Текст книги "Синее безмолвие"

Автор книги: Григорий Карев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Вдруг Арсен резко повернулся и, встретившись с Прохором лицом к лицу, пьяно выдохнул:

– Ты Людку не трогай, слышь? Моя она.

– Как это, твоя?

– Ну, моя. Не понимаешь?.. Хозяйкой моей будет.

– Женишься?

– Повременю. Пусть мальчонка подрастет. А то – куда его?

– Дело ваше. Я к Леньке хожу.

«К Леньке хожу», – всю дорогу повторял про себя Прохор, будто хотел убедить себя в этом. А в самом деле: только ли к Леньке? Он вспомнил Люду у окна, обрывающую лепестки герани… Потом увидел ее расширившиеся от испуга глаза, когда вошел Качур. Соврал? Кажется, соврал Качуру, что ходит только к Леньке… Как это он сказал о Людке? «Моя… Хозяйкой будет». Вот, скотина!

ЧЕРТОВ КОВШ

Когда 15 марта 1942 года на северном берегу реки Хамбл была спущена первая английская опытная сверхмалая подводная лодка, многим из присутствовавших при этом было известно, что идея создания лодки-малютки не является новой. Но никто из них и не догадывался, что первыми осуществили эту идею не они, англичане, а их противники. Действительно, еще в 1885 году в английском флоте производились испытания небольшой подводной лодки с экипажем в два человека. В 1915 году английское адмиралтейство вспомнило об этих испытаниях, и они были повторены. Однако из-за трудностей технического характера серийное производство этих лодок не было осуществлено, идея лодки-малютки не получила дальнейшего развития, она была просто забыта англичанами.

Но то, о чем забыли англичане, через секретную агентуру стало известно морским штабам Италии и Японии. Над созданием сверхмалых лодок, способных незаметно проникать в базы противника, работали специально выделенные группы исследователей и конструкторов.

19 сентября 1941 года в 8 часов 43 минуты утра в английской военно-морской базе Гибралтар, хорошо защищенной противолодочными сетями, минными полями и заграждениями, полосой сигнальных тросов, взорвались танкеры «Денби Дейл» и «Фиона Шелл». А полчаса спустя там же, в Алхесирасской бухте, взорвался и затонул английский вооруженный теплоход «Дюрхэм» водоизмещением в 10 тысяч тонн. Ровно через три месяца, 19 декабря в 6 часов утра, в порту Александрии английский линейный корабль «Вэлиэнт» получил мощный торпедный удар. Через 15 минут под корпусом стоявшего рядом линкора «Куин Элизабет» произошел взрыв, вытолкнувший стальную громаду линкора на несколько сантиметров из воды. Взметнулся столб дыма, разлетелись обломки надстроек и брызги нефти. Оба линкора, водоизмещением по 32 тысячи тонн каждый, были сильно повреждены и надолго вышли из строя. Мировую печать облетело сообщение: «Итальянские сверхмалые подводные лодки в Средиземном море». Но это не были сверхмалые лодки. Это были всего лишь человекоторпеды. Над сверхмалыми лодками ученые Италии и Японии все еще работали.

Немцы значительно позже японцев, итальянцев и англичан, вернувшихся к своей идее, начали работать над проблемой сверхмалой лодки. Но благодаря использованию данных, полученных итальянцами и японцами, раньше других добились практических результатов.

В начале марта 1942 года немецкая сверхмалая подводная лодка прошла испытания в Регенсбургском порту. И немецкая и английская сверхмалые подводные лодки имели ограниченный радиус действия и нуждались в кораблях-носителях, которые доставляли бы их и выпускали недалеко от базы, предназначенной для атаки. Англичане решили просто буксировать свои сверхмалые лодки большими. (15 сентября 1943 года подводная лодка «Синимф» буксировала сверхмалую лодку «X8» к берегам Норвегии для атаки по немецкому линкору «Лютцов». Перед рассветом командир «X8» лейтенант Джек Смарт почувствовал, что буксирный трос порвался. Как выяснилось позже, лодка-буксир ничего не заметила, продолжала идти подводным ходом и раньше условленного времени на поверхность не всплывала. Оставшись в открытом море, Смарт продул балластные цистерны, всплыл на поверхность и безуспешно пытался установить связь с «Синимф». Только через двое суток «X8» была обнаружена в море и взята на буксир). Немцы решили задачу по-иному. Решение это заключалось в том, чтобы сверхмалую подводную лодку доставлять к месту назначения, расположив ее на палубе большой субмарины. Это напоминало детеныша кенгуру, расположившегося в сумке своей матери.

Сверхмалую лодку спустили по Дунаю в Черное море, где она встретилась с «Кенгуру», на палубе которой были произведены необходимые работы, заключавшиеся в устройстве своеобразного гнезда для помещения лодки-малютки. В мае 1942 года «Кенгуру», имея на борту лодку-малютку, после нескольких часов плавания на поверхности заштилевшего моря и под водой оказалась на нужной глубине. По приказу «Отдать!» «детеныш», освобожденный от захватов, соединяющих его с «Кенгуру», оторвался и всплыл. Экипаж, специально подготовленный в Бранденбургской школе подводных диверсантов, добрался к «детенышу» на резиновой шлюпке, занял свои места, повел «детеныша» на погружение, потом на всплытие. Затем «Кенгуру» погрузилась на нужную глубину, а в это время «детеныш» маневрировал на поверхности так, чтобы занять положение, соответствующее его гнезду на палубе. Понемногу продувая цистерны, «Кенгуру» всплыла и по пути подхватила «детеныша» в свой «материнский мешок».

В начале 1942 года в высших военных кругах фашистской Германии уже ощущалось если не предчувствие поражения в войне с Советским Союзом, то некоторое разочарование по поводу неудавшейся быстрой победы. Офицеры, занимавшие высокие посты, видели, что военная фортуна сперва будто невзначай, а затем все чаще и чаще показывала им свой затылок. Причин для этого было немало, в том числе и таких, которые вовсе не зависели от самих гитлеровцев. Но немецкому морскому командованию все еще казалось, что достаточно ввести несколько удачных усовершенствований в техническое оснащение и вооружение своих субмарин, чтобы заставить эту капризную особу, фортуну, снова быть к ним благосклонной. И они торопились…

Решено было немедля, тут же, в Черном море, одновременно испытать в бою и новую лодку, и новое оружие. Еще в начале войны было обнаружено, что возможности немецкого подводного флота значительно снижались из-за плохого качества торпед: они не всегда выдерживали заданную глубину, в них часто отказывало зажигание боевой головки. Теперь лодку-детеныша вооружили экспериментальными торпедами, оснащенными не только более совершенными приборами, но и снаряженными новым взрывчатым веществом, обладающим огромной разрушающей силой.

«Кенгуру» была поставлена задача: доставить «детеныша» к Новороссийску, где сосредоточивались советские боевые корабли и откуда шло питание боеприпасами и резервами осажденного Севастополя, и принять его на борт после того, как он, проникнув в порт и выпустив свои торпеды, вернется в открытое море. Командиру «Кенгуру» капитан-лейтенанту фон Бенке были даны строгие и четкие инструкции самим Деницем; на итальянскую Десятую флотилию штурмовых средств, перебазированную в Крым, возлагалась задача боевого обеспечения «Кенгуру», а фон Манштейну было предписано самим фюрером лично наблюдать и обеспечивать экспериментально-боевую операцию всем необходимым. Вот почему таинственное исчезновение «Кенгуру» наделало столько переполоха в Форосе и привело в ярость командующего немецкими вооруженными силами в Крыму.

После окончания войны многие годы разыскивали эту субмарину не только советские моряки, но и агентура иностранной разведки, которой стало известно о ней от уцелевших офицеров бывшего немецкого экспериментального центра. Но в пучине моря не так просто найти не только подводную лодку, но и корабли покрупнее. Мало-помалу утвердилась версия, что «Кенгуру» затонула на большой глубине и навечно похоронена в мертвых, насыщенных сероводородом водах.

Кто ищет, тот всегда найдет. Так поется в песне. Но бывает и так, что находит тот, кому находка вовсе ни к чему. Так случилось с рыболовецким сейнером «Утро». Преследуя большой косяк скумбрии, сейнер зашел в Чертов ковш. Так называли рыбаки небольшой участок моря, где, усеянное подводными скалами, мелководье невдалеке от берега внезапно обрывалось почти на семидесятиметровую глубину, образуя подводную котловину площадью около квадратной мили. Высокий обрывистый берег, врезаясь в море узким выступом, прикрывал Чертов ковш от юго-западных ветров, а гряда подводных скал, идущая полукругом от выступа, как бы отгораживала Чертов ковш от моря, защищала его от свирепых осенних волн. В Чертовом ковше водилось много рыбы, но ее там никто не ловил: донные снасти запутывались в густых зарослях бурой цистозиры и серой филлофоры, шаланды и баркасы предпочитали гоняться за скумбрией вдали от берега, а промысловые сейнеры вообще сюда не заходили, так как Чертов ковш соединялся с морем только одним глубоким, но довольно неудобным проходом. Капитан «Утра» рискнул зайти в ковш, пожалуй, только потому, что был молод и неопытен и не представлял себе подстерегавшей его опасности. В самом центре ковша прочный капроновый невод вдруг туго натянулся. На «Утре» не успели сбавить ход, как невод облегчился и команда поняла, что кошелек лопнул, а весь улов ушел в море. Невод действительно оказался распоротым будто огромным ножом, а вместо скумбрии и пеламиды моряки обнаружили запутавшийся в неводе обрывком троса большой поплавок, обшитый парусиной и окрашенный в белый и красный цвета. Такие поплавки-буи обычно устанавливают водолазы у обнаруженных затонувших судов или выбрасывают подводные лодки на месте аварии.

Рыбаки доставили буй в порт. Вскоре прибывшие водолазы обнаружили в Чертовом ковше две затонувшие подводные лодки.

Оказывается, Грач был прав, связывая гибель «Катюши» с исчезновением «Кенгуру», с дневником Мимбелли и донесением неизвестного партизанского разведчика.

НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЗАБЫТЫХ ГЕРОЕВ

Иван Трофимович Подорожный, или, как его звали рыбаки всего юго-западного побережья, Грач, был человеком от природы активным, деятельным и жизнелюбивым. Как ни угнетала его инвалидность, как ни скручивал тяжкий недуг, он все твердил:

– Главное, чтобы не умереть раньше, чем наступит физическая смерть. Пока человек работает, у него бьется сердце, значит, пока бьется сердце, он должен работать.

Болезнь не давала ему возможности занимать какое-то постоянное рабочее место. Да он и не претендовал на какую-либо штатную должность. Вполне приличная пенсия обеспечивала ему безбедное холостяцкое существование, а он был большим мастером выдумывать для себя работу: нештатный корреспондент областной и флотской газет, общественный экскурсовод музея, добровольный помощник хранителя архива. Без его участия не проходило ни одно заседание совета ветеранов, домового комитета, библиотечного актива, товарищеского суда, комиссии по борьбе с тунеядцами и многих других общественных организаций. Он вечно расследовал какие-то жалобы трудящихся, проверял факты, изложенные в письмах, которые пересылали ему из редакций газет, кого-то трудоустраивал, кому-то добивался жилплощади, хлопотал о чьей-то пенсии. И получалось так, что занят он был больше, чем иной штатный работник, и с трудом выкраивал себе в летнее время несколько часов для рыбалки, хотя врачи настоятельно советовали ему побольше проводить времени у моря, дышать ионами, принимать морские и воздушные ванны и беречь нервную систему. Упругий и беспокойный, как ртуть, черный от загара, с большой шапкой смоляных, вьющихся волос, он всегда вносил оживление, везде был нужен, все были ему рады.

Иван Трофимович всерьез занялся выяснением обстоятельств гибели Демича-отца. Получив неутешительные ответы из центральных архивов, просмотрев свои записные книжки и комплект флотской газеты за сорок первый год, он убедился, что фронтовые дороги его и морского пехотинца Андрея Демича неизбежно должны были где-то сходиться. А то обстоятельство, что в фронтовых блокнотах корреспондента нигде не встречалась фамилия Демича, только еще больше подзадоривало его… – значит, был плох корреспондент, не заметивший простого солдата, отдавшего жизнь за Родину. «Человек где-то рядом с тобой переносил невзгоды и лишения, рисковал жизнью, смотрел смерти в глаза, делал свое солдатское дело, – размышлял Грач. – И может быть, потому, что делал он его добросовестно, честно, скромно, без похвальбы и рисовки, может быть, только поэтому он тебе казался будничным, обычным, незаслуживающим быть отмеченным даже несколькими торопливыми строчками в блокноте. А ведь этот человек, как и тысячи других, творил подвиг. И может быть, потому, что совсем недалеко, в соседней области, в захваченном немцами селе, находилась его семья – жена и маленький сын – и он ничего не знал о их судьбе, может быть, именно поэтому подвиг требовал от человека особых душевных сил, особого мужества и стойкости… И если бы ты, корреспондент, сумел заглянуть тогда в душу незаметного труженика войны, может, увидел бы такое, о чем стоило рассказать не только в назидание современникам, но и в пример потомкам. Как часто героем корреспонденции или очерка становился не тот, кто действительно вложил в поступок красоту души и пламень сердца, а тот, кому в командирской реляции больше приписывалось подбитых танков и уничтоженных врагов, кто действовал на виду или кто умел интересно рассказать о себе. На войне были молчаливые, незаметные герои, но не должно быть забытых героев».

Грач написал письма всем знакомым ему участникам здешних боев, а сам первым же пароходом отправился в Славгород. Две недели рылся в флотских архивах, пересмотрел все газетные подшивки за сорок первый год, все листовки, донесения, рукописные журналы и собранные музеем воспоминания участников боев – Андрей Демич нигде не упоминался. Но с каждым днем все отчетливее проступала в памяти эта фамилия. «Демич… Демич… – все время твердил про себя Грач. – Нет, все-таки где-то она мне встречалась!»

– Что бурчишь себе под нос, корреспондент? – неожиданно толкнул его кто-то в плечо.

Иван Трофимович, прислонив к бетонной стенке костыли, любовался морем, пляшущим у подножия памятника затопленным кораблям, и чуть не упал от этого толчка. Перед ним стоял невысокий сухопарый человек и улыбался. Выдубленная морскими ветрами кожа лица собиралась лучистыми морщинками у больших серых глаз.

– Так вот почему фамилия Подорожного перестала появляться на страницах военных газет, – кивнул незнакомец на костыли.

– Простите… – смутился Грач. – С кем имею честь?..

– Не узнали? – рассмеялся сухощавый. – Не мудрено. Вы ведь меня больше в скафандре видели. А помните Новороссийск в сорок втором, свой очерк «Люди отважных сердец»?

– О водолазах?

– Да.

– Подождите, подождите, дайте шевельнуть извилинами… Так это вы и есть правнук Посейдона? Главный старшина Майборода, кажется?

– Он самый, – широко улыбнулся Майборода.

– А куда путь держите, если не секрет?

– Нет, не секрет. Вон, видите, раскачивается на волнах серая посудина. Через тридцать минут она возьмет курс на Южноморск.

– Это что же, ваша?

– Нет, – снова засмеялся Майборода. – Я недавно демобилизовался, но остался верен Посейдону, все роюсь в его кладовых и на тральщике иду пассажиром.

– Жаль. А то и я с вами бы до Южноморска…

– Ах, вон как! Вам тоже в Южноморск?

– Я там на прикол встал.

– Так пошли…

– Куда пошли?

– Как куда? На пароход.

– Ну кто же меня возьмет без билета? В кассе справлялся – нет.

– Для настоящего моряка место всегда найдется. А моряк вы настоящий! С тех пор, как с вами впервые встретился, я и корреспондентов уважать начал – из-за сорокастрочечного репортажа под воду спускаться, это надо же! Я потом за вашими заметками следил: пишет Подорожный о подводной атаке, значит, был там, пишет о первом броске на Мысхако, значит, участвовал, пишет, как катерники потопили транспорт, значит, сам видел. Я каждому вашему слову потом верил… В общем, пойдемте, устрою. Кстати, Игната Босого помните?

– Ну как же! Боцман ковчега, перебрасывавшего десантников.

– Вот именно. Сейчас он капитан на этой посудине, – снова показал Майборода на покачивающееся на волнах судно. – Под его флагом и пойдем. Игнат Ипполитович обрадуется встрече, еще и выступить перед командой заставит.

– Вам тоже кое-кто в Южноморске обрадуется, – сказал Грач, прилаживая поудобнее костыли.

– Где уж там! Я в Южноморске с тех пор, как ушел в запас, не был.

– Это неважно. Я совсем недавно о вас от водолаза Демича слышал.

– От Прохора? Но он же после демобилизации в Сибирь подался?

– Еще не подался, у нас на «Руслане» работает.

– Тесен мир, – задумчиво покачал головой Майборода, направляясь к пристани. – Куда ни кинься, везде знакомых встретишь: только что – вас, на «Руслане» – я именно на «Руслан» иду – мой ученик Демич, а скоро на «Катюше» своего земляка Лаврентия Баташова увижу…

– Разве нашли «Катюшу»?

– Кажется, нашли. Вот иду на «Руслан», пригласили как специалиста, возможно поднимать будем.

В ЦАРСТВЕ ПОСЕЙДОНА

Первый спуск в аквалангах Демич и Ленька провели рано утром прямо у городского пляжа. Ленька потрогал рукой пристегнутые за спиной баллоны, посмотрел через стекло маски на бледные отблески зари, играющие на сине-зеленых волнах, и, вздрагивая, как мокрый жеребенок, всем телом от утренней свежести, спокойно и деловито вошел в воду вслед за Прохором.

Он уже не раз нырял в этих местах в маске, приучился спокойно и ровно дышать через трубку, пестрая мозаика гальки, танцующие на песке солнечные зайчики и шмыгающие среди водорослей рыбешки уже не так волновали его, не приводили в такое изумление, как раньше. Вот только к загубнику Ленька никак не мог привыкнуть: он пахнул резиной, мешал во рту, и все время хотелось его выплюнуть, да и акваланг был тяжеловат для Леньки. «Наверное, килограммов двадцать будет, – подумал Ленька. – Как же я с ним плавать буду?» Но как только зашли на глубину, акваланг стал неожиданно легким, и Ленька почувствовал, что его ноги, обутые в ребристые голубые ласты, сами собой отрываются от дна. «Невесомость!» – подумал Ленька и, вытянув руки вдоль тела, как учил Прохор, сильно оттолкнулся от камня и поплыл вниз лицом в голубой толще воды. Аппарат работал исправно: тихо пощелкивала мембрана легочного автомата, пузырьки воздуха серебряным шлейфом тянулись кверху, постепенно увеличивались в объеме. Ленька пошевелил ластами, и пузырьки наискось потянулись за ним, под ним все глубже опускалось дно, усыпанное галькой, ракушками и кустиками водорослей. Почти рядом в прозрачной синеве промелькнула стайка кефали, а еще дальше тенью огромной горбатой лягушки то всплывал, то нырял к самому дну Прохор. Вдруг вверху что-то вспыхнуло, воду будто пронизали стеклянные зеленоватые стрелы, и она стала удивительно голубой и прозрачной. «Взошло солнце!», – догадался Ленька.

Подплыл Прохор и показал рукой наверх, потом к берегу. «Надо всплывать? Так быстро! Неужели прошло уже десять минут?»

На мелководье Ленька встал на ноги и снова почувствовал тяжесть стальных баллонов. Сдвинув на лоб маску и скользя ластами по камням, он медленно шел к берегу. И никогда еще только что взошедшее солнце не казалось ему таким ярким, небо таким голубым, а море таким ласковым. Пьянящий воздух, насыщенный горько-солеными запахами водорослей и йода, кружил голову.

– У меня еще запас воздуха есть, – деловито сказал Ленька.

– Знаю. Но на первый раз достаточно, – ответил Прохор.

А на берегу их уже ждала толпа любопытных.

– Глянь, это же Ленька – Сын Моря! – ущипнул товарища за плечо рыжий, как песок, парнишка.

– Иди ты!

– Провалиться на этом месте – он!

А Ленька, будто не слыша ребячьих голосов, солидно, пошатываясь под тяжестью ноши, выходил из слепящей солнечными бликами зеленоватой воды. Он медленно, так же, как Прохор, ступал на шуршащую и звенящую гальку, не обращая никакого внимания на ударявшую по ногам волну.

Ребята и курортники обступили аквалангистов, наперебой расспрашивали, пытались потрогать снаряжение.

С каждой тренировкой на берегу все больше и больше собиралось любопытных. Это стесняло, мешало тренировкам, и друзья решили перенести свои занятия подальше от пляжей, в Чертов ковш. Это, правда, было не совсем удобно: ехать двумя трамваями и потом полчаса идти пешком. Однако если не полениться, встать пораньше, так и спокойнее и место куда интереснее, чем пляжная галька да песок. Правда, Прохор не отпускал Леньку далеко от берега и под угрозой отобрать акваланг запретил погружаться глубже десяти метров, но ведь и десять метров это – глубина!

Однако вскоре после того, как в Чертов ковш заскочил рыболовецкий сейнер, туда пришел водолазный бот и друзьям-аквалангистам запретили спуски.

– Запретная зона. Нельзя! – объяснили им.

Но к этому времени Ленька уже хорошо освоился с аквалангом, Прохор решил брать на водной станции шлюпку и спускаться прямо с борта невдалеке от Чертова ковша.