Текст книги "Ночной пасьянс"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Его лаборатория и комната Романца находились рядом, вошел Олег без стука. У Романца сидела какая-то девица с блокнотиком на коленях. Тот что-то объяснял ей, она кивала и записывала.

Трубка лежала на столе.

– Слушаю, – сказал Олег.

– Это Маруся, с кладбища, – отозвался издалека голос.

Олег поморщился. Звонившая работала смотрительницей на кладбище, как раз на том участке, где похоронен был отец Олега. Он платил ей пятерку в месяц за то, чтоб приглядывала за могилой. Сейчас он задолжал четвертной.

– Я понял, тетя Маруся. К середине августа рассчитаюсь полностью и наперед дам, – старался он говорить потише и без подробностей, косясь на Романца, беседовавшего с девицей. – Да-да, разбогатею... Я понял... Вы уж извините. До свидания, – заторопился закончить, зная словоохотливость собеседницы. С покойниками на кладбище здорово не разговоришься...

Он пошел к себе. Этот звонок невольно вернул его к не давним мыслям об умершем несколько лет назад отце. И с какой-то злой веселостью Олег мысленно произнес: "Ничего, батя! Все идет путем. Скоро я им всем морды дерьмом намажу!.."

Застенчивая, все время красневшая дипломница из Института культуры, приоткрыв розовый ротик, внимала Романцу – руководителю дипломной работы, стараясь успеть записать в блокнот все, что он изрекал. А Романец втолковывал ей какие-то элементарные понятия, дивясь ее туповатости и наивности.

– Я же точно обозначил вам хронологические пределы, – говорил он, зачем же вы лезете в другие? По ним и материалов нет.

– А у вас, в архиве? – спрашивала девушка.

– Они в спецхране, вас туда не пустят.

– А если я через папу попробую?

– Это тот случай, когда папа не поможет. На тех документах – "табу".

– Почему?

– Они... как бы вам сказать... не вписываются.

– Во что?

– В концепцию, в концепцию, Шурочка!

– Почему?

– О, господи! Ну спросите у вашего папы! Если он у вас все может, наверно и все знает... Пойдем дальше. Вот эту фразу "...единственно верный путь..." вы уберите.

– Почему?

– В тех документах, что в спецхране "единственно верным" путем был назван вовсе другой. Кто знает, не окажется ли через несколько лет названное вами "единственно верным" тоже ошибочным? Избегайте категорических оценок... Даже если это цитаты... Чужие истины не принимайте всерьез, руководствуйтесь своими. Общих истин не существует, милая Шурочка, – девица надоела ему, ее дипломная работа – сплошные компиляции и цитаты – никому, кроме нее, не нужна, но всемогущий папа отдаст команду, чтоб сей научный труд переплели "как следует" и золотом оттиснули фамилию дипломницы и название. Почти два часа угробил Романец на просвещение этой Шурочки, хотя своих срочных дел сегодня было невпроворот. Ему нужен был покой, одиночество, тишина, чтобы все хорошо обдумать. Поэтому не без некоторого цинизма он поучал ее: – Я тоже руководствуюсь этими принципами. И вам советую. Это – что касается жизни. А дипломную вам написать помогу. Будьте умничкой, – без всякой надежды, что такое его пожелание исполнится, он не удержался и погладил ее чуть выше колена. – Я дам вам свой телефончик, если что нужно – звоните. Он сказал не "телефон", а "телефончик". Но до нее и этот нюанс не дошел. "Она, наверное, фригидна, – почему-то решил Ярослав, глядя, как Шурочка аккуратненько укладывает в сумочку блокнотик – в одно отделение, ручку – в другое. – Конечно, можно бы назначить следующую встречу дома, а не здесь, – подумал Ярослав. Девка ничего... Правда, можно влип нуть, а папа там – ого-го?.. Нет, это все побоку!.. Сейчас есть высшая цель, главное дело жизни подоспело... И, может быть, – Мюнхен..."

29

Когда город спит, ночные тени кажутся особенно неподвижными. Было безлунно и тихо. Словно паркет, натертый фосфоресцирующим воском, сияли под фонарями булыжники. Во тьме как-то плотнее прижались друг к другу старинные дома на узких улочках в старой части города. И вдруг раздался медленный ровный стук копыт. Мимо припаркованных на ночь "жигулей", "москвичей" и "запорожцев" по проезжей части улицы будто проплыла небольшая кавалькада. Одномастные, глянцево-коричневые лошади ступали по булыжинам, издавая подковами мерный цокот, словно из чрева ушедшего времени на тайный праздник вернулись в город его древние обитатели, которых вызвала полуночная тишина. Это было странное величественное зрелище – кони и всадники, неспешно двигавшиеся в конец улицы, уходя из света электрических фонарей, превращались в скользившие тени. А ведь не так давно, каких-нибудь тридцать пять лет назад город освещали газовые фонари. Специальные служители каждый вечер обходили улицы, длинным шестом с крючком открывали заслонку, подносили к горелке, зажженной от спички фитилек. Итак, от фонаря к фонарю. И вскоре улицу освещало неяркое белое сияние. В тротуарах были проделаны маленькие контрольные отверстия для выхода газа, если он скапливался под плитами...

Четкий равномерный перебор копыт, легкое позвякивание удалялись в сторону цирка. Всадники возвращали после прогулки своих четвероногих коллег в стойла, где пахло навозом, сеном, опилками и конским потом.

Человек, стоявший у водосточной трубы, под козырьком подъезда, завороженный этим зрелищем, его звуками, вроде пришедшими из другого времени, дождался пока они совсем стихли, и осторожно отлепившись от стены, вошел во двор Армянской церкви. Не шаркая, он ступал по плитам, приближаясь к двери, ведшей в знакомое подземелье. И лишь притворив дверь и ступив на холодные каменные ступени, он включил фонарик, спустился, нащупал лучом вход в отсек и скрылся в нем. Пробыл там недолго, минут двадцать, потом так же вернулся, у ворот выглянул – направо, налево, – и убедившись, что улица пуста, двинулся к трамвайной остановке, зажав в потной ладони приготовленный заранее скомкавшийся билетик...

30

В свою однокомнатную квартиру Ярослав Романец вернулся поздно. По дороге домой заглянул к приятелю – скульптору в мастерскую. Там ночная жизнь считалась делом обычным, можно было заявиться почти в любое время суток, не боясь потревожить чей-то покой. Засиживались до трех-четырех утра. Народ собирался разный, одни, постоянные визитеры, приводили своих приятелей, и те, становясь тут своими, потом уже заглядывали, как завсегдатаи, приводя других новичков.

По углам жилой части мастерской скапливалось немало пустых бутылок от водки, коньяка, вина, молока и кефира. Раз в месяц хозяин загружал ими багажник своей "Лады", отвозил домой и отдавал старику-дворнику.

Оттуда, из мастерской, и вернулся Ярослав в четвертом часу ночи. Хорошо посидели. Было много знакомых, выпили, кто-то принес виски "Dimple", жарили в тазу со спиртом охотничьи сосиски. Много говорили, спорили, шутили, что-то под гитару пели. И он расслабился, отпустило напряжение последних недель. Даже не хотелось уходить. Дом пустой. Год как расстался с женой. Она теперь жила с ребенком в Ровно у своих родителей, развод официально не оформляли, и он еще тешил себя надеждой, что уговорит ее вернуться. Ссориться начали давно, еще в первый год супружества, заводились с мелочей, а потом все круче и круче, уже забывалось с чего, собственно, завязался спор, а он все разгорался. И так всякий раз. Сейчас трудно было установить, кто виноват, но те ма денег, будь они прокляты, всегда возникала, а вокруг нее наматывалось все остальное: и почему он так поздно приходит, и почему забыл отнести ее сапоги, чтоб набить металлические набойки, и почему она не постирала ему голубую сорочку, и зачем выбросила пузырек с машинным маслом, стоявший в кладовке, что это за патологическая страсть все вышвыривать не спросясь. Вот они, зубчики, вертевшие шестерню их отношений. Распалясь и исчерпав тему денег, она принималась за иное: сколько он будет возиться со своей кандидатской? Вот другие давно уже... Кандидатская! На нее не остается времени, оно высасывается, как губкой, повседневной текучкой там, на службе. Этой отговоркой он отбивался от попреков, желая забыть, сколько часов улетало без толку на хождение в шахматный клуб, на вечеринки у приятеля-скульптора, на... на... Теперь надо писать реферат для поез дки в Мюнхен. Он то садился за него с азартом, то уговаривая себя, что никто в Мюнхен его не пошлет, заталкивал странички с начатым рефератом подальше в стол. Сколько было этих самоуговариваний для отлынивания!.. Ах, если бы поездка состоялась!..

Ярослав погасил свет и не раздеваясь, лег на незастеленную тахту просто полежать минут пятнадцать, заложив руки за голову, помечтать, подумать. И незаметно уснул. Ему ничего не снилось, а могло бы, поскольку он в мечтах видел прекрасные картины: как выходит на трибуну там, в Мюнхене, как ему громко аплодируют после доклада, жмут руки, как щелкают фотокамеры корреспондентов, как добиваются у него интервью, как надевают мантию почетного члена Всемирной ассоциации работников архивов, вручают диплом и ключи от новенького "мерседеса", подаренного Оргкомите том... Но ничего из этого не попало в его сон, ибо весь этот сюжет он домечтал до конца, лежа с еще открытыми глазами...

31

Ни в субботу, ни в воскресенье отдохнуть Сергею Ильичу не удалось. В субботу утром без предупреждения заявилась двоюродная сестра, прилетевшая из Краматорска. Со следующего дня у нее путевка в Трускавец. Поскольку Подгорска ей было не миновать, решила приехать на день раньше, чтоб повидаться. А не виделись они лет двадцать, отношений не поддерживали. Сергей Ильич ее недолюбливал за апломб, за то, что напичкана истинами в последней инстанции, за нетерпимость к чужому мнению и этакую провинциальную хвастливость. Пришлось принимать, оказывать гостеприимство, выслушивать сентенции, терпеливо сидеть за столом. В самом деле, не выгонишь же! Она называла каких-то людей, которых он давным-давно забыл и не мог вспомнить, и вела себя так, словно она и Сергей Ильич истосковались друг по другу.

– Где ты работаешь? – спросила она.

Сергей Ильич сказал.

– Я бы никогда не согласилась брать от _н_и_х_ деньги. Кто знает, какого они происхождения, как нажиты? И вообще это унизительно и непатриотично. Что мы, нищие? Мы великая держава, зачем нам их доллары?!

Утром следующего дня, проводив сестру на автобусную станцию, Сергей Ильич возвращался со счастливым облегчением, когда вспомнил, что дочь и зять, вернувшийся с вахты, приглашены сегодня к приятелям на день рождения куда-то за город. Значит, подкинут на целый день внука...

Посетителей не было, и в тишине кабинета Сергей Ильич начал знакомиться с поступившей почтой.

"Центральный Государственный исторический архив. На ваш N_Р-935.

Сообщаем, что населенный пункт Троки является польским названием современного г.Тракай на территории Литовской ССР. Кроме того, четыре населенных пункта Троки известны до 1939 года в Вильнюсском и Новогрудском воеводствах Польши.

Основание: Skorowidz niejscowosci Rzeczypospolitej Polskiej... Przemysl-Warszawa (1933-1934), 1747.

Директор архива.

Начальник отдела использования и публикаций".

"Инюрколлегии.

Ваш Р-935. Тов. Голенку С.И.

В документах "Кассы социального страхования в Подгорске" за 1934 г. значатся интересующие вас Радомские:

1. Радомская Анеля, 1882 г.р., работавшая преподавательницей в "Хозяйственной школе" в Подгорске.

2. Радомский Станислав, ее брат, 1880 г.р., работавший начальником охраны на оружейной фабрике "Арма".

Директор областного архива..."

Анеля Родомская... Мать наследодателя... Ей сейчас девяносто восемь лет, – подсчитал Сергей Ильич, – а ее брату, Станиславу – сто. Искать их, пожалуй, можно только на кладбище...

"Московская городская коллегия адвокатов.

Коллектив адвокатов. Инюрколлегия.

Дело: Майкл Бучински. Ваш Р-935.

От фирмы Стрезера получено сообщение, что в результате опроса лиц, входивших в окружение наследодателя выяснилось, что в частных разговорах он неоднократно упоминал своего брата Александра, с которым утратил связь в 1941 году. Необходимо проверить эту линию..."

"Ничего себе – проверить! – усмехнулся Сергей Ильич. – А кого же я ищу, если не ближайшую родню наследодателя?! И на этого братца еще ни разу не наткнулся... Хорошенькая линия!" – Он отложил письма.

Покоя не давала деревня Троки – Тракай. Сергей Ильич достал карту Польши, развернул, взял лупу. Он водил ею, пересекая квадрат за квадратом, начинал с воеводческих столиц, затем вправо, влево, вверх и вниз. Нужна была хоть какая-то система. Опускаясь с запада на восток, почти до нынешней госграницы с СССР, под Перемышлем, он искал особенно внимательно, вспомнив слова Богдана Григорьевича: "...под Перемышлем были какие-то Торки, я учился с парнем оттуда". Привыкший подозрительно относиться к подобным незначительным перестановкам букв, Сергей Ильич позвонил в консульское агентство ПНР в Подгорске. С руководителем агентства он был хорошо знаком, служебные дела сводили их не раз...

– Вас слушают, – отозвался голос в трубке.

– Это Голенок... Здравствуй... Под Перемышлем был населенный пункт Торки. Не могли ли эти Торки когда-нибудь называться Троки?

– Бог его знает, я же не специалист по этому делу. А почему у тебя возникла такая мысль?

– Тракай в Литве когда-то по-польски назывался Троки.

– А зачем они тебе?

– Ищу человека, вернее его наследников.

– А какая валюта?

– Самая хорошая.

– Что ж, было бы неплохо, если б наследник оказался у нас... Напиши нам официальную бумагу, укажи фамилию, я сделаю запрос. Конечно, могу все и по телефону, но тебе же документ нужен, что б в дело подшить.

– Нужен, – согласился Сергей Ильич...

Разговор с руководителем агентства навел Сергея Ильича и на другую мысль: вскоре после войны, когда уточнялась госграница, одни территории отходили к Польше, другие к Украине. Шло переселение. Надо бы запросить Госкомитет республики по труду.

До обеда Сергей Ильич печатал запросы в Госкомитет УССР по труду с просьбой проверить, не переселялись ли из населенного пункта Торки (ПНР) на территорию УССР граждане Бучинские и Радомские, и еще два письма за пределы республики: в исторические архивы Гродненской области и Литвы.

Сергей Ильич шел на улицу Толбухина, которая до войны называлась Францисканской. Он мало верил в эту затею, но что б не укорять себя потом мыслью о какой-то упущенной возможности, отправился искать старожилов в доме, где некогда проживал Михаил Бучинский.

Не доходя квартал до дома 11-а, Сергей Ильич увидел у входа в трехэтажное кирпичное здание вывеску "Жилищно-эксплуатационная контора N_102" и, поразмыслив, вошел. Начальника ЖЭКа на месте не оказалось, но был техник-смотритель, молодой подвижный человек – в костюме, при галстуке, и Сергей Ильич в легкой тенниске-безрукавке почувствовал себя как-то неловко, даже ощутил некое зависимое положение.

– Вы по какому вопросу? – спросил молодой человек.

Представившись и не вдаваясь в подробности, Сергей Ильич объяснил.

– Дом 11-а двухэтажный, вроде флигеля. Старый. Там десять квартир, сказал техник. – Сейчас мы паспортистку позовем... Зина! – крикнул он, принеси Толбухина.

Пришла паспортистка с толстой регистрационной книгой.

– Есть ли в доме 11-а старожилы? Скажем, люди, живущие там с довоенных времен? – спросил Сергей Ильич.

Найдя нужный адрес, она стала проверять список жильцов – в озраст и кто когда поселился.

– Есть тут старик один, из восьмой квартиры, – паспортистка держала толстый палец на строчке. – Завадка Ярема Иванович, 1898 года. Живет в этом доме с 1944, как освободили город. Может он жил здесь и при немцах и до немцов... А так больше никого... Я могу идти? Меня там люди ждут...

– Иди, – сказал ей техник. – Вы загляните к нему, – обратился уже к Сергею Ильичу. – Старые любят вспоминать, – философски заключил он.

Поблагодарив, Сергей Ильич ушел...

Лестница на второй этаж и перила были деревянными, пахли скипидаром, кто-то заботливо протирал их. Дверь в восьмую квартиру когда-то давно покрасили красной половой краской, теперь она пересохла, облупилась. Не обнаружив звонка, Сергей Ильич постучал. Никто не откликнулся. Лишь на третью его попытку по ту сторону звякнула цепочка, и дверь отворилась. На пороге стоял маленький усохший человек в полосатой пижаме со старческими коричневыми пигментными пятнами на лысом черепе. Кожа лица его настолько одрябла и так ее изжевали морщины прожитых лет, что глаз почти не было видно. И все же Сергей Ильич поймал их взгляд – странный, направленный на него, и вместе с тем сквозь него и упиравшийся где-то далеко в какое-то препятствие.

– Ярема Иванович? – спросил Сергей Ильич.

Старик кивнул.

– Я к вам, если разрешите.

Старик посторонился, пропуская гостя.

Сергея Ильича поразила бедность квартиры. Маленькая прихожая выводила прямо в комнату. Кухни тут, видимо, не было, потому что в комнате стояла двухкомфорочная газовая плита, выпирала допотопная конусообразная чугунная раковина с огромным сифоном. Тут же – небольшой стол, кушетка, застеленная вылинявшим пикейным одеялом и фанерный шкаф со вбитыми сбоку гвоздями, на которых висели коро тенькое вафельное полотенце и пиджак с обвисшими плечами.

Заметив на столе несколько пузырьков с воткнутыми в них пипетками, Сергей Ильич спросил:

– Вы болеете? Может, я не вовремя?

Слабо шевельнув пальцами немощной руки, как бы успокаивая визитера, старик ответил:

– Глаукома. Десять лет слепну, – он поднял голову навстречу взгляду Сергея Ильича, приглашая начать разговор, ради которого тот пожаловал.

– Ярема Иванович, как давно вы живете здесь? – приступил Сергей Ильич к делу. – Я из Инюрколлегии, разыскиваем родственников одного человека.

– С 1912 года, – он помолчал, будто тень минувших лет заслонила собеседника. – Кого вы ищете?

– Кого-нибудь из семьи Бучинских. Они вроде тут жили?

– Нет. Анелька, Стефан и старший их, Алекс, жили на Грюнвальдской. А тут седьмую квартиру снимал их младший – Михайло. Был студентом медицины. Потом практиковал.

– И куда уехал?

– Далеко, – старик медленно опустил веки, печально покивал головой. Царство ему небесное. Германцы в сорок третьем увезли... Вся фамилия сгинула. Анелька в 1936 году повесилась. Муж ее, Стефан, имел молоденькую австриячку, работала в рецепции [рецепция (польск.) – в данном случае бюро приема при гостинице] отеля "Бристоль". Он продал все и укатил с нею в Вену. Брат ее, пьяный, застрелил Стефана.

– А старший сын их, Александр? – спросил Сергей Ильич, дивясь памяти старика.

– Полицаи в лесу поймали. В сорок первом. В город он ходил и из города, вроде к партизанам. Живым его в кринице утопили...

– Он был женат?

– Алекс? Нет, гулял.

– А у брата Анелии была семья? Ведь у нее брат, кажется, был.

– Был. Стась. Только не Бучинский, он, Родомский. Имел дочь. Анной звали. А вот куда она подевалась, не знаю... Моложе меня лет на десять была. Так что тоже уже не девка сейчас, – он повел сухими губами, изображая улыбку. – Мне ведь уже восемьдесят два...

"Пожалуй, все", – решил Сергей Ильич. Еще с минуту подумал, не упустил ли чего и поднялся.

– Благодарю вас, Ярема Иванович. Извините, что побеспокоил.

Старик вяло развел сухими, как осенние стебельки, руками, и с трудом встав со стула, проводил гостя до двери.

32

О смерти Богдана Григорьевича Сергей Ильич узнал от Кухаря. Тот позвонил утром и сказал без предисловий:

– Беда стряслась, Серега! Шимановича убили!

– Да ты что! Кто?

– Э-э, кто! Какая-то б... Я случайно встретил Стороняка, помнишь его? Он в коллегии адвокатов работал вместе с Шимановичем. Им туда и сообщили то ли из милиции, то ли из прокуратуры. Родни-то у Шимановича никакой. А кто-то хоронить должен.

– Как же так?.. Старика... Зачем? – растерянно спрашивал Сергей Ильич. У него вдруг разболелась голова. Отупело он задавал вопросы, понимая их нелепость.

– Никаких подробностей не знаю, – ответил Кухарь. – Дело ведет прокуратура Красноармейского района. Я звонил туда. Сам понимаешь, пока идет следствие, никто тебе ничего не скажет.

– Когда и откуда похороны?

– Еще не знаю. Созвонимся... – и положил трубку.

Сергей Ильич не мог придти в себя. Шиманович! Вот уж кому было написано на роду умереть своей смертью! В глубокой старости, в ясном уме, философски смирившись с неизбежностью отдать богу душу... Но от руки убийцы!.. Немыслимо!.. Сергей Ильич мучился тем, что не знает никаких подробностей: где убили, кто, при каких обстоятельствах, чем, хотя и осознавал, что не для него, ни тем более для покойного, эта неосведомленность или осведомленность ничего не убавит и не прибавит... "Плохо, конечно, – подумал он, – что Мини нет. Тот бы уже был в курсе всего... Ведь прокуратура Красноармейского района в его зоне... Впрочем и Минька бы не очень откровенничал. Пока следствие идет, у него всегда одна отговорка: "Ищем, работаем..."

Сергей Ильич сварил себе кофе, выпил, закурил, немного пришел в себя и принялся за почту. Из Литвы, из Государственного архива сообщали, что на территории республики находится двадцать один населенный пункт с названием Тракай. Сергей Ильич ужаснулся: двадцать один! Но как понял он из дальнейшего, хутора и деревни Тракай имелись лишь в трех районах: Игналинском, Швенченском и Вильнюсском. Это уже несколько упрощало, сужало географию поисков. Из Гродненского госархива извещали, что на территории области имеется лишь одна деревня Троки: Ивьевский район, Трабский сельсовет.

Сергей Ильич с самого начала сомневался, что Троки – Тракай – место рождения Михаила Бучинского. Он был уверен, что тот родился в Подгорске об этом сообщала фирма Стрезера и собственноручно заполненная Бучинским анкета, ксерокопия которой имелась в деле. Но чем черт не шутит?! Всякое бывало. Может Бучинские из Трок-Трокая родня наследодателя?.. А может и нет. Все же письма в три райисполкома в Литву и одно в Белоруссию он напечатал.

Потом было письмо из Киева:

"Госкомитет УССР по труду. Инюрколлегия. Тов. Голенку С. И. На ваш Р-935 сообщаем, что в посемейных списках переселившихся лиц в 1944-1947 гг. на Украину из Польши граждане по фамилии Бучинские не числятся.

Начальник управления..."

Пришел обещанный ответ и из Консульского агентства ПНР:

"Консульское агентство ПНР в Подгорске. Ваш Р-935.

Консульское агентство ПНР уточняет: населенный пункт Торки имелся на 1933 год около Перемышля, ПНР (Справочник "Апостольская нунциятура в Польше, 1933 г." на стр.70 указывает, что населенный пункт Торки "...находится в четырнадцати километрах от Перемышля, в трех километрах от почты Медыка". Прилагаем справку об отсутствии интересующих вас актовых записей в книгах, имеющихся в Медыке, Перемышльского воеводства.

С уважением..."

Последним было письмо из Москвы, а в нем еще один ксерокс с автобиографией Бучинского. Прочитав, Сергей Ильич ничего нового не обнаружил, кроме указания, что родители Бучинского были землевладельцами. Москва просила обратить внимание на это. Сергей Ильич грустно улыбнулся: кто как ни Богдан Григорьевич в их последнюю встречу сказал: "...выясни-ка официально, не были ли родители Бучинского землевладельцами. Обычно о такой категории людей в про шлом имелись довольно подробные данные, даже их родственные связи. А я у себя поищу..." "Ах, Богдан Григорьевич! Умница!.. Теперь уж ничего вы не поищете, – вздохнул Сергей Ильич. – Я даже не узнаю, что и сколько вы раскопали по этой Ульяне Васильевне Бабич из Ужвы. А старуха мол чит, не отзывается на письма. Придется самому съездить к ней".

Непосвященные, а таких среди знакомых Сергея Ильича имелось большинство, весьма смутно представляли себе характер и объем работы, которой занимался он. Люди эти были бы поражены, узнав, что Подгорское отделение Инюрколлегии ведет одновременно сотни наследственных дел, разных по сюжетам, коллизиям и сложности. Шесть человек – весь штат – завалены бумагами, и для тех, кто посещает отделение по своим личным вопросам, его три комнаты с письменными столами и шкафами кажутся обычной конторой. Возможно от десятков других дел, которыми параллельно занимался Сергей Ильич, дело Бучинского отличалось очень уж внушительной суммой наследства, отсутствием наследников и сложностью их поисков, в то время, как в иных случаях наследники иногда отыскивались сравнительно быстро или являлись сами, чтобы заявить о себе.

33

Утренняя почта, поступавшая в архив, складывалась на письменном столе Надежды Францевны аккуратной стопкой, обязательно слева, возле телефона и таким образом, чтоб большие конверты всегда лежали снизу. Надежда Францевна никогда не надрывала их, чтобы вытащить содержимое, у нее имелись длинные ножницы, ими она отрезала тоненькую полоску с краю, предварительно посмотрев конверт на просвет, и опорожнив его, никогда сразу не выбрасывала, ибо случались письма и запросы, когда авторы, ожидающие ответа, обратный адрес указывали только на конверте.

Всем этим нехитрым премудростям деловодства Надежда Францевна обучала и своих молодых подчиненных, но тех это только смешило и раздражало, как начальственная старомодная прихоть. "Она еще заведет костяные ножи, чтобы разрезать книги", – посмеивались они, глядя на аккуратно вскрытый пакет, пришпиленный скрепкой к бумагам, поступавшим в тот или иной отдел...

Так, орудуя ножницами, Надежда Францевна добралась до лежавшей под самым спудом большой заказной бандероли. Она была завернута в плотную желто-серую бумагу. Надежда Францевна повертела бандероль, перевернула, глянула на штемпель – местный, Подгорский, обратный адрес – главпочтамт, до востребования, фамилия неразборчива. Адрес архива и обратный были написаны крупными буквами.

Сняв оберточную бумагу, Надежда Францевна обнаружила в ней красную папку из плотного картона, еще с довоенных времен (сейчас такие не выпускают) с надписью наверху фиолетовыми потускневшими чернилами: "Для передачи в ГАПО [ГАПО – Государственный архив Подгорской области; фонд Р-587, опись 4, единица хранения 2] Ф.Р-587, оп.4, ед.хр.2. Оригинал". А поперек папки нетерпеливым сильно наклоненным почерком бежала черная, вроде тушью выведенная строчка: "Штабные документы партизанской бригады "Месть".

Надежда Францевна прикрыла глаза, уронила руки на папку, почувствовала, что вот-вот расплачется. Потом, словно не веря, тому, что лежало перед нею, развязала тесемки, заглянула внутрь: вдруг шутки ради туда напихали газетных обрезков. Но нет, там находились документы, она убедилась, быстро перелистав содержимое папки, сколотое скоросшивателем. Опытный глаз ее определил, что ничего не изъято. Почти все было написано от руки, иногда разными почерками: на тетрадных листках в тоненькую красную линейку и с красным обрезом (явно довоенное изделие), на сероватой грубой, с завальцеванной в нее какой-то шелухой бумаге, на плотных блинных глянцевых белых листах, типографски разграфленных вдоль на служебные колонки разной ширины с немецкой надписью мелко в самом низу поля "Mittagschicht", – видно, из какого-то трофейного гроссбуха.

Немного придя в себя, радостная Надежда Францевна по внутреннему телефону позвонила Романцу:

– Ярослав Федорович, а у нас сюрприз! – весело произнесла она. Нашлась папка... Та, злополучная... Да, да... Прислали заказной бандеролью. Я вас поздравляю!.. Как с чем? Неужели вы не переживали?.. кладя трубку на рычажки, она не видела, как на другом конце провода иронично усмехался Романец.

Затем Надежда Францевна позвонила в милицию, фамилия инспектора, с которым она уже беседовала, была записана в блокнотике.

– Конечно, конечно... Я понимаю вашу радость, – щебетала она, не подозревая, что инспектор рад не столько за нее, сколько за себя. – Да, да, мы откажемся от аренды этого подвала... Заявление? Какое?.. Нет, никаких претензий!.. Хорошо, завтра же я напишу такое заявление... Вам занесут его... До свидания...

34

Похороны Богдана Григорьевича Шимановича были назначены на три часа из морга, на новом загородном кладбище, где хоронили теперь "всех прочих". Похороны организовала коллегия адвокатов.

Народу собралось немного, уместились в одном автобусе, впереди него с гробом шел другой, заказанный в похоронном бюро. Новое кладбище располагалось на возвышенности, за ним лежало открытое поле. Это было еще не обжитое покойниками место, только-только посаженные елочки и хилые почти безлистые березки робко дрожали на теплом ветру. Отваленный суглинок утром вырытой могилы быстро высох, и при неосторожном движении чьей-нибудь ноги колючки осыпались в серо-коричневую яму, возле которой, опершись о лопаты, выжидательно-равнодушно стояли два крепких парня, рукава их сорочек были закатаны, и на сильной руке одного Сергей Ильич увидел длинный – от локтя до кисти – шрам, пересекавший детально, даже мастерски вытатуированный женский профиль.

После коротенького прощального слова жиденько и слабоголосо, как и бывает в открытом поле, заунывно отпел оркестр. И тут послышался шум автомобильного мотора. Все оглянулись. К кладбищенским воротам подкатила черная "Волга", из нее вылез высокий человек в синем костюме, воротник белой сорочки был затянут серым галстуком. Сергей Ильич сразу узнал: Кухарь. Лицо его лоснилось от пота, по лбу расплылись красные пятна.

– Я прямо с совещания, – запыхавшись, сказал он, подходя.

Гроб уже был присыпан тонким слоем земли и теперь с лопат она слетала уже мягко, без стука о доски. Кухарь взял горсть и швырнул в яму. – Почему же здесь, а не на городском? – отступив от холмика, чтоб не мешать, недовольно спросил Кухарь.

– Не сумели пробить, в горсовете отказали, – ответил Сергей Ильич.

– Надо было мне позвонить, я бы все уладил.

– Ну, кто знал...

Холмик вырос быстро, зашлепали обравнивая его, лопаты, какие-то люди устанавливали вокруг несколько зачахших венков, музыканты поплелись к машине.

– Миня не вернулся? – спросил Кухарь.

– Вроде нет... Ты что-нибудь узнал? – спросил Сергей Ильич.

– Ничего. Идет следствие... Ты чем приехал?

– Автобусом.

– Я тебя отвезу. Идем.

В машине было душно.

– Опусти стекло, – сказал Кухарь, обернувшись и навалившись на спинку сидения. Не могу поверить... Кому, зачем нужно было убивать этого тихого, в сущности нищего старика?! А может тут политикой пахнет? Ведь у Шимановича хранились богатые архивы, досье? Он ведь был дотошный в таком деле... Как думаешь?

– Что я могу думать? Узнаем со временем.

– Тебя к дому? – спросил Кухарь.

– Да.

– Как с ремонтом?

– К концу идет.

– Ничего не надо?

– Нет, все есть...

– Вот тут, пожалуйста, остановитесь, – попросил Сергей Ильич шофера. – Под шестнадцатым, – он вышел, поблагодарил Кухаря, осторожно подтолкнул дверцу, клацнул железным зубом замок.

– Будь здоров! – шевельнул Кухарь рукой.

Сергей Ильич пошел к подъезду.

Несколько дней спустя, перед ужином, когда Сергей Ильич мыл под краном на кухне большие малиновые помидоры, раздался телефонный звонок.