Текст книги "Бегство (Ветка Палестины - 3)"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
– ... Казалось бы, кому какое дело, забытая старина! Однако российские евреи, к примеру, возвели на престол святость, – так завершил рав Ной свой исторический экскурс. – Возводили в "святые" кого угодно, вплоть до сподвижников Ленина – Троцкого, Зиновьева и прочих "единокровных". Так вот, я за мудрость. Против святых костей... Правда, мой любимый брат со мной не согласен, он хасид.
Тихо звякнул телефон. Звонили из Штатов, затем из Лондона. Петро спешил, пока их не выпроводили, спросить о главном своем сомнении, давно мучавшем его:
– Ребе Ной, я многие годы изучал проблемы Голокоста. На мой взгляд, прародительница еврейской беды – национальное упрямство. Немецкий проповедник Лютер предложил евреям отказаться от обособленности, быть, как все. Евреи гордо отринули приглашение. Результат известен... Французские евреи шли другой дорогой. Наполеон предложил на выбор – кто вы? французы или евреи? "Французы!" ответили раввины, и у французских евреев другая судьба... Рав Ной, люди всюду люди. Едят, рожают детей, стирают пеленки...
Рав взглянул на Петра приязненно, как всегда смотрел на людей, задающих вопросы.
– Несчастья евреев кроются не в их упрямстве, а, напротив, в стремлении приспособиться, быть, как все... Немецкие евреи считали себя немцами, видели в этом спасение. И антисемитизм религиозный впервые в мире стал национальным... Можно не продолжать? – В густом, чуть рокочущем басе рава зачала грусть. – Офранцузились иудеи Парижа, общий восторг, полувека не прошло и, откуда не возьмимь, как говорят в русских сказках – дело Дрейфуса. А против чего негодует французский Президент сегодня? Возглавил демонстрацию протеста – в стране осквернили еврейские кладбища... – Он помолчал, оглядел собеседников с дубродушным и, вместе с тем, острым вниманием. – Вас заботит "обособленность", Сашу "избранность". Вы – действительно дети тюрьмы?.. Попробуем вернуться к действительности! Не возражаете? В течение веков около семидесяти народов заявляли о своей избранности. И немцы, и японцы, и испанцы, и русские. Существует ли в мире хоть одно движение против русских, как "избранного народа"? Нет и не было! Хотя Достоевского знают все. Многие читали и его "Дневники". Клики об избранности евреев, Саша, никогда не были причиной, а лишь поводом...
У Петра с английским было намного хуже, чем у Саши. Рав Ной, видно, уловил это – взгляд Петра стал напряженным, растерянным, – взгляд человека, не уловившего смысл фразы. Рав помолчал и сказал по-русски (иногда он так переходил, правда ненадолго, на венгерский, чешский и другие языки):
– Помнишь свой родной – "Если украл русский, он ганеф, вор, если украл еврей – украл жид..."
И снова по-английски, это был уже другой английский – замедленный, простой – "бэйсик инглиш": – В чем вся беда? Хотим убежать от самих себя. В Питтсбурге три четверти браков – смешанные. В среднем по Штатам больше половины. Дождались уже и еврейских наркоманов, и еврейских мафиози. Всё, как у людей... А разводы? Половина браков в Штатах распадаются уже в первый год супружеского счастья. В еврейских религиозных семьях разводы – три процента. Так что, будем, как они, или "как мы"?... – Рав Ной поднял глаза на Сашу. Взгляд у рава подобрел. – Не остался ли у вас, Саша, вопрос-бомба?
"Вопрос-бомба" прозвучало по-русски. Облизнул кончиком языка свои массивные губы, словно пробуя это выражение на вкус. Не понравилось оно раву Ною на русском. Перешел на родной: – Остался у вас, Саша, "бомб-квешен", который вы не решились включить в ваш "тюремный синодик", посчитали это бестактным или несвоевременным? Я люблю "бомб-квешенс"! Слушаю вас!
Саша вытер шею платком.
– Боюсь, и тут вы со мной, рав Ной, не согласитесь. Извините, но в Израиле нужно отделить иудаизм от государства, прикрывшееся кипой. Сделать это лучше бы срочно, пока иудаизм не скомпрометирован ворами.
– Срочно! – повторил рав Ной, пряча в широкой бороде улыбку. – Тут я ваш единомышленник, Саша. Если бы наши раввины были в стороне от правительства, совсем в стороне, и не позорили себя постыдной предвыборной торговлей, религиозной стала бы половина Израиля
От Саши шел пар. Чего-чего, а этого он не ожидал...-Только на чем тогда будут строить государство,– добавил Ной. – На заповедях Бен Гуриона: "У нас должны быть свои воры и проститутки?" Американцы ищут духовности на Востоке, – в Индии, в Непале. А мы глядим на Америку. Замкнутый круг... Знаете, Саша,– – голос у рава Ноя подобрел, – вам надо учиться. Всерьез. Приходите. Получите стипендию. А потом, если захотите, поедете в Россию. Мы там открываем большую программу – "Дискавери". Открытие иудаизма.
Саша молчал, затем ответил тоскливо: – Это невозможно, рав Ной. Меня возьмут в аэропорту Шереметьево. Садиться в третий раз?!.
Петро Шимук привстал.
– Могу ли я, рав Ной, задать вам и свой "бомба-квешен"? Для меня крайне важный... Если вы не против, мне легче по-русски.
В эту минуту Сашу вызвали к телефону и он, выходя из кабинета раввина, услышал вопрос, который задал Петро Шимук раббаю:
– Почему евреи не признают своего самого знаменитого сына?
Саша постоял ошеломленно, не сразу двинулся дальше. Почувствовал, у него точно камень с души свалился. "Петро склоняется к христианству?" Только теперь ему стало ясно, по какой причине Петро не считал для себя обязательными многие запреты Торы. Отчего заметил ему некогда, у Дова, о кошере: "Забудь! Здесь вологодского крысенка нет".
А почему бы Петру Шимуку, украинцу, вольному казаку, не склоняться к христианству?! Он, Саша, не знал, что и думать, а все проще..."
Из кабинета Ноя вышли навстречу ему рав Бенцион и какой-то растерянный Петро. Значит, аудиенция кончилась. Саша поблагодарил рава Бенциона за добрые чувства – без его протекции к главе ешивы, у которого день расписан по минутам, так сразу не попал бы.
Саша покинул ешиву "Шма Исраэль" со смешанным чувством. Зовут учиться. А вот с деньгами все осталось, как было. Полный провал... Саша был в убеждении, что рав Ной просто забыл о его бестактной просьбе обуздать израильский банк, укравший деньги. "Не раввинское это дело"... И очень удивился, узнав от Петра о предложении рава Ноя заглянуть в банк 'Тарот". Завтра с утра. – "Может быть, они передумают". – Передумают, – с тоской думал Саша. – Держи карман шире...
Глава 6 (20)
БЕЙТ-ХОЛИМ "СОРОКА".
На другое утро, за четверть часа до открытия банка, Саша уже томился возле его дверей. Директор проследовал к себе с опозданием на две минуты. Прошел в конторку, отделенную от главного помещения высокой стеклянной стеной. У входа обернулся, широким жестом предложил Саше войти. "Эйзе байя?" – Что за проблема? -начал он почти удивленно. ("Начал как Шарон когда-то – "Эйзе байя?" – мелькнуло у Саши), он почувствовал холодок: на смуглом лице директора удивления не было, в выпученных глазах его светилась настороженная приветливость:
– Деньги амуты?.. Где и были – на месте! У нас ничего не пропадает... И усмехнулся. – Надежно, как в банке... Эйзе байя?! Никто их не брал, Сашенька, просто ошибка компьютера... Ну, где же ваша улыбка? Разойдемся по хорошему, недоверчивый Саша. Мы вас авансируем, идет? Вот ваши активы...
И в самом деле, украденные пять с половиной миллионов шекелей снова были на счету...
У Саши дрожали губы. Дов говорил вчера, мы в западне, ребята. "Вырвались, Дов! Вырвались!.."
Директор придвинул к Саше белый телефон: мол, сообщи коллегам, что все в порядке. Саше хотелось выскочить из банка пулей. Однако вышел степенно, и тогда лишь бросился к будочке с надписью "телефон".
Саша терялся в догадках. Чем их проняло?! Чудеса! Чудес никаких не было. Рав Ной позвонил в Техас знакомому миллиардеру, который имел дело с банком "Тарот". Тот сразу же перезвонил в Израиль. "Что там у вас происходит? – раздраженно спросил он.– Вы и мне предложите обратиться в ваш суд?!"
– Боже упаси! Это ошибка компьютера! – воскликнул банкир Гидеон Виноград с неподдельной искренностью в голосе.
Дов воспринял слова Саши "Пронесло!" как-то слишком спокойно, отстраненно. Голос у него был холодный, чужой. Сказал, чтоб мчал к нему пулей: через десять минут уедет. Едва Саша переступил порог офиса Дова, выяснилось: звонила Динка, дочь Наума, сказала что у отца днем опять был приступ, его увезли в Бершевскую больницу. Врачи считают, вряд ли доживет до утра. Динка всполошила влиятельных друзей Наума, зная, что они поднимут на ноги светил израильской медицины, которые, может, спасут отца. Известие, что Наум Гур умирает, облетела Израиль, и в Беэр-шеву стали съезжаться люди, которые работали или дружили с Наумом.
Август в пустыне Негев – геенна огненная. Даже черноголовые арабчата на ишаках торопятся в тень, поколачивая голыми пятками по бокам животных. В Беэр-шеве на две недели останавливались многие предприятия. Отпуск давали всем всем... Лишь к вечеру люди открывали на окнах жалюзи, поднимали пластиковые "триссы", радуясь мудрости арабской пословицы, которая воздает хвалу раскаленному светилу: "Зашло, наконец, умница..."
По ночам пустыня холодит, но попробуй-ка днем дотронуться до руля автомашины!
Все, кто выходили из машин возле Беэр-шевской больницы или бейт-холима "СорОка", как называют больницу пустыни Негев, прежде всего закрывали ветровые стекла автомобилей белыми пластиковыми веерами или картонками. И спешили к стеклянным дверям вдоль ограды из голубых металлических прутьев, мимо пациентов в клетчатых арабских платках, прибывших на прием к врачам на ишаках и верблюдах.
Протрещал и сел почти на голову вертолет, доставивший больного. Иные и не взглянули в его сторону. Многие торопились к приемному покою по высокому застекленному переходу, придающему фасаду больницы ощущение легкости и света.
В вестибюле ощущение легкости проходило: стол, стоявший посередине, был громоздкий, бетонный, скамейки вокруг тоже бетонные: легендарный доктор СорОка возводил свое детище капитально.
В вестибюле третьего этажа рассаживались на этих скамьях люди, которые ни при каких других обстоятельствах не могли бы встретиться. Саша и Аврамий с женой, которых привез Дов. Престарелый костлявый генерал, член Кнессета, которого привезли вместе с известным ученым – министром по делам науки. Министра препроводили в кабинет главного врача, а генерал задержался с простыми смертными. Провели туда же и Ревекку, которая сказала со значением, что она работала с Бутейко!
Вероятно, в беэр-шевской больнице о знаменитом профессоре Бутейко, успешно лечившим астму, слышали. А, может, и нет. Просто Рива говорила тоном, возражений не терпевшим. Возле престарелого генерала сидел на краю скамьи оборванец в матерчатых тапочках, наполнявший вестибюль сивушным ароматом. Дов не сразу признал в нем старика Никанорыча, в котором Наум души не чаял. Никанорыч, русский человек, волжанин, был послан, в свое время, в Париж возводить на международной авиационной выставке советский павильон, откуда он и сбежал к Науму, с которым работал еще в Москве. Наум представлял Никанорыча не иначе, как известного в России "Левшу", который подковал блоху. Погубила "Левшу" баснословная дешевизна в Израиле спиртных напитков. Рядом с Левшой, отстраняясь от него и хмуро морщась, сидел лысоватый советолог, – один из тех набивших всем оскомину "капуцинов", которые, как острили еще в семидесятые, всегда поют на стороне начальства...
Позднее других прикатила "пташка". Приткнулась в углу, возле Дова, спросила взглядом о Науме. Огляделась. Багроволицый, изредка громко икающий "Левша" ее не удивил. Удивил знакомый ей генерал, член Кнессета, которому, по ее убеждению, ни один порядочный человек не должен был и руки подать.
Все вскочили, когда из коридора вышла заплаканная Динка, высокая и худая, в отца. Она поддерживала под руку сгорбленную Нонну, свою мать. Сообщила, отца держат на кислороде.
– Что стряслось? Почему вдруг ухудшение? – спросил генерал, чуть приглушив свой резкий голос.
– Москва его добила, – убежденно ответил Дов. – Наглотался там вони.
– Не-э-знаю, – растерянно протянула Нонна, бессильно опускаясь на бетонную скамью. – Весь вечер злился и ругался по телефону: "Мы жизнь положили, говорил, чтобы двинулся Бирнамский лес. Поехали евреи. А они поставили Израиль на кон. Если уж банк крадет деньги олим – приехали!.. Продают нас не за понюшку табаку. – И все кричал: "Из страны бегут! Бегут! Дождались!"
Дина хлюпнула носом, призналась, что во всем виновата она. Утром Наум долго расспрашивал ее о школе, где она преподает.
– ...А я и ляпни, что то и дело слышу от своих мальчишек: "Отслужу, уеду..." Раньше этого не было, сейчас становится традицией – уехать, покинуть страну. Отец кривился болезненно: сам не раз слышал,как дети на улицах Чикаго, Лос-Анжелеса, Филадельфии окликают друга на иврите. И повторял все время: "Это ужасно! Ужасно! Шамиры уткнулись в землю, людей не видят, теперь и банки включились в воровские игры. Разгоняют Израиль, живым похоронят..." А днем случился приступ.
Дов обнял ее за плечи, сказал тоном приказа: – Выбрось из головы! О бегстве израильтян Наум знал и десять лет назад. А теперь о том весь Израиль говорит.
Когда Динка с матерью ушли, в вестибюле наступила гнетущая тишина. Слышно было лишь трудное свистящее дыхание Никанорыча. Почти час сидели молча, подавленно, даже шептаться перестали. Вскочили лишь, когда появился старик-врач, произнес успокаивающе:
– Заснул. Если до утра будет, как сейчас, постараемся вытащить...
Сразу ослабло напряжение. Кто-то ушел, начертав на листочке, у сестры, телефон, чтоб тут же сообщили, если что... Большинство же осталось до утра. Расселись в нижнем холле, разговорились с соседями. Генерал попросил, чтоб ему принесли кофе и, подкрепившись, оглядел незнакомых.
Генерал был отставной, в безрукавке и сандалетах на босу ногу. Он недавно стал членом правительтства Шамира, что вызвало истерику социалистов: генерал слыл в Израиле самым правым, правее Шарона, и был энтузиастом "трансфера". Попросту говоря, стоял на том, что арабов, всех до одного, надо посадить в час "икс" на армейские грузовики и выкинуть из страны. Длинный, поджарый, с вытянутым узким лицом, он был похож на борзую, преследующую дичь.
– Вы, наверное, олим? – спросил он вполголоса у Сашу и Аврамия , сидевших на скамье. – Никогда вас не видал. Давно в стране? А вы? – спросил у Саши... – Больше года?! Всего-то! Ругаете Сохнут или уже всех нас чохом?.. Ну, что вас мучает? Тощая "корзинка абсорбции", мерзавец домовладелец, который рвет с живого и мертвого? Скажите, – я представитель власти. Как говорится, сошлись лицом к лицу.
Саша не принял миролюбивого тона генерала. Отвечал торопливо-нервно, как всегда, проглатывая в глаголы:
– Что мучает? Такая мысль, господин генерал. Ноет,как заноза. Свое государство... способны ли евреи-атеисты вообще?.. В Торе сказано, что нельзя долго жить на этой земле, не соблюдая ее нравственных законов. Такова историческая реальность: евреи строят свой Храм и теряют его. И снова плач на реках Вавилонских. Может быть, это... наша постоянно действующая судьба?. И мы, не ведая того... в исторической западне, в которую попалась и Россия с ее идеей социализма в одной стране?.. Бог такой Израиль не потерпит. Нас отсюда выбросят...
Генерал провел по костистому лицу ладонью и словно стер улыбку. Маленькие глазки смотрели остро, настороженно.
– Откуда у вас такие мысли, молодой человек?.. В стране полгода-год... вы даже еще не огляделись. Где вы живете?! С кем водитесь?!
"С Наумом Гуром", – хотел сказать Саша с вызовом, вспомнив последний разговор в своей палатке. Он поведал тогда Науму, что их, бездомных, заваливают едой, подарками, десятки людей приезжают на "кикар ха– Медина, чтобы хоть в чем-то помочь. И Курт Розенберг об этом и говорил на своем дне рождения: евреям свойственно сострадание к ближнему, даже сентиментальность. Однако сиятельной власти, "медине", эти традиционно еврейские качества почему-то не присущи. Выветрились. Как узнал он на "кикаре", иные семьи живут здесь, под окнами мэрии, более полугода. В зимние дожди были тут, в холода. Видны из государственных окон и мерзнущие дети в пластиковых, для мусора, мешках, натянутых на плечи. Бросилась "медина" на помощь бездомным? Как же! Порезала ножами палатки.
Ничего этого Саша сейчас не сказал, промолчал. Подчеркивать в эти минуты свою близость к Науму посчитал бестактностью. Он ответил тихо, что живет на "кикар ха Медина". С бездомными.
– Не примазывайтесь к бездомным! – возмутился лысоватый тучный советолог. – Вам был выделен неделю назад "караван" в Димоне!
"О-ох, не для того ты пришел сюда, ваше капуцинство, – мелькнуло у Дова досадливо. – А не удержался: привычка – вторая натура!"
– Вам не только дали новый "караван", – не унимался, наступал лысоватый капуцин. – А сегодня утром даже предложили гостиницу здесь, в Беэр-Шеве. Вы не бездомный, вы спекулируете на наших социальных бедах! Почему вы не ушли с площади?!
У Саши едва не сорвалось с губ запальчиво: "Скважина!" Кинул очки на нос, окинул лысоватого взглядом. "А, вологодский конвой? Похож!"
– Скажите на милость, господин гуманист. Вас может оставить спокойным судьба женщины, которая... голову в петлю, бросив свое дитя на произвол судьбы?!. Я такого черного ужаса и в тюрьме не видел. А на площади перед городской мэрией... Могу бросить на произвол судьбы таких, как она? Когда смерть становится бытом, ее и смертью не называют. Помните у Волошина: "Брали на мушку", "ставили к стенке", "списывали в расход..." – никого это особенно не волновало. И вот уже здесь, читаю, появились эвфемизмы. Одинокая мать кончает с собой, газеты пишут "не выдержала напряжения". Разве не несет израильский стереотип, подменяющий чувство, ту же самую смысловую функцию, что и "шлепнуть", "списать в расход" эпохи гражданской войны? Несет! Скрывает преступление власти, которую вы выгораживаете. Устроились, вам и горя мало!
– В Израиле нет дня без войны, – раздраженно начал советолог.
– ...С одинокими еврейскими матерями?! – перебил его Саша с сарказмом.
– Вот ты каков! – Генерал глядел на разошедшегося олима со все возрастающим любопытством. – Чуть что, и сразу – преступление власти. Вас научили делать жизнь с Феликса Дзержинского, а делать надо вот с кого! С Наума Гура, вашего друга – вот пример беззаветного сиониста, смелого честного человека... – И он принялся вспоминать, как сражался вместе с Наумом на войне Судного дня. Сказал, лучше Наума не встречал людей... – Но тут же, спохватившись, что его величание смахивает на надгробную речь, добавил торопливо: – ... Жить ему до ста двадцати!
Заглянула сестра в белой наколке, сказала: все в порядке, спит. Генерал пробурчал о паникерше Динке. "Встревожила всю страну". И задремал. Саша продолжал думать о Науме. Как он относится к нему? Если б Дов не предложил ему сегодня поехать вместе с ним в Беэр-Шеву, вряд ли он был бы здесь. Конечно, Наум – человек редкой честности, кто спорит. Но... – У него промелькнула мысль, которую он отогнал, как неуместную здесь. Ее смысл, тревоживший Сашу, был в том, что искренний сионист Наум и власти предержащие, ненавидевшие друг друга, по сути, два сапога пара. И правительство, и Наум смотрели на землю, как космонавты с орбиты. Земля для них с материками, морями и океанами, но без людей. На евреев забрасывается невод, как на косяк рыб. Кто думает, каково рыбине, которая бьется в сети? Каково ее самочувствие? Слов нет, Наум человек идейный. Воистине последний из могикан сионизма... А предупреждал ли на московском конгрессе этот последний из могикан, что работы в эреце нет и неизвестно когда будет? Что многим предстоит жить в палатках и бараках, собирать на рынке гнилые овощи?.. По сути, жестокая циничная медина, которая ныне не прочь избавиться от излишков улова, и сионист Наум Гур одинаково бесчеловечны..."
Но сейчас, в больнице, он был далек от этого вывода, не время, подумал.
Тут встряхнулся впавший в дрему генерал, поглядел на Сашу удивленно, словно увидал впервые, и сказал, стараясь умерить свой голос:
– На вас черная кипа, молодой человек. Вы ортодокс? Иудаизм всегда был цементом нашей государственности. Давайте выйдем из нашей палатки, которая сужает горизонты, посмотрим на историческую действительность широко, коль вы тяготеете к осмыслению времени...
В этот момент появилась Ревекка в белом халате, сказала, что в палату ее не пустили, но, как она слышала, пронесло. Следом пришел палатный врач, подтвердил: состояние больного улучшилось... Все зашумели радостно. Многие двинулись к выходу, но генерал предостерег тех, кому надо в Иерусалим. Им лучше дождаться утра. Проезжать ночью по "территории", мимо Хеврона, он не рекомендует Есть сведения... интифада...
Сам он тоже не спешил. Усевшись поудобнее и косясь на Левшу, который изредка чмокял толстыми губами, генерал принялся, как он полагал, множить ряды своих единомышленников:
– Кто вспоминает о том, что когда-то был город Кенигсберг? По праву победителя, город стал русским. А мы, завершив шестидневную войну, сами ввели термин "временно оккупированные территории". Дураков не сеют, не жнут, как говорят в вашей России, они сами плодятся. Ныне, считал генерал, ситуация вообще трагическая. Объятия Буша и Горбачева приведут к тому, что Израиль вскоре перестанет быть оплотом Запада на Ближнем Востоке. В него не захотят вкладывать деньги, он окажется с арабским миром один на один. Выход из новой геополитической ловушки таков...
Генерал обосновывал свою концепцию "трансфера", а Саша думал о том, что пока теоретики витают в эмпиреях, алия-90 уйдет, как вода из решета.
От мыслей Сашу отвлек генеральский палец, нацеленный на него. Генерал требовал внимания.
– Религиозный еврей, – упоенно продолжал генерал, – не может не быть оплотом своего государства. Государственный иудаизм – новая высшая ступень...
– Государственный иудаизм – никакой не иудаизм! – не сдержавшись, вскричал Саша.
Генерал взглянул на него с такой злобой, что Саша решил свою мысль пояснить. – Государственный... новый вид идолопоклонства. Ради государства все дозволено. Даже спекуляция на Торе. Когда вам надо, прикрываетесь ею, мешает – прочь с глаз! И ведь так с самого первого шага... Что я имею в виду? В 1947 представителя Израиля в ООН спросили: "Почему вы претендуете на эту землю?" Он поднял над головой Тору. "Бог дал нам эту землю." А сам он, представитель, был социалистом и атеистом... Говорится, единожды солгавши, кто тебе поверит... Я бы поверил, если б единожды. С той поры Тора для вас вроде игры в покер. Ловкий ход. Козырная карта... Как это самих раввинов разлагает!.. – Достал из чемоданчика газеты. Потрясли его вчерашние газеты: раввин украл деньги, отпущенные на ешивы, и удрал в Штаты. Если не вернется, его доставят с помощью Интерпола.
– Это, извините, не иудаизм, это Кафка!.. – продолжал он гневно. Религия, веками хранившая мораль Торы, став политической партией, с моралью явно... Где туг мораль Торы? Утратим мораль, -утратим страну. Это стержневая идея... По чести говоря, я понимаю тех молодых израильтянок, которые пытаются рожать своих чад в Штатах, в Англии, где угодно. На чем основано их стремление? На страхе за детей. На беспокойстве за их будущее. Это логика крови. Может, это и есть подлинная глубинная логика? – Затянувшее молчание прервал Дов
– Ты в чей огород камни кидаешь?! В мою жену, в Руфь?! Пусть она сама за себя говорит. Ты ей не придумывай свое– мудрец на нашу голову.
И тут послышалось совершенно неожиданно: – И скажу! Долго молчала, а теперь скажу! – Это воскликнула Руфь. Некоторое время она сидела безмолвно, да и начала почти спокойно, а воскликнула горячо: – И скажу, а вы слушайте! Я часто путешествую с детьми по стране. Недавно вывихнула ногy, и два араба тащили меня на руках до дороги, а затем привезли в больницу "Хадасса". Я спросила их имена н позвонила в "Едиот": – Напишите, они меня спасли. Острит "Едиот": вот если б они вас убили, то мы непременно написали.
– Они и о евреях доброго слова не скажут, – заметил Дов. -Одна история с Герани чего стоит. Подарил земельку на свою голому.
– Вот-вот! – возбужденно воскликнула Руфь. – Вражду нагнетают. Они нам – взрыв на улице. У нас операция возмездия. Они режут женщин и детей. Мы сносим дом террориста. Они отвечают та-та-та из автомата, – мы вышвыриваем их из страны. В ответ снова и снова ножи, камни. И так без начала и конца. Арик Шарон... двадцать лет назад он был другим, говорил честно: "Еврейский гений не живет в Израиле". Да только поэтому, извините, и возможны у нас вопли о трансфере! О поголовном изгнании народа, как в России при этом троглодите ... при Йоське Сталине?! Это парадокс, господин генерал. Но вы, как я понимаю, верный последователь Горбачева. Да, я про вас, именно... К чему я это говорю, думаете?! А вот к чему! Горбачев осуществляет ныне на глазах у всех "трансфер" русских евреев. Они что, по доброй воле уезжают ныне, евреи? Их гонит страх перед погромами, даты которых назначаются и меняются. Их, по сути, вышвыривают из страны. А мы, пользуясь горбачевским разбоем, тащим их сюда, в палатки и "караванные" городки. Нынешний поток из России, да это что?! Это форменный разбойный "трансфер" Горбачева, за который нас бы заклевал весь мир...
– Браво, "пташка"! – воскликнул Дов. – Тебя пора в Кнессет. Этого генерал уже не выдержал, произнес ядовито:
– Мы предлагаем арабам хоть какую-то компенсацию, а когда вы придете к власти, будете вывозить евреев-поселенцев – от избытка своего гуманизма безо всякой компенсации!
Руфь не удостоила его ответом.
Похвала Дова ободрила и обрадовала Руфь. Она зарделась, тряхнула смоляными распушенными волосами, спускавшимися на плечи. И сказала о том, о чем ранее не собиралась:
– А Саше Казаку пора решать свои проблемы единым махом. Уйти от одиночек...
– Каким образом? – удивился Дов.
– Жениться!
Дов пожал плечами досадливо:
– Ты, "пташка", безыдейная полька. Разве понять тебе русского интеллигента?
– А что, русский интеллигент – импотент?
Лысый политолог фыркнул, и тогда Руфь решила добить не навистного ей теоретика трансфера. – Вас не только такие, как Саша, не простили б, генерал, но и мы все, израильтяне, сытые стрельбой по горло! С войны Судного дня Наум вернулся полусумасшедшим, Дов с перебитыми ногами. У моего сына Иосифа многие годы на полке стоят красные отцовские ботинки парашютиста. Отец для него Бог, а скоро и его возьмут туда же, в десантники. Так вот, я не хочу, чтоб моих детей искалечили, как отца. Я тридцать лет в стране и все мои дети здесь... Но я никогда не забуду, что еврей Киссинджер разрешил в войну Судного дня начать воздушный мост в Израиль лишь тогда, когда убедился, что мы выживем и без их помощи... Вы можете настаивать на своем, сколько хотите, но я скажу, что у меня болит все годы: если Израилю будет крышка и Америка нас опять предаст, я не желаю, чтобы мои дети нищенствовали в чужой стране подобно нынешним евреям из России. В случае общей беды они будут не изгоями, а американцами, И это мое святое материнское право!
Тут генерал пробудился от дремы и сказал с усмешкой, что здесь не место для дебатов, не то он не оставил бы от логики Руфь камня на камне. И, чтоб не вступать в пререкания с разгневанной фурией, какой ему представлялась раскрасневшаяся Руфь, он обратился к соседу Саши. Соседу было столько же лет, сколько ему, и он не ожидал услышать с этой стороны никаких завиральных идей.
– Map Аврамий? Говорите, вы ученый-психолог? Чем же вы заняты сейчас?
– Я закончил исследование с неудобоваримым для публики названием "О дебилизации масс". В этой работе есть главы о дебилизации идеологий – от коммунизма до сионизма.
– Ну, это в порядке. У вас все будет хорошо – ихие беседер! -протянул генерал благодушно. И вздрогнул. "Левша" не то промычал со сна, не то вздумал протестовать. Оказалось, однако, он поддерживал генерала.
– Ихие, ихие! – бормотал "Левша". – Ихие, ребята! Здеся мастера ценят. Я в Тель-Авиве занимался тем же, чем в Москве, а получал в пятнадцать раз больше. Здеся мастера... – И тут снова раздался его богатырский храп.
– В отличие от Саши, я в Бога не верую и даже не сионист, -продолжил Аврамий свои объяснения, – поэтому, надеюсь, скажу нечто не слишком тривиальное.
– Если не сионист, зачем взялись за эту тему? – Генерал побарабанил пальцами по колену.
– Господин генерал, – Аврамий Шор почтительно склонил голову. – Самые глубокие и точные книги о природе коммунизма были созданы Абдурахманом Авторхановым и Леонардом Шапиро, отнюдь не коммунистами. Так что, в порядке эксперимента, думаю, будет целесообразно сказать свое слово об израильской государственности и мне, новичку...
– У страха глаза велики, – перебил Аврамия моложавый, лет тридцати пяти человек в белом халате, с зеркальцем окулиста на лбу. Он вышел, видно, покурить, заглянул к ним и застрял в дверях, прислушиваясь к разговору.
– Простите за вторжение. Я веду прием, – сказал окулист. -Все мы в первые годы мечем икру и злобствуем. Я только вернулся из Штатов. Там русские евреи чувствуют себя, как иностранцы. Или загостившиеся родственники. А здесь мы дома. Дома! Я в больнице шесть лет. И преуспел, очень доволен. Получил квиют. Постоянство. В Израиле, в конце-концов, устраиваются все... Что? Не все? Сильные выживают, а слабые? Израилю слабые не нужны.
– Еще один сионист-дарвинист на нашу шею! – Дов взорвался потому, что не так давно и сам рассуждал точь в точь, как этот окулист. – Прибежал к пирогу первым, есть что жевать, а остальные хоть в гроб ложись! До них тебе дела нет. Так, удачливый?!.
Аврамий чуть подождал, пока окончиться пикировка, без которой в Израиле не обходится ни одно толковище (ох, страна горячая!), и продолжил с той же фразы, на которой его бесцеремонно перебили:
– ...Полагаю, целесообразно сказать свое слово и мне, даже если взгляды у меня еретические.
Однако высказать еретические взгляды психологу не удалось. Вбежала медицинская сестра, передала, что Дова срочно требуют к телефону.
Ждали Дова в настороженном молчании, он вскоре вернулся, крикнул:
– Ломают дом, который строим для олим.
Саша вскочил. – Не может быть!
– Эли звонил. Едем!.. Если что, "пташка", у меня в машине телефон!
Автобусик Дова взревел и помчался в ночь, по горной дороге, через арабский Хеврон, Иерусалим... На стройку прибыли в три ночи. Эли был уже там. Рассказал, захлебываясь словами: – Меня вызвали в Управление трудоустройства и показали это письмо. Прочесть? "Из доклада нашего инспектора следует, что вы самовольно захватили указанный участок и возвели на нем основу жилого дома без нашего согласия – противозаконно... Вы обязаны в течение тридцати дней снести вышеуказанное здание и привести участок в первоначальное состояние. В случае невыполнения..." Дов, – сказал он потерянно, пряча письмо: – Мне шепнул один чиновник, сочувствующий нам: ломать будут сами, сегодня ночью...
