Текст книги "Ночной пасьянс"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

И часто отрываясь от телевизора и поглядывая на часы, она подходила к окну и осторожно отодвинув тюлевую занавесь, всматривалась в темную улицу, где фонарь горел только на трамвайной остановке, которая тут была уже конечной, а дальше – лесопарк и по другую сторону его Туровское кладбище... Чтобы успокоить себя, Теодозия Петровна достала из комодика колоду карт и стала раскладывать пасьянс...

7

Отошли майские праздники, не без натуги все вернулось в свою колею. Олег Зданевич сидел в фотолаборатории. Работа была срочной: начальство, удовлетворив просьбу польского консула, распорядилось снять фотокопии с ряда документов, касавшихся демаркации приграничных земель в середине сороковых годов. Поисками этих документов занимался сотрудник одного из отделов Ярослав Романец.

В лаборатории горел красный свет, на натянутой капроновой леске, схваченные пластмассовыми бельевыми прищепками, сушились уже проявленные пленки. Олег Иванович, пошевеливая в ванночках пинцетом, проявлял, фиксировал и промывал большие листы фотобумаги, на которых четко проступали тексты, затем валиком накатывал мокрые фотоснимки на большое стекло, чтоб не коробились.

Время от времени входил Ярослав Федорович Романец, вносил новые документы для перефотографирования...

– Много еще этой трухи? – спросил недовольно Зда невич.

– Думаю, до обеда закончим, – ответил Романец. – Какая тебе разница, что щелкать?

– Есть халтурка, обещал к двенадцати, а уже половина первого, не успею.

– Что за халтура?

– Какого-то ветерана из "Интуриста" на пенсию провожают, хотят буклетик на память.

– Позвони им, перенеси на завтра...

Они были ровесниками, по тридцать одному каждому, но положение в облархиве занимали разное – Романец исполнял обязанности заведующего отделом информации и публикаций.

С Олегом они не то, чтоб дружили, но относились друг к другу доброжелательно. Сблизили их шахматы, оба неплохо играли, тянули на второй разряд. И в обеденный перерыв, погасив красный свет, поднимали черную штору на зарешеченном окне, варили на электроплите в старой алюминиевой кастрюльке сосиски, кипятили воду для кофе, раскладывали, кто что принес из дому и, жуя, расставляли на картонной шахматной доске фигурки, одну черную утерянную ладью заменяла пустая кассета от фотопленки.

– В субботу за город не собираешься? – спросил Зданевич, ставя ферзя на черное поле.

– В су-ббо-ту, в су-ббо-ту, – пропел, раздумывая над ходом Романец. Нет. Мне надо съездить к тетке. Лекарство отвезти. С трудом достал через фарцовщиков, импортное какое-то... Да и с бензином туго.

– А что с теткой?

– Перенесла инсульт. Диабет тяжелый, – он надкусил большой кусок хлеба с сыром, запил глотком кофе. – Врачи настроены пессимистически.

– А сколько ей?

– Семьдесят семь... Шах.

– Многовато, – покивал Олег, убирая короля... – Еще кофе?

– Пожалуй... А я пойду вот так, маэстро. Это вашему слону тоже диабет...

Так, переговариваясь, они завершали обед и шахматную партию...

8

Почты за праздничные дни и первую неделю после них скопилось много. Сергей Ильич Голенок привык, что ничего не значащих писем в их адрес не поступает, из каждого, казавшегося даже пустым или безнадежным, нередко выуживалась какая-то мелочь, намек, который потом становился отправным, главным в розыске. Поэтому всякий такой вроде пустяк нуждался в тщательной проверке. Случалось, конечно, что после нее все оказывалось не тем, что искали или на что рассчитывали, было жаль зря потраченных дней, недель, месяцев, а то и лет. Тут уж как повезет. Но брезговать ничем не приходилось, никакой внешне ненадежной и нелогичной зацепочкой.

Вскрывая конверты, он раскладывал их содержимое в известном ему порядке. Так дошла очередь и до ответного письма на запрос, посланный Сергеем Ильичом накануне праздников. И не было в нем для Голенка ничего неожиданного – ни разочаровывающего, ни радостного.

"Подгорскому отделению представительства Инюрколлегии УССР.

На ваш Р-935 от 25 апреля 1980 г.

Сообщаю, что, как значится по областному адресному бюро, в Подгорске проживают четыре лица по фамилии Бучинские. Кроме того, в населенных пунктах области имеются двое лиц по фамилии Бучинские и гражданка Бабич У.В., урожденная Бучинская. Справки с их адресами прилагаем.

Начальник адресного бюро УВД

Подгорского облисполкома".

Прочитав справку, Сергей Ильич подумал, какую сеть придется забрасывать. По опыту знал, что от семи Бучинских пойдут такие круги, которые всколыхнут и поднимут с илистого дна времени десятки живых и покойников, возможно имеющих, а, возможно, и нет кровное отношение к человеку, оставившему в США после себя 300.000 долларов. И из всех нужно будет выловить одного или нескольких, кто в конце концов обретет законное право на эти деньги.

Сейчас предстояло направить семь писем-запросов: четыре жителям Подгорска в разные адреса и три – в районы области. И все – одного содержания. Он начал в том порядке, в каком они шли в справке адресного бюро:

"г.Подгорск, ул. Ив.Франко, 8, кв. 2.

Бучинской Веславе Юзефовне.

В наше производство поступило дело о наследстве умершего в США Майкла (Михаила) Бучинского. Просим сообщить, не является ли он Вашим родственником. В положительном случае укажите дату и место его рождения и объясните степень родства с Вами. Если Вы поддерживали переписку с ним, вышлите 1-2 письма с конвертами и фотокарточку.

Консультант С.Голенок".

И дата и место рождения наследодателя были известны Сергею Ильичу – в письме из Москвы указывались. Но они оставались как бы для служебного пользования, как эталоны, по ним в определенной мере можно сверять достоверность сведений тех, кто, не исключено, будет претендовать на наследство. Это была чисто профессиональная уловка, как и просьба прислать письма с конвертами и фотографию: вдруг со временем в руках Сергея Ильича окажутся подлинный почерк и фотография наследодателя... Можно будет сличить...

Затем на таких же бланках он напечатал запросы в исполкомы Ужвинского, Кулиничиского и Новоздвиженского районов области, на территории которых, как указано в той же справке адресного бюро УВД, проживали люди с фамилией Бучинские...

И тут зазвонил телефон.

– Слушаю! – прижав плечом трубку к уху, Сергей Ильич закладывал письмо в конверт. Звонила жена.

– Так мы никогда не вылезем из ремонта! – шумела она. – Ты можешь что-нибудь сделать! Позвони в это РСУ, поезжай к ним, устрой скандал, угрожай, но я уже не в силах.

– Что случилось? – спокойно спросил Сергей Ильич.

– Опять забрали маляров на какой-то другой объект, белить квартиру какому-то начальнику.

– Кто тебе это сказал? – Сергей Ильич взял трубку в ладонь.

– Пришла машина. Они собирают свои ведра и грузятся.

– Ладно, сейчас выясню.

Третий месяц у Голенка шел ремонт. Он уже проклинал тот день, когда связался с РСУ. То на неделю куда-то забрали сантехника, потом исчез столяр – погнали в какое-то другое место. Сейчас опять маляров отзывают. Лучше бы нашел частников. Дороже, но надежней. Придется скандалить. Он снял трубку, нашел в блокноте номер начальника РСУ. Повезло – тот оказался на месте. Выслушал он не очень любезную тираду Сергея Ильича довольно спокойно, потом спросил:

– Вы, кажется, юрист? Могу ли я рассчитывать, что ваши законы защитят меня, ежели я проявлю принципиальность, пошлю управляющего трестом к такой-то матери и скажу, что мы не имеем права забирать у вас рабочих? Ведь это не я придумал, мне приказал управляющий, а ему позвонили откуда-то с небес. Если он ослушается, его поставят в угол, а уж он мне потом выдаст! И что в это время будет делать ваш закон? Молчать и сопеть в паклю. Так что уж потерпите немного.

Сергей Ильич понял, что разговор бессмыслен.

– Кто этот человек, перед которым вы так танцуете? – спросил он резко.

– Председатель Облсовпрофа товарищ Кухарь.

Это было так неожиданно! Голенок опустил трубку на аппарат, достал блокнот, отыскал служебный телефон Кухаря. Слова были готовы, тут церемониться нечего!

– Приемная, – отозвался голос секретарши.

– Юрия Кондратьевича, пожалуйста, – попросил Го ленок.

– Он на совещании в облисполкоме. Будет после обеда. Что передать?

– Передайте, что звонил Голенок. Он знает, кто я и куда мне звонить, – Сергей Ильич был абсолютно уверен, что едва Кухарь появится и секретарша доложит, кто звонил, тот немедленно подаст голос. Поразмыслив, Сергей Ильич подумал, что Кухарь вероятней всего не знает, что рабочих сняли именно у него, Сергея Ильича, но от этого не легче. Боже мой, сколько лет они знакомы! С отрочества! Сколько раз жизнь сводила его, Юрку Кухаря и Миню Щербу, разводила и снова потом они оказывались рядом. И так с самого момента эвакуации...

"Сережа, подъезжай! – кричит Юрка Кухарь. – На сегодня шабаш".

Он второгодник. Старше вас. Верховодит. Копаете сахарную свеклу. Война. Немцам вломили под Москвой. Ты, как и он, и многие другие одноклассники, здесь – в эвакуации. Скоро в армию. Мелкий, как из пульверизатора парикмахера Когана, дождь. Раздувшиеся от влаги сизые тучи вползают одна в другую. На ровном унылом поле бурты свеклы. Вы в сапогах, волочите на них тяжелую вязкую грязь. Ты сидишь на длинной бричке. В нее запряжена старая слепнущая кобыленка. Юрка почему-то называет ее "Мустафа". По ее глубоким бокам пробегает холодная дрожь. На спине у тебя, как и у всех ребят – от дождя – мешок, завязанный у горла. Зябко. Руки в грязи, она обсыхает на ветру, покрывается трещинками, как высохшие такыры. Голодно. Очистив ножом свеклу, грызешь ее, перегоняешь бричку на другой конец поля. Ребята швыряют в нее кетмени, лопаты, носилки, и вы выбираетесь на раздолбанный проселок. Дождь усиливается. Густеют сырые сумерки. Километрах в двух от кишлака колхозная сыроварня, – покосившаяся, обмазанная саманом с кизяком. Дверь в нее распахнута, оттуда тянет кислым. Там чаны, печь, а за занавеской железная кровать хозяйки сыроварни Насти. Ей двадцать пять. Для вас, десятиклассников, она женщина в летах. Невысокая, плотная, с широкими, вихляющими бедрами, с сильными круглыми икрами на коротковатых ногах. Настя наполовину украинка, наполовину казашка. Смуглая, скуластая, с неожиданно большими карими глазами. Ходит она в белом замызганном халате, в кирзовых сапогах на босу ногу. Вы делитесь подозрением, что под халатом у нее ничего нет.

Высокие груди при ходьбе играют, как студень.

– Это мы проверим, – нагловато обещает Юрка.

Он высокий, сильный. Ты такого же роста. И не слабее. Но в нем есть еще какая-то _д_р_у_г_а_я_ сила. Он говорит тебе:

– Держись меня, не пропадешь.

Возражать не хочется.

Настя шутит с вами, жалеет. Подкармливает густой приторной патокой. Когда дает кусок брынзы, когда напечет лепешек из отрубей. Столуетесь вы в колхозе. Отвар из бараньих костей, в котором несколько тугих клецек – одна другую догоняет, – зеленый чай три раза в день с куском хлеба из ржаной муки с какой-то примесью, отчего этот хлеб, как мокрая глина, и опять же патока вместо сахара. Живете вы рядом с сыроварней. За развалившимся дувалом сарай, где под мешковиной хранится сено. Накрываетесь тем, чем снарядили дома.

С некоторых пор Настя начинает баловать вас: то сварит баранью ногу с домашней лапшой, то налепит вареников с картошкой, заправит их курдючным жиром, то нажарит на конопляном масле картошки с луком. Долго не понимаете, с чего пошла такая житуха. Но однажды ночью просыпаешься от шуршания сена и тихих голосов у дверей. Вглядываешься и узнаешь: Юрка и Настя. Они выходят. Возвращается Юрка на рассвете. Так и пошло – ночь за ночью. На узких губах Юрки какая-то новая ухмылочка, под глазами синяки, уже в открытую смалит самосад. Настя подает ему тарелку, в которой всегда погуще, кусок побольше. Миня Щерба ропщет. И тогда Юрка говорит:

– Заткнись!

– Это почему же? – бычится Миня.

– Заткнись, говорю, сипильдявка, иначе в лоб получишь. Где твой отец? Чего молчишь? Думаешь, не знаем? Он враг народа! Жри, что дают и скажи спасибо. Так? – оборачивается он к тебе.

– Сын за отца не отвечает, – говоришь ты. – Так товарищ Сталин сказал. – Ты опускаешь глаза в тарелку. Входит Настя. Юрка умолкает.

Ты-то уже догадался, в чем дело, с чего пошел такой разносол. Почему-то стыдно за Настю. И рад бы отказаться от еды за _т_а_к_о_й_ ее привкус, но голод не тетка.

– Запомни, – однажды говорит тебе Юрка, – за спиной надо всегда иметь дружка. Во-первых. Во-вторых, кто сверху – тот хозяин.

И в этой фразе ты улавливаешь два смысла...

А потом происходит ЧП: исчезают три совхозных индюшки, по тем голодным временам большая ценность. К тому же принадлежат они ферме, где откармливается птица для столовой Совнаркома республики. Остатки – перья и кишки – находят в старой силосной яме. Подозрение падает на вас школьников. Прибывает комиссия, входит в нее и директор школы, тоже эвакуированный, пожилой туберкулезный человек, у которого, как говорит твоя мама, "одно легкое съела каверна". Юрка знает, что твоя мама дружит с директорской женой, бывают друг у друга. "Слушай, Голенок, – шепчет Юрка, – ты скажи чахоточному, что я ни при чем, этих чер товых индюшек не трогал". – "А тебя никто и не обвиня ет, – пожимаешь плечами. – Чего ты суетишься?" – "На всякий случай скажи. Я в долгу не останусь..." Тогда-то и приходит, как ощущение, мысль, что бессовестный человек знает свою истинную суть и в определенные моменты жизни она его пугает и заставляет осторожничать, упреждать возможные неприятности. Как говорит ваш школьный военрук, "главное – нанести упреждающий выстрел". Правда, говорится это по другому, военному поводу. Мысль эта возникает такой, какой и могла возникнуть по конкретному поводу у семнадцатилетнего паренька, только с годами она обретает более широкий смысл...

Через неделю за вами неожиданно присылают полуторку из Ката-Ташлыка. Кажется, военкоматскую. Вы весело впрыгиваете в кузов. Внизу у колеса Настя. Ветер дергает на ней грязный халат, поверх которого телогрейка. Ладонями Настя придерживает волосы, часто помаргивает, пытаясь поймать взгляд Юрки. Но он деловито сволакивает солому к кабине, устраивает себе уютное место...

Тебе кажется, что вскоре все эти люди исчезнут из твоей жизни, как пучок соломы из кузова вашей несущейся по луторки, унесенный осенним ветром в неоглядное мокрое поле.

Но никому не дано знать до самого смертного часа, кого суждено вспомнить и по какому поводу, а кого и встретить на спиральном жизненном пути...

Из послевоенной Европы по слабым железнодорожным колеям ползут один за другим к границам Отечества эшелоны демобилизованных. В крупных, не очень пострадавших от войны городах уже по эту сторону границы, из этих эшелонов оседает немало народу, соблазненного возможностью обрести жилье, красотой и благоустройством домов и улиц, напоминавших те места в Восточной Европе, где недавно довелось побывать. Так ты и Юрка Кухарь оказываетесь в Подгорске, а через полгода из Праги сюда закатывается и Миня Щерба...

Все нехорошее, что вы испытывали прежде друг к другу вроде забыто, утонуло в эйфории победных дней и недель. Оно всплывет позже.

Ты поступаешь на юридический, Юрка тоже. Миню из-за отца не принимают. Он пишет запальчивое письмо Ворошилову. И, как ни странно, ответ приходит положительный. В сентябре 1946 года в гимнастерках и сапогах вы переступаете порог университета. Старостой группы выбирают Миню.

9

– Ну и дела! – хохотал в телефонную трубку Кухарь, выслушав Сергея Ильича. – Я же не знал. Неужели ты подумал, что я мог забрать у тебя рабочих?! Сегодня же дам команду, чтоб завтра с утра их вернули. Если нужно что-нибудь для ремонта, может импортная сантехника, ты скажи, я помогу.

– Спасибо, у меня все есть, – суховато ответил Сергей Ильич.

– Звони, не забывай, – сказал Кухарь.

– Ладно, будь здоров, – закончил разговор Сергей Ильич.

10

– Скотина он. Как был, так и остался. Значит у тебя забирать рабочих нельзя, а у кого-то можно, – Михаил Михайлович Щерба, откинувшись, сидел за письменным столом.

Окно выходило во двор-колодец, в кабинете было всегда сумеречно, и поэтому часто горела верхняя лампа дневного с вета.

Рабочий день кончился, но многие в областной прокуратуре оставались до семи, а то и до восьми вечера.

Сергей Ильич помнил об этом, и идя сюда по дороге домой, знал, что застанет приятеля.

– Да бог с ним, – сказал Сергей Ильич, вглядываясь в лицо Щербы. Зеленоватый свет резко выделял морщины и оттеки под глазами, вдавленную полосу на переносице от постоянного ношения очков. "Сдал Миня", – подумал Сергей Ильич. Они были ровесниками. Но Щербу старила тучность и почти совсем плешивая голова. Прокуратура находилась недалеко от дома Сергея Ильича, и он иногда заходил на де сять-пятнадцать минут к Щербе поболтать. – Работы много?

– Полный сейф, – кивнул Щерба на высокий тяжелый ящик в углу, выкрашенный в серо-кирпичный казенный колер. – К концу месяца, как назло, повалило.

– Как Галя?

– Давление скачет. Слепнет над сочинениями своих недо рослей.

Прогудел зуммер внутреннего телефона. Щерба снял трубку.

– Да, я... Что? Помню... Опять? Хорошо, сейчас зайду, – он как-то обреченно помотал головой и сказал Сергею Ильичу: – Извини, Сережа, надо идти.

Сергей Ильич поднялся.

– Заходи... Передай своим привет, – Щерба отпер сейф, долго рылся, вытащил папку из черного кожзаменителя, когда открывал ее, слежавшиеся створки потрескивали, как электрические разряды.

Из кабинета они вышли вместе.

11

Сидели друг против друга – Щерба и старший помощник прокурора области.

– Что он опять хочет? – спросил Щерба. – Дважды этим делом занимались и мы, и КГБ.

– Вот, новая жалоба, – протянул собеседник листки, скрепленные прозрачной клейкой пленкой. – Почитай.

– Но ведь было решение парткомиссии обкома, – сказал Щерба, прочитав бумаги и откладывая их на стол. – И почему нам? Почему не городская прокуратура?

– Ты мне их не отсовывай, – засмеялся коллега. – Резолюцию шефа видел? Бери опять эти два тома и изучай.

– Но в этих бумажках ничего нового, никаких доказательств, фактов, сплошные эмоции и требования. Наша проверка тогда и расследование КГБ согласовались, оправдательных мотивов мы не нашли. Человек совершил самосуд, расстрелял двоих людей. Случилось это, правда, в экстремальной ситуации, война. Но это и учла парткомиссия, отделался исключением из партии. И на том спасибо.

– Что ты меня уговариваешь? Жалоба есть, зарегистрирована у нас. И резолюция шефа недвусмысленна: начинается с твоей фамилии.

– Ну-ну, – вздохнул Михаил Михайлович, и сунув листки в черную папочку, поднялся.

– Новость слышал?

– Хватит мне новостей, – постучал Щерба папкой по спинке стула.

– Нет, серьезно?.. По новому административному делению нам прирезают большой кусок соседней области. А это значит, что нам с тобой...

– Понятно, что нам с тобой... А штаты хоть увеличат?

– По логике должны.

– Смотря у кого какая логика...

12

Бумаги, бумаги, бумаги... Об их перемещении по горизонтали и вертикали, об их влиянии на судьбы людей, на поворот событий, на положение государств можно было бы сочинить великолепные философские и социологические трактаты.

Но и Сергей Ильич оставался рабом бумаг, поскольку они являлись символом дела и причиной постоянно воспаленных покрасневших глаз от хронического профессионального конъюнктивита.

Досье Майкла (Михаила) Бучински постепенно обретало солидность, то есть объемы. Сергей Ильич подкладывал под зажимы скоросшивателя письма-ответы, поступившие на его запросы.

"Я, Бучинский Николай Павлович, получил от Вас сообщение о наследстве после моего брата Бучинского Федора Павловича, умершего в США. Сообщаю следующие данные: Бучинский Федор Павлович родился в 1910 году (месяца и числа не помню), в селе Вербное, Волынской губернии. Был он лесорубом, в 1936 году уехал в Америку. С тех пор никаких данных я о нем не имел. Посылаю сохранившееся фото. Прошу его возвратить.

С уважением Н.Бучинский".

Сомнения вызывали три обстоятельства: наследодателя звали Майкл, очевидно, Михаил, а не Федор, как указывалось в письме, родился он в 1918 году, а не в 1910, как этот Федор, и не в селе Вербное Волынской губернии, которая входила в Российскую Империю, а в Подгорске, входившем в Австро-Венгрию. По профессии этот Федор лесоруб. Профессия Майкла (Михаила) неизвестна. И все же Сергей Ильич не мог пренебречь Федором Бучинским, знал, какая путаница, какие изменения случались в именах, датах и местах рождения, даже в написании и в звучании фамилий эмигрантов. Тем более, что точных и подробных данных о наследодателе он не имел.

Следующее письмо тоже давало мало надежды:

"...От Бучинской Веславы Юзефовны,

проживающей в г.Подгорске, по ул.Ивана Франко, 8, кв.2.

У моего мужа Бучинского Тадеуша, родившегося в Лодзи в 1903 году и умершего в 1973, был брат Збигнев, родившийся, кажется, в 1899 тоже в Лодзи. В молодости он уехал то ли в Америку, то ли в Канаду. Известий о нем никаких не имею..."

Еще один Бучинский сообщал:

"...адресное бюро, видимо, перепутало. Я не Бучинский, а Бачинский. Никаких близких родственников у меня в США не было и нет. Даже если бы были, я не желаю поддерживать с ними какие-либо отношения, не нуждаюсь ни в каком наследстве.

С уважением

полковник в отставке Т.Бачинский".

Последнее письмо было более обещающим:

"...Сообщаю, что ваше письмо получила. Отвечаю на ваши вопросы. Михаил Бучинский, о котором вы пишете, является двоюродным братом моего покойного мужа. Точную дату его рождения не знаю. Отец его – Тарас Петрович, 1880 года рождения (согласно свидетельству, которое у нас сохранилось), в 1931 году уехал в США. Фотографию Михаила имеем, где он в возрасте 14-16 лет. До 1939 года мы переписывались. Когда началась вторая мировая война, переписка оборвалась. Все его письма и конверты погибли во время оккупации. Мы просим установить его адрес в США или адрес его детей. С уважением

Бучинская Ольга Мироновна".

Кроме этого пришло письмо из Москвы:

"Московская городская коллегия адвокатов.

Коллектив адвокатов. Инюрколлегия. Р-935.

В дополнение к нашему письму от 18 апреля 1980 г. по этому крупному делу сообщаем, что его будем вести через фирму Стрезера, а не через Стэнли Уэба. Ожидаем срочного сообщения о розыске наследников..."

Он понимал, конечно, как они там нервничают, почему возникла срочность: сумма-то – ого-го! Но что еще могли написать?! Тут служебное рвение диктовала сама ситуация, хотя все отлично знают, что так быстро это не делается. Но сообщить что-либо о своих подвигах в розыске наследников Сергей Ильич пока не мог. И сейчас он сделал то, что делал всегда: письма подшил, а на большом листе, где наверху в центре в рамке прямоугольника значилась фамилия наследодателя, отвел от этого прямоугольника три линии, подсоединил к ним красным фломастером три круга и вписал в них фамилии, инициалы и адреса тех, от кого получил только что прочитанные письма: Сергей Ильич, выстраивая родословную наследодателя, никогда не отказывался даже от самых сомнительных линий. Мало ли куда приведет поиск да еще при на личии весьма скудных данных о Майкле Бучински. Правда, в двух кружочках он поставил вопросительные знаки. На третье же письмо, более надежное, написал тут же еще один запрос:

"...Р-935, 1 июня 1980 г.

Бучинской Ольге Мироновне.

Мы получили Ваше письмо. Для проверки, являетесь ли Вы тем лицом, которое мы разыскиваем, просим срочно ответить на следующие вопросы:

1. Девичья фамилия и имя матери Михаила Тарасовича Бучинского.

2. Кто он был по специальности, образование и вообще все данные его биографии, которые Вам известны.

3. Были ли у него родные братья и сестры, их имена, адреса, а если умерли, то кто, где и когда.

4. Если кто-нибудь из родственников переписывался с ним, вышлите 1-2 письма с конвертами от него, фотокарточку... – в этом месте Сергей Ильич задумался и добавил: – ...для сравнения с имеющейся у нас.

5. Где и когда умерли его родители.

6. Укажите других родственников.

7. Опишите, как и через кого названные Вами другие лица приходятся родственниками Михаилу Бучинскому, указав их имена, даты рождения, брака, смерти, начи ная от общих родоначальников (видимо, его деда и бабки).

Было бы хорошо, если бы кто-либо из родственников, кто знает фамильное древо, прибыл к нам в Инюрколлегию. Расходов по проезду мы не возвращаем. Наследство значительное, и дело носит срочный характер.

Консультант С.Голенок..."

Из районов области поступило три ответа: Новоздвиженский исполком сообщал, что Михаил Бучинский не является уроженцем тех мест, нигде не значится, никто из его родственников в райцентре и на территории района не проживал и не проживает. Запрос туда Сергей Ильич посылал на основании справки областного адресного бюро, значит ошибка исходила из адресного бюро, как и в случае с отставным полковником Бачинским, возмутившимся, что у кого-то возникло предположение, будто у полковника могут оказаться родственники в США; письмо из Ужвы сообщало, что там живет некая Бабич Ульяна Васильевна, 1903 года рождения, в девичестве Бучинская. Ее адрес: г.Ужва, ул.Черешневая, 5; третий ответ гласил:

"...На ваш запрос за N_Р-935 извещаем, что в с. Гапоновка, Кулиничиского района проживает Бучинский Степан Андреевич, 1913 г.р. У него был брат Михаил. Прилагаем справку.

Секретарь исполкома сельсовета О.Добрянская..."

К этой бестолковой справке прилагалась еще одна – из архива ЗАГСа Кулиничиского райисполкома, – похожая на ребус:

"...Записи акта о рождении Бучинского Михаила за 1918 год не имеется. Книга регистрации актов о рождении за 1916-1922 годы сохранилась..."

"Как же так, – думал Сергей Ильич, – книга сохранилась, а человек в нее не вписан? Может быть этот Михаил из Гапоновки, брат Степана, родился не в Гапоновке? Или появился на свет после 1922 года?.. Надо писать повторный запрос, разжевать: когда и куда Михаил Бучинский выехал из села, чем занимался до выезда (работал, учился, по какой профессии), еще раз проверить через райотдел ЗАГСа наличие актовой записи о его рождении и сообщить точную дату его рождения и имена его родителей".

Звякнул колокольчик, послышались шаркающие шаги, в дверном проеме показался Богдан Григорьевич Шиманович. В руке он держал знакомую истертую холщовую сумку, и Сергей Ильич понял, что старик совершал свой обычный обход букинистических магазинов, один из них находился в цокольном этаже соседнего здания.

– Как улов? – спросил Сергей Ильич, кивнув на сумку.

– Ты не иронизируй, – Богдан Григорьевич лукаво сощурил темные глаза, присел к столу. – Думаешь, твой улов, – указал он на бумажки, – богаче моего? Это иллюзия богатства, дорогой мой, – доллары, марки, фунты. Их можно истратить, проиграть в карты, пропить.

– Для кого как... Кофе?

– Свари. Минут пятнадцать передохну у тебя. Не по мешаю?

– Да что вы!

Сергей Ильич был рад приходу Шимановича хотя бы уже потому, что появилась возможность отвлечься от чтения нудных писем, от мыслей о Майкле Бучинском и его наследниках или наследнике, которые вроде и не прячутся, но и не знают, что их ищут.

Кофеварка была импортная, с несколькими кнопками и таймером.

– Вода не сбежит? – спросил Богдан Григорьевич, когда Сергей Ильич, включив кофеварку, сел в кресло.

– Там автоматически отключится, зуммер напомнит.

– Молодцы, – усмехнулся Шиманович. – Технический прогресс. Скоро люди смогут обходиться сами без себя.

Сергей Ильич достал из тумбочки бутылку с вишневым ликером.

– У тебя в Шевченковском райисполкоме кто-нибудь есть? – спросил Шиманович.

– Секретаря знаю. Что у вас там за дела?

– Пошел слух, что мой домик сносить будут. Возле лесопарка должны строить Дворец пионеров. Дом мой, как тебе известно, последний на улице, там, якобы, должен пройти бульвар. Хотелось бы знать, когда это свершится. Может мне удастся еще до этого времени умереть.

– Попробую узнать...

После каждого глотка кофе Шиманович окунал губы в рюмку с приторным густым ликером.

– Чем занят сейчас? – поинтересовался Богдан Григорьевич.

– Вот, – Сергей Ильич пододвинул ему досье Майкла Бучински. – Эта папочка весит триста тысяч долларов.

– Прилично, – хмыкнул Шиманович. – Если я тебе помогу отыскать наследников, дашь мне комиссионных рублей сто, книжные полки купить? засмеялся Богдан Григорьевич и начал читать.

А Сергей Ильич подумал, что за праздной шуткой старика о комиссионных имелся и реальный смысл: многие, в том числе и Инюрколлегия, пользовались услугами Богдана Григорьевича, – его картотекой и всякими допотопными справочниками...

– А знаешь, Сергей, я ведь, действительно, смогу тебе помочь, сказал Богдан Григорьевич, закрывая папку, – я вел дело этой дамы из Ужвы, как адвокат. У нее была какая-то тяжба с соседями, они оттяпали кусок земельного участка... Запиши-ка мне ее адресок...

Когда Богдан Григорьевич ушел, Сергей Ильич еще долго сидел задумчиво за столом, потирал ладонью глаза, поглядывал в окно. Затем вымыв чашки и рюмки и убрав следы пиршества, напечатал повторное письмо в Ужву, откуда долго не было ответа:

"...1 июня 1980 г. наш N_Р-935.

Повторно. г.Ужва, ул.Черешневая, 5, Бабич Ульяне Васильевне.

В наше производство поступило дело о наследстве умершего в США Майкла (Михаила) Бучинского. Просим сообщить, не является ли он Вашим родственником. В положительном случае уточните следующее:

1. Точную дату и место его рождения.

2. Укажите степень родства.

3. Когда и при каких обстоятельствах он уехал из дому.

4. Что Вам известно о его проживании в последний период.

5. Если Вы имели с ним переписку, то просим выслать письмо с конвертом, либо другие почтовые отправления, указав его адрес.

6. При наличии его фотографии просим прислать.

7. Уточните дату его рождения в ЗАГСе. И при наличии актовой записи, сообщите об этом нам. Обращаясь в ЗАГС, предъявите это письмо.

С получением ответа мы примем меры к оформлению документов для получения наследства Вами и другими родственниками.

Консультант С.Голенок..."

13

Свалившаяся на Ярослава Романца работа не была неожиданной, как и для многих сотрудников областного архива. Давно знали, что грядет изменение административных границ области, что какую-то часть документов по новому территориальному признаку надо будет передавать в соседнюю область, а что-то по той же причине принять от них.

Но одно дело знать, а другое – приступить к этой нудной и кропотливой работе: отбирать, сортировать, составлять описи, укладывать в ящики...

Романец сидел на корточках в синем сатиновом халате, в джинсах, туго обтянувших ляжки. Директор архива, немолодая, пуританских взглядов женщина, ходившая на службу в неизменном строгом костюме из серой фланели и сиреневой или светло-бирюзовой тонкой блузке, не терпела неряшливо одетых людей. Особенно ее раздражали джинсы – на мужчинах или на женщинах. Она считала, что это одежда для работы в саду или огороде. На службе надо появляться пристойно – пиджак, брюки, сорочка, галстук. Но как женщина воспитанная, она не позволяла себе делать подчиненным замечания подобного рода. Просто иногда говорила Романцу, называя язвительно джинсы брюками: