Текст книги "Ночной пасьянс"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Решать эти ребусы – ваша профессия.

– А я и решил: папку похитили вы. Спустились с фонариком в подвал. Сперва фонарик держали в правой руке, затем переложили в левую, а правой держались за стену, чтоб не упасть. И были крайне удивлены, а потом обрадованы, обнаружив, что дверь в отсек выломана, а ящики кем-то вскрыты. Вам сделали фотокопию, и вы тут же отправили папку заказной бандеролью владельцам, потому что узнали, что архивы из подвала уже убраны.

– Я про это ничего не знаю! – Инерция лжи дошла до упора.

Щерба понял это и сказал:

– Зачем вы себя путаете? Зачем вам нужны были эти сложности? Узнав, что документы есть, тут, в облархиве, под рукой, вам проще было сообщить об этом в обком, нам, наконец, чтоб мы затребовали.

Какое-то время Олег молчал, сидел, набычившись, затем произнес:

– Я никому не верю. Вы внимательно прочитали бумаги? Пленку прослушали? Да этот Кухарь, брат того, бывшего председателя парткомиссии, на уши стал бы, чтоб протокол никто не увидел, никакая прокуратура! Они бы все замарафетили. А мне нужна была гарантия – фотокопия на руках...

– И вы совершили хищение. И надо возбуждать уголовное дело.

– И сколько мне дадут? – угрюмо спросил Олег.

– Да ничего вам не дадут, – махнул рукой Щерба. – Дело будет прекращено по малозначительности. Ущерба вы никому не нанесли... Вы что, все эти годы не знали, что папка здесь, в архиве?

– Ее здесь не было. Она находилась в спецхране соседней области. Ее недавно передали... Мне на глаза попала опись. Никто не знал о ее существовании. Кому нужны сейчас эти бумажки?.. Я могу идти?

– Идите.

– А фотокопию и кассету? – спросил Олег, стоя уже у двери.

Щерба достал из ящика фотокопию, повернулся к столику, где рядом с графином с водой, стоял магнитофон, хотел извлечь кассету, но поразмыслив, сказал:

– Оставьте мне еще на день-другой. На всякий случай, – он не стал объяснять, на какой, подумав про себя: "Вдруг шеф, подписывая справку, захочет еще раз взглянуть на фотокопию протокола, а, может, и послушать магнитофонную запись". – Я вам позвоню, зайдете заберете... Телефон, который вы мне дали, какой организации принадлежит?

– Облархиву.

– Ах, вот что! – невольно вырвалось у Щербы, он тут же вспомнил, как удивился, увидев тогда в коридоре Зданевича. – И кем же вы там работаете?

– Фотолаборантом.

– Как просто! – засмеялся Щерба и покачал головой. Он мельком глянул на пальцы Олега, необычную их желтизну, удивившую при первой встрече, и только сейчас понял – химикаты...

"Что ж, в чем-то он прав, – подумал Щерба, глядя, как Зданевич берется за дверную ручку. – Юрка Кухарь не отдаст без боя славу о покойном брате. Еще и потому, что она и его выгодно выделяет... Хлынет поток писем и от родственников расстрелянных, и от партизан-соратников Тимофея Кухаря, – в обком, в ЦК, в прокуратуру республики. И секретарь обкома недовольно спросит прокурора области: "Что же будем делать? Много шума". А шеф сделает вид, что намека не понял. Не тот случай. Этот Зданевич уже не уступит. У него – козырь. Он тоже знает адрес ЦК и прокуратуры республики... Да, самосуда, – главного обвинения против капитана Зданевича – не было, он не принимал единоличного решения, и расстреляли действительно саботажников, а не двух героев-партизан, лучших людей Тимофея Кухаря..."

Продолжая думать об этом, Щерба открыл ящик письменного стола, чтобы убрать туда фотокопию, и увидел прозрачную коробку-футляр от кассеты. Он потянулся к магнитофону, чтобы вытащить кассету и поместить ее в коробочку, потому что надо было возвратить магнитофон в кабинет криминалистики. И тут из какой-то тьмы выпорхнул светлячок обособленной мысли. Мерцающие его крылышки мгновенно разрослись, заполнив своим светом все пространство, заслонив уже приоткрывшего дверь Зданевича, и по этому белому экрану промелькнула цепочка слов: "Архив – фотолаборант Олег Зданевич – фотокопия – архивы Шимановича – фотокопии его и рулончики фотопленки на столе и в столе".

Все это длилось долю секунды.

– Какая у вас зарплата, Олег Иванович? – спросил Щерба. По тону ответа на такой вопрос иногда можно в какой-то мере понять психологию человека, его отношение к деньгам, к бедности, к богатству.

Олег подозрительно поглядел на Щербу, удивленный этим неожиданным интересом. Но ответил.

– Не густо, – Щерба подошел к нему, вытащил пачку "Флуераша", предложил и сам закурил.

– Спасибо, я свои, – Олег достал из кармана "Орбиту".

– Женаты? – Да.

– И дети есть?

– Дочь.

– Приходится подрабатывать? "Левые" фотокопии? Что ж, дело житейское.

– Не занимаюсь, – хмуро ответил Олег.

"А вот это я постараюсь проверить", – мысленно решил вдруг Щерба и спросил:

– У вас машина есть?.. – и выдержав небольшую паузу, добавил: Все-таки отец покойный... мог...

– Стиральная, – насмешливо дернул губой Олег.

– Стиральная – тоже неплохо, смягчая напряжение, сказал Щерба. – Вы уж извините за любопытство.

"Брось ты меня натягивать, нашел фрайера!" – подумал Олег и сказал:

– Так я пошел, до свидания.

41

Подняв черную шторку на зарешеченном окне, Олег Зданевич убирал со стола все лишнее. Затем вытащил из сумки пакет с едой, включил электроплитку, поставил на нее кастрюльку с водой – для сосисок.

– Где тебя носило? – спросил, входя, Ярослав Романец. – Мадам искала, зачем-то ты ей срочно понадобился.

– В прокуратуру ходил, – ответил Олег.

– Чего вдруг?

– Были дела.

– Секрет?

– Клади сосиски, вода закипела.

– И что тебе сказал прокурор? – спросил Романец, снимая с сосисок целлофановые пленочки.

– Предложил работу по совместительству, – Олег развернул пакет с бутербродами.

– Стукачом?

– Дай горчицу, на подоконнике...

Они жевали, пили кофе из больших кружек с потемневшим внутренним фаянсом. Затем расставили фигурки на клеточках истрепанной шахматной картонки.

– Кто сегодня играет белыми? – спросил Романец.

– Я. Прошлый раз ты начинал белыми, – двинул Олег пешку.

– Теперь у меня в прокуратуре будет блат – товарищ Зданевич. Он меня на допросах пытать не станет, – Романец поднял черную пешку в ответ. – А давай сегодня блиц сгоняем?

– Спешишь, что ли?

– Башка трещит. В гостях был.

– Блиц так блиц... Похмелиться не дали?.. Засекай время...

– Поехали...

Оба играли рассеянно. Сварили еще кофе.

– Ничья получается. Согласен? – спросил Романец, вставая.

– Согласен, – с охотой отозвался Олег.

– Ты все-таки сходи к мадам, повинись за опоздание... Явка с повинной – меньший срок...

– Учту, – Олег сложил тарелки и чашки в старую пожелтевшую раковину, в которую сливал отработанные химикаты, мыл ванночки и бачки.

– Ладно, пойду трудиться... – Романец вышел.

Олег мыл посуду, когда зазвонил внутренний, без диска, телефон. Звонила Надежда Францевна.

– Олег Иванович, я искала вас, но почему-то не могла найти, – услышал спокойный, но с насмешечкой голос.

– Дочь заболела, водил в поликлинику, – соврал он, зная, что Надежда Францевна не поверит, даже представил ее презрительную улыбочку в этот момент.

– Бедняжка, я надеюсь, ничего серьезного... Дело вот в чем: вам звонили из Облсовпрофа, из приемной товарища Кухаря. Просили связаться с ним. Запишите, пожалуйста, телефон.

"Вот, уже заерзал! – усмехнулся Олег, записывая продиктованный номер на пустом конверте от фотобумаги. – Звонить тебе, козел, я не буду! Понадоблюсь – сам прискачешь!.. Что он, бабки мне совать начнет? Сколько? Или грозить станет?" – гадал он, вернувшись к раковине и с остервенением отмывая засохшую на краю тарелки горчицу...

42

С утра листья платанов начинали слабо шептаться-переговариваться, словно предупреждая друг друга о грядущих осенних ветрах и холодах, дуновение которых ощутили ночью. К полудню этот шорох-шепот утихал, усыпленный еще теплым обманным солнцем, мягким кратким пролетом ветерка и высоким, синим до звона, вроде даже летним небом.

Щерба любил эту пору года, в ней переливалась несуетливость, покой, это умиротворяюще передавалось ему, и чем старше он становился, тем больше оказывался подвержен подобным переменам в природе, как иной человек, у которого больные суставы ощущают смену погоды...

Едва придя на работу, он забрал у техника-криминалиста рулончики пленки, изъятые Скориком на квартире Шимановича, и только что отпечатанные с них фотографии. В ожидании прихода Скорика он рассматривал их. Это были, как и предполагал Щерба, фотокопии с каких-то документов, которыми Богдан Григорьевич, видимо, намеревался пополнить свои архивы, досье – купчие, дарственные, завещания, записи в церковных книгах о рождении и смерти неких Бучинских и Радомских, список членов правления Народного Дома имени Т.Г.Шевченко и прочее, относившееся к концу прошлого и первым трем десятилетиям нынешнего века. Само по себе это могло быть интересно, но не для Щербы и тем более не сейчас.

Скорик пришел около одиннадцати. На сей раз он был без мундира, а в светло-голубой сорочке с жестко отглаженным воротничком и в легкой курточке, загоревшее лицо гладко выбрито, темные волосы тщательно причесаны, даже чуть прилизаны на висках. Он уже чувствовал себя в этом кабинете свободней, сразу сел к столу, достал из "дипломата" бумаги.

– Что у вас? – спросил Щерба.

– Выстроить весь день Шимановича не удалось. Соколянский посылал людей в книжные, букинистические, антикварные. Публика там разная трется: и библиографы, и солидные спекулянты и просто книжные жучки, паразитирующие на чьей-то страсти. Многие Шимановича знают, он, похоже, свой человек в этой среде. Ну, в смысле давний знакомый. Но в день убийства его никто не видел, хотя в субботу он обычно там появлялся.

– Вам или розыскникам фамилия Зубарев не попадалась?

– Нет. А кто это?

– На календаре-памятке на листке блокнотика за пятни цу есть запись, сделанная рукой Шимановича: "8 р. Зубареву. Том Кони дефектный". Тут фамилия, пожалуй, связана с книгой. Надо оперативным путем установить этого Зубарева.

– Я займусь... Участковым были опрошены соседи по улице. Шимановича там почти все знают. Но в тот день никто его не видел, кроме продавщицы из молочного магазина. Ящики с бутылками и бидоны со сметаной ей сгружают до открытия магазина. Так вот она показала, что рано утром, когда втаскивала бидон со сметаной в подсобку, мимо прошел Шиманович и поздоровался с нею. Проверка лиц, вышедших из заключения, ничего не дала.

– Алиби.

– Можем считать, что да. – Скорик заглянул в бумажку, которую держал на краешке стола. – Слесарь из домоуправления, делавший по просьбе соседки ключи для Шимановича, Игнат Петрович Войтюк. Я беседовал с ним. Старик, семьдесят два года. Давно на пенсии. В штате домоуправления уже не работает. Но многие с этой улицы обращаются к нему по старой памяти. Пока дождешься слесаря по вызову, – сто лет пройдет. Вот люди и идут к нему. Кто с просьбой прочистить канализацию, кто кран поменять, ключ сделать, замок врезать. Ключи действительно делал он, я ему их показал, он опознал. Характеризуется хорошо. Живет скромно. Их трое – сам Вой тюк, невестка и двенадцатилетний внук. Сын – прапорщик – служит где-то в Средней Азии. Что тут еще? – Скорик снова посмотрел в свой кондуит. – Ага, пленка со стола Шимановича. Отпечатки пальцев, снятые с обоих рулончиков, пока идентифицировать не удалось. Плохо, что у нас нет банка, – Скорик вопросительно посмотрел на Щербу.

– Какого банка? – не понял тот.

– Банк памяти у ЭВМ. Заложил искомые "пальцы", нажал кнопку и на дисплее получаешь ответ.

– Будет и у нас, – серьезно ответил Щерба.

– Когда? – обрадованно спросил Скорик.

– Когда я уже уйду на пенсию. А, может, к вашему уходу на заслуженный... Ладно, вернемся к нашим баранам, Виктор Борисович. По тем результатам, которые мы имеем, у меня сложилось впечатление, что действовал тут одиночка. Нет впечатления присутствия вообще кого-либо постороннего. Если бы, конечно, не "пальцы" на рулончиках фотопленки и оставленное почему-то на тумбочке у двери орудие убийства.

На теле Шимановича никаких следов борьбы, сопротивления – ни царапин, ни гематом. Убийство, похоже, не предумышленное. Но мотивы, мотивы?! Проник убийца, по всей вероятности, элементарно: явился через дверь и вышел через нее. Допустим, он пришел вместе с Шимановичем, тот его привел. Зачем? Образ жизни Шимановича? Книжник, скажем, архивариус. Привел, чтоб продать что-то, но не сторговались? Возникла ссора? Вряд ли. Шиманович, как мне думается, ничего не продавал, скорее приобретал. Предположим, убийца пришел, когда Шиманович был дома, сам открыл ему дверь. Значит этим путем и удалился. Допустим, что преступник отпер замок утерянными Шимановичем ключами или похищенными у него, пришел с целью ограбить, но хозяин оказался дома. Убив его и увидев, что грабить тут нечего, он заглянул бы и в комнату соседки. Но там ничего не пропало. И последнее: убийца отпер дверь ключами, которые каким-то образом оказались у него и стал ждать, когда явится хозяин. Скажем, была у него для этого причина. Едва ли Шиманович дал бы так, за здорово живешь, убить себя, какие-то следы борьбы мы бы обнаружили. Не мог он спокойно прореагировать на незванного гостя. И убит был внезапным ударом сзади, то есть жертва отвернулась, ничего не подозревая о намерениях стоявшего сзади человека... Вы внимательно осмотрели весь дом?

– Да. Чердак, подвал. Ничего такого не нашел. Других дверей, кроме парадных, в доме нет.

– Из того, что мы знаем достоверно – это странное исчезновение пары черных туфель, которые, как утверждает соседка, обязательно должны были стоять на подстилочке у двери, когда хозяин дома.

– Может быть убийца переобулся в них, а свои унес в руках, чтоб не наследить?

Щерба пожал плечами.

– Туфли надо искать, Виктор Борисович, необходимо еще раз хорошо осмотреть дворик, он небольшой. И соседние, примыкающие к дому, – сказал Щерба. – Что еще исчезло из комнаты Шимановича? Этого мы не знаем. По утверждению соседки все вещи Шимановича на месте. А вот что пропало из его книг, папок, документов? – Щерба посмотрел на Скорика, будто тот знал об этом и только и ждал вопроса Михаила Михайловича, чтоб ответить.

– Как это установить? Там их столько!.. Михаил Михайлович, – начал осторожно Скорик, – мы все время мыслим об убийце "он". Но почему "он", а может быть "она"? Магия грамматики: слово "убийца" – мужского рода?

– Смотри, куда вас увело! – засмеялся Щерба. – И кого же конкретно вы имеете в виду?..

– Если бы!..

– Тогда давайте уж отработаем один из малообещающих вариантов: соседка Шимановича, Теодозия Петровна. С утра до вечера в ту субботу ее не было дома. Дайте поручение людям Соколянского. Мы должны знать, как и где она провела тот день. Надо установить ее приятельницу, у которой, по ее словам, она была, и затем ходила с нею в церковь Петра и Павла на вечернюю службу. Хорошо бы отыскать отца Михаила, у него приход в селе, где она родилась. Она сказала, что встретила его в церкви в ту субботнюю службу. Ну и не лишне знать, в котором часу кончилась служба.

Скорик внимательно слушал, иногда коротко что-то записывал.

– Теперь вот что... – начал было Щерба и умолк, открыл ящик письменного стола и достал оттуда что-то завернутое в свежий носовой платок. То, что Щерба собирался сейчас поручить Скорику, было если не незаконным, то не очень чистоплотным. Он хорошо понимал это, и ему не хотелось приучать молодого следователя к подобным фокусам. Помимо этих соображений имелось еще одно немаловажное: то, что он намеревался осуществить, являлось непроцессуальным, в случае удачи не имело бы никакой доказательной силы, любой судья утрет ему нос, потому что завернутый в платок предметец, а именно коробочка-футляр от кассеты "Denon", не изъята на месте происшествия, не найдена при обыске, т.е. не приобщена к делу подобающим образом – с оформлением протокола. Ее Щербе вручили в частной беседе, не имевшей никакого отношения к делу Шимановича. Единственное, чем он оправдывался перед собой, была утешавшая мысль: подтвердись то, во что он хоть и слабо, но поверил (потому, что обязан был верить всему), в дальнейшем он найдет иную возможность закрепить версию чистенько, доказательно, процессуально. Щерба развернул платок. – Виктор Борисович, предвижу ваше удивление. Но ничего липовать мы не станем. Просто хочу проверить одну свою мыслишку. Нужно отдать коробочку экспертам. На ней могут быть "пальцы". Их надо снять и сравнить с теми, что на рулончиках фотопленки из квартиры Шимановича. Вполне возможно, что мои предположения полная чушь, это у каждого из нас случалось, и у вас будет... Футлярчик этот в дело не попадет. А успокоиться хочу.

Не перебивая, Скорик выслушал тираду человека, за которым, знал, шла репутация сильного и грамотного следователя. Спросить хотелось о многом, но он сдержался и задал только один вопрос, кивнув на футлярчик:

– Чей он, Михаил Михайлович?

– Одного человека, не обижайтесь, я скажу вам попозже, – и осторожно, держась за края платка, Щерба завернул прозрачную коробочку и протянул ее Скорику...

43

Утром, не заходя на работу, Сергей Ильич отправился на автостанцию, купил билет на рейсовый автобус "Подгорск – Ужва", и сев в полупустую машину, стал ждать отправления. Шофер в кабине что-то жевал, не спешил, хотя уже пора бы ло ехать, видно надеялся, что пассажиры еще подойдут.

Вчера и позавчера пришла почта из Литвы и Белоруссии, – ответы на запросы Сергея Ильича из населенных пунктов Троки – Тракай. И – никаких следов Бучинских: "Нет", "Не числятся", "Не проживали", "Не проживают", "Не значатся". Ни огорчения, ни разочарования эти ответы у Сергея Ильича не вызвали. Уж очень давно он привык к двум результатам в своей работе: "да" – "нет". И многолетнее такое многообразие не порождало никаких эмоций.

Сегодня он должен окончательно прояснить все, что касается Ульяны Васильевны Бабич.

Автобус выбрался уже из сутолоки центра и катил по широким улицам нового микрорайона, за которым начиналось рыжее поле.

Коротая время, Сергей Ильич думал о том, какие дальнейшие шаги предпримет в поисках наследников 300.000 долларов, окажись Ульяна Васильевна Бабич не тем лицом, которое он ищет. И еще он впервые подумал: странно, что Бучинский не оставил завещания, как это принято на Западе, тем более, что оказался человеком состоятельным. Уж он-то знал, кто должен унаследовать все, что останется после его смерти. В чем же дело? Считал, что совершенно одинок, завещать было некому?..

Постепенно по дороге в Ужву автобус заполнялся людьми, которых шофер подбирал в привычных местах, обычно около сельмагов. В машине стало душно, к тому же в салон откуда-то гнало горячий дух бензина. Сергею Ильичу сделалось дурно, пытался все время вздохнуть полной грудью, перевести дыхание, но не мог, что-то тяжко легло поперек горла, начиналась головная боль. Хотелось крикнуть, чтоб остановили автобус, выскочить, лечь среди поля, закрыв глаза, и дышать, дышать...

В таком состоянии он доехал до Ужвы, ни о чем стороннем уже не думая. Тут же на площади, где была конечная остановка, он посидел на скамье, передохнул, покурил и двинулся на Черешневую улицу.

Калитка дома номер пять оказалась запертой, окна затворены и за стеклами видны были глухие шторы. Во дворе ни души. Постояв какое-то время и убедившись, что дом пуст, Сергей Ильич направился к соседней, справа, калитке, скобой поднял щеколду, вошел во двор и по шуршащей гравийной дорожке поднялся на крылечко, постучал в крашеную белую дверь.

– Входите, открыто! – раздался голос.

Войдя, Сергей Ильич не сразу увидел в темноватой прихожей хозяина, который склонившись, переливал из молочного бидона в трехлитровую банку тягучий, приторно пахший цветами мед.

– Вы ко мне? – выпрямляясь и вытирая руки мокрой тряпкой, спросил хозяин. – Проходите, – он первым прошел в дверь, распахнутую в светлую кухню. И Сергей Ильич разглядел его – невероятно худого, плоскогрудого, в старенькой желтой с коричневыми полосками сорочке, заправленной в широченные брюки, державшиеся на подтяжках.

– Здравствуйте, – сказал Сергей Ильич. – Извините за вторжение. Я, собственно, к соседке вашей, Ульяне Васильевне. Но там, по-моему, никого нет.

– Никого, – сказал хозяин. – А вы, простите, откуда будете?

– Из области. Я юрист. Приехал по важному для нее делу.

– Ульяна в больнице. Инсульт у нее. Вас как звать?

– Сергей Ильич.

– А меня Марьян Зенонович.

– Как ее здоровье? – спросил Сергей Ильич.

– Плохо. Надежды мало.

– Марьян Зенонович, вы хорошо знали их семью, Ульяну Васильевну, ее мужа? Понимаете, мне нужно кое-что уточнить о ее родне. Скажу вам откровенно, речь идет о наследстве.

– Ишь ты, как! – хозяин весело вскинул руками. – Все расскажу, что знаю, может и мне чего перепадет из наследства того, – он добродушно рассмеялся и уже серьезно сказал: – Семью их знаю тридцать четыре года, как переехали сюда в сорок шестом из Хабаровска, так мы рядом и живем, строились тут разом. Я Антону помогал, Бабичу покойному, он мне. Спрашивайте, скажу, что помню.

– Откуда они родом?

– Антон Бабич, значит муж Ульяны, коренной дальневосточник, хабаровский. Рассказывал, что дед его из казаков уральских. В середине прошлого века чуть ли не всей деревней переселились в дальневосточные края с Урала.

– А Ульяна Васильевна?

– Тоже из тех мест. После революции оба оказались за границей, в Хабине или Хибине, не помню точно.

– В Харбине, наверное?

– Наверное. Там познакомились, там и поженились. А уж после этой войны, в сорок шестом вернулись. В родных местах, дальневосточных, что-то не понравилось им, подались сюда. Так мы и познакомились.

– А детей у них нет?

– Нет. Как говорится, бог не дал.

– Марьян Зенонович, братья, сестры у Ульяны Васильевны есть?

– Одна сестра была, Мария, умерла еще в шестьдесят третьем. Тоже с ними приехала, но жила в Подгорске.

– Ульяна Васильевна никогда не упоминала о какой-нибудь родне за границей?

– Как не упоминала?! Рассказывала, что какой-то троюродный дядька, царский офицер, ушел с белыми в этот Харбин, а потом уплыл в Америку, там и помер. А сын его еще жив, в Америке, фермер, увезли его мальчонкой, он моложе Ульяны лет вроде на пять. Письма ей пишет. Редко, правда, так через год-два пришлет письмишко. За минувший год да за этот было письмо, как раз за неделю до Ульяниной болезни.

– А как его фамилия?

– Вот этого не знаю. Мне-то фамилии ни к чему.

– Марьян Зенонович, а что потянуло Бабичей в наши края? Может быть, какие-нибудь родственники нашлись тут?

– Ну что потянуло? Разве человек точно знает, почему ему другие места повидать охота? Там жили они на одном краю земли, а тут уже другой ее край. Интересно же, какой он, другой конец земли! А может, когда вернулись из-за границы, неуютно им стало на прежнем, родном месте, – со значением сказал он и взглянул на Сергея Ильича: понял ли тот, о чем речь. – А вот родни тут у них никакой не было, знакомых никого, не то что души кровной. Это точно знаю. Сперва одиноко жилось им, пока не обзнакомились. Ульяна лаборанткой в поликлинике работала, а Антон бухгалтером на сахзаводе.

– Спасибо, Марьян Зенонович, – встал Сергей Ильич. – У меня к вам просьба: то, ради чего я приехал сюда, пока в стадии изучения, все проверяется, поэтому не хотелось бы, чтоб посторонние знали. Народ ведь у нас любопытный, любит такие новости, пойдут слухи. А дело при проверке может обернуться ошибкой.

– Это уж точно, что слухи любят у нас, – улыбнулся хозяин. – Мой сосед, что с той стороны ульяниного дома, прослышал, что мед у меня берут даже из Подгорска, тоже слух придумал: Марьян, мол, сахарным сиропом мед разбавляет... Так что насчет вашего вопроса вы не беспокойтесь. Мы тут на кухне с вами поговорили, на кухне все и останется, вьюшка в плите открыта, через поддувало в дымоход и вытянет, в небо улетит, а там лови, засмеялся он, провожая Сергея Ильича до калитки...

Из Ужвы Сергей Ильич вернулся в половине третьего, с автостанции трамваем поехал на работу, хотя чувствовал себя дурно, вяло, даже есть не хотелось. Но придя к себе, заварил крепкого чая, достал из кейса бутерброды, которыми снабдила ж ена, и заставил себя поесть, а чаю выпил даже два стакана – один сладкий, другой без сахара, чтоб ощутить вкус первой заварки.

Потом, покуривая, он думал о том, что фамилию Бабич с генеалогического древа Михаила Бучинского теперь можно отрубить. По всем признакам тут однофамильцы. Михаил Бучинский – из этих мест, галицийских корней, а тот Бучинский, – родственник Ульяны Бабич, – натуральный дальневосточник да еще из уральских, видимо, яицких казаков. Уж слишком большой этно-географический разброс, такая кровная близость в галицких родословных почти не встречается. Кроме того, что самое главное, дальневосточный Бучинский жив, Бабич получила от него письмо не так давно, а Бучинский-наследодатель умер полгода назад.

Придя к такому выводу, Сергей Ильич принялся за почту. Его ждали письма из Белоруссии и Литвы. Трабский сельсовет Ивьевского района Гродненской области извещал, что интересующий Инюрколлегию Бучинский Михаил Степанович в населенном пункте Троки не проживал и не проживает. Из населенных пунктов Тракай Игналинского, Швенческого и Вильнюсского районов Литвы уведомляли, что человек по фамилии Бучинский Михаил Степанович в актах записи о рождении или смерти не значится.

С самого начала слабо веривший в версию "Троки-Тракай", Сергей Ильич спокойно подшил эти бумажки в дело и распечатал последний конверт – из Москвы, из Инюрколлегии. Письмо сообщало, что "...нами получен телекс от фирмы Стрезера, что в Кливленде (США) найден человек, американский украинец, который в годы войны был офицером армии США в Европе. С 1945 по 1950 год он работал в американской оккупационной зоне Германии в лагере перемещенных лиц. Он заявил, что знал человека по имени Александр Бучинский, который был вывезен немцами в Германию, а затем в числе других передан американцами советским властям для репатриации на родину. Мы сделали запрос в соответствующие органы. Поищите среди бывших партизан людей, возможно знавших Александра Бучинского, брата наследодателя..."

"Если речь идет об одном и том же Александре, доказательств, что он был убит полицаями, как сообщил мне старик с улицы Толбухина, знавший всю семью Бучинских, у меня нет, – думал Сергей Ильич. – Как и нет доказательств, что задержанный полицаями Александр Бучинский был ими отпущен. Это всего лишь слова Рандолла".

Очень уж не хотелось Сергею Ильичу обращаться к Кухарю, но это, пожалуй, единственно возможный путь узнать что-либо об Александре Бучинском, если он действительно был связан с партизанами, и если связан был именно он, а не какой-нибудь другой Бучинский.

Сергей Ильич снял трубку и позвонил Кухарю. На другом конце отозвался равнодушный женский голос:

– Приемная.

– Юрия Кондратьевича, пожалуйста, – сказал Сергей Ильич.

– У него совещание.

– Ничего, доложите, что звонит Голенок.

– А вы не могли бы через час позвонить?

– Нет, не могу.

– Как сказать ему, откуда звонят?

– Голенок из Инюрколлегии.

– Подождите у телефона.

Сергей Ильич слышал в трубке какие-то шорохи, позвякивание, потом что-то щелкнуло и Кухарь спросил:

– Сергей?

– Да.

– Слушаю тебя.

– Когда я к тебе могу зайти?

– У меня сейчас народ, из районов приехали. А в пять бюро обкома. Давай завтра к девяти. Сможешь? С утра лучше всего, потом суета начнется.

– Хорошо. Только предупреди секретаршу, чтоб я не торчал в приемной.

– Не беспокойся...

Трубки они опустили одновременно.

44

Скорик шел по городу неспешно, сжимая в запотевшей ладони ручку дипломата, останавливался у витрин парфюмерных магазинов. Он был молод, красив, элегантен, следил за собой, любил хорошую парфюмерию, в деньгах был относительно свободен, поскольку ходил в холостяках, ему нравились красивые импортные флаконы с мужскими одеколонами и туалетной водой, яркие баллоны с дезодорантами и мыльной пеной для бритья, нарядные тубы с импортной зубной пастой, закрывавшиеся колпачком с откидной крышечкой. Всего этого у него имелось много на полке в ванной, но всякий раз идя по городу, он заглядывал в парфюмерные, надеясь, что что-нибудь выбросят. Знал почти все названия фирм, указывавшихся на этикетках.

Зайдя в галантерейный, где был отдел парфюмерии, осведомился у молоденькой продавщицы:

– Верочка, для меня ничего нет?

– В конце месяца ждем, – улыбнулась Верочка. И когда он удалился к двери, сказала подружке: – Хоть бы пригласил разик...

Сегодня Скорик наметил в поисках Зубарева, чья фамилия была записана на календаре рукой Шимановича, посетить три букинистических...

Еще издали он увидел у входа группу людей, то сближавшихся, то расходившихся, что-то быстро говоривших друг другу. У всех в руках были или кейсы, или портфели, или сумки. Скорик знал, что люди эти знакомы между собой, как филателисты или нумизматы, а он для них чужой. Он приблизился, открыл свой кейс, заглянул, словно проверяя, на месте ли то, что принес сюда, и двинулся в магазин. Расчет удался – его заметили, трое парней шагнули наперехват, угадав в нем новичка.

– Чем интересуетесь? – спросил один. – Пикуль нужен?

– Нет. Нужна справочная литература. Только дореволюционная и довоенная.

– А сами что имеете?

– Дюма, "макулатурный", – сказал Скорик. – Я ищу одного старика, у него есть то, что мне нужно. В прошл ый раз, когда я приезжал, он был здесь, у него холщовая сумка.

– Шиманович, что ли?

– Кажется.

– Он всякий хлам собирает!.. Недели три, как не появлялся. Да, Степа? – повернулся парень к приятелю.

– Вроде... А вы что, не местный? – спросил он Скорика.

– Я из Донецка, бываю часто тут в командировках, – сказал Скорик, отметив, что о Шимановиче они говорят в насто ящем времен, как о живом: "...всякий хлам _с_о_б_и_р_а_е_т_." – А Зубарева – такого не знаете? Мне сказали, что у него я смогу кое-что достать.

– Кто это Зубарев? – спросил один парень у другого.

– Не знаю, – пожал тот плечами...

Парни отошли, интерес к Скорику пропал. Потолкавшись, послушав, поспрашивав, он зашел в магазин, вроде с любопытством пошарил глазами по полкам. Продавщица беседовала в углу прилавка с каким-то военным, выложившим перед ней стопку книг. Скорик ждал. Отправив военного в подсобку к приемщице, она подошла.

– Я приезжий, – сказал он, – собираю издания "Академии", мне нужен второй том Беранже, красный такой. У вас нет?

– Издания "Академии" очень редко бывают.

– Мне сказали, что есть такой Зубарев, вроде он мо жет помочь. Но я тут никого не знаю. Не поможете найти его?

– Я знаю Зубарева только директора магазина, Павла Николаевича.

– Может, это он и есть? – улыбнулся Скорик.

– Магазин на проспекте Шевченко. Выйдете от нас и налево, там сядете на троллейбус, две остановки.