Текст книги "Бегство (Ветка Палестины - 3)"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
"Караванами", в отличие от многих других, Шарона он все же не попрекал. Даже в душе. От отчаяния они, критиканы, шумят, зубы точат на Арика. Пытался генерал дать крышу сразу всем, да не учел, что его "собачьи будки" протекут и начнут рассыпаться в первый же сезон. Ухнул три с половиной миллиарда на дрова. Да и ставили их почему-то всегда на отшибе, без магазинов, школ, детских садов. И, чаще всего, в районах, где негде работать... Нет в Израиле человека, который бы занимался своим делом. Кроме горстки специалистов, от власти далеких, все дилетанты! Все! От Шарона до сторожа! Что за несчастье такое?!
На третий день Дов все же поймал Шарона. Увидел он Дова, отвел глаза, ускорил шаг. Но не такой человек Дов Гур, чтобы удовлетвориться намеком, даже генеральским.
– Извини, Арик, – сказал он, встав на его пути, у дверей министерского кабинета. – Я по поводу "бонуса", который приказал долго жить... Почему я об этом? В России бардак. Смутное время. Евреям пустят юшку. Это как пить дать. В Москве, на Еврейском Конгрессе, мне все уши прожужжали, мол, российские евреи в западне. Бежать некуда. А в Израиле вот новые взбрыки. Так пойдет дальше, московские евреи станут пугать детей не милиционером, а Израилем. Вы этого добиваетесь?
Ничего не ответил геройский генерал. Молча обошел Дова. И лишь тогда задержал на мгновенье шаг, обернулся, морщась, будто надкусил что-то горькое. Бросил торопливо, что все решалось без него, он был за границей. И плотно прикрыл за собой массивную дверь, надежно изолирующую кабинет ото всех звуков.
"Это конец! – Холодком обдало. – Что тут придумаешь?.." К вечеру пришла идея. Подобные идеи возникали всегда, когда Дова загоняли в угол, пытались раздавить, заставить жить "как все". Казалось всем, кончился строптивый Дов. Ан нет!
План был хитр, но несложен: бывший воркутинский зек, дружок Дова Гераклий Чиликиди строил ныне в Афинах дома. Цена квартир у него не превышала 45-50 тысяч долларов... Привезти Гераклия сюда, вместе с техникой и его греками. А чтоб ура-патриоты не орали, не сожгли Гералия, взять его как бы внаймы, мол, расширяю дело. Гераклий поймет. – И Дов выругался про себя: "До чего же довели, суки! Национальний спорт в Израиле – мухлевать. С налогами, с поставками. Разложили израильтян... Господи Боже, что ж ты над нами издеваешься: назвать евреев избранным народом, осуществить его мечту о своей стране и кого дать в "цари" израильские?! В насмешку, что ли?!"
... Фойе кинотеатра, снятого Довом для общественного суда, было оклеено, по обыкновению всех олимовских тусовок, карикатурами, статьями из газет, объявлениями, стихами. На самом видном месте, напротив входа, белели листы ватмана, возле которых толпился народ. На листах – сверху донизу колонки стихов. "Припарки по Гаррику", как называл их Эли. "Ворон" подготовил, по его просьбе. Остерегающие "припарки" брали быка за рога. Начинались с четверостишия:
"Тоска взорвать уют покоя,
не помышляя, что потом
какое чувство молодое
и идиотское притом."
А завершались самой любимой строфой Эли:
"Однажды здесь восстал народ,
и, став творцом своей судьбы:
извел под корень всех господ;
теперь вокруг одни рабы."
Эли заметил краем глаза: незнакомые ребята прикнопили сбоку еще один лист. Лица у незнакомцев серьезные, шутить не склонны. Быстро подскочил, пробежал взглядом:
"Государство Израиль – это результат катастрофы еврейства. Оно существует, живет, но не является обетованным краем избранного народа... Представляет ли собой государство Израиль ответ на еврейский вопрос или же оно само является новым еврейским вопросом? Беньямини"
Постоял оторопело. Испугался за Дова: "Сорвет этого Беньямини. Устроит скандал".
Дов прочел молча. Насупился. Спросил у ребят, откуда они?
–Из КГБ, – зло ответил самый молодой.
Дов оглядел его. Лицо у паренька измученное, футболка мятая, рукав с продранным локтем. Пробормотал неслышно: "Доконали ребят, "сионизЬменные"...
Доя привез со стройки на крыше своего вездехода длинную неоструганную доску. Когда открыли кинотеатр, пристроил ее у экрана, как скамью подсудимых. На нее посадил три муляжа, доставленных из швейной фабрички. По одному муляжу мазнули красной краской, пусть будет Шимон Перес, как бы подсудимый от социалистов; по другому, поменьше, – синькой, решили, не иначе, Ицхак Шамир, энтузиаст застройки на "территориях"; а третий, безголовый, оставили как есть, неокрашенным. Сутулится, мешок мешком.
Муляжи, известно, что спереди, что сзади – на одно "лицо". Поэтому толстые, как сардельки, "ноги" третьего почему-то закинули назад, за скамью, чтоб было понятно, что сидит к людям спиной.
Все это казалось игрой, пока не зазвучали первые реплики. Такое в них послышалось отчаяние, что сразу стало ясно, на каком накале пойдет этот, как бы "не всамделишний", суд.
Значит, прав Аврамий. Суд, как ни кипи народ, действо локальное. Поставить магнитофоны, настоял профессор, записать всех, взявших слово, и издать Белую книгу алии. Жить не дают, ответим Белой книгой. Переведем ее с Ривой на английский...
Идею такой книги Эли не одобрил. Решил держаться от нее подальше. И был дружно вытолкан своими коллегами в председатели общественного суда.
– Ты лучше меня умеешь управляться со стихией. Прошу, как о личном одолжении, – сказал ему Дов.
Эли пытался отбиться от почетной должности. Но попробуй-ка откажи Дову!..
Элиезер начал круто: – ШЕКЕТ!
Что-что, а ивритское слово 'Тихо!" знали все. В аэропорту, только прилетели, служба кричала "Шекет!" Учитель иврита едва переступал порог класса, требовал: "Шекет!"
– Шекет, – всё громче повторял Эли, жестом показывая нескольким вскочившим на ноги людям, чтоб сели и унялись. Невысокую плотную женщину лет сорока, стремительно поднявшуюся на сцену, задержать не удалось. Раздобревшая, но все еще крепкая, похожая на спортсменку, бросившую заниматься спортом, она обосновалась на трибуне по-хозяйски, положив на нее локти.
– Моя дочь парашютистка, – напористо бросила в зал. – Она тоже недовольна. Я стараюсь объяснить ей по-хорошему, с любовью к этой стране. Какая, мол, она ни есть, другой у нас нет и не предвидится. Без нее мы сироты... У вас своя правда, а у нас своя. Мы не злобствуем, не выискиваем недостатки, а вы, как я погляжу...
Продолжать ей не дали. Крик начался такой, что Эли вскочил со стула, замахал руками.
– Не дочка парашютистка...– фальцет старика Капусты взмыл над общим гулом,– ты сама парашютистка. Ты зачем спрыгнула сюда? Чтоб бездомному и холодному рот заткнуть!
– ... сейчас речь идет, быть или не быть Израилю! – кричала женщина. А вы...
– Не быть Израилю, в аккурат! коли возьмут верх такие парашютистки! басовито вставил кто-то из молодых Кальмансонов. – На чем раствор замешиваешь, на вранье сопливом? Сопли кладку не держат!
– Создали страну, в которой жить нельзя, – взбешенно саданула молодка с двумя детьми на коленях. – Даже ваша "амута" – обманка! Как я снимала с детишками у такой патриотки сырой подвал, так и гнию там по сей день. – И, более не обращая на Эли внимания, повернулась к "парашютистке". – Ты погляди на Россию, патриотка! Кто ее развалил? Такие же холуи! Которые на всё глаза закрывают, – они и есть главные могильщики!
... "Парашютистку" сменил человек лет тридцати в мятых полотняных штанах и рваных сандалиях на босу ногу.
– Шек! – Эли оборвал себя на полуслове. Сразу притих и зал: все знали, что произошло в семье бакинца Гиршевича, подошедшего к трибуне.
... Так и не нашел работы Лев Гиршевич. Больше всех нервничал его сын Веня. Вскрикивал по ночам, плакал. И однажды сказал отец веселым тоном: "Веня, дети, я отыскал место! С завтрашнего дня работаю по специальности!
Дома устроили праздник. Свечи зажгли, как в субботу. На другой день Веня возвращался из школы не обычной дорогой, а другой улицей. И увидел отца со скребком. Отдирает от асфальта собачьи экскременты. Мальчик вернулся домой и повесился...
Лев Гиршевич говорил тихо. В зале ни шороху. – После Баку жили у родственников, под Москвой, – работа там была, и всё, – отправил в Иерусалим, на "Кол Исраэль", срочное письмо. Сообщил, профессия у меня такая-то, нужен ли? Окажусь ли ко двору?
– Передали в ответ по радио: всё будет хорошо. Ихие беседер, так и объявили... Им всё игры, легкая брехня! А у меня... – Он закрыл лицо платком и стал спускаться в зал.
От таких рассказов Дова трясло, хотелось рвануть на себе ворот рубахи, завопить: "Что делаете с людьми, идолы?! Преступники!" Прав, Аврамий, прав. Людям необходимо выговориться. Хотя бы...
Эли, похоже, "тормознул", объявил торжественным тоном, что на суд приглашена прилетевшая в Израиль семья. Она – уже с израильскими визами в кармане – участвовала в обороне ельцинского Белого Дома. Эту семью договорились выпустить позднее, когда народ устанет. А Эли – сразу..
К столу направился коротенььий лысоватый мужчина лет сорока. походка у лысоватого подпрыгивающая, отнюдь не героическая, попасть в рыцари Белого дома он явно не предполагал. Он вел за руку мальчика лет десяти. Представился, застенчиво улыбнувшись:
– Я – инженер, кроме пятого пункта, ничего в моей анкете предосудительного не было... Ну, и жизни не было.
Ему дружно поаплодировали. Стоя, выслушали рассказ о том, как еврейская семья из шести человек, жившая под Москвой, узнав о перевороте, села в свою проданную уже машину и умчалась на баррикады, к Белому ельцинскому дому. Защищать Россию. Оттуда вернулась через два дня, в состоянии эйфории: решили было никуда не ехать, но, – завершил свой рассказ инженер и снова улыбнулся стыдливо: – "... глотнули свободы, а закусить нечем".
И как-то сразу унялись жалобщики; вроде бы застеснялись кричать о своем после зрелища столь высокого...
Злиезер объявил, что приглашение участвовать в сегодняшнем разговоре разослано всем руководителям страны, начиная от Премьер-Министра Ицхака Шамира. Не явился ни один. Никто не прислал и своих адвокатов, хотя все, вся власть, тем самым, расписалась в своей виновности...
– ...У нас сегодня нет другого выхода, как начать общественный суд над людьми, избравшими насилие над нами формой и сутью своего, извините, государственного руководства. Дов ГУр предлагает, чтобы выступили два общественных обвинителя, один от алии семидесятых годов, другой от алии девяностых, и два защитника, от тех же сторон. Возражений нет?.. Вы только что были на суде. Знаете, что суд – дело строго организованное. У него свои правила, свои рамки. Прошу суду не мешать. ... Дов Гур, от алии семидесятых, пожалуйста!
Попытку Эли свернуть разговор Дов пресек. Протянул руку в сторону женщины с двумя детишками на коленях, подававшую язвительные реплики. Она давно требовала слова.
– Ваша очередь. Прошу!
Тут уж только начни. Посыпались записки. Олим выговаривались до позднего обеда. Эли стучал карандашом по графину, грозил отставкой. Наконец, Дов дал ему знак. Приблизился к микрофону. И так долго молчал, что все стали встревоженно переглядываться. Молчание становилось гнетущим.
Дов задумал сперва обрушиться на социалистов. Сказать для начала, что Бен Гурион всегда рассматривал свой народ, как "хомер энуши" – человеческий материал; недаром на юбилейном вечере в 1967 году высказался, ни мало не смущаясь: "Мы превратили человеческий мусор, собравшийся изо всех стран, в суверенную нацию". И вот с той поры мы для власти и остались мусором.
Хорош зачин! Но – не шло это с языка. Что бездомным олим Бен Гурион? Политическая абстракция. Ленин в Польше, Троцкий в Питере. Тут настоящая беда, и говорить надо без лишних слов, конкретно...
Дов придвинул к себе микрофон:
– Поинтересовался я, пришел сюда хоть кто-либо, устроившийся в Израиле по профессии или близко к ней? Увы! И пяти душ не насчитал. Чужие слезы вода. В зал набились лишь вы, горемыки... Так что же привело вас в страну, которой, как вас убеждают, вы не нужны? Кто так грубо и жестоко пошутил с вами?..
Дов достал из нагрудного кармана праздничной белой сорочки тетрадный листок.
– Вот официальные данные Еврейского Агентства. 1972 год. 90 процентов евреев, вырвавшихся из СССР, едут в Израиль. 1976 год. 90 процентов – мимо Израиля...
К чему я это говорю? А вот к чему. В те годы, когда существовало право выбора, русские евреи Израиль для себя, своих семей, не выбрали.
Заволновались, помню, "цари" израильские! Тут же кликнули на помощь заморских сионистов... Так это началось, други мои. Слетелись спасатели. Собрались поначале в Брюсселе. В самом дорогом отеле. Там всех вас, горемык, вытолкнутых из Союза, в мешок, да в воду? Не слыхали? Слушайте...
Реальность Брюссельского сионистского конгресса, принявшего в 1976 году великомудрое решение: евреев из СССР везти в Израиль, хотят они этого или не хотят, ужаснула, зал замер, и вдруг вскричал:
– "Хьюмен райтс" на мыло, как в России?", "Да по какому праву?!"
– По праву своего "изЬма", – мрачно пояснил Дов.– Евреи мимо Израиля это крах "изЬма"... Удивляетесь? Всегда так. Как заголосит кто об "изЬме" иль чистоте крови, кровь прольется...
– А вы сами где были?! – вскричали у двери уличающим прокурорским тоном.
– Спасибо за недоверие! – ответствовал Дов с усмешкой. -"Совки, всё на зубок взять..." – Стыдиться, ребята, мне нечего: я, как и все бывшие зеки, все до одного, сидевшие за Израиль в советских тюрьмах, восприняли "цюрихский документ" (так его назвали), как разбой на большой дороге. Как пиратство... Сто человек подписалось под письмом протеста, во главе с моим покойным другом доктором Гельфондом, самым светлым человеком в моей жизни...
Цюрихские толстосумы конечно, на наш протест начихали. Потому их место тут, на этой скамье... – Дов показал на безголовый и широкий, как мешок, муляж, посаженный как бы спиной к залу. – Мы его ткнули так почему? Потому что эти мудрецы, в основном, из-за океана, вас не знают и знать не хотят. Вы для них не люди, а поголовье, которое надо загнать в стойло...
Я к чему это вспоминаю? А к тому, что это было не так просто, заставить все страны мира закрыть для вас ворота. "Израильские цари" добивались этого целых тринадцать лет, но добились, гады!. Как раз перед вашей волной. Вот официальное сообщение из Кнессета. Все газеты напечатали. "Шамир назвал тех, кто едет мимо Израиля, предателями. Шамира поддержал министр иностранных дел социалист Шимон Перес.." Когда такое было? Июль 1988. Во всем они лаятся, как собаки, Шамир с Пересом, а тут едины...
И вот выкрутили руки всей своей "головке", кроме министра Эзера Вейцмана и еще кого-то. Читаю сей "исторический" текст: "Кабинет Министров принял решение препятствовать всеми возможными средствами решимости советских евреев эмигрировать куда угодно, но только не в Израиль".
– Они что, нас закупили оптом?! – раздалось несколько голосов.
– Закупили! – подтвердила полная женщина лет пятидесяти, сидевшая у сцены. Она встала, повернулась к залу.
– Я испугалась магнитофона, решила промолчать, чтоб не "засветиться"... Извините меня. – В голосе ее звучали боль, отчаяние: – Я врач-педиатр, работы нет. Уехала к знакомым, в Голландию. Ночью за мной пришла полиция. Нас выбросили оттуда, целый самолет русских евреев. Кричу чиновнику со списком: "За что?!" Тот сквозь зубы: "Мы получили сведения, вы должны Израилю по тридцать тысяч долларов. Долг не вернули..." Граждане, какие тридцать тысяч?! Я отдала банку "Идут" все долги. До копейки. Четыре тысячи долларов! Вот бумага: в шекелях – одиннадцать тысяч. Без этого меня бы в Лоде не выпустили. Люди, какие же тридцать тысяч! – По щекам ее катились слезы, она их не замечала.
– Во всех странах израильские консулаты брешут, как собаки. Ножки подставляют, -зашумели со всех сторон. – Приказали же им сволочи-верховоды, все эти пересы-шамиры ,"... всеми возможными средствами".
– Шекет! Шекет, говорю! – Эли едва унял зал. Только слышалось, время от времени, всхлипывание несчастной женщины: – Какие тридцать тысяч!
Дов ждал тишины, положив руку на грудь. Давно так сердце не щемило, а сейчас хоть пилюли глотай. Зря не захватил... Наконец, продолжил с усилием:
– Тринадцать лет кричали наши "цари": "Только в Израиль!", "Только в Израиль!", а ныне выяснилось, что за все эти годы они палец о палец не ударили, чтоб приготовить жилье и рабочие места...
Наши цари похоронили сионизм, как идеологию, как мечту еврейского народа о своей стране, сильной и к беде отзывчивой... Герцль породил сионизм, израильские правители его умертвили. Выбросили на помойку. Днем убийства сионизма считаю 1-е октября 1989 года, когда свободная репатриация евреев домой, в Израиль, была заменена этапированием ...Не все знают, что это за словцо? Тут в зале есть бывшие зеки? Объясните тем, кто в нежном возрасте, что такое "Шаг влево, шаг вправо считается побег! Конвой стреляет без предупреждения".
– Это ложь! Никого в Израиль насильно не везут! – прозвучало с балкона агрессивно. Дов оглядел зал, спросил громко:
– Кто из вас не собирался ехать в Израиль и попал сюда, как кур в ощип, так как остальные страны перекрыли? Подымите руки!
Взметнулся лес рук. Дов повысил голос:
– Господин на балконе! Все эти люди добровольно прибыли в Израиль или по этапу?
В ответ – молчание. У Дова даже шея покраснела.
–Кто вякал, покажись!
Не показался.
Дов вытащил из кармана белых брюк носовой платок, вытер лицо. Никогда еше в Израиле от него не требовалось столько душевных сил, как в этот час:
– Нас принимала рабочая партия Бен Гуриона – Голды. Вас -"Ликуд" Шамира – Шарона, их лютые друзьяки. По отношению и к нам, и к вам – никакой разницы. "Ото давар", на иврите. Потому они тут, рядышком, – Дов опять ткнул большим пальцем за свою взмокшую спину, на длинную неструганную доску, где приткнул бесчувственные муляжи.. – Кой-кто из наших стариков меня, конечно, не одобрит, но я скажу прямо: где твоя честь, Арик?! Почему мародер Лаки, воровавший нашу землю, кричал мне: "Позвоню Шарону, ты будешь мне задницу целовать!" Теперь всё выяснил, каблан Лаки руководитель их предвыборного штаба. Он, оказалось, поддержка в политике.
Мы с тобой, Арик, вместе воевали за Израиль. Я был готов по одному твоему слову пойти на смерть. Почему сейчас мы оказались во враждебных окопах?!.
Зал аплодировал Дову долго и жарко, кричал: "Все святая правда!", "В точку!", "Господи, наконец-то!.."
Но некоторые были явно недовольны. Ждали "обобщающей" прокурорской речи с неизвестными фактами и именами, статистикой, призывами к действию. Чтобы от правительства камня на камне не осталось. Чтоб знали "цари": их политика – цель оправдывает средства! – кончится Нюренбергом... Тогда это напечатают все газеты. ООН заинтересуется. Комитеты по правам человека. А Дов – исторический экскурс и сразу: "обвиняю". Для ООН не убедительно. ООН в палатке не живет.
И когда Эли сказал негромко о том, что слово предоставляется адвокату, бывшие советские евреи восприняли это как пустую формальность. "Суду все ясно!" – крикнула раздраженно молодая женщина, стягивая влажную от пота майку со своего ребенка и обтирая ею лицо.
Худющий паренек, сидевший возле нее, сказал негромко, но так, что услышали все:
– Если общественный прокурор бочком-бочком ускользает от серьезного анализа, то что ждать от адвоката?
Видимо, не один он так думал. Стоило белоголовому Капусте воскликнуть: "Саше слово!", как весь зал словно с цепи сорвался:
–Саше!.. Са-аше! – заголосили со всех сторон. – Пусть о себе скажет!.. Врежет им!.. Адвоката на "ща"!
Эли вопросительно взглянул на Дова.
Пришлось тому рыкнуть своим всезаглушающим басом. С трудом успокоились, и тогда он произнес с укоризной: – Когда из вас, други, советская власть вытравится? Пришли на суд, а защите не даете и рта раскрыть... Пожалуйста, госпожа адвокат!
К трибуне стала пробираться маленькая белолицая дама лет сорока со смоляными волосами, тронутыми сединой и закрученными на затылке валиком. Адвокат, поняли все, смирившись с мыслью, что, хотя и так все ясно, придется выслушать и "другую сторону".
– Куда не придешь, к тебе кидаются несчастные, доведенные до крайности, – начала Руфь, вбежав по ступенькам на сцену. – Давайте почтим журналистку Зою и ее мать Сусанну минутой молчания. Прошу вас встать!
Молчания не выдержали. Какая-то женщина зарыдала, за ней другая.
– Спасибо! – торопливо поблагодарила Руфь. – Что прежде всего вспомнила я, идя к вам? Историю с моей бабкой, светлая ей память! Она была польской коммунисткой еще во времена Пилсудского – нелегалом, как говорили в те времена. Ее спасли от жандармов, переправили в Россию. И вот она добирается до Москвы, где живет ее сестра, а с ней ее муж, польский еврей, простой человек, ремесленник, в прошлом такой же "нелегал". "Что тут творится, Абрам? -спрашивает у него бабка. – Почему наших арестовали как шпионов? Что за люди в Кремле?" Тот мнется какое-то время, а потом отвечает честно, по-родственному: "Пани, это бандиты!"
Люди, я часто вспоминаю того Абрама-нелегала. Потому что не сразу решишься сказать о нашей власти, которую нужно-не нужно показывают по израильскому телеку, как кинозвезд: – Пани, это бандиты!..
– "Пташка"! – Дов вскочил, как уколотый. – Ты что, с катушек сорвалась?! Ты ведь сегодня адвокат, забыла, что ли?
Руфь взглянула на Дова с досадой: не тебе меня перебивать! Продолжала с подавленной яростью:
– Вчера на Маханей Иегуда подсчитала: копались в гнилье, собирали капустные листья, раздавленные помидоры сто три человека. Это на одном лишь рынке. А если на всех подсчитать? Это уж не просто несчастный случай, а явление нашей израильской жизни, где нищего оле унижает любая погань. Сама видела, лавочник вытащил ящик с гнилой селедкой, опрокинул в пыль – "на шарап!" Проорал с ухмылочкой: "Налимы, давай, давай!" Для него русские олим не люди, а голытьба, пьяницы, побирушки, словом, "налимы", которые и тухлятине рады. – Она помолчала, нервно поведя плечами, продолжила настороженно: – Господа русские евреи! Я не юрист, а библиотекарь. Потому, когда Дов упросил меня быть сегодня адвокатом, я обошла самых знаменитых иерусалимских правоведов. И что же я узнала? Ничего хорошего! Правительство привлечь к ответственности нельзя: нет в Израиле такого закона. Не нравится вам власть и ее политика? Охотно верю. Переизбирайте. Государство не отвечает ни за что... Потому-то Дов, нынешний прокурор, выдвинув свои обвинения, не назвал ни одной статьи Уголовного Кодекса Израиля, по которой этих деятелей можно посадить на эту досочку. Нет таких статей! Я в Израиле тридцать лет, никто тут друг друга не слышит. То ли израильское солнце размягчает мозги, то ли таков наш национальный характер. Каждый произносит свой монолог: левые, правые, крайне правые, полусредние, словом, вся футбольная команда. И никто друг другу мяч не пасует, как верно заметил мой сын. Это и есть наш многопартийный Израиль с его "никогда не погашну"... Что это такое? Самое израильское выражение, в нем вся жизнь, как в капле воды. "Погашну"... как это по-русски? Извините, вылетает русский. Ага, никогда не встретимся, никогда не пересечемся, словом, каждый считает, только он знает, как надо. Ей Богу! Я слушаю наших умников и лишь головой мотаю, как ишак. "Эйн давар казе", – думаю, – не имеет никакого значения...
– Значит, что?! – Парень с борцовской шеей поднял над головой свои ручищи. – Правды нигде не найдешь? Так что делать? Знаешь?
– Я израильтянка, – Руфь улыбнулась дружелюбно. – И я, разумеется, твердо знаю, как надо... Да мирно надо, ребята. Это единственное, во что я верю. Пока евреи друг с другом не передрались, это государство будет существовать. Не Тит, римский император, разрушил Храм, – евреи сами разрушили свой Храм; драчка гоношистых царей израильских взорвала его. Иудея воевала с Израилем, и – горе побежденным!
... Знаете, на что я надеюсь? Я надеюсь на мудрость еврейских женщин из России, которых сейчас мажут дегтем все, кому не лень. Во всех странах плодами демократии пользуются, прежде всего, насильники, бандиты. Израиль создан, как убежище, любят у нас говорить. Где оно, наше убежище для Зои, для Сусанны, которая бросилась к нам, чтоб спасти дочь? Для Евсея Трубашника, не нашедшего здесь родины – каждый из вас может назвать десятки, сотни людей, которые...из огня, да в полымя, как говорят в России. Власть о нас с вами думает? Думает лишь о том, как втянуть нас в свои подлые партийные игрища, чтоб не упустить власть...
– Неваляшки у власти, – донеслось плаксивое,– им хоть плюй в глаза...
– Кахане в Кнессет!, – прозвучало с балкона дерзко. – Он им покажет кузькину мать! И арабчикам и красным...
– Не будьте тупарями деревенскими, мужчины! – вскричала Руфь. – Не настраивайте себя на драку. Израиль сорок лет не выходит из драки... Да слушайте же вы, дурни! – воскликнула она, переждав шум. – Ваши вечные потасовки втягивают в ненужные стычки и нас, женщин-матерей. Пришла пора осмелиться сказать вам прямо в глаза, вам, мужчинам, я вообще не доверяю. Вас поджечь, как пороховую фитюльку, внушить любую ахинею, чтоб пустили другу другу кровь так же просто, как чихнуть. Поглядите на себя! Вспомните, откуда вы приехали!.. Вас любой "изЬм" закабаляет и одуряет до полной потери разума. Из женщины человека вытравить сложнее. Я не философ и не политический деятель, но и мне ясно: три еврея придумали миру головоломку и вы, мужчины, столетиями жуете их вздор, как корова жвачку, на общую погибель... Как, какие евреи? Маркс, Иисус и Мозес... Не хохочите, как дурни, думать надо не о том, кто кого? а о своем гнезде, о детишках, которые прилетают в Израиль такими бледными и хилыми, словно у них крови не осталось. А что ждет их здесь?.. Да, согласна, не кричите! И мы здесь во власти политических мафий, как и весь мир. Но не так страстен черт... Мужчины, не будьте больными на голову. А женщинам скажу: не подбивайте ноги безработным мужьям. Они ни в чем не виноваты! Берегите семьи, остальное трын-трава!.. – Смоляной валик на затылке адвоката растрепался, волосы упали на плечи, закрыли лицо. Она резко откинула их и ушла под чей-то смешок и разрозненные не очень дружные аплодисменты.
Тут приоткрылись двери, и в теснотищу протиснулась группа мужчин с магнитофонами и кинокамерами – знаменитости ивритской журналистики. Дов взглянул на Руфь. "Жаль, на "пташку" опоздали. Ну, хоть о дальнейшем узнают...
Глава 10 (33)
"ГМАХ" ПРОТИВ "ГРЯЗНОГО ГЕШЕФТА"
– Слово общественному обвинителю от алии-90 профессору Шору! – объявил Эли.
Тяжело прошел к трибуне, опираясь на палку, Аврамий Шор. Лицо у Аврамия все еще худое, измученное. Морщины возле мясистого носа прорезались глубже. Аврамий, добившись признания и относительного благополучия, долго болел, да и сейчас, видно, чувствовал себя еще неважно. Выбрался из дома лишь ради будущей Белой книги.
Эли протянул профессору рупор, принесенный Довом на всякий случай. Такие рупора в России называются "матюгальниками". Аврамий от "матюгальника" отказался.
– Увы, то, чего я опасался, ныне реальность! – зазвучал негромкий глухой голос. – Началось бегство. Бегство не из России, а уже из Израиля. Во всех странах появились политические беженцы с синими израильскими "дарконами"...
Но нас гораздо больше – тех, кому уходить некуда. Для Саши Казака здесь – святая земля. Мне в этой земле лежать. Я обращаюсь к вам, которые останутся в стране, несмотря ни на что. Вы жаждете перемен? Тогда проститесь со своими мифами. Ничто так не пугает, не обезоруживает, как мифы... "Мы во власти мафий", – только что сказал наш замечательный адвокат. Так ли это?
– Так! – дружно отозвался зал. – Еще бы! Дохнуть не дают! Факт, мафия!
– Мафия – это что такое? – Голос старика приобрел ироническую живинку. – Это, надеюсь, и школьники знают... Правильно, мафия это Аль Каноне. Но можно ли представить: молодцы Аль Капона врываются в Вашингтоне в Белый Дом или в здание американского Конгресса и добиваются изменения налогов в свою пользу?.. Мафии такое не под силу, она знает свое место: она вне закона.
В отличие от Аль Капоне, наш "друг", каблан Лаки или, скажем, главари автобусного кооператива-монополиста "Эгед", затормозившие, в свое время, развитие в стране скоростных железных дорог, убеждены: они-то и есть закон и порядок, они и есть Израиль. А мы с вами так... даже и не сионисты... Словом, они не мафия, с которой борется государство, а касты, гильдии плоть от плоти средневековых гильдий, плативших своему князю "за место". Они в законе. Они, по сути, и есть государство. И потому гораздо опаснее любых мафий. А раз Лаки и ему подобные – государство, порядок, то, коли порядок их не устраивает, они его меняют: закона против монополий в отличие от Штатов в Израиле нет... – Аврамий приложил к губам платок, чуть передохнул: – Часто сравнивают историю Израиля и историю Америки Когда образовались Штаты, там жили четыре миллиона человек. Меньше, чем сейчас в Израиле. Однико в Америке победил Томас Джефферсон и его сторонники, утвердив принцип, сформулированный еще в 1682 году Уильямом Пенном: "Государство больше зависит от человека, чем человек от государства". Бен Гурион, увы, выбрал совсем другое направление: социализм. Примером для него был Ленин... Аврамий снова помолчал, чувствовалось, напрягать голос ему трудно: – Тоска по равноправию сыграла с нами, евреями, злую шутку. – Аврамий снова поднес к губам платок, вздохнул глубоко, отдыхая. – Недавно был исполнен, в предвидении выборов, плакат трех левых израильских партий. На плакатах их общее требование: "Пришло время разбить стену, отделяющую Израиль от подлинной демократии". Если, господа олим. на пути к демократии в Израиле еще надо разрушать каменную стену, то почему мы лопочем, как идиоты: "Израиль – демократическое государство!?"
Вот так, граждане! На Израиль густо легла тень России, кровавая история которой, в большой степени, история самозванства – от Гришки Отрепьева до Ленина...
Все годы в Израиле царила Утопия... Таковы были мои академические представления о трагедии страны. Но сегодня мы узнали некоторые детали... Утопические "измы" в практической жизни стали ничем иным, как прикрытием грязного гешефта.: Бесчисленные Лаки на крови русского еврейства делают деньги, – вот и вся нынешняя израильская подноготная... Кончится это когда-нибудь? Мы считали советскую власть тоже вечной. Ан кончилась окаянная...
В зале оживились. Кто-то засмеялся облегченно. Аврамий подождал полной тишины, держась за трибуну обеими руками. Видно, и
стоять ему было нелегко. Затем продолжил: -Извините, еще одно. Обнаружилось у меня небольшое расхождение с уважаемым адвокатом. Подсудно ли здесь чиновное окаянство или нет ему погибели? "Не подсудно", посчитала она, нет в Израиле такого закона. Но как тогда понимать постоянные заверения властей, что они отвечают за судьбу каждого еврея и каждой еврейской общины в мире? Заверение эти даются все годы и всеми партиями. Это и есть то, что называется в английском судопроизводстве "сошиал контракт". Значит, с нами, гонимыми, был заключен, пусть в одностороннем порядке, контракт. Контракты и обязательства на Западе могут быть подписаны, а могут оставаться и джентельменским соглашением. Однако все равно правомочным.
