущение жизни, мироощущение людей, не отделившихся от ритмов природы, осталось великим вкладом древних культур в культуру общечеловеческую. Это зерно целостности, которое мировая культура по мере своего развития будет временами терять и трагически ощущать свою потерю. Слишком ясному рационалистическому сознанию последующих поколений, строго отделяющему один предмет от другого, будет не хватать смутной таинственности, сверхразум-ной причастности вселенскому бытию, ощущения тютчевских сумерек:

Тени сизые смесились,

Цвет поблекнул, звук уснул —

Жизнь, движенье разрешились В сумрак зыбкий, в дальний гул.

Мотылька полет незримый Слышен в воздухе ночном...

Час тоски невыразимой —

Все во мне и я во всем...

Через века и века цивилизованные, обученные наукам и искусствам люди будут приходить к древнему Пану (греческому богу лесов и пастбищ), чтобы вглядеться в его загадочные глаза и попросить у него цельности, слияния с сердцем жизни, которой им, все имеющим, так не хватает. Образ Пана будет вечно жить в искусстве. И в XX веке он снова взглянет с полотна Врубеля – удивительный древний бог с прозрачными вечными глазами, вмещающими в себя «мировую бездну». Но древний Пан вносил не только умиротворение. Он же был причиной великого сверхразумного страха – паники. Пан незримо присутствовал всюду. Иногда, рассказывают, он внезапно появлялся из-за горы, и его рогатая голова наводила безотчетный ужас на людей и на животных. Природа не только ласкала, но и пугала. Человека мучил страх призраков, демонов, а его воображение населяло ими землю. Праобразы всех наших леших, водяных и домовых привольно жили в древнейших мифах Греции.

Природа была сфинксом – кормящим и пожирающим, дарящим и казнящим, рождающим и убивающим. Человек до сих пор только прислушивался к ней, смутно угадывая ее священную волю, из которой он не смел выходить. Тысячи табу охраняли тайну. Но разум медленно крепчал, входил в силу – и наконец человек, вырастая, восстает против старых мифов, баюкающих сознание. Человек чувствует себя тверже на собственных ногах и хочет помериться силой с природой. Разум выступает против сфинкса. Собственный разум, волю и руки человек начинает видеть, как нечто великое и могучее, обожествляет их, создает человекоподобных богов. Эти боги отменяют прежние запреты и велят дерзать – взламывать недра земли, подчинять природу себе.

Молния разума (Олимп)

Было предсказано титану Кроносу, что один из сыновей свергнет его с престола. И потому одного за другим заглатывало Время своих бессмертных детей, кронидов. Только одного, Зевса, спрятала жена Кроноса, Рея. Кронос поглотил вместо Зевса камень, а Зевс вырос в горах, вскормленный козьим молоком. Он сверг своего отца, да еще заставил его извергнуть всех проглоченных им детей.

Иные силы воцаряются в мире. И начинается борьба молодых богов и титанов. Верх одерживают крониды. Древние титаны должны им подчиниться или они будут ввергнуты в подземную бездну – Тартар. Сила на стороне кронидов. Они освобождают древних одноглазых циклопов и заставляют их ковать в подземной глубине молнии для Зевса. Зевс получает молнии и становится громовержцем, тучегонителем.

Молодые боги поселяются на великой горе – Олимпе: царь богов Зевс со своей супругой Герой, их братья, сестры, дети. Кронид Посейдон становится владыкой морей, отодвигая вольного титана Океана, одного из немногих титанов, признавшего власть кронидов и перешедшего на их сторону. Брат Зевса и Посейдона Аид становится владыкой подземного мира.

Прекрасны боги-олимпийцы. Они безмятежны и радостны, как утро, сменившее предрассветную мглу. Великий Зевс сочетается с сотнями богинь и смертных, и один за другим рождаются на свет божественные дети Зевса. Богиня Лета (Лотона) рождает от него Аполлона и сестру его Артемиду. Культ Аполлона вскоре становится почти равным культу самого Зевса. Новый солнечный бог, подчиняющий самого Гелиоса, бог разума, света, становится символом прекрасного. Из головы Зевса рождается другая высокочтимая богиня – Афина Пал-лада, богиня мудрости, богиня правосудия. Это сама мысль Зевса – неуязвимая воительница, родившаяся прямо в военных доспехах.

Могучи боги. Не хотят знать они ничего, что может омрачить их безмятежность. Но где-то над ними или в невыразимой глубине под Ними есть нечто, от чего содрогаются даже они, чему не могут глядеть в глаза, от чего зависят – Рок, Ананка – Необходимость. Это темная, непонятная ни людям, ни богам сила, невидимая, невообразимая, не поддающаяся никакому, даже самому фантастическому воплощению. Бога, олицетворяющего Рок, – нет. Его нельзя себе представить, увидеть его черты. О нем лучше не думать. Отодвинуть его в темную глубину и не смотреть туда – ведь так велика область, освещенная солнцем! Нет конца солнечным богам! Только где-то на краю света сидят три мойры – богини судьбы – и ткут нити жизни. Только они знают веления Рока. Мойра Клото прядет жизненную нить. Мойра Лахесис вынимает жребий, а мойра Атропос заносит в свиток судьбы запись неизбежного. Можно умилостивить и уговорить человекоподобных богов, но неумолимы мойры.

Итак, олимпийцы не беспредельны. Океан их жизни и могущества имеет берега. Но этот океан велик, и они не хотят знать его пределов. И до тех пор, пока не хотят знать, могут не знать и чувствуют себя беспредельными, бессмертными, царящими. Время олимпийцев – героическое время. Люди, поклонявшиеся новым богам, подчиняют природу, добиваются невиданного расцвета своей цивилизации. В народной фантазии рождаются мифы о великих героях, сыновьях богов, победителях чудовищ и стихий. Герои признаются богоравными и часто удостаиваются бессмертия. И как не ощущать себя богоравным, когда человек вышел один на один на борьбу со стихией и в теле его поет и переливается мощь, способная одолеть стихию. Быстрый как Зевсова молния разум набрасывает узду на громоздких неповоротливых великанов. Блеск мысли, прорезавший мозг, и – пенногривые кони титана Нерея (волны) несут тебя через пространство; вольный ветер Эол или Зефир, могучий, способный сдунуть тебя, как былинку, оказывается твоим слугой. Он раздувает парус, который ты ему подставил. Вовсе не гигантское божество победоносно. Люди обводят вокруг пальца великанов, не владеющих молнией разума. Не громадность и безмерность, а соразмерность – вот что ощущают эллины как высшее. Соразмерность, тело, построенное по законам разума, искра разума, угадываемая в отдельном предаете, – вот что обожествляется ими. Решение загадки соразмерности осмысливается ими как ключ жизни.

Утреннее яркое мироощущение, пришедшее на смену более древнему сумеречному, стерло полутона и переходы. Мир стал разделяться на обособленные предметы. Прекрасное и безобразное четко разделилось. В глубочайшей древности один и тот же предмет мог быть то прекрасным, то безобразным в зависимости от освещения, от взгляда. Все существовало в нерасчлененности, в движении, как существует и сейчас в искусстве Востока, где прекрасное – это прежде всего связанность с целым, отпечаток вселенского ритма, а не совершенство отдельного предмета. Древние титаны греков могли быть то прекрасными, то безобразными, устрашающими. В более поздней греческой эстетике этого нет. Мир разделяется в ней на прекрасные и безобразные предметы.