Текст книги "Бегство (Ветка Палестины - 3)"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
"Я обреченный на Россию
Тупой, бесслезною тоской..."
Чувство, пронизавшее строки, было сильным, цельным, недвусмысленным -обреченность. Обреченность на одиночество, на бунт, на психушки.
Голос Сусанны Исааковны был печальным, но слез в нем не было.
"Вдруг понял, что за поворотом,
У придорожного столба,
Смеясь, остались жизнь и смерть. И юность спорит до зевоты.
А я один – со мною твердь,
Дорога, глина, дождь, судьба."
Дов тяжко вздохнул.
– У нас бы его поняли: настроение у него израильское. – Он взглянул на часы. – Ну так, дорогие мои. Вызовы, как понимаю, вам ни к чему. Храните, как память обо мне, – у меня тоже впереди дорога, глина... и дождя хватает. Незаполненный бланк отдайте хорошему человеку. Не просто этот бланк мне достался... – Раскрыл чемоданчик, вынул несколько пачек сторублевок: – Вот, возьми, детишкам на молочишко!
Сусанна Исааковна обомлела. – Вы что, Дов? Да тут тысяч пятнадцать, не менее.
– Сусик, дорогой, так это же ваши березовые. А я завтра лечу. Шереметьево-Амстердам-Лод. К чему мне ваше дерево? Прилетел в Москву, наменял сдуру, а меня возили, поили, кормили, как короля – бесплатно. Деловые покупки обошлись до смешного дешево. Так что теперь обречен вам все это оставить. Плачу горькими слезами, но оставляю.
Сусанна Исааковна улыбнулась.
–Дов, все это вы придумали.
Дов закрыл чемоданчик, решительно поднялся.
–Ну, дети Исааковы, давайте я вас расцелую в обе щеки. И – не поминайте лихом!..
Глава 4 (18).
"ХОЛОДНЫЕ ГИЕНЫ"
Когда в аэропорту Шереметьево Дов и Наум подошли к "Боингу", один из пассажиров, увидев их, помахал рукой, поинтересовался, как встретила братьев Москва? Дов показал большой палец, затем ткнул им за спину, в сторону Наума: – Иных даже на руках носили... – Дов оборвал фразу. Ночью Науму стало плохо, вызывали скорую помощь. Хотели забрать в больницу. Наум замахал руками: ни за что не поеду.
– Дов, не отдавай меня! – Наум задыхался, хрипел, кричал, что умирать будет дома.
Укатили белые халаты, оставив, на всякий случай, кислородную подушку. Дов испугался не на шутку: вдруг не довезет. Однако к утру Наум оклемался. Обрадовавшись, Дов пытался по дороге в аэропорт поддержать брата, но тот вырвал руку, отвернулся.
Усадив Наума у окна "Боинга", Дов наклонился к нему, спросить, не надо ли чего, и тут пронизала его острая жалость к брату: нос заострился, как у покойника, под глазами черные тени. Дышит трудно, с хрипом.
– Извини меня, пожалуйста. Я...
– Ты-то при чем тут? – оборвал его Наум. – Тебя вообще в Москве не было.
Дов от растерянности покашлял.
– На тебя, Наум, дорогая наша столица так подействовала, что ли?
Наум ответил вполголоса:
– Для тебя Москва – бутырские "решеты". Мордобитие на Лубянке, да Лефортово с постоянным ревом моторов под окнами. А у меня тут половина души осталась...
Дов поискал взглядом стюардессу. Дать ему что-нибудь успокаивающее? Постарался подбодрить:
– Не тужи, брательник! Домой летим.
– А дома покой нас ждет?.. – И вдруг голосом, в котором отчетливо звучали слезы: – Если не привезем в эрец Исраэль миллион русских евреев, и не поможем им тут удержаться, дома не будет. Вот так! Потеряем эрец. Не согласен? Кто у нас правит балом? Кому всё на свете до лампочки. Как "Лави" продали, так и страну продадут...
Едва самолет оторвался от земли, пассажиров принялись обносить завтраком в целлофане. Дов поднял руку, желая попросить кофе. Стюардесса метнулась к нему: – Вам кошер? Сейчас!
Дов сказал нарочито бодро:
– А ты, Нема говорил, борода украшение бессмысленное. За нее мне любовь и кошер!
Наум не отозвался. Молчал почти нею дорогу, втянув в плечи жирафью шею. Наверное, час прошел до того, как он вдруг продолжил: видно, думал об этом всю дорогу:
– Разве не видишь, мы теряем эрец! Ты можешь настроить города, а жить?.. Кто там будет жить?.. Шестьсот тысяч русских евреев в Израиле. С этого страна началась: шестьсот тысяч тогда было. Всего! А кто думает об алие? Каждый тянет одеяло на себя. Даже банкиры ведут себя, точно "медвежатники", залезшие в чужие сейфы. Все население ограбили! Под чьим покровительстом гребут они миллионы, с кем делятся?! Восьмой год следствие тянет кота за хвост... Ворюг-миллионщиков ищет... А Израиль по-прежнему с протянутой рукой, под чужими окнами. Ты не видишь, а я вижу, всё вот-вот разнесет, как мотор на запредельных оборотах. Эреца не будет, если кровь из России не омолодит наши забитые известью сосуды. Это последняя надежда.
Дов кивал согласно: – Да-да, Наум... Правильно, Наум. – Но только одна мысль билась в голове: "Довезти бы!"
Тут колеса коснулись земли, самолет тряхнуло, и разговор прервался. Из-за погоды сели не в Амстердаме, а во Франкфурте. Времени в обрез. На длинных движущихся тротуарах франкфуртского аэропорта медленно двигались те, кому не к спеху. Дов оставил там Наума, а сам бросился бежать с чемоданами мимо стеклянных коробок, в которых степенно сидели, почитывая газеты и книги, пассажиры, направляющиеся в Рим, Токио, Сидней. Тель-Авив нигде не объявлен. Служба посмотрит на пассажира, а затем покажет в дальний угол, на лестницу с поворотом. А там – Дов знал – очередище. Потому и помчался...
"Эль Аль" в аэропортах экранной проверкой багажа не ограничивается. Трое молодцов с засученными рукавами ворошат чемоданы и баулы. Транзитные пассажиры выстроились в очередь давно, еще до срока. Очередь тянется через два зала, люди устали. Дети хнычут, капризничают, садятся на пол. Молодой взмокший чиновник Шин-Бета движется вдоль очереди, толкающей руками и ногами свой багаж. Спрашивает вкрадчиво то у одного, то у другого, где купили новый телевизор, новое видео – в еврейском магазине? Нет? Вы не открывали коробок?.. Тогда это с вами не полетит, извините... Вы заплатили, чтобы багаж шел с вами? Это ваши проблемы.
– Гражданин начальник, – окликает Дов чиновника. – Франкфурт – это же Запад, а не Восток. Стулья, вон, привинчены у стен, целые ряды, а люди маются. Что, если очередь усадить вдоль стены, ведь это бдительности не повредит?
Тот взглянул на Дона морозно, отошел. Дов нагнулся к Науму, который изнеможденно присел на корточки. Хотел ему сказать -из твоей команды человек, но только слюну проглотил. Отвел Наума к стене, усадил. – Если что-нибудь, позову!
"Эль Аль" еще не взлетел, а уже принесли свежую прессу. Самолет только что из Лода, пресса на иврите. Дов и Наум зашуршали газетами: давно дома не были, целую неделю. Новости всё те же, будто никуда и не улетали.
"Новые репатрианты – жертвы квартирных маклеров..." "Уровень жизни 90 процентов новоприбывших из СССР за пределами черты бедности... В Иерусалиме открыт пункт бесплатной раздачи горячей пищи нуждающимся..." Наум смял газету, затолкал в сумку перед сиденьем, буркнул: – Ничего нового...
– Есть и новое, – Дов показал с усмешкой на одну из статей. Наум впился в нее глазами. "Члены Кнессета говорят о трагедии русских евреев, прибывших в Израиль..."
– Двадцатый год подряд говорят, суки! Одно и тоже! Как заведенные! И не шелохнутся... – Дов потянул к себе газету, хватит, мол, успокойся. Наум дернул ее обратно, вскричал:
– Боже мо-ой, что происходит?! Слона-то я и не приметил. -Начал читать своим высоким бабьим голосом, походившим сейчас на плач.
В большой статье был напечатан очерк об узнике Сиона Александре Казаке, который переселился в палаточный городок, разбитый на "кикар ха-Медина", площади Государства, то-есть прямо на главной площади Тель-Авива, возле мэрии. Репортер сообщал, что Александр Казак был вынужден бежать из гостиницы, в которой его поселили в одном номере с уголовником и пьяницей.
– Эмика испугался? – с недоверием воскликнул Дов. – Вряд ли!
Так и есть. Из Лода он позвонил Эли, в его офис. Узнал, Саша ходил в мэрию по их делам, наткнулся на палаточный городок, поднявшийся за ночь. Разговорился с жителями. А там, "на кикаре", сплошь инвалиды, одинокие матери с детьми. В одной из палаток пожилая москвичка в слезах, держит на руках больную девочку. Оказалось, бабушка с внучкой, родители девочки "невыездные". Со страху выпихнули в Израиль старушку с их дочкой. У девочки температура...
Дов перебил Эли: – Все ясно – на свое место отвез их в гостиницу. Узнаю Сашку!
Нанял такси. Попросил Наума, чтоб тот высадил его на площади, у мэрии, где поселился Саша Казак, а сам мчал в свой Арад, к Нонке. Наум вдруг оживился. Сообщил, в Москве снимается фильм "Небеса обетованные", говорят, действие происходит... на помойке.
– Про Израиль кино, что ли?
– Да нет, про Россию... Герои живут в помойных жилищах надеждой, что вскоре прилетят инопланетяне и заберут их в лучший мир.
– А в Тель-Авиве, на "кикаре", значит, вроде как вторая серия, – Дов усмехнулся не без горечи: – герои уже в лучшем мире – перелетели...
Возле палаток Наум попросил таксиста подождать и выбрался из машины вслед за Довом: – Взгляну только, и дальше.
Посредине "кикар ха-Медина" движения машин нет. Бьет фонтан. С краю деревья, садовые скамейки, как раз возле них – палатки бездомных. Маленькие, на двоих, и рваные армейские шатры – на целое семейство. Дороги обтекают их, сжимают, как удавка. Шуршат мимо легковые машины, автобусы. Спешат люди с портфелями и папками в мэрию, из мэрии, у палаток не задерживаются.
Палатка Саши была высокой, цветной, туристской – видно, чей-то подарок. Полог откинут. Внутри, за дощатым столиком, сидели Саша и... Ида Нудель в платье такой белизны, что сразу было видно, – дама она, слава Богу, – не палаточная. По делу пришла Ида. Датский христианский фонд попросил ее распределять фонд, предназначенный для матерей – одиночек. Ида объезжает "караваны", в которых ютятся "неполные семьи", да пытается выстроить в одном из забытых богом городков центр матери и ребенка. К Саше прикатила, как к "опытному строителю"...
В глубине палатки сутулились парень из Баку и старик Аврамий, читавший какую-то газету. Мужчины обрадовались Дову, вскочили, обняли его. Внутри пахло гороховым супом, подгорелой кашей и "шанелью" Иды.
– И профессор "на кикаре"? – удивился Наум. – То-то палаточка знатная.
Оказалось, профессор тоже гость. А палатку подарил израильский поэт Давид Маркитант, – после того, как первую бдительные чиновники мэрии разорвали в клочья.
– Мэрия решила бороться с бездомными? – Наум усмехнулся. Но разговор этот не поддержали. Все были чем-то озабочены.
– Что еще стряслось? – спросил Дов.
Профессор пояснил, шастают по Америке замы и специальные советники премьер-министра Шамира. Намекают, Израиль не будет гневаться, если Америка повернет в свою сторону людской поток из России.
– Не может быть! – в один голос воскликнули Наум и Дов.
Ида подтвердила новость кивком. Оказалось, она принесла газету, выходящую в Сан-Франциско.
– Саша, у вас молодые, прочтите, пожалуйста, вслух попросила Ида.
Саша отстранил газету, не нацеплять же очки на нос после такого обращения к нему! Прочел громко: "По национальным соображениям Израиль не может сказать США: "Ради бога, помогите! Мы уже захлебнулись в этой волне! Пожалуйста, заберите этих людей." Я против этого и таких советов своему правительству не даю... Даже если Израилю придется размещать всех прибывающих по палаткам, по баракам, мы согласны на это. Просить США о помощи мы не будем. Возражать мы тоже не будем..."
– Как?! Чего же они вопили-надрывались: "Только в Израиль"?! вскинулся Дов. – Сколько лет кричали на весь мир. У меня все их кликушество документировано. Наломали дров, а теперь задком-задком: "Возражать мы тоже не будем..." Чего же они, суки безмозглые, вопили? Что дальше?
– А вот тут объяснено: "У нас была своя цель. Тогда пустовали квартиры, дома, целые селения..." – прочел Саша.
– Холодные гиены! – заключила Ида, беря у него газету. – Они согласны, чтобы русские евреи, во главе с Сашуней, жили в палатках и бараках и смирились с судьбой.
– Хитрожопый левантиец! – воскликнул Дов. – Ида, извини!.. Просить, умолять Америку не будем – ни за что! Мы не нищие... А сам ладошку выставил: "Подайте бывшему сионисту!"
Некоторое время молчали, оглушенные новостью. Она была, и в самом деле, нешуточной: Израилю не нужны евреи?
Дов повернулся к Науму, и сердце у него оборвалось: Наум был бледен, как полотно. Ссутулясь, он безмолвно вышел, с трудом переставляя ноги. Дов бросился следом – посадить в машину, проводить. Заторопилась и Ида, у которой всегда была куча дел.
– Ну, лады, – пробасил Дов, вернувшись и глядя на Сашу пристально. Глаза у парня мягкие, синие, просто морская синева в погожий день, а, отвернись на час, город взбаламутит. Непредсказуемый парень.
– Значит, пожалел старушку, Сашок? Девочка с температурой, знаю. А Эмика куда дел?.. Ну, лады! – И еще раз с удивлением оглядел палатку. Вдоль задней стены истертый диван, на котором располагались профессор и парень из Баку. У входа, вместо шкафа, большой холодильник "Амкор" без дверцы. Рядом другой, поменьше – с газовым баллоном." Усмехнулся: – Что, народ не бросает в беде?
– Никогда столько пирогов не ел, – Саша засмеялся.
– Не могу скрыть, есть у меня опаска, Сашок! Газеты раззвонили: бездомный преподаватель, из бочки умывается, из горлышка пьет, воротничек несвежий. Как бы тебя из сшивы не турнули?
Саша вздохнул трудно: – Может и турнут. Ешива американская. Я сбоку припеку. Случается, расходимся во взглядах... С другой стороны, им нужен преподаватель с русским языком... Почему могут турнуть? Много причин. Во-первых, из-за Василька. Василек – мой ученик, светлая головка. Память редкая, мухи не обидит, тих... Проговорился, мама у него русская. Значит, русский в еврейской сшиве? Гнать!.. Я его отстоял. Заявил, гений. Примет "гнюр"! А мне на это: "Не форсируйте, говорят. Русский мальчик, может, и не готов принять иудаизм..."
– Так, может быть, они и правы, – осторожно заметил Аврамий Шор.
Саша вздохнул: – Может быть... Моя настойчивость вызвана не только тем, что он гений... Папа и мама у него без работы. Куда ему деться? В шароновский "караван"? Там крыша, как решето, стенки сырые и ни куска хлеба?.. Для ешивы подобные соображения – не резон... А тут еще я Льва Гиршевича к ним привел. Ему в Лоде национальность не вписали. Обрыдло Гиршевичу быть национальным меньшинством. Тоже понять можно.
Дов взглянул на Льва Гиршевича. Похудел Лев, посерел, скулы в обтяжку.
– Работы нет, Лев? Тот кивнул, сказал тихо: – В "Совке" мы к чему привыкли? Шея есть, хомут найдется. А тут? Жена вчера обозвала меня "никчемушником", бездарыо. Как мне ее винить? Трое детей у нас. Веню жалко. Услышал, как меня честят, разрыдался. Сказал горько: "Уедем отсюда, папа". Я ему: "Куда там! Мы в долгу, как в шелку. Пока не откупимся..." Вечером к нам Саша заглянул. По моим делам. Я представил его: "... Бывший узник Сиона". Веня поднял бровь: – А теперь мы узники Сиона, да?"
Наступило тяжелое молчание. Чем поможешь?.. Аврамий Шор взглянул искоса на отощавшего Льва Гиршевича. В стариковских слезившихся глазах Аврамия стыло беспокойство за судьбу бакинца. Впрочем, не только за его судьбу. Что будет с такими, как Лев Гиршевич? В Союзе были "опорным столбом" семьи, в Израиле стали "приживалами". Перерезают себе вены, выбрасываются из окон именно такие волы-работяги, ставшие в собственных семьях "никчемушниками".
"Сюда бы в палаточку Переса с Шамиром, – яростно думал Дов, глядя на Гиршевича и думая о том, куда бы его приспособить. Что б не рехнулся парень. – Ломают, сволочи, семьи. Дети и через тридцать лет не простят государству того, что оно творило с их отцами..."
– Мне в России, бывало, кричали "жид", – снова заговорил Лев Гиршевич вполголоса. – Но это ничто по сравнению с тем, во что я тут превращен. Скоро забуду, что был старшим инженером, уважаемым человеком... Я тут вроде советского лимитчика... – Васильковые глаза его наполнились слезами, он вскочил и выбежал из палатки.
Саша бросился за ним. Вернулся мрачнее тучи. – Дичь какая-то, – тяжело сказал он. – А никому и дела нет. Евсей Трубашкин написал о геноциде русского еврейства в Израиле. Дали ему отпор. Неделю во всех газетах объясняли, что такое геноцид. Философы! О сути, о том, что ученых и инженеров из России превратили в дворников, и они убирают мусор год-два-три, пока сами не станут мусором, об этом никто ни слова. В газетах лишь вздохи, да цифирь социологов.
Дов рот раскрыл: обидел, пацан, Аврамия. Не хватает еще, чтоб вся головка "амуты" перессорилась.
– Сашка! – заорал он. – Ты что, слон в посудной лавке?! Выражайся осторожней!
Аврамий остановил его предостерегающим жестом, сказал с улыбкой: Давно известно, наши недостатки – это продолжение наших достоинств.
Тут и Саша понял, что обидел старика Аврамия. – Господи, какой я идиот! – воскликнул он, и все успокоились, заулыбались. Извинившись перед Аврамием, Саша продолжал о том, что, казалось, его мучило больше всего: Подумать только, Гиршевич сравнил себя с советской "лимитой"... Да разве сравнишь? Московские лимитчики у себя дома. Язык – родной. Человек может объясниться с кем угодно. Хоть в милиции, хоть где... Выгнали с работы, поедет в свой колхоз. Там родня, знакомые. А здесь все чужое. В семье раздор, -в петлю полезешь. Как открыть на это глаза людям? Нашей прессе? Американцам?
Замолчали. Аврамий Шор стал доставать что-то из кармана дешевой полосатой рубашки. Вытянув оттуда розовый конверт, объяснил:
– От Эсфири Ароновны, из Штатов. Эсфирь Ароновна разыскала журналиста, который ей помог. Тот подготовил статью о бедах русских евреев в Израиле, да только ее сняли с полосы, начертав поперек нее "несвоевременно..."
– Правда всегда несвоевременна, – горестно улыбнулся Аврамий. – Похоже, на всех континентах... – Достал платок, обтер дрогнувшие губы, щеки, – как бы смахнул с лица горестную улыбку. – А у нее самой, слава Богу, все хорошо. Создали при ней группу. Журналист этот, его зовут Сэмом, до поездки в Израиль был в Чернобыле. На реакторе. Все облазил, в специальном костюме, конечно, со всеми разговаривал. А я, старый дурак, раскрывал ему глаза на советскую власть, на русский народ, Есть эта черта у нас, бывших советских учим, указуем, открываем глаза! Ибо все знаем "изнутрЯ". Да что мы понимали, уносясь неведомо куда, как царевич Гвидон, в засмоленной бочке?
Саша покраснел, хотел что-то сказать, но тут ввалился в палатку, пригнув голову, Петро Шимук с арбузом. Шимук и так рослый, грудь колесом, а в палатке кажется просто Гулливером. На Гулливере безрукавка и шорты. Сильные руки и ноги со светлым пушком золотятся на солнце. Саша прыгнул к нему на грудь. Дружки постояли, обнявшись, похлопывая друг друга по спине.
– Я БОМЖ, – произнес Шимук. – То есть, БОМЖ, как есть -крыши нет, бродяга... Пришел к тебе в палатку, не откажешь?
Дов поднялся пружиной.
– Сашок! Корми бомжа! Расспросы потом.
– Я сыт, пьян и нос в табаке...
– И бомж? – строже спросил Дов.
– Сегодня я на коне. Вскочил, правда, по чистой случайности. Не Саша ли помог? Но, как есть, бомж...
– Тогда усаживайся! И все по порядку... Господин профессор, не примите за труд, нарежьте арбуз.
– Что мне говорить? Перевод времени, – Шимук опустил голову. – Расскажу лучше о своем хозяине, который взял меня фрезеровщиком. Росс Пауэл его имя, воевал в Корее, попал в плен, оказался в Восточной Сибири. В пятьдесят первом вывел, перебив охрану, пленных американцев и русских, пятьдесят восьмую статью, из лагеря и добрался с ними до Южной Кореи. Вот судьба, так судьба. Что я, по сравнению с ним? Щенок!
– Не темни! – жестко произнес Дов.
Петро Шимук поглядел на солнечный проем, в котором светились пылинки, и поведал, как жил последнее время в Тверии. В Тверии, где арабская часть отгорожена колючкой, постоянно идет патрулирование. И поскольку он, Шимук, там поселился, прибыл в каптерку, где патрулям выдают оружие. Лежат автоматы, допотопные ружья "чехи". Выбрал себе ружье. Приложил к плечу. Ружье тут же отобрали, а его отправили обратно. "Русским не выдаем", говорят... Я им: "Так я ж не русский, я хохол, с примесью Чингизхана. Пять веков опыта. У меня не только террорист, мышь не просочится". Смеются. Я раз появился у них, оружия не дали, второй. А в третий и сам не пошел... И тут уж находит одно на другое: записался к Щаранскому. Просил о двух вещах. У меня очки сломались, приладил спичкой. Хорошо бы помогли купить новые. И чтоб Танах дали на русском: Танах раздают всем. Вот уже год, как жду.
– Да плюнь ты на него! – Дов взорвался – Я тебе Танаха привезу целый самосвал.
– Это я перенес, – продолжал Шимук, – Хотя позже они не позвали меня и на фильм, который американцы сняли в лагере. Там сидели Казачков, Лубман и я. Забыли про меня, вроде... А недавно приехала дама, из наших, российских, раздавать Тору. Дошла до меня, и снова – за здорово живешь: "Русским не даем!" Не смейтесь, ребята. Это стало последней каплей. Уехал я из Тверии. В Хайфу. Росс Пауэл дал мне сарайчик. Я там и забаррикадировался.
– Завоняло что-то у нас местечковым говном густо, – сказал Дов. -Завтра поедем в общество узников Сиона, примем тебя по всем правилам.
– Ну, нет! Еще плевок получать?!.
Дов зубами заскрипел, знал, что Петро Шимук опасается не без оснований.
– Да, не повезло вам в Израиле, – заметил профессор Аврамий, раскладывая по бумажным тарелкам ломти арбуза.
– В Израиле?! – вскинулся Шимук. – Мой Израиль – Танах.
А то, что вижу здесь – суета сует и всяческая суета. Для одних рваная палатка не по карману, другой отгрохает себе виллу в полмиллиона долларов. Это Израиль?! Стал я, Саша, мизантропом...
– Вот это меня волнует больше всего! – Ида вскочила с табуретки. – У людей опускаются руки. Среди моих подопечных много русских, украинок. Дети у них от еврейских отцов, потому примчались сюда. Еврейские матери на что-то надеятся, а русские твердят, что хода им все равно не будет и – не ищут работы, сидят на пособии. И дети привыкают к тому, что работать не обязательно. От пятилетнего карапуза услышала: "От работы лошади дохнут"... И концов не найдешь...
– Концы видны, – отозвался Саша. – Государство безмозглое. Я, ребята, не преувеличиваю. Безмозглое и бессердечное... Выработало закон о возвращении. Имеет право репатриироваться тот, у кого отец еврей. И даже дед. Гуманно? Гуманно! А право решать, кто еврей, оставили, умники, раввинату, а у того еврей только по отцу -вообще не еврей... Что, Дов? Раввинат тут не причем. Естественно! У раввината... вот уже три тысячи триста лет закон – Галаха... Бен Гурион этого не знал, что ли?
– Это правда, но – применительно к нашей алии не вся правда, – заметил профессор Аврамий, раскладывая по бумажным тарелкам ломти арбуза. – В России зарплата – не зарплата. А массовый велфер. Пособие на бедность... Одним днем не искоренишь... А что это за конь, Петро, о котором вы обмолвились. Мол, сегодня вы на коне.
– Про коня, на который вскочил? Сидел я в лагере с одним украинцем по имени Юрко. Сейчас этот Юрко в Канаде. Разбогател. Купил в Иерусалиме кусок земли, хочет поставить памятник всем, кто погиб от Гитлера и Сталина. Меня разыскал, не то возглавлять, не то присматривать. Так что на полгода у меня интеллигентная работа...
– Это надо обмыть! – воскликнул Дов, которому хотелось ободрить Петра. – Ждите, сейчас вернусь!
Вернулся он не сразу: звонил в Арад, доехал ли Наум. Все в порядке! А вот дома никто трубки не снимает.
– Куда, интересно, Софочка девалась? – спросил он, выставляя на стол бутылку водки и закуску.
– Учится! – в один голос ответили Саша и "старик Аврамий".
– Так нынче у них каникулы!
– Она на другие курсы двинула. На весенние.
– Вот те раз! Да она школу терпеть не может. Кто ее надоумил?
– Я, вроде, – Аврамий смущенно улыбнулся. – Курсы платные. Дизайн одежды, ей, моднице, с руки. Деньги сама собрала.
Дов озадаченно почесал затылок, пробормотал: – Стоит на пять минут отвернуться и – пожалуйста...
Проговорили до вечера. То смеясь, то зло ругаясь. Дов собрался уезжать, захватив с собой Шимука, чтоб Петро у него отдохнул и помылся-отдышался, но тут ворвалась Руфь с большими сумками в руках. Уставилась на Дова, воскликнула удивленно:
– Ты здесь? Разве не улетал? – Она принялась выставлять на стол принесенное в сумках. Оказалось, Руфь подкармливает всех живущих "на кикаре". Бутылочки с детским питанием протянула Саше: – Разнеси, пожалуйста!
Саша сложил бутылочки и какие-то пачки в одну из сумок, отправился по палаткам. Руфь вытерла платком лицо и повернулась к Дову:
– Я привезла ужасную новость, Дов. Боялась сказать при Саше: он парень непредсказуемый, что выкинет, неизвестно... Ты знаешь, в банке работает Песя, сестрина дочка. Она не имела права говорить этого, но она неровно дышит к Саше, просила передать, не выдавая ее, конечно: у него украли все деньги.
– У Саши?! У Саши в кармане вошь на аркане.
– Да не Сашины лично – Саша ведь казначей "амуты".
–Украли деньги на строительство?! Это невозможно. Прямая уголовщина. Банк "Тарот" ворочает миллиардами.
– Не знаю, Дов. Скажи Саше, чтоб заглянул в банк.
Когда Саша появился в палатке, Дов попросил одолжить ему на три дня сто тысяч шекелей: завтра платить рабочим.
На другое утро они вместе отправились в банк" Тарот", самый богатый и надежный, как считалось: именно он выиграл конкурс банков, утроив дар американца Груза Щаранскому. Уселись там в мягкие кресла, у менеджера. Денежные документы "амуты" были представлены Саше в миг единый, а через минуту стало ясно, что со счетов "амуты" снято пять миллионов шекелей.
– А где эти пять миллионов? – спросил Саша. В голосе его не было тревоги.
– Отдали субподрядчику Лаки. На приобретение материала.
– Позвольте, я не ставил подписи!
– А зачем? Вы же заинтересованы в сроках. Деньги на прямое дело.
Тут же, из банка, позвонили каблану Лаки, спросили, где материалы?
– Я отвез поставщикам, а они обанкротились, – безмятежно ответил тот.
– Вы что, мар Лаки, с ума сошли?! – взорвался Саша. – Мы собрали деньги у нищих олим, это ссуды, "машканты"... нам предстоит возвращать до копейки. А теперь что? Вместо квартир – долговая яма?!
– Люди обанкротились, что тут поделаешь, – ответил Лаки благодушно. Бывает в нашем мире.Вам это трудно понять.
Саша распорядился немедленно прекратить все дальнейшие выплаты и, выйдя из банка, долго ходил по улицам. Вначале с Довом, который не хотел оставлять Сашу, потом один: он был ошарашен. Все можно было предположить, но чтобы самый надежный израильский банк украл деньги?! Какая-то фантастика!
В тот же день он вернулся в банк вместе с экономистами и бухгалтером "амуты". Они изучили все документы и нашли еще один подлог. Только что сняли со счетов, без подписи Саши, и другие большие суммы. Каждая – сотни тысяч шекелей. Подпись Саши была грубо подделана. Вместо нее нечеткая фотокопия с другого документа. На бумаге, где требовались две подписи, Саши и Эли, дважды поставили одну и ту же – Сашину: авось, сойдет.
И сошло, банк принял фальшивку, очевидную с первого взгляда. Стало ясно, подрядчик Лаки играл с банкиром этого местного банка в четыре руки.
На другое утро Дов и Саша со всей своей командой отправились на прием к директору Центрального отделения банка. Тот представился:
– Гидеон Виноград, чем могу быть полезен?.. Вы правы, – спокойно ответил директор, рассмотрев документы. Подавайте на нас в суд...
С той поры Саша из суда не вылезал. И двух месяцев не прошло, экспертиза проверила документы, определила готовность домов, сделала опись. И тут выяснилось, что суды и неизбежные кассации сторон затянут решение еще года на два А оба корпуса для олим стоят без крыш, начнутся осенние дожди, все сгниет...
В один из теплых майских дней Сашу позвали к телефону. Звонил Гидеон Виноград. Предложил взятку.
– Слушай, подпиши письмо, что у тебя к нашему банку нет претензий. Не пожалеешь...
– Сколько? – спросил Саша, включив магнитофон и поднеся его к трубке. Миллион шекелей.
Сашу поразил давний рассказ Эли о социальном работнике некоей Виноград, выдающей квартиры за взятки. Он и верил этому и не верил. Спросил, неожиданно для самого себя:
– Map Гидеон, у вас жена тоже банкир?
– Нет, социальный работник, консультант министра по алие.
– Ее зовут Шуламит?
– Шуламит – не Шуламит, что за дурацкие вопросы? В чем дело?
– Мало даешь! – Саша усмехнулся.
– Назови свою цифру!
– Меньше десяти миллионов взятки не беру.
– Ты идиот! – вскричал директор.
Саша положил трубку и помчался к Дову, дал ему прослушать запись на магнитофоне. Дов крякнул, закачался на стуле, воскликнув, что нет предела сашиной наивности! Устало объяснил Саше, что запись эта в Израиле ничего не стоит, потому этот Виноград и не боится, что его запишут. Здесь это принято, шантаж в Израиле не преступление. Это – слова. Он ведь никого не зарезал. Подделал документ? Принял в банк явную подделку; ну, и что? Обычное дело. Подай в суд.
– Но ведь банку придется платить неустойку?! Это миллионы.
– Не банк будет платить, а те, кто нанял этих мазуриков. Раз они себя так ведут, значит, им выгодно.
Саша вышел от Дова, уселся на влажной ступеньке. Сидел до тех пор, пока Дов не наткнулся на него.
– Ты что, Сашок?! Саша обхватил голову руками.
– Бандитский мир! Куда идти, Дов?!
Глава 5(19)
"ШМА ИСРАЭЛЬ"
"Как жить в этом бандитском мире? Как спасти людей, поверивших ему? Гершовичу не хватило "машканты", его жена продала браслет, оставшийся от прабабки – единственную фамильную драгоценность. И теперь они едут... в никуда?!" – Саша шел от Дова домой в твердой решимости изобличить воров. Немедленно! Спасти "амуту" может только общественный скандал... Но как привлечь внимание газет, объевшихся "воровской тематикой". Еще одна статья?.. Было это, писал! Начать бессрочную голодовку? Было это, голодал! Всё было!..
Несколько дней назад Саша был свидетелем разговора в ешиве об израильских выборах. Один из профессоров-американцев, проживший в Израиле тридцать лет, сказал, что он никогда не голосовал, так как он не гражданин Израиля. Он получил статус постоянного жителя страны, называется "Тошав кева".
Тогда этот разговор скользнул мимо сознания, а ныне вспомнился, надоумил – он, Саша Казак, бывший узник Сиона, отказывается от израильского гражданства. Всё! Он приехал не к ворам, а на Святую землю. Мимо этого газеты не пройдут, заинтересуются мотивами, а он не скроет: отринул воровскую власть -"мединат Исраэль", чтобы вернуться в страну – "эрец Исраэль".
Сказано – сделано. По дороге в министерство внутренних дел Саша, на всякий случай, заехал к Дову. Показал свое заявление.
Дов помолчал в нерешительности, сказал, что он в таких делах полный нуль. У него ни с Сарой Борисовной, ни с МВД горячей любви никогда не было. Знает лишь, что в семидесятые первогодкам, выезжающим "за пределы", выдавали не "даркон", израильский паспорт, а "лессе пассе" (laisser passer), вид на жительство. Объясняли, это еще не гражданство...
