Текст книги "Смерть не выбирают (сборник)"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

– Входите, – не очень охотно посторонился Иегупов. – Только учтите, я пришел на перерыв пообедать. А он у меня короткий, – он дал понять, что к долгим разговорам не расположен. – За каким вы все-таки делом? – Сильно припадая на одну ногу, Иегупов прошел к столу.

Левин быстро огляделся. Однокомнатное убогое жилье. Занавеска отгораживала раковину и двухконфорную плиту. Стол, два стула, табурет, широкая старая деревянная кровать, прикрытая до пола рыжим одеялом из верблюжей шерсти, с потолка под погнутым зеленым выгоревшим колпаком свисала лампочка, у кровати стояла тумбочка с ночником, а чуть загораживая единственное окно, боком был приткнут фанерный платяной шкаф.

Нищенских квартир Левин навидался, и сейчас удивила не бедность, а сам хозяин: неопрятный и вроде беспричинно злобно настороженный, и необычные для такого возраста сильный, не оплывший жиром торс, крепкие мускулистые руки.

– Я по поводу Георга Тюнена, Антон Сергеевич, – сказал Левин.

– Кого? – как бы не понял Иегупов.

– Георга Тюнена.

– А-а… А что?

– Он гостил у вас в апреле?

– С чего бы?! Так, иногда раз в год по открыточке писали друг другу.

– Он собирался к вам. Даже письмо написал до востребования. Но вы его не получили.

– Мало ли что собирался… А письма я не получил. Кто ж знал, что он напишет до востребования.

– Мы разыскиваем его, – сказал Левин. – В Старорецк он прилетел. А вот куда подевался дальше…

– Может, еще у каких знакомых. Он ведь из этих мест.

– У каких знакомых?

– Это уж ему известно… А что стряслось-то?

– Исчез он, не вернулся в Энбекталды.

– Ничего такого не знаю… Тут я не свидетель… – в глазах Иегупова колыхнулось смятение.

Левина удивила поспешность ответа – все-таки, судя по содержанию письма, приятели.

Опустив руку в карман пиджака, где лежало невостребованное письмо Тюнена, Левин извлек из конверта фотографию троих мужчин, и почти теми словами, с какими Тюнен обращался в письме к Иегупову, спросил протягивая снимок:

– Антон Сергеевич, нет ли среди этих людей вашего отца? Или какого-нибудь другого родственника?

Глянув мельком, Иегупов ответил:

– Нет тут отца. И родственников нет, – он прошел к шкафу, открыл, долго рылся, вернулся с пожелтевшим газетным пакетом и развернув, стал копаться в бумажках. – Вот мой отец, – протянул он Левину старинную фотографию на плотном картоне.

С коричневого поблекшего снимка смотрел молодой человек с аккуратно подстриженными усиками и идеально ровным пробором в гладко зачесанных волосах. Внизу на паспарту золотом оттиснуто: "Фотографiя С.Иегупова. Старорецкъ. Рядом с городской управой. Большая Успенская, д.Новогрудцевыхъ. Негативы сохраняются. Увеличенiе портретовъ до желаемого размера".

– Ваш отец был владельцем фотосалона? – спросил Левин.

– Да. Он умер в восемнадцатом году от тифа. Мне было четыре месяца. Тетка воспитала. А это его кто-то сфотографировал.

Какое-то время оба молчали. Иегупов убирал со стола.

– У вас капремонт был? – спросил Левин, обводя взглядом потолок и стены.

– Да.

– Долго?

– Год. В июле переселился сюда.

– А где жили во время ремонта?

– Переселенческий фонд. Конура на улице Боженко, тринадцать. Мне пора, – Иегупов посмотрел на ходики.

– Да-да, – как бы очнулся Левин. – Извините, задержал вас.

Проковыляв к двери, Иегупов встал у порога, как бы приглашая Левина к выходу.

По дороге к бюро Левин пытался прояснить свои впечатления о Иегупове. Нелюбезность и желание поскорее спровадить Левина не очень смущали: мало ли таких грубоватых неприятных людей! Да и не каждый получает удовольствие от внезапного вторжения в свое жилище посторонних, лезущих с расспросами. Непонятно другое: почему Иегупов не проявил интереса к письму, не потребовал вернуть; не спросил Левина, когда и где узнать, как идут поиски Тюнена, а ведь их связывали непростые отношения, о чем свидетельствует доверительность письма Тюнена. Только и сказал: "Я не свидетель". Конечно, есть люди и их немало, которые не желают, чтоб их втягивали в какие-то выяснения, не любят попадать в свидетели. Это существует в каждом обществе и вполне объяснимо. Обычно у подобных людей изломанная неудавшаяся жизнь, что-то в ней однажды и навсегда испугало их, замкнуло. Что ж в итоге? Существенного вроде ничего, кроме ощущения, что Иегупов если и не лгал, то что-то утаивал? Но что?..

Домой Левин вернулся раньше жены. Тоскливо бродил по квартире, заглянув в холодильник, в кастрюли на плите. Хотелось есть, но решил дождаться жену. У детей был отпуск, и они на три недели уехали с внуком в какой-то пансионат на Рубцовские озера. В доме стало тихо, пусто и тоскливо. Он волновался, как там внук: не простудится ли, купаясь, не перегреется ли на солнце, не будет ли есть немытые ягоды, бродя по лесу, не искусали ли его ночью комары? Все эти волнения, конечно, смешны. Мальчик поехал с родителями. Но для Левина они тоже были детьми несерьезными, безответственными, легкомысленными, эгоистичными в ущерб ребенку.

Левин зажег газ под кастрюлями. Вот-вот должна была прийти жена. Он подошел к окну и увидел, как она поднимается по лестнице, ведущей с улицы во двор. В подъезд вошла уже не видимая им сверху, щелкнул, загудел лифт. Левин вышел в коридор, предупредительно открыл дверь.

– Ты обедал? – спросила она.

– Нет, жду тебя.

Они прошли на кухню.

– Дети не звонили? – спросил он.

– Нет. А тебе звонил какой-то Гукасян. Просил связаться.

– Когда? – встрепенулся Левин.

– Перед моим уходом на работу, сразу после того, как ты ушел.

– Готовь, есть хочется, а я позвоню пока, – он заторопился к телефону…

– Гукасян слушает, – отозвался где-то далеко голос, прорвавшийся через коммутатор.

– Здравствуй, Гарник. Это Левин.

– Ты, конечно, поносил меня и в гроб, и в доску, и в мать? Думал, что я забыл о твоей просьбе? Уезжал я, Ефим, в срочную и длительную командировку. Как живешь, что нового?

– Жив. Вот это и есть главная новость.

– У меня для тебя сюрприз, если в нем еще есть нужда.

– Есть.

– Тогда пиши.

– Подожди, возьму бумагу и ручку.

– Готов?

– Да.

– Пиши. Цурканов Тимур Георгиевич. Он работал военфельдшером в те годы в Старорецком лагере. Сейчас подполковник медслужбы в запасе. Увольнялся из нашей санчасти. Мне его наши финансисты разыскали. Правда, полгода назад, после смерти жены он переехал во Львов к дочери. Запиши его львовский адрес и телефон, – Гукасян продиктовал. – Ну, а как твое дело? Движется?

– С Божьей помощью. Сейчас с твоей может чуток продвинусь.

– У меня как-будто все.

– Тогда спасибо.

– Рад был помочь. Будь здоров…

Обедали молча. Левин думал о своем, быстро хлебая перловый суп.

– Что-нибудь случилось? – не выдержав, спросила жена.

– Нет, ничего.

– Почему же ты все время молчишь?

– А что говорить?

– Можно подумать, что в нашей семье уже нет тем для разговоров.

– Я спешу.

– Ты всю жизнь спешил. Я хочу в воскресенье поехать к детям.

– Поедем.

– Сколько туда километров?

– Километров семьдесят.

– Автобусом или электричкой?

– Посмотрим. Выберем, что удобней, – он доедал второе.

– Компот, Фима.

– Не хочу, – он посмотрел на часы. В ванной прополоскал рот, причесался. – Так я пошел, – крикнул уже из коридора. – Возьми дверь на цепочку.

Посещение ломбарда ничего не дало: на забеленном мелом витринном стекле кто-то изнутри вывел пальцем "ремонт", а на дверях висел замок. Ругнувшись про себя, Михальченко вернулся в бюро, через управление торговли выяснил, что в связи с ремонтом работники ломбарда отправлены в отпуск, ремонт продлится еще дней десять.

– Ну что, выпьем с горя? – спросил Михальченко после того как они обменялись с Левиным информацией, которую каждый добыл за день.

– Какое горе? – Левин поднял на него глаза.

– У меня были большие надежды на ломбард. Плащ-то оттуда.

– Это еще не горе, Иван. Не гневи Бога. Ты еще не знаешь, что такое горе. А пива выпьем. На объявление в газете пока никто не откликнулся?

– Пока глухо.

Михальченко достал из холодильника две бутылки "Жигулевского".

Попивая, Левин стал куда-то звонить. Судя по количеству цифр, которые он набирал, Михальченко понял: звонит по коду в другой город.

Левин долго ждал, пока не пришел обратный сигнал. Наконец услышал женский голос:

– Алло, слушаю!

– Это квартира Цуркановых? – спросил Левин.

– Да.

– Звонят из Старорецка. Будьте добры, Тимура Георгиевича, если можно.

– Папа, тебя, – позвала женщина. – Быстрей, междугородка.

– Слушаю, – сказал мужской голос.

– Здравствуйте, Тимур Георгиевич. С вами говорят из Старорецка. Моя фамилия Левин. Я бывший прокурор следственного управления областной прокуратуры. Сейчас на пенсии. Работаю в частном сыскном бюро, – Левин старался подробней, чтобы расположить собеседника и избавиться от излишних его вопросов. – Ваши координаты мне дал подполковник Гукасян. Возможно, вы его знали. Я веду одно дело, связанное со Старорецким лагерем военнопленных. Дело сорокалетней давности. Поэтому нуждаюсь в каждой крупице. Вы ведь в те годы служили там в санчасти? Я хотел бы с вами повидаться, готов приехать, если вы не возражаете.

– Вы меня заинтриговали, товарищ Левин. Гукасяна я помню. Когда вы хотите приехать?

– Завтра суббота. В понедельник удобно?

– Хорошо, я вас жду.

– Спасибо. До свидания, – Левин опустил трубку. – Слышал? – обратился он к Михальченко. – Обеспечь меня билетом туда и на следующий день обратно. Бери на самый ранний рейс.

– А с гостиницей как?

– Это уже моя забота. Позвоню во Львовскую прокуратуру. Там еще остались знакомые.

– Не вызвать ли нам сына Тюнена? – вдруг спросил Михальченко.

– Зачем?

– Чует мое сердце, что здесь пахнет трупом. Плащ есть, а человека нет.

– А что, если плащ в ломбард сдал сам старик Тюнен?

– Зачем?

– Ну мало ли могло быть причин. Самая банальная – деньги понадобились. Исключаешь?

– Тут исключать ничего нельзя, – пожал плечами Михальченко.

– Поэтому нам очень нужен ломбард: кто сдал туда плащ?

– Это я найду… Пива еще хотите?

– Нет, – Левин встал…

Во Львов Левин прилетел около девяти утра и сразу же позвонил из аэропорта Цурканову, но того не оказалось дома, зять сказал:

– Тимур Георгиевич знает о вашем приезде, но его срочно вызвали в госпиталь проконсультировать какого-то больного. Вы можете приехать к нам и подождать его. Он сказал, что к двенадцати часам будет.

– Спасибо. Я к двенадцати подъеду.

– Вы город знаете? Найдете?

– Найду.

Теперь надо было подумать, на что убить три часа. Поразмыслив, Левин поймал частное такси и поехал в областную прокуратуру. Львов он знал неплохо, бывал здесь много раз и по служебным делам, и раз пять через Львов ездил в Трускавец.

В прокуратуре он обошел несколько кабинетов, встретился с давними приятелями, с которыми когда-то учился на юрфаке, просто со знакомыми, с кем в разное время работал в бригадах, сколоченных прокурором республики по каким-нибудь особо сложным делам. Шел обычный треп, предложили раздавить бутылку, но Левин отказался, кто-то подтрунивал над его уходом в частное бюро, кто-то одобрял, тут же ему заказали место в гостинице, написали бумагу и погнали с нею в управление гостиничного хозяйства шофера криминалистической спецмашины…

Несколько взбодрившийся, повеселевший, Левин к двенадцати часам поехал к Цурканову, по дороге заскочил в пирожковую, выпил чашку бульона и съел две слойки с мясом.

Дом, в котором жил Цурканов, был старый, начала века, четырехэтажный, без лифта. По нынешним временам его высота соответствовала шестиэтажному, лестничные пролеты были длинные, крутые, широкие, на каждой площадке по две квартиры. Пока он поднимался, медленно, с одышкой, в душе возникло какое-то жалостливое чувство к себе от этих хождений по конторам и чужим квартирам.

Постояв какое-то время перед дверью, чтоб перевести дух, он позвонил.

Открывший ему Цурканов оказался невысоким толстячком, очень подвижным, суетливым, с приветливыми карими глазами. Он засеменил маленькими ножками в шлепанцах почти детского размера впереди Левина, помахиванием руки приглашая за собой.

– Ну-с, с чего начнем? – спросил Цурканов, как бы впрыгивая в кресло и указывая Левину на такое же напротив. – Ваше имя-отчество?

– Ефим Захарович… Начинать придется с самого начала, – ответил Левин и рассказал Цурканову о просьбе Анерта, о том, что уже успели выяснить.

– Кизе! Оберст Кизе! – подскочил Цурканов в кресле. – Конечно, я его помню! Я помню почти всех, кто попадал тогда в лагерную санчасть. Мне, молоденькому фельдшеру, эта публика была просто интересна, поскольку в основном состояла из старших офицеров. Многие из них люди в возрасте, в вермахт пришли, имея опыт службы еще в рейхсвере. Сволочей среди них имелось немало, но попадались и приличные люди. К ним относился и Кизе. Он неплохо говорил по-русски, не заискивал. Интересный старик. Мне он, конечно, тогда казался стариком: ему было под шестьдесят, мне едва за двадцать. Представляете! Господи, как быстро жизнь пролетела! Кизе, по-моему, был человеком интеллигентным, с чувством собственного достоинства. Почти все его соплеменники относились к нему если не с почтением, то уважительно. Даже те, с кем он жестоко спорил о национал-социализме. Он дважды лежал в санчасти подолгу: один раз с пневмонией, а второй раз с обострением холецистита…

Левин слушал многословного хозяина, не перебивая. При всей своей нелюбви к словоблудию, профессионально он любил говорунов, с ними не требовалось никаких ухищрений или наводящих вопросов, в особенности в случаях, когда шли воспоминания о молодости, в которую каждый не прочь вернуться, чтобы еще раз увидеть себя там.

– Так вот. В ту зиму они уже ходили почти все расконвоированными. Как-то поздним вечером прибегает сержант Юрка Массалитинов. Кричит: "Фельдшер, давай быстрей! На пустырь бежим! Там что-то с Кизей случилось". Я схватил сумку и вслед за ним. Примчались, смотрю лежит Кизе, на снегу кровавая лужа. Хрипит. Ах ты, господи, как сейчас все помню! Приподняли его, спрашиваем: "Что случилось? Кто вас? – Он… Иегупов… Это Иегупов… Шофер…" – И тут же потерял сознание. Фамилия эта мне запомнилась. Во-первых, не так уж часто встречающаяся, во-вторых, сама ситуация неординарная, такое врезается в память особо, ну и в-третьих, фамилию эту потом все время называли примчавшиеся особисты. Чем у них дело закончилось, не знаю. А Кизе к утру умер. Он получил две пули. Одну в легкое, другую в живот, при выходе она перебила позвоночник. Я был на вскрытии. Вот так, – закончил Цурканов и взглянул на Левина.

– Где его захоронили?

– Там, где всех их. Умирали ведь. Вы знаете, где было еврейское кладбище в Старорецке?

– Там сейчас автобусный завод.

– Совершенно верно. Так вот рядом с еврейским было небольшое кладбище для немцев-военнопленных.

– Тимур Георгиевич, а Кизе до гибели не упоминал при вас фамилию этого шофера или что-либо связанное с ним?

– Нет, никогда.

– А этот сержант, Юра Массалитинов… Его можно разыскать?

– После той истории он вскоре демобилизовался и, как говорится, из моей жизни исчез. Но не думаю, что он добавил бы что-либо еще к этому сюжету… Вы надолго во Львов?

– Нет, завтра утром улетаю.

– Остановиться есть где?

– Да, спасибо. У меня номер в гостинице "Львов".

Он не любил эту гостиницу, бездарно спроктированную и по-плебейски построенную. Останавливался в ней не раз, и всегда ее длинные низкопотолочные полутемные коридоры напоминали коридоры тюрьмы, а двери в номера вдоль них казались дверями в камеры.

В шесть часов он послушал последние известия, затем умылся, причесался и отправился вниз в ресторан поужинать. Народу еще было немного, он уселся за пустым столиком в углу. Молоденький официант, переставлявший тарелки и фужеры, безошибочно признал в Левине скромного командированного, поэтому подошел без карточки меню и сразу сказал:

– Есть лангет и жареная курица с рисом.

– Лангет.

– Что будете пить? – на всякий случай спросил официант.

– Бутылку минеральной…

Через час он поднялся к себе в номер и, не разувшись, прилег, свесив на пол ноги. Ложиться спать было еще рано, а так – лежа с закрытыми глазами, но бодрствуя, можно о чем угодно с пользой поразмышлять. Визит к Цурканову одну линию в судьбе Кизе подвел к итогу: оберст был застрелен неким Иегуповым и захоронен. Так что на главный вопрос, поставленный его племянником Анертом, Левину есть что ответить. Правда, не очень приятно будет сообщать, что место захоронения его дяди, как и прочих соотечественников Кизе, ушло под фундаменты заводских цехов, под асфальт. А вот кто таков этот Иегупов, за что он пристрелил Кизе, – на это должен ответить уже сам господин Анерт, хорошенько порывшись в дневниках своего дяди. Если, конечно, захочет. Но бюро "След" задачу, поставленную Анертом, как полагал Левин, решило, просьба-вопрос мюнхенского бизнесмена, оплаченная валютой, исполнена. На этом можно поставить точку и, спокойно вздохнув, заниматься только поисками пропавшего Георга Тюнена. Но Левин все больше склонялся к мысли, что было бы вовсе не лишним докопаться, узнать, кто таков этот Иегупов и почему он застрелил Кизе. Мотивы должны быть существенными для убийцы, и тянулись, разумеется, из очень далекого прошлого. Но имелся еще один Иегупов (однофамилец или родственник того?) приятель Георга Тюнена. Что и с чем связано, а что оборвано и нуждается в соединении? Видимо, ответ на это без Анерта получить не удастся. Но опять-таки, захочет ли Анерт, деловой человек, заниматься всей этой мутью, уже удовлетворившись знанием обстоятельств смерти дяди и места его захоронения? А что если пока не сообщать об этом Анерту, а продолжать выуживать у него куски из дневников Кизе, определив ему, что и где (в каких годах) искать? Согласится ли потянуть еще Михальченко или скажет: "Условия контракта мы выполнили? Выполнили. Пусть гонит бабки и ауфвидерзеен… Он просил что? Обстоятельства смерти и место захоронения. Ответ у нас готов. Он же не ставил условия выяснить, кто убил, да за что убил"…

Левин посмотрел на часы. Было четверть десятого. Он поднялся, вышел из гостиницы и отправился побродить по вечернему городу, вроде избыв раздумьями все свои заботы.

21

У капитана Остапчука дело шло ни шатко, ни валко. Басик исчез, проворонили. Гость его из Армении по-прежнему жил в своей «Ниве» на стоянке возле кемпинга. Случайным транспортом добирался до города и болтался по улицам, по магазинам, вертелся на Центральном рынке. Явно ждал возвращения Басика и нервничал, потому что без колес: поломавшийся трамблер с машины сняли, а склад запчастей на станции техобслуживания внезапно закрыли на ревизию. Так Остапчук договорился с директором станции, а тот, ничего не объясняя бригадирам, приказал «Нивой» не заниматься вовсе, в модуль ее не загонять – и без нее тесно от машин, пусть ждет на стоянке в кемпинге. Ориентировка на Басика была разослана во все райотделы области…

Во второй половине дня Остапчуку позвонил начальник паспортного стола:

– Максим Федорович, зайти можешь?

– А в чем дело?

– Тут один товарищ пришел. Дежурный его ко мне направил. Но, по-моему, это и тебе будет интересно.

– Ладно, сейчас поднимусь…

В кабинете у начальника паспортного стола сидел поджарый мужчина лет сорока в белой тенниске, красных спортивных брюках с белыми лампасами и в роскошных кроссовках.

– Расскажите капитану поподробней, – обратился к нему начальник паспортного стола.

Остапчук выжидательно посмотрел на визитера.

– Я из радиошколы ДОСААФ, – начал тот. – Позавчера я как начальник дистанции намечал на местности трассу. У нас должны быть республиканские соревнования "охота на лис". Сперва мы намечаем на карте, а позавчера, как говорится, вышел на местность, в рощу. Работа уже шла к концу, когда смотрю, а под кустом что-то желтое лежит. Беру – а это паспорт, видно давно пролежал, какой-то замызганный, в желтой пластиковой обложке. Знаете, специальные такие продаются, с гербом и надписью "паспорт". Дома вечером жене показал, она развернула, посмотрела на фотографию и говорит: "А я видела этого человека". – "Где?" – спрашиваю. – "Ты когда ездил на соревнования в Донецк, по телевизору несколько раз показывали его. Просили всех, кто видел его, сообщить в милицию. Ты, говорит, снеси паспорт им, может это жулик какой. Их сейчас полно". Вот я и принес.

Взяв паспорт, Остапчук открыл первую страницу и прочитал: "Тюнен Георг Францевич". Затем перелистал несколько страниц, увидел фотографию пожилого человека и его личную подпись под ней, штамп с пропиской: Энбекталдынский РОВД, ул.Жолдасбая Иманова, дом N_26.

Судя по состоянию паспорта, провалялся он долго, под дождем мок или под талой водой, и на ветерке сох и на солнышке, хорошо еще, что в пластиковую "корочку" вставлен, она влаги не боится…

– Где вы его нашли, в какой роще? – спросил Остапчук.

– Что вдоль шоссе, где старая водонапорная башня. Недалеко от нее.

– Точное место сможете вспомнить?

– А как же! И кустик тот покажу. Я всю трассу напамять знаю.

– Хорошо. Спасибо. И как с вами связаться в случае чего?

– Запишите мой адресок и телефон.

– Оформи, – кивнул Остапчук начальнику паспортного стола. – Паспорт положи куда-нибудь отдельно. Может вскоре понадобиться, – и попрощавшись, Остапчук вышел.

Спускаясь по ступенькам к себе, он уже выудил первую, лежавшую на поверхности и знакомую для таких случаев мысль: "Ограбили, убили, а паспорт выбросили… Так что, Остапчук, дохлебывать придется тебе. Вершочки сняли Михальченко и Левин, а ты будешь доскребывать котелок, пока донышко не покажется"…

Из аэропорта Левин поехал домой, позвонил жене в аптеку сообщить, что прибыл благополучно, принял душ, позавтракал и, убирая со стола посуду в мойку, решал: лечь отдохнуть, просмотреть газеты или ехать в бюро? А ехать не хотелось. Помыв посуду, он позвонил Михальченко.

– Как съездили? – спросил тот. – Удачно?

– Удачно. Я полдня побуду дома, если ничего срочного… Чего молчишь?

– Оно вроде и не срочно, но…

– Что "но"?

– Нашелся паспорт Тюнена. Его принесли в райотдел, а Остапчук дал мне, чтоб я вам показал. И еще есть бандероль вам из Москвы.

– Из Москвы? – удивился Левин.

– Да.

– Прочитай-ка обратный адрес.

– Москва, гостиница "Националь". А фамилии не разберу.

– Ладно, сейчас приеду…

Повертев паспорт, полистав его когда-то размокшие, а затем высохшие, в разводах страницы и выслушав подробный рассказ Михальченко, изложенный со слов Остапчука, Левин сказал:

– Паспорт долго провалялся. Если с момента исчезновения Тюнена, с середины апреля, то можешь подсчитать.

– Не убийство ли? Ограбили старика – и… – произнес Михальченко. – А вот где обратный билет до Алма-Аты?.. Вы много летали?

– Полетал.

– При регистрации откуда пассажиры вынимают билеты? Не обратили внимания?

– Обычно держат в паспортах. Так удобней, чтоб не рыться по карманам.

– А те, у кого паспорта вложены в такие обложечки?

– Закладывают в них на первой странице, куда вставлена и обложка паспорта.

– И я так думаю. Тем более Тюнен – аккуратный, педантичный. Не стал бы он держать паспорт в одном кармане пиджака, а билет – в другом. Если так – куда подевался билет, а, Ефим Захарович?

– Человек, выбросивший паспорт, сдал билет в кассу возврата? Это имеешь в виду? – спросил Левин.

– Не исключено. Не смотаться ли мне в агентство? У них должна храниться копия справки, которую кассирша вручает тому, кто сдает билет. В ней фамилия, имя-отчество, номер удостоверения личности или паспорта и адрес.

– Ну что ж, смотайся, чтоб совесть была спокойна. А где эта бандероль из Москвы?

– У вас на письменном столе.

– Хорошо, – Левин пошел к себе…

– Стасик! – крикнул Михальченко в раскрытое окно, выходившее во двор. – Заводи!..

Конверт был большого формата, гладкобелый, из хорошей бумаги. Вскрыв его, Левин извлек сколотые красивой голубой пластмассовой скрепкой отпечатанное на компьютере письмо от Анерта и страницы ксерокопий.

Анерт писал:

"Уважаемый господин Левин!

Господин Шоор привез мне Ваше послание. Благодарю Вас за то, что Вы так вникаете в мою просьбу. Поскольку почта в Советский Союз от нас идет очень долго, я передаю это письмо и нужные Вам документы опять с оказией: в Москву по делам своей фирмы улетает мой добрый знакомый. Он перешлет Вам уже из Москвы.

Отвечаю на Ваши вопросы. О пребывании дяди в России, в частности в Старорецке в 1918 году, я ничего не знаю. Он никогда мне об этом эпизоде в его жизни не рассказывал. Я родился в 1925 году, и, естественно, когда он ездил в Россию, меня еще не было на свете. Последний раз дядю я видел в 1939 перед польским походом, в ту пору мне было четырнадцать лет и наши разговоры с ним касались совершенно иных тем.

Ксерокопии нужных Вам дневниковых записей посылаю. В них действительно упоминаются некие Иегупов и советник доктор Клеффер.

Я улетаю по своим делам на некоторое время в Канаду. По возвращении займусь опять дневниками, поскольку, как я понял, фамилии Иегупова и советника доктора Клеффера должны обязательно упоминаться. С этим Вы согласитесь сами, прочитав бумаги, которые я прилагаю к настоящему письму.

С уважением Г.Анерт".

Первая запись Кизе начиналась с марта 1920 года. Видимо все, что имелось за 1918, 1919 годы Анерт посчитал не стоящим внимания. "Он усвоил, что мне требуется. Значит, за 1918-1919 ничего для меня не обнаружил, расценил Левин, хотя просил Анерта обратить внимание и на эти годы. – Ну что ж, поехали дальше", – он придвинул к себе ксерокопии, сделанные, как и предыдущие, с переведенного на русский язык дневникового текста:

"…Я не жалею, что моя военная карьера оборвалась. В конце-концов я инженер-строитель. Брат Энне подыскал мне хорошее место в строительной фирме, и дела мои идут неплохо: в основном строим дороги. Я снял себе небольшую двухкомнатную квартиру. Больше мне не нужно, поскольку я люблю наш сельский фамильный дом, куда в свободное время с Энне ездим, как на курорт. У нее там образцовый порядок. К моему приезду туда вечером в пятницу она у меня в кабинете и в библиотеке топит печи. От кафеля идет сухое тепло, поэтому очень уютно после слякоти и сырости городских улиц. Несмотря на то, что в Германии еще раздоры, кипение страстей и апатия, я надеюсь, все образуется. Советник доктор Клеффер очень правильно сказал: "Мы немцы, должны заниматься только своими делами. В ореховую скорлупу может уместиться лишь то ядрышко, которое в нем вызрело. Помните об этом, Аллоиз. Вы начинаете новую жизнь, вы молодожен, обустраивайте свое гнездо"…

Запись за август 1922 года:

"…Сегодня меня навестил советник доктор Клеффер. Состоялся необычный разговор. Он сказал: "Аллоиз, вы, конечно, помните директора коммерческого училища в Старорецке господина Тюнена?" Я ответил, что хорошо помню этого милого интеллигентного человека. "Так вот, – продолжал советник доктор Клеффер, – мы ему многим обязаны. Обещание, которое ему было дано ответственными людьми из Денежного переулка [в Москве в Денежном переулке, 7 с апреля 1918 года находилось германское посольство] должно быть выполнено. Я уезжаю на несколько месяцев в Вену разобраться с делами одной фармацевтической фирмы, ее унаследовал новый человек, и там какая-то юридическая путаница. В связи с моим отъездом у меня к вам просьба. В этом портфеле деньги. Их много. Вы должны, не затягивая дела, поскольку инфляция растет, купить на имя господина Франца Тюнена хороший дом где-нибудь в сельской местности. Оставшиеся деньги положите на его счет в "Витцель-банке". С господином Витцелем я уже договорился. И дайте знать об этом господину Тюнену, напишите ему в Россию". Я спросил советника доктора Клеффера, что такого особенного сделал тогда, в 1918 году, для нас господин Тюнен, чем он заслужил такое внимание с нашей стороны, и чем, собственно, занимался я, когда возил, как фельдъегерь, несколько раз с риском для жизни какие-то запечатанные пакеты из Старорецка в Москву в Денежный переулок. Поразмыслив, советник доктор Клеффер ответил: "Аллоиз, сейчас еще нельзя об этом говорить. Но я обещаю вам, когда придет время, вы все узнаете. Утешайте себя тем, что все вы делали для пользы Германии"…

Запись за 1924 год:

"…Вчера меня разыскал некий господин, приехавший из России то ли по каким-то своим делам, то ли в командировку. Визит его был неслучаен. Два года назад я по просьбе советника доктора Клеффера купил у нас в деревне неплохой дом для господина Тюнена и открыл в "Витцель-банке" счет на его имя, куда положил оставшиеся деньги. Тогда же я сообщил об этом господину Тюнену, написав ему в Старорецк. Но он мне не ответил. И вот, спустя два года пришел ответ, да и то не по почте – его вручил мне этот русский, приехавший по каким-то делам на несколько недель в Германию. В письме Тюнен сообщает, что он благодарен, но что воспользоваться сейчас этим не имеет возможности, мешают какие-то серьезные обстоятельства. Из намека я понял, что выехать с семьей в Германию на постоянное местожительство пока что нет реальной возможности… Все это следовало бы сообщить советнику доктору Клефферу, но он, уехав в Вену два года назад, больше не появлялся, адреса своего мне не сообщил, в здешней адвокатской конторе, где он работал, дать адрес кому-то отказались"…

Теперь Левин понял, откуда привалило наследство Георгу Тюнену, о котором он сообщал Иегупову в письме, провалявшемся на почте несколько месяцев, и попавшем затем к Остапчуку. За что так щедро поблагодарили Франца Тюнена люди из германского посольства в Москве, чьим эмиссаром в Старорецке являлся молодой тогда офицер Алоиз Кизе, какова была его миссия в одном из губернских городов Украины? Ломать голову над этим было бессмысленно, если даже сам автор дневниковых записей толком ничего не знал, кроме того, что как фельдъегерь возил из Старорецка с риском для жизни какие-то запечатанные пакеты в Москву… Анерту, конечно, надо сообщить, что его послание получено, и в этом письме подкрепить желание Анерта, пока ему не расхотелось, покопаться в дневниках дядюшки за последующие годы.

Левин сел было за пишущую машинку, но вошел Михальченко.

– Ну что? – Левин повернул к нему голову.

– В агентстве никаких следов этого билета нет.

– Значит все. Пустой номер, – Левин стал закладывать лист бумаги в каретку.

– Не совсем, Ефим Захарович.

– Как это понимать?

– Сел я в машину, едем домой. Стасик молчит, крутит баранку, а я себе думаю.

– И что ты надумал путнего?

– А что, если этот билет был похищен в день отлета? Значит сдавать его отправились не в городское агентство, а в кассу прямо в аэропорту.

– Резонно.

– И я поехал туда. Зашел в линейный отдел к ребятам. Все старые знакомые. Растолковал, что к чему.

– Короче.

– А короче – билет сдал Касперский Зиновий Данилович.

– Это кто же такой?