Текст книги "Смерть не выбирают (сборник)"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

– Известные в губернии и в городе люди; купцы, промышленники, финансисты, крупные адвокаты.

– А Чернецкие, Йоргосы, Пирятинские?

– Непременно.

– Когда вы последний раз видели Иегупова, Адам Юрьевич?

– Зимой 1917-го. Потом он куда-то исчез.

Поблагодарив Левжинского, я ушел. После полудня мы с Титаренко отправились к вдове Йоргоса. Сам Йоргос застрелился в 1913 году, запутавшись в каких-то любовных тенетах. Теперь вот ограбили его вдову. Жила она в маленьком флигеле. Большой собственный дом был конфискован, в нем разместились какие-то конторы, связанные с речным портом и пристанями (дом находился невдалеке от порта).

Мадам Йоргос – пожилая, сухая, как тарань, южного типа женщина с широко раскрытыми, вроде навсегда испуганными черными глазами – была суетлива и взволнована. У низенького окна стояла швейная машина, рядом лежала какая-то ткань. Заметив мой взгляд, хозяйка смущенно сказала:

– Я в юности умела неплохо шить. Сейчас пригодилось, жить как-то нужно.

Комната являла собой какой-то склад вещей и предметов. Как и у Левжинского, сюда из большого многоквартирного дома было снесено все, что оказалось возможным втиснуть. Картина рухнувшей жизни.

– Я уже убрала немного, потому что тут был такой разгром! – рукой хозяйка обвела комнату. – Что-то искали. А что – не могу понять, все вещи целы.

– Это произошло в ваше отсутствие? – спросил я.

– Да. Я боюсь тут одна оставаться и ночую у сестры на Троицкой. Так и в этот раз. Утром вернулась, а дверь взломана.

– Что же все-таки похитили? Драгоценности?

– Нет. Сумку. У покойного была большая замшевая сумка. Когда нас переселяли сюда, я из сейфа и ящиков письменного стола все бумаги мужа затолкала в эту сумку. Она-то и исчезла…

Я еще раз оглядел комнату и понял, что после того как госпожа Йоргос навела в ней порядок, искать какие-либо следы бесполезно. И тут мне на глаза попался большой семейный альбом, обтянутый зеленым сафьяном с бронзовыми застежками. Он лежал на подоконнике. Попросив разрешение у хозяйки, я стал его листать. Сперва, как и во всех альбомах, – фотографии родителей, затем детские снимки супругов, в гимназической форме, в свадебной одежде, потом пошли какие-то новые лица – родственники или приятели. Почти в самом конце одна страница была пуста, фотографию из дугообразных прорезей извлекли, видимо, недавно, цвет картона под нею сохранил свой прежний тон – темносерый, в то время как открытые свету края выгорели, поблекли.

– Госпожа Йоргос, вот здесь была большая фотография. Кто и зачем ее вынул?

– Понятия не имею, – она удивленно смотрела на пустое место.

– А что за снимок?

– По-моему, на память о пикнике у господина Мадера, – подумав ответила она. – В 1914 году уходил на фронт брат господина Мадера. Он погиб через год под Хотином. Господин Мадер в честь проводов брата устроил пикник на своей даче.

– Кто был на этом пикнике?

Она прикрыла глаза, как бы вспоминая, затем сказала:

– Всех не вспомню. Точно помню, что присутствовали господа Пирятинские, Чернецкие, Розенфельды, Муромцевы… Господин Мадер пригласил многих…

По этому перечню я понял, что присутствовали люди одного круга, так сказать клан, промышленно-финансовые отцы губернии.

– Скажите, госпожа Йоргос, а молодежь была на этом пикнике? – спросил я. – Если да, то фотографировались ли они с вами со всеми?

– Со мной на траве в первом ряду сидела дочь господина Чернецкого, справа, – вспоминала она. – Рядом с нею дочь и сын господина Мадера Соня и ее поклонник – молодой адвокат Иегупов Борис Николаевич.

Еще раз окинув взглядом комнату, я понял, что больше здесь делать нечего.

– Вы что, всегда такой молчун? – спросил я Титаренко, когда мы вышли. – У Мадеров молчали, и здесь.

– Не хотел вам мешать.

– ЧК всегда так деликатна?

– Нет, не всегда, – жестко ответил он. – Что вы собираетесь делать дальше?

– Еще раз встретиться с вдовой Мадера. Скажем, послезавтра. Сегодня похороны… Кто-нибудь из врачей осматривал трупы убитых – Чернецкого, Пирятинского, Мадера?

– Да. Доктор Галкин.

– Исай Львович?

– Да. Вы его знаете?

– Знаю. Очень хороший судебный медик. Какое-нибудь письменное заключение его имеется?

– В деле есть. Можете посмотреть.

– Я не хочу ехать в ЧК.

– Вы все время становитесь в позу, Викентий Сергеевич. Время сейчас не то.

– Я и с царской жандармерией старался не иметь отношений.

– Это делает вам честь, – усмехнулся Титаренко. – Хорошо, я привезу вам все бумаги по этому делу.

Вечером я ознакомился с заключением доктора Галкина. Картина складывалась такая: все трое были убиты выстрелами в затылок с расстояния трех-четырех метров, смерть наступила мгновенно; никаких иных повреждений при жизни или после смерти не обнаружено, как и не обнаружено признаков, указывающих, что смерти потерпевших предшествовала борьба или оборона; по отношению к убийце потерпевшие находились спиной; никаких указаний на то, что до осмотра трупов на месте позы их были изменены или что смерть наступила не там, где обнаружены трупы; с момента наступления смерти до осмотра тел на месте прошло в среднем от трех до пяти часов…

Вдову Мадера я посетил через два дня, отправившись к ней без Титаренко. Она была удивлена моим появлением.

Извинившись, я сказал:

– Елена Леопольдовна, я к вам по конкретному вопросу, поэтому буду краток. Скажите, пожалуйста, у вас не сохранилась групповая фотография, сделанная на пикнике в честь отъезда на фронт брата вашего покойного мужа? Кажется это было в 1914-м году, в сентябре.

Она сказала:

– По-моему, должна быть, – открыла ящик комода и стала рыться. Наверное здесь, – вытащила толстый альбом и полистав, протянула мне: – Вот она.

Я стал разглядывать фотографию – довольно большой снимок, занимавший всю страницу альбома, расспрашивая госпожу Мадер, кто есть кто. Водя тонким мизинцем по рядам, она давала пояснения. Вся процедура заняла не более пятнадцати минут, после чего я попросил у хозяйки разрешение унести фотографию, поскольку она может пригодиться для дальнейшего расследования. Поколебавшись, она согласилась. С этим я и ушел…

Дома я стал подводить итоги. Во всех случаях – и в уездах и в самом Старорецке – убийца один и тот же – жертвы получали пулю в затылок с близкого расстояния. Каждый из пострадавших погиб не у входной двери, едва впустив убийцу, а в глубине квартир, двое из них даже на втором этаже, в своих кабинетах, словно пригласили гостя и спокойно стали к нему спиной, явно не ожидая пули в затылок и не оказав никакого сопротивления. Ничего из дорогих вещей и драгоценностей не похищено. Преступник шел с определенной целью – за какими-то деловыми бумагами. Все исполнено им слишком удачно для него, словно успех был обеспечен заранее: во всех случаях он словно знал, что кроме хозяина никого в доме не будет. Больше того, видна какая-то закономерность в том, что накануне появления убийцы сами жертвы усылали из дому близких, будто избавлялись от свидетелей: Чернецкий услал дочь за снотворным к аптекарю, Пирятинский отправил экономку к сестре, Мадер попросил жену пойти к портному. Для совпадения слишком одинаково. К тому же в двух случаях появлению гостя предшествовали неожиданные звонки в квартиры людей, где по телефону не разговаривали уже много месяцев. Судя по характеру разговора, звонивший состоял прежде в добрых отношениях с хозяином. Если так, то слова Пирятинского, сказанные абоненту: "С этим осложнений не будет. Я ее куда-нибудь отправлю. До встречи" истолковать можно однозначно: человек, с которым он беседовал и просил о встрече, оговаривал, чтобы в доме при их свидании не было посторонних. В случае с Мадером повторилось то же самое – Мадер, видимо, в ответ на просьбу о встрече, произнес: "…Конечно, почему бы нет… Понимаю, понимаю… Я улажу". Предшествовала же этому его фраза: "Благодарю, я передам ей привет". Тот, кто звонил, похоже, интересовался женой Мадера, возможно ее здоровьем, как это принято, после чего получив согласие встретиться, тут же был успокоен Мадером, что никого третьего при этом не будет. Почему такая таинственность? Чего он боялся? Потому что свидетели – дочь Чернецкого, экономка Пирятинского и супруга Мадера знали его, а он их? Чем он мотивировал во время телефонных разговоров свое нежелание попасться на глаза экономке Пирятинского и жене Мадера? Ну, тут можно выдвинуть немало мотивов, хотя бы, скажем, такой: "Я в городе инкогнито. Опасаюсь ЧК", – либо что-то еще в подобном духе… то, что звонивший принадлежит к тому же кругу, что и жертвы – тоже несомненно: телефоны в нашем городе на квартирах имеет весьма ограниченное число людей, занимающих или занимавших в прошлом заметное положение. Для меня стало ясным, что убийца "свой", бывавший в домах этих именитых людей. Еще одна деталь в пользу такого рассуждения: в момент убийства садовник и собака находились в сторожке в глубине сада. Почуяв постороннего, пес побежал к воротам, но вскоре вернулся и спокойно улегся, узнав в пришедшем хорошего знакомого. А ведь когда мы с Титаренко пришли, животное надрывалось от лая, злобно бросалось на нас, пока садовник не оттащил его. Так кто же этот знакомый? В разговоре по телефону Мадер напомнил абоненту, что тот в свое время сорвал куш на скачках, поставив на жеребца "Пепла". Управляющий ипподромом Левжинский категорически утверждает, что "Пепел" участвовал всего лишь в одной скачке и выиграл ее, а счастливчиком, поставившим на этого жеребца по совету Левжинского и взявшим большие деньги, был молодой адвокат Борис Николаевич Иегупов. Выходит, в день убийства Мадеру звонил он? Они не просто были знакомы. Иегупов поигрывал в картишки в их доме, ухаживал за племянницей Мадера Соней…

Все это, рассуждая вслух, я излагал Титаренко, сидевшему передо мною в кресле.

– Среди приятелей Мадера – Чернецкие и Пирятинские, вот они все на групповой фотографии. Здесь же и Иегупов, – обмакнув перо в черную тушь, я обвел его лицо и протянул фотографию Титаренко, добавил: – Значит, Иегупов состоял в знакомстве и с Чернецким, и с Пирятинским, возможно, бывал у них в доме. А теперь давайте займемся логикой и арифметикой. На снимке 16 человек. Из них покойников – 5: Пирятинский, Чернецкий и Мадер – жертвы, племянница Мадера и его брат погибли на фронте. Отпадают также вдова Йоргоса, жена Мадера, дочь Чернецкого; жена, дочь и сын Пирятинского, эти трое в Туркменистане. Значит минус еще 6. Что в остатке? Пятеро. Вычтем еще четверых: Розенфельды, их двое, но они с 1915 года живут в Киеве; и еще двое – супруги Муромцевы. Эти сразу после февраля 1917-го уехали во Францию. После всех вычитаний у нас остается одно действующее лицо. Им оказался почему-то опять Иегупов.

– Выходит, он? – спросил Титаренко.

– У меня получается так, – развел я руками.

– Вы уверены?

– Косвенно – да.

– А что, если это кто-то вообще со стороны?

– Всяко бывает. Однако, куда ни шагни, натыкаешься на Иегупова. Но вы возражайте мне, а я послушаю.

– Что возражать, если у вас так все связано?

– Привяжем сюда и еще одну деталь: кто из шестнадцати, запечатленных на снимке, мог похитить буквально несколько дней назад такую же фотографию из альбома вдовы Йоргоса? Стороннему грабителю, вломившемуся в квартиру мадам Йоргос, фотоснимок этот просто не нужен. Даже если сторонний, то почему именно эту фотографию?

– Но почему он не забрал такую же из альбома у Мадеров?

– То, что было ему необходимо – бумаги – он нашел, взял, а искать после убийства альбом, – иди знай, где он лежит! – искать было некогда. Да и едва ли мысль о фотографии могла прийти ему в голову в тот момент, мозг лихорадочно работал в одном направлении: бумаги! А вот альбом вдовы Йоргоса лежал не в комоде, а на виду. Он и заглянул туда, тем более, что психологически не был обременен: у Йоргосов он никого не убил, вид трупа у ног не тяготил.

– Что же это за бумаги могли быть?

– А вот этого я не пойму. Узнаем, когда вы изловите Иегупова и его напарников.

– Вы считаете, что он был не один?

– Безусловно. Мотаться по уездам, одолевать приличные расстояния до квартир пострадавших – надо либо крылья иметь, либо на чем-то другом передвигаться. Не давали же вы ему свой автомобиль. Кто-то должен был помогать: прикрывать, обеспечивать быстрое исчезновение, приют. Будем считать, что передвигался он на фаэтоне, пролетке. Городских извозчиков вы опросили. В дни и часы убийств по адресам жертв они никого не развозили. Допустим, вы не нашли того одного извозчика, который разок свозил убийцу. Но ведь этих поездок было много. И не только по Старорецку, но и по уездам. На какого-нибудь из извозчиков мы бы уже наткнулись. Однако… А вот входил к жертвам убийца один. Входил, как их добрый знакомый. Посторонних не брал с собой в комнаты, чтобы не вызвать подозрения хозяев. Да и вспомните спокойное поведение собаки: она пустила "своего"…

Кажется, я убедил Титаренко. Он ушел от меня довольный и благодарный, да и я был удовлетворен, что, слава Богу, развязался с ЧК, не предполагая, что мне предстоит еще раз держать в руках тоненькую папочку с делом банды Иегупова…

Шло время, постепенно я забывал обо всем этом. Два или три раза видел Титаренко. Он рассказал, что подобные убийства вдруг прекратились, а поиски Иегупова и его сподвижников безрезультатны. К концу следующего года все это вообще заглохло. К тому времени я был уже приглашен работать следователем в губсуде. Однажды заявился Титаренко и сообщил, что в поезде на станции Боровичи при проверке документов патруль ЧК задержал человека в полувоенной форме. Он пытался бежать, но был застрелен. При нем не оказалось никаких документов. Нашли только фотографию, сделанную в каком-то салоне в Хельсинки. На ней были запечатлены трое мужчин. На обороте снимка, который Титаренко положил передо мной, было написано "Борисъ".

– Вот этот, посередине, по-моему, – Иегупов, – сказал Титаренко и выложил рядом ту групповую фотографию, которую я изъял у вдовы Мадера. Сравните.

Взяв лупу, я увеличил лица на обеих фотографиях. Сомнений не было: на втором снимке тоже Иегупов Борис Николаевич. Слово "Борисъ" на обороте подтверждало это, и, видимо, как и фотоснимок, служило паролем для того, к кому от Иегупова шел в Старорецк застреленный на станции Боровичи.

Титаренко согласился с таким моим предположением.

– Значит, Иегупов в Финляндии? – спросил он.

– Похоже.

– К кому шел от него гонец, мы уже не узнаем…

Я пожал плечами.

– Что ж, закрываем дело? – неуверенно спросил он.

– Это уже ваша забота.

– Эх, если б она одна была, – вздохнул Титаренко. – Каждый день что-нибудь новенькое. По уездам опять банда Маслюка гуляет. Двести сабель. Ограблен банк. Сожжены три паровоза в депо. Ограблен и убит ювелир Корсунский… Ладно, закрывайте, – махнул Титаренко рукой: он не видел сиюминутных реальных возможностей найти, задержать убийцу Чернецкого, Мадера, Пирятинского и других; речь шла для него в конце концов о каких-то похищенных бумагах, а тут – ограблен банк, сожжены паровозы, у убитого ювелира унесены золото, драгоценности.

– Почему же мне закрывать? – спросил я.

– Все-таки вы начали, распутали. Надо соблюсти формальности.

– Как угодно. – Я открыл папку, там лежал кусочек оберточной бумаги. На нем я написал: "Дело расследованием не закончено. Бесперспективно". Поставил свою фамилию и возвратил папку Титаренко…

Через месяц он нелепо погиб: его на какой-то операции застрелил свой же сотрудник…" Закончив читать, Левин словно вынырнул из глубины, придавленной толщей времени. И выйдя на поверхность, в сегодняшний день, преодолев расстояние в семьдесят четыре года, он поймал себя на мысли, что, читая повествование следователя губернского суда Агафонова, иногда непроизвольно предугадывал слова и действия его почти безошибочно. И объяснение этому было самое простое: и семьдесят лет назад, и сегодня тайное познавалось той же логикой, обретшей необходимые профессиональные стереотипы. Расследовал Левин за свою жизнь немало убийств. Чем отличались многие его рассуждения, вопросы, поступки, выводы от агафоновских? В сути своей ничем. Разве что в деталях, связанных с конкретными обстоятельствами, их спецификой…

Итак – убийца – Иегупов. Агафонов доказал это. Но не закончив дело, закрыл его, и как бы в наследство оставил Левину два вопроса: какие бумаги похищал Иегупов, и что связывало его с Кизе, которого он убил спустя тридцать лет? Нужно ли их выяснять? Они не входили в перечень услуг, оплачиваемых Анертом. Однако…

34

Закончив вытаскивать вещи из чемодана и дорожной сумки, Локоток часть их аккуратно разложил на полки шкафа, часть, которую надо постирать (а стирал он сам, боясь, что в прачечной все перепортят, изорвут), затолкал в плетеную ивовую корзину, стоявшую в ванной. Затем протер мягкой тончайшей замшей фотокамеры, сложил пустые кассеты в специальный ящик, принял душ и собрался ложиться отдыхать. Он устал. Самолет из Симферополя вылетел с опозданием на шесть часов.

Он стал застилать постель свежим бельем, когда в дверь позвонили. Локоток удивился: кто бы в такое позднее время? Глянул на часы. Половина двенадцатого. Соседка? Локоток пошел к двери. Сбросил цепочку, открыл.

На пороге стоял Басик. Небритый, от его одежды пахнуло потом.

– Не ждал? – спросил Басик, входя и торопливо закрывая за собой дверь.

– А ты думал, что я уже стол накрыл?

– От тебя дождешься. Ты всегда был жмотом, греб под себя.

– Мы ведь с тобой не родственники, Басик. И работаем, как говорят, в разных весовых категориях.

– Смотри, какой ты чистый! А ведь когда-то и краденное скупал, перепродавал, фарцевал. Тебе просто всю жизнь фарт шел.

– Что это ты в воспоминания ударился?

– А ты забыть хочешь?

– Уже давно забыл. Когда это было!.. Короче, что надо? Я спать хочу. Только прилетел, устал.

– Ты когда-то приторговывал автозапчастями. Имел дело с оптовиками. Помоги, пустяк нужен. Хорошо заплачу, ты ведь бабки любишь. Нужен трамблер к "Ниве". Срочно.

– А на станции техообслуживания?

– Нет у них ни хрена. Да и ревизия там. Закрыты.

– Ох, сколько лет я тебя не видел, Басик, а ты все такой же озабоченный.

– Так что с трамблером? Сделаешь?

– Ты что, тачкой обзавелся? Богато живешь.

– Это уже мои дела.

– Ладно, дам тебе один старый адресок. Скажешь, от меня. Но делаю это для того, Басик, чтоб ты поставил трамблер, сел на эту "Ниву" и навсегда исчез с моих глаз, а дорогу в этот дом забыл.

– Не залетай так высоко. Леня, – с угрозой сказал Басик. – Я ведь и обидеться могу.

– В жопе ты у меня живешь, Басик. А я живу в этой хорошей квартире. Я ведь могу и в челюсть завалить. Но я человек гостеприимный.

– Бугай ты здоровый, Леня. Но на всякого бугая есть мясник.

– Тебе трамблер нужен? Условия мои слышал? Теперь запоминай: кооператив "Днестр". В Боровичах. Спросишь там дядю Веню. А "мочить" меня, Басик, не пробуй, захлебнешься.

– В каких Боровичах?! Был я уже там! На станции техобслуживания! Нет у них! Чего ж мне опять в Боровичи гнать?!

– Это уж твое дело.

– Ты думаешь, в этом кооперативе есть?

– Для тебя, может и нет, а для меня есть, хотя они делают только рихтовочные работы.

– Ох, зараза! – вздохнул Басик. – Ну ладно, как фамилия этого Вени из "Днестра"?

– Не нужна тебе его фамилия. Он там один Веня. Скажешь, от меня. Получишь трамблер. Уплатишь, сколько потребуют. Все, Басик. Спокойной ночи…

35

Когда-то в детстве отец купил Левину игрушку – мозаику. Запертые в ней цветные стеклышки, когда крутил эту трубочку вокруг оси и осмотрел, с помощью запресованного зеркальца складывались из хаотического разброса в четкий симметричный витражный узор. Наверное, почти все дети мира когда-нибудь да забавлялись такой игрушкой. То, чем занимался Левин несколько последних недель, напоминало ему эти случайно брошенные стеклышки. И сейчас он, как бы приставив к ним зеркальце, вертел эту трубочку жизни, разглядывая складывавшиеся узоры. Если Тюнен убит, то кто это сделал? В поле зрения трое. Он рассматривал каждого, как возможного убийцу, делал допущения, умышленно отказавшись искать то, чем можно тут же все опровергнуть.

Итак, первый – сын Тюнена, Александр. Мотивы: каким-то образом мог узнать, что в Германии имеется приличное наследство, которое отец получать не пожелал. На этой почве мог возникнуть конфликт, тем более, что во время беседы Левина с Александром тот дал понять, что эмиграцию немцев он воспринимает как нормальное явление, даже одобрительно.

Второй – Иегупов. С Тюненом его связывали многолетние отношения. Кто знает, только ли хорошее тянулось оттуда. Не было ли чего-нибудь в прошлом такого, что подтолкнуло Иегупова к желанию избавиться от Тюнена. О его приезде в Старорецк никто не знал, нигде он, так сказать, не отметился, явился на квартиру к Иегупову, где его никто не видел, исчез так же. Иегупов, хоть и в возрасте, однако физически очень сильный. Левин помнил его могучий торс и крепкие мускулистые руки. Иегупов и Тюнен могли смертельно поссориться по очень давнему поводу, о котором знали только они и о котором Левин никогда не узнает. Было, было что-то в поведении Иегупова, что привлекло внимание: то ли настороженность, то ли испуг, то ли подозрительность.

И, наконец, третий – Локоток. Телеграмму о нем от Михальченко Левин получил утром, едва пришел на работу. Подозрения Левина о причастности Локотка к исчезновению Тюнена иногда казались зыбкими. И билет, и плащ могли попасть к Локотку самым неожиданным и относительно невинным путем. А то, что он взял плащ ради денег – это нравственная сторона. Но и убийство возможно. Зачем? Что могло быть у Тюнена такого, что прельстило Локотка. Бессмысленное убийство. Левин знал немало таких случаев. После, на допросе убийца говорил: "Бес попутал"…

Во всех этих рассуждениях не доставало самого главного – старика Тюнена. Живого или мертвого. Левин чувствовал, что Михальченко настроен в отношении Локотка решительней и определенней, и пытался внушить ему более осторожную меру в оценках, хотя понимал, что чутье и опыт Михальченко-оперативника тоже чего-то стоят. Но утренняя телеграмма вдруг возбудила в Левине беспокойство, оно выпирало из телеграфных слов Михальченко. Да еще совет его обратиться за помощью к Остапчуку. За какой помощью? Задержать Локотка? Не станет Остапчук этого делать, нет у него оснований, не пойдет он на это.

После долгих раздумий Левин все же решил позвонить Остапчуку, попросить связаться с участковым, с которым Левину проще будет заявиться к Локотку, хотя понимал, что в случае необходимости не сможет у Локотка даже взять подписку о невыезде. Но выбора не было. Он набрал номер телефона Остапчука. Ждал долго, никто не отвечал. Мог, конечно, позвонить начальнику райотдела, кому-нибудь из замов, которых хорошо знал, но не стал, что-то унизительное почувствовал в этом, в былые времена все выглядело бы иначе. Он позвонил дежурному.

– Дежурный. Лейтенант Карпец, – ответил быстрый голос.

– Где капитан Остапчук? В кабинете телефон не отвечает.

– Кто спрашивает?

– Я от Ивана Михальченко.

– Остапчук срочно уехал.

Деваться было некуда, пришлось звонить начальнику райотдела.

– Сергей Фомич? Привет. Это Левин… Да… Тот самый. – И чтобы не дать собеседнику втянуть его в разговор о жизни в качестве пенсионера, о работе в бюро "След", о чем тот, конечно, знал, Левин быстро и кратко изложил суть своей просьбы.

– Это можно, – сказал начальник райотдела. – Все участковые как раз здесь, у нас оперативный инструктаж. По какому адресу проживает этот Локоток? И ваш телефон, Ефим Захарович.

Левин назвал.

– Хорошо. Через пять минут участковый вам позвонит. Это старший лейтенант Укачин.

– Транспорт у меня есть, – предупредил Левин. – Спасибо, Сергей Фомич…

Через полчаса Левин и участковый катили в "уазике", за рулем которого сидел Стасик.

– Только бы застать, – сказал Левин, взглянув на часы. Было без четверти десять утра.

– Дома он, – сказал участковый.

– Почему вы так уверены?

– Прежде чем вам, я позвонил ему. Предупредил, чтоб ждал меня, никуда не уходил.

– Он не спросил зачем?

– Спросил. Я ему сказал, что ничего срочного, но хочу узнать кое-что относительно соседа из девятой квартиры. Есть там алкаш. Скандалит со всеми, люди жалобы пишут.

– Что из себя представляет Локоток?

– Сейчас тихий, смирный. Всегда спешит поздороваться.

– А раньше?

– Шустрил. Ничего страшного, но ходил по краешку. Одумался. Осторожный он. Любит красиво жить.

– Для красивой жизни деньги нужны.

– Старается так, чтоб не дразнить закон…

Они подъехали к дому.

Локоток действительно ждал, но был несколько удивлен, что участковый не один, а с каким-то пожилым мужчиной. Левин сразу же узнал Локотка, вспомнив снимки в журнале "Я – жокей". Одним быстрым взглядом окинув комнату, Левин обратил внимание, что все в ней аккуратно расставлено, вещи не валялись, как это могло быть у молодого холостяка, никакой роскоши, разве что японский видеомагнитофон, но нынче это уже стало почти обыденным…

– Садитесь, – предложил Локоток гостям.

– Леня, – сказал участковый, – вот товарищ Левин хочет с тобой поговорить по одному делу. По серьезному, так что ты уж…

– А у вас что, случаются и несерьезные дела? – Локоток улыбнулся Левину, видимо, приняв его тоже за сотрудника милиции, а Левин, поразмыслив, уточнять не стал.

– Леонид Юрьевич, – начал Левин, – с самого начала договоримся так: я пришел вас не допрашивать, а побеседовать. Без протокола. Единственное официальное лицо здесь ваш участковый. Он присутствует по моей просьбе. Я ищу пропавшего без вести человека по заявлению его сына.

– Что же вас привело ко мне?

– Два существенных обстоятельства. Восемнадцатого апреля ваша приятельница Ольга Лынник по вашей просьбе сдала в ломбард плащ. Он принадлежал пропавшему гражданину. Фамилия его Тюнен. Странно, что не в комиссионный, верно? Но это объяснимо: в комиссионный таким образом плащ попал анонимно, – Левин умышленно выложил это сразу, чтобы смутить Локотка, дать ему почувствовать, что для метаний его фантазии места мало. – А за день до этого, семнадцатого, вы отдали шоферу такси Касперскому билет Тюнена до Алма-Аты.

Отвернувшись, Локоток долго смотрел в окно, вроде что-то прикидывал, взгляд его стал тоскливым.

– Я, конечно, могу сказать, что и билет и плащ нашел, – заговорил наконец Локоток. – Но вы в такое не поверите.

– Не поверю.

– И будете искать, и найдете то, что вам нужно.

– Найдем. Как видите, кое-что к вашему приезду приготовили.

– Что посоветуете? – усмехнулся Локоток.

– Мой совет вам заранее известен.

– Известен, – махнул рукой Локоток. – Труп старика, как я понимаю, вы не нашли.

– Пока нет. Вы даже знаете, что Тюнен старик.

– Чего ж не знать, если сам его перетаскивал.

– Откуда? Куда?

– С тропинки в старую водонапорную башню в роще.

– Давайте, Леонид Юрьевич, поподробней. И сначала.

– Ладно, поехали. В тот день я гулял в роще с Олей. К пяти часам ей надо было к портнихе, а мне к семи на съемки.

– На конный завод?

– Да. Вы и это уже знаете?.. Ну вот… На шоссе я поймал Оле такси, она уехала, а я стал возвращаться по тропе. И тут под кустом увидел человека. Он сидел, опершись спиной о дерево. Вроде как спал. Рядом стоял чемодан, старый такой, хреновенький, а на куст был брошен плащ. Подошел я ближе, окликнул, он молчит. Одет прилично, хороший серый костюм, шляпа, правда, свалилась, начищенные ботинки. На пьяного или на бомжа не похож. Потормошил я его, а он и упал. И тут я понял: покойник! Глянул на часы. Без пяти пять. В шесть железно я должен был быть на съемках. Там дисциплина. А мне еще домой надо, переодеться.

– Господин Шоор строгий?

– Вы и Шоора знаете!.. Строгий, немец. Однажды я опоздал на семь минут, так он мне врезал! Ну вот и думаю: куда тащить мне этот труп, когда времени в обрез? Позвонить бы куда, так на березах телефона нет. А с другой стороны думаю: "Я не свидетель". А может, еще и доказывай, что не ты его гробанул. И решил я в это не ввязываться. Огляделся, быстренько сгреб мертвеца и отволок в подвал водонапорной башни. Тут же и чемодан его.

– Что в чемодане было? – спросил Левин, не сомневаясь, что Локоток заглянул в него.

– Бельишко старое, кальсоны, носки, сорочка ношеная… Сунул руку в карман пиджака, там паспорт. Раскрыл, смотрю – рубли, а меж ними билет. Я его с деньгами – в джинсы себе. Паспорт потом выбросил.

– Помните где?

– Там же, в роще. Но точно где – не помню. Спешил я да и труханул, чтоб на тропе кто не увидел меня. А плащ новенький, фирменный. Чего ему пропадать? Не я, так кто-то подхватит. Выскочил на шоссе, поймал такси. Заскочил домой, бросил плащ и этой же машиной на съемки. Билет сую водиле: сдай, мол, заработаешь. А он захотел наличными. Я заплатил. Но билет он потом взял. Вот и все.

"Чего же он, дурак, от паспорта избавился, а билет не уничтожил? задал себе вопрос Левин и тут же нашел, пожалуй, единственный ответ: Суетился, спешил, открыл паспорт, увидел деньги с билетом, быстро спрятал в карман, паспорт выбросил и бегом от трупа. А когда расплачивался с таксистом деньгами Тюнена (чужими деньгами!), обнаружил билет, о котором, возможно, и не думал, при всей своей осторожности решился на красивый жест – отдал его шоферу. Полагал, что риска нет? Видимо, да: искать, мол, будут человека, а не авиабилет, по которому кто-то улетит в Алма-Ату. Так бы и произошло, не случись в городе соревнования по радиоспорту, да не попадись дотошный радист, прокладывающий трассу, да не ляг трасса у кустика, где и лежал паспорт".

– В котором часу вы приехали на съемки? – спросил Левин.

– Минут без десяти-пятнадцати шесть.

"По времени сходится с показаниями шофера и Ольги Лынник, – подсчитал Левин. – Надо будет перепроверить у портнихи и на конном заводе, когда Лынник и он появились там и там. Но этим уже будет заниматься следствие, отрезвело подумал Левин, – это уже не мое дело". И спросил:

– Леонид Юрьевич, мы могли бы с вами поехать туда?

– Куда? – не понял Локоток.

– В рощу. На место, где вы нашли труп Тюнена.

– Если надо…

– Надо, Леня, надо, – произнес все время молчавший участковый…

Когда они приехали и остановились у сквера, Левин засек время. Путь до входа в рощу они проделали за десять минут. Иегупов и Тюнен, вспомнил он рассказ Иегупова, прошли за пятнадцать. Естественно: один хромал, а другой стар и болен.

– Вот здесь он сидел, – сказал, останавливаясь, Локоток, когда, углубившись по тропе, отшагали минут двадцать.

– "Все получается, – вновь сопоставил Левин. – Нам потребовалось двадцать минут, Тюнену полчаса. И Иегупов не врал, когда сказал, что проводил приятеля только до входа в рощу. Иначе в семнадцать часов у этой точки тропы он и Локоток столкнулись бы. Это во-первых, а во-вторых, если бы Иегупов шел с Тюненом до этого кустика, а затем возвращался, прошло бы минимум около часа, и к семнадцати часам Иегупов не успел бы на прием к врачу, в лучшем случае он был бы там около семи. А в поликлинике установили, что Иегупов попал на ВКК около пяти".