Текст книги "Хроника Беловодья (СИ)"

Автор книги: Григорий Котилетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

3

Из Пичугино команда конных разведчиков Железнопролетарского полка выезжала с песнями. Две версты до Щигрова пролетели незаметно. Остановились перед деревянным мостом у самого въезда в город. Под завистливые крики сторожевого охранения отвязали притороченного к седлу Коснюковича и бросили его в реку для протрезвления. Остальные были в порядке, но тоже полезли купаться. Валька с Малашенко остались сидеть на берегу.

Глядя на плещущегося, словно чайка, на мелководье Коснюковича, Валька с сомнением в голосе спросил – Иваныч, это его с двух стопок развезло?

– Вполне может быть. – ответил Малашенко, обдирая вокруг себя какие-то стебельки и складывая их в фуражку. – Много ли ему надо?

– Да нет. – вмешался, выходя из воды, рыжий боец. – Там двумя стопками не обошлось. Он земляка встретил, мадьяра.

– Эвона, Сашка. – удивился Малашенко. – Коснюкович из Венгрии?

– Из Рязани. Но тому уже все равно было, что Рязань, что Абиссиния.

– Соединились, значит, пролетарии. – резюмировал Валька, глядя на шлепающего по воде ладонями Коснюковича, который, как раз в этот момент, затянул пронзительным голосом песню на неизвестном наречии.

– В этой песне поется – задумчиво сказал Малашенко – о солдате, который уходит на войну. В Италию.

– Куда? – спросил Валька.

Малашенко посмотрел на него затуманенным взглядом. – В Италию, там растут апельсины и много красивых девушек. А невеста говорит солдату, что в Италии он полюбит другую.

– Ни хрена себе. – сказал рыжий Сашка. – Командир, может, заодно и хохла, тогось, в речку?

– Рискни, сопляк. – на мгновение вышел из транса Малашенко и продолжил. – А солдат отвечает, что не нужны ему ни апельсины, ни итальянские красавицы. А нужна ему только его невеста, прекрасная Этелька.

– Кто? – спросил Валька.

Но Малашенко уже замолчал, потому что Коснюкович кончил петь.

– Эй, там, – крикнул Валька – макните певца еще пару раз, на бис, да с головкой. – После чего холодно осведомился у Малашенко – Ну, и на каком же языке была спета эта чудесная песня?

– Ясно, на каком, – хмуро ответил тот – на мадьярском.

– Так ты еще и мадьярский язык знаешь?

Малашенко потупился – Выходит, что знаю. Наверно с германского фронта в голове осталося.

– Ага. На манер пули дум-дум. – сказал Валька – С самого Перемышля. Ну, а травку зачем рвал?

– Травку? Так это ж дикий лук! – ожил Малашенко. – Пусть зажуют ребята, а то не ровен час, унюхает Трофимов.

– Дело. – одобрил Валька и полюбовавшись, как братья костромичи Самохины выводят на берег облепленного тиной и заметно протрезвевшего Коснюковича, скомандовал по коням.

Копыта лошадей простучали по деревянному настилу моста и зацокали по серому булыжнику главной улицы Щигрова, которая раньше называлась Дворянской, но в восемнадцатом году была переименована в проспект имени Двадцать четвертого мая, о чем и сообщала большая жестяная вывеска, намертво приколоченная к фасаду крайнего дома.

Дорогу в штаб полка узнали у охранявших мост бойцов, потому ехали молча, поглядывая по сторонам, в разговоры ни с кем не вступали.

Только раз, когда проезжали мимо двухэтажного здания городского театра, украшенного пузатыми, слегка облупившимися колоннами, Малашенко повернулся и официальным тоном спросил – Как думаешь, Валентин, а что в этом городе стряслось двадцать четвертого мая?

– Должно быть, революция, – ответил Валька. – в местном масштабе.

– Весной, оно, конечно, повадней – молвил Малашенко и до самого штаба не проронил больше ни слова.

4

Штаб Железнопролетарского имени Обуховской обороны полка располагался в особняке купца Стрекопытова, знаменитого на всю губернию мецената по части театрального искусства. Капитал Стрекопытов нажил на торговле льном и перед самой революцией даже открыл в Щигрове прядильную фабрику. Национализированная новой властью она сейчас простаивала из-за отсутствия сырья. Рабочие частью разошлись, а кое-кто продолжал жить в казармах красного кирпича, разбросанных вокруг таких же краснокирпичных производственных корпусов. Самого же хозяина видели в последний раз во время прошлогодних уличных боев. Со скрипичным футляром под мышкой и американским охотничьим винчестером в руках он, вместе с дружиной штабс-капитана Горевича, штурмовал ревком, размещенный тогда в здании реального училища. И вместе же с остатками дружины отступил, после подавления мятежа, из города. На этом следы его терялись. Впрочем, начальник уездной ЧК Злотников был убежден, что далеко Стрекопытов не ушел и скрывается в дремучих замлинских лесах, где у него было немало добрых знакомцев по прежней разгульной жизни.

Теперь на высоком каменном крыльце особняка стоял максим со снаряженной лентой и возле него, на спине кучерявого гранитного льва с высунутым языком, сидел лучший пулеметчик полка Фима Скосырев, с неизменной цигаркой во рту.

– Трофимов тут? – спросил Валька.

– Давай, Деркачев, – из окна второго этажа высунулась лохматая голова комполка – поднимайся.

– А людей куда? – спросил Валька, спешиваясь.

– В казармы стрекопытовские пусть идут, там места много – Трофимов выбил трубку о край подоконника и захлопнул створки окна.

Малашенко окаменел лицом, подбоченился и взмахнул рукой. Разведка лениво потрусила за ним и скрылась за поворотом улицы.

Валька кинул поводья на львиную голову.

– Здоров, Фима. Чего тут?

Пулеметчик, приподнявшись, пожал протянутую руку и сплюнул. – С утра сижу. Город объявлен на военном положении.

– Ужас, ужас. – ответил Валька и вошел в дом.

После полуденной жары здесь было прохладно. Широкая лестница, облицованная мрамором, вела наверх, туда, где с керосиновой лампой в поднятой руке стояла вырезанная из дерева слабоодетая барышня в натуральную величину. По случаю дневного времени лампа была потушена, лестница освещалась светом, широко льющимся из большого полукруглого окна. Поднявшись по лестнице, Валька осмотрелся, влево и вправо уходил коридор, покрытый ковровой дорожкой, настолько затоптанной, что первоначальный ее цвет определить было невозможно. На правой стороне коридор был пуст, виднелся только стоящий у стены диван, за которым все терялось в полумраке. Слева же раздавались неясные голоса, а, присмотревшись, можно было различить фигуру, привалившегося к дверному косяку, часового.

– Спит, собака. – подумал Валька и пошел туда. Он уже явственно слышал свист и посапыванье, издаваемые усталым солдатским организмом, когда дверь в охраняемую комнату внезапно распахнулась и в коридор, вместе с солнечными лучами, в клубах табачного дыма, вывалился делопроизводитель Серафимов. Вслед за ним вылетела картонная папка и, ударившись об его спину, разлетелась на множество листочков. Часовой проснулся, сделал по ефрейторски На караул! и, брякнув прикладом об пол, снова уронил голову на грудь.

Серафимов нагнулся и, не глядя на Вальку, принялся проворно собирать листки.

– А бойцы в окопах! – жестко сказал Валька, пытаясь ухватить один листик. – Лопухами подтираются!

Но делопроизводитель оказался проворней, выхватив листок почти из самых Валькиных рук, он вложил его в папку, поднятую с пола прежде всего, и взглянув исподлобья, улыбнулся, довольный – А ты ведь выпивши, Деркачев.

Произнесено это было громко, явно в расчете на то, что слова будут услышаны в комнате. И они были услышаны.

– Что, совсем пьяный? – спросил Трофимов.

– Не мне судить. – с подобающим смирением ответил Серафимов и продолжил свое занятие.

Испытывая жгучее желание пнуть его, Валька прошел в комнату и плотно закрыл за собой дверь.

Трофимов сидел, утонув в кресле обтянутом кроваво-красным шелком, вытянув перед собой длинные ноги, обутые в порыжевшие кирзовые сапоги со стоптанными вкось каблуками. Глаза его мрачно поблескивали из-под сползшего козырька офицерской фуражки. На полированной дубовой столешнице, задвинутого в угол обеденного стола (не меньше чем на двенадцать персон, по столярной привычке, на лету прикинул Валька) была развернута карта губернии, с юга придавленная обшарпанным и закопченным котелком, а с севера увесистым томом Капитала Карла Маркса.

Тут же притулился боком на колченогой табуретке комиссар, глядя в раскрытую потрепанную тетрадь.

– Садись. – приказал Трофимов. – Докладывай.

Валька доложил и сел на венский стул.

– Прелестно. – сказал Трофимов. – Мы окружены.

– Ой да. – пропел комиссар, не отрываясь от тетради.

Вальке казалось, что паркетный пол покачивается под ножками стула. Он зевнул. Разговоры об окружении не прекращались уже две недели и успели надоесть.

– Скучно, Деркачев? – поинтересовался Трофимов.

– Да мне-то чего? – ответил Валька и достав из планшета газету отдал ее Пелтяеву. – Ребята подобрали.

– Еще один просветитель. – Трофимов достал из кармана кожаной куртки жестянку с табаком и принялся набивать трубку. – Прямо Кирилл и Мефодий.

– Спасибо, Валя. – серьезно ответил комиссар. – У меня уже есть. Тут привезли товарищи. – и пояснил. – Утром член реввоенсовета армии товарищ Матецкий привел транспорт из армии. Грузовик с патронами, свежие газеты, немного медикаментов.

– А полномочия у него – вставил Трофимов – куда там Господу Богу.

– Ладно. – комполка отвернул рукав, глянул на часы и, передумав набивать трубку, убрал жестянку обратно в карман. – Пошли, Федор Васильич, время. Послушаем, что умные люди скажут. Валька, двигай с нами, ужо равеселишься.

Комиссар, с немой укоризной взглянув на комполка, надел солдатскую шапку и захлопнул тетрадь.

5

Идти пришлось недалеко, заросшими травой дворами, где на веревках лениво полоскалось сохнущее белье, сидели на бревнах и скамеечках праздные жители Щигрова и с криками бегали дети, вышли на соседнюю улицу. Ревком занимал теперь здание купеческого клуба, трехэтажный дом, до половины облицованный серым камнем, а выше деревянный. У главного входа стоял грузовик со спящим на сидении шофером в синей рубахе и пылезащитных очках поверх картуза. Рядом с грузовиком стояла длинная темно-коричневая легковая машина с открытым верхом и разбитым ветровым стеклом. В хвост за ними пристроилось несколько телег и пролеток, на которых прибыла уездная власть. По обе стороны крыльца застыли часовые в одежде, напомнившей Вальки картинки из журнала Нива, там в такие кафтаны, только красного цвета, были наряжены стрельцы. На головах у них были остроконечные, на манер богатырских шлемов, шапки с матерчатыми звездами.

– Вот такая теперь будет новая форма. – довольно сказал Пелтяев, как всегда радуясь любым проявлениям новой жизни на территории РСФСР.

Трофимов неопределенно хмыкнул.

Пройдя мимо безучастных часовых, оказались в вестибюле, где было довольно многолюдно. Валька узнал начальника ЧК Злотникова, с недовольным видом курившего у открытого окна, рядом с ним препирались секретарь укома Дронов, по совместительству председатель Щигринского ревкома, и предсовета Вайс. Мелькали еще знакомые лица, но переговорить ни с кем не удалось. Распахнулись двустворчатые высокие двери с бронзовыми ручками и подтянутый краском, по наружности, типичный адъютант, пригласил всех заходить.

В зале собраний купеческого клуба Валька никогда не был. По виду это больше всего напоминало театральный зал, с потолка и стен целились гипсовые амуры и скалились увитые гирляндами позолоченные маски. Несколько десятков стульев, расставленных полукругом, составляло его убранство. На небольшом возвышении в конце помещения стоял стол президиума, за которым сидел широкоплечий, бритый наголо человек в черной гимнастерке. Он помахал Трофимову, приглашая занять место рядом. Затем на возвышение поднялся Дронов и, подняв руку, попросил минуту внимания. Дождавшись тишины, он объявил, что сейчас выступит член реввоенсовета Н-ской армии товарищ Матецкий Альфред Юрьевич.

Кто-то сзади Вальки захлопал.

– Аплодисментов не надо! – Матецкий ударил кулаком по столу. – Аплодировать тут нечему. – С грохотом отодвинув стул, он вышел из-за стола и выступил вперед, вглядываясь тяжелым взглядом в лица собравшихся. После чего рассказал, что фронт проходит теперь на пятьдесят верст севернее Щигрова.

– Между тем, особенность нынешней кампании – произносил он со вкусом, выдававшим в нем штатского человека, – состоит в том, что сплошной линии фронта не существует, мое появление здесь – доказательство тому. Деникинское наступление производится ударными группировками, при необеспеченных флангах и растянутых коммуникациях. Первая же неудача опрокинет Добровольческую армию в пустоту, так как сил у нее для закрепления и удержания захваченной территории явно недостаточно. Советским командованием предпринимаются все необходимые меры для организации контрудара, который следует ожидать в ближайшем будущем. Я же послан сюда по распоряжению лично товарища Ленина, который придает Щигрову особое значение. Принято решение город не сдавать.

При этих словах по залу пронесся шум, разбудивший задремавшего Вальку.

– То есть как это, – подумал он – не сдавать? – и уснул снова.

– Город не сдавать. – повторил Матицкий. Теперь он стоял, засунув руки в карманы брюк, заправленных в сапоги, и раскачивался с носка на пятку.

– В создавшихся условиях район Щигрова приобретает наиважнейшее стратегическое значение. Находясь здесь, мы не только имеем возможность контролировать железную дорогу и Васильевский тракт, но так же исключаем для Деникина возможность организовать мало-мальски правильное снабжение наступающих войск. Не говоря уже о том, что гарнизон Щигрова, вследствии выгодного географического положения города, будет создавать постоянную угрозу тылам белой армии, как бы нависая над ними.

Что-то такое было в этих словах, от чего Валька снова проснулся. Смысла сказанного он не уловил, но убежденное и словно просветленное выражение лица члена РВС являло разительный контраст с кислой физиономией комполка. Трофимов был человек горячий и не научился, как следует, скрывать свои чувства. А чувства он испытывал, судя по всему, не самые праздничные. Комиссар же Пелтяев, который сидел рядом с Валькой, жадно ловил каждое слово и то и дело одобрительно кивал.

– В силу вышесказанного, командование фронта полагает необходимым создание укрепрайона, включающего Щигров и прилегающие к нему окрестности в радиусе двадцати верст. Всю полноту власти в укрепрайоне призван осуществлять военный совет из трех человек, один из которых, председатель, назначается командованием армии. На эту должность командование назначило меня, кроме того, в состав военсовета войдут хорошо вам известные товарищи, командир Железнопролетарского полка Трофимов, с одновременным исполнением обязанностей коменданта города, а так же секретарь Щигровского укома партии Дронов. Приказ об этом уже подписан и вступает в силу немедленно. На военсовет же возлагается вся полнота ответственности за проведение мероприятий необходимых для организации обороны.

На этом – все. Названных товарищей прошу задержаться, кроме того, прошу остаться начальника ЧК и комиссара Железнопролетарского, а от остальных требую немедленно приступить к выполнению своих прямых обязанностей и помнить, что пощады паникерам и бездельникам не будет. Только сплоченными усилиями мы сможем выполнить приказ Советской власти и превратить провинциальный Щигров в Красный Верден.

При словах о Красном Вердене комиссар Пелтяев восторженно крякнул, а в зале кто-то снова захлопал. Но на этот раз Матецкий только улыбнулся и, почесав переносицу, молча сел на свое место.

В зале задвигали стульями, вставая, и народ потянулся к дверям, у которых, словно привратник, все так же стоял щеголеватый краском. Трофимов окликнул Вальку – Без нас не уходи.

Выйдя из клуба, Валька присел на приступку, надо было обдумать услышанное, но мысли путались, очень хотелось спать. Решив все, как следует, обдумать потом, на свежую голову, он прислонился спиной к нагретой стене и закрыл глаза.

6

Кроме перечисленных Матецким, в зале остались, краском, который, вероятно, исполнял при члене РВС роль порученца, и приземистый скуластый человек в туго перетянутой ремнями шинели.

Убедившись, что двери в залу плотно закрыты, краском развернул на столе карту, давно изученную Трофимовым вдоль и поперек.

– Итак, – сказал Матецкий – В штабе фронта считают, что Щигров обладает достаточными ресурсами для того, чтобы продержаться до подхода основных сил. Необходимо, однако, их сконцентрировать и дать им должное применение. Со мной приехали необходимые для этого специалисты, во-первых, дивизионный инженер Сохшин, кстати, сказать бывший полковник, на деле не раз доказавший преданность Советской власти. Сейчас он проводит реконгсценировку местности, и уже к вечеру обещал представить план фортификационных работ, которые предполагается осуществлять силами гражданского населения, так как ни одной пары лишних рук здесь у Красной армии нет. Таким образом, местные органы должны обеспечить поголовную трудовую мобилизацию жителей и снабдить их надлежащим инвентарем. Думаю, что если удастся задействовать порядка семи-восьми тысяч людей, задача будет выполнена.

Дронов, уездный секретарь, кашлянул. Член РВС мгновенно уперся в него взглядом – У вас есть возражения?

– У меня есть поправка. – бесцветным голосом сказал Дронов. – Все население Щигрова, на настоящий момент не превышает пяти тысяч. Включая стариков, детей и инвалидов.

Мобилизации, кроме того, зимняя эпидемия тифа…

Матецкий, словно заново узнавая, пристально вглядывался в председателя ревкома.

– Конечно, в штабе фронта не обязаны знать все до мельчайших деталей, к тому же это не отменяет ничего из сказанного мной.

– Я понимаю. – Дронов, в своей черной железнодорожной тужурке, сидел, нахохлясь, казалось, не замечая упертого в него взгляда, и гнул свое – Еще одно, уборочная, люди разъехались по деревням.

– Так соберите их! – резко сказал Матецкий. – Я сам могу назвать тысячу и одну причину, по которой, каждому из нас проще уже сейчас, немедленно, пустить пулю в лоб. И, возможно, кое-кому придется это сделать. Но не раньше, чем будут исчерпаны все средства к продолжению борьбы. Что касается, детей и стариков, то их можно задействовать на подсобных работах. Вязать, например, фашины.

– Я не это имел в виду. – без тени раскаянья ответил Дронов, по которому было видно, что о фашинах он слышит первый раз в жизни и относится к ним, априори, без всякого энтузиазма.

– А я именно это. – отрезал Матецкий.

– Фашины, это что такое? – спросил Злотников, не любивший неясностей.

Матецкий улыбнулся. – Вам, как матросу, простительно не знать. Это корзины, сплетенные из ивовых прутьев. Их наполняют песком или землей и используют для строительства полевых укреплений.

– Флотский, ты про Бородино слышал? – спросил Трофимов.

– Это, которого столетие справляли, в двенадцатом году? Слышал, да. – ответил Злотников.

– Вот там они пригодились.

– Ясно.

– С этим, Слава богу, разобрались. – теперь Матецкий смотрел на Трофимова. – Каков военный потенциал Щигрова?

– Хреновый. – ответил Трофимов.

– Поясните вашу мысль.

– В полку, за все про все, тысяча двести штыков и полсотни сабель, две трехдюймовки, десяток пулеметов. Позавчера прибился интернациональный эскадрон из соседней армии.

Это все. В дополнение к этому можно наскрести еще человек двести. Отряд ЧК, милиция, актив, ну, не знаю, может рабочая дружина. Это лучше у Дронова спрашивать.

– То есть, со всего пятитысячного города и окрестностей, только двести человек? – Матецкий улыбнулся. – Вы забываете о революционном творчестве масс. Оно творит чудеса.

Трофимов подумал, что давно не слыхал таких речей, попутно пытаясь вспомнить, какие чудеса ему случалось видеть в жизни. Чудес набралось немного, и чудесного в них, сказать по правде, было всего ничего.

– Чудеса не по моей части. Кроме того, сомневаюсь, что в городе найдется такое количество оружия.

– Не найдется. – подтвердил Злотников. – Мы тут все перерыли. Клади в половину меньше.

– И с боеприпасами совсем беда. – вздохнул комиссар. – Если каша заварится, то на пару дней серьезного боя хватит, не больше.

Матецкий подошел к окну и, словно задыхаясь от этого разговора, открыл настежь створки и расправил плечи. Затем, освеженный, вернулся к столу. – Кончатся патроны, будем драться штыками. Оружия хватит. Тем, кому не достанется винтовок, выкуем пики. Надеюсь, кузнецы-то в городе найдутся.

– Господи…. – подумал Трофимов.

Комиссар же, торопясь сказать хоть что-то хорошее, быстро проговорил – Найдутся, конечно. И кузнецы, и шорники, и бондари.

Матецкий с подозрением взглянул на него и сухо сказал – Отлично. Мы еще к этому вернемся. Так, теперь. Какова на данный момент диспозиция?

Трофимов придвинулся к карте. – На данный момент происходит сосредоточение войск. Первому и второму батальону передан приказ, немедленно сниматься и следовать ускоренным маршем сюда. Думаю, они уже на входе в город. Интернациональный эскадрон ожидается несколько позднее, так как он ведет наблюдение за дорогой на Сварогово-Утятин, где разведка обнаружила скопление белых, силой, предположительно, от полутора до двух тысяч штыков и двух-трех эскадронов конницы.

– Ложь. – подчеркнуто спокойным тоном произнес Матецкий. – Именно по этой дороге я и ехал. Никаких белых не видел. И думаю, кстати, воспользоваться ею для возвращения в штаб армии.

– Сука. – оскорблено подумал Трофимов и, помолчав несколько секунд, ответил. – Вы проезжали там рано утром, а наши разведчики были там позже. На их глазах происходило развертывание войск противника. Командир конной разведки, который лично там присутствовал, ждет сейчас на улице и готов, в случае чего, подтвердить мои слова.

Матецкий, словно прогоняю скопившуюся усталость, провел ладонями по лицу – Не нужно. Верю. Железная дорога, очевидно, тоже перерезана?

– Да. – с некоторым злорадством ответил Трофимов. – В пяти верстах севернее Незванки разъезд Овражный занят вчера офицерским батальоном, по нашим сведениям они ожидают подкрепления. Очевидно, чтобы, заняв Незванку, идти на город. Так что, Щигров практически в окружении. Впрочем, лесами, думаю, возможно выйти в расположение наших. Я могу дать вам проводника.

– Не нужно. – повторил Матецкий. – Я остаюсь. Что в Незванке?

Третий батальон, с приданным бронепоездом, занимает станцию. Его мы пока не трогали, так как он находится на предполагаемых путях отхода.

– Отхода не будет. – сказал Матецкий. – Однако про бронепоезд вы ничего не говорили.

– А, – Трофимов махнул рукой. – какой там бронепоезд, одно название. Блиндированный вагон с двумя пулеметами, да горная пушка на углярке.

– Хорошо. Одной роты там достаточно, остальные пусть немедленно снимаются и следуют в Щигров.

Явно опоздавшая затея с укрепрайоном сильно не нравилась Трофимову. Если бы не внезапное появление члена РВС, этой ночью Железнопролетарский полк снялся бы из Щигрова и, смяв офицерский батальон, ушел бы через линию железной дороги на соединение со своими. Теперь все ломалось. Надо было это все хорошенько обдумать, но Матецкий продолжал задавать вопросы – Каковы силы противника?

– Думаю, четыре-пять тысяч. Это то, что может быть задействовано для штурма города в течении суток.

– Приемлемо. – сказал Матецкий. Соотношение обороняющейся и наступающей стороны один к четырем. Классическая схема.

– Но на нашей стороне революционное творчество масс. – напомнил комиссар.

Член РВС покосился на него и снова обратился к Трофимову. – Сколько, полагаете, у нас времени в запасе?

– День, максимум, два. – ответил Трофимов.

– Как в городе?

Теперь настала пора отвечать Злотникову – Спокойно. По деревням да лесам, там да, всякий народ попадается. А в городе тихо. Кто хотел уйти к белым, ушел.

– Это ни о чем не говорит. – снисходительно улыбнулся Матецкий. – В Утятине тоже было все спокойно.

История была скандальная, месячной давности. Речь шла об отдельном батальоне, сформированном из раскаявшихся дезертиров, выловленных по окрестным лесам. Батальон, при первых выстрелах, во главе с комбатом, под барабанный бой, с молодецкой песней перешел на сторону белых. После чего оборона Утятина рухнула, полк Трофимова держался какое-то время на Васильевском тракте, но, обойденный с фланга конницей, был сбит и катился без остановки до самого Щигрова.

– Так то дезертиры были. – сказал Трофимов. – Понятное дело. А за своих людей я ручаюсь.

– Люди у нас хорошие – поддержал Пелтяев.

Матецкий кивнул – Понимаю. Но речь не только о ваших людях. Необходимо разгрузить город от горючего материала, в лице представителей поверженного эксплуататорского класса, которые решили, что пробил их час и они теперь могут в любой момент ударить в спину Советской власти. Но они жестоко ошибаются!

– Извиняюсь. – прервал его Трофимов и, подойдя к окну, крикнул Вальке, чтоб тот шел в казармы.