Текст книги "Фулгрим (ЛП)"

Автор книги: Грэм Макнилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Запертые на кошмарной планете мрака, Потерянные Дети веками оплакивали свое изгнание из Рая, и горечь страданий искажала их лица до тех пор, пока они не потеряли красоту, доставшуюся от Отца Истваана, и люди не могли смотреть на них без омерзения. Говорили, что эти чудища возвели циклопические башни гладкого черного камня, укрылись в них и долгие века мечтали о мести своим врагам.

Певицы Войны предостерегали людей и не давали им забыть мифы древних времен, говоря, что однажды Потерянные Дети вернутся и жестоко расправятся с теми, кто одержал над ними победу на заре времен.

Неважно, содержалось ли в истваанских легендах зерно истины, или они от начала и до конца представляли собой набор аллегорий, но, в облике Легионов Воителя, Потерянные Дети вернулись и отомстили.

В СЕРО-ПЕПЕЛЬНЫХ НЕБЕСАХ Истваана V плыли темные облака, собираясь в грозовые тучи на юге огромной долины, где шла подготовка к битве за власть в Империуме.

«Не самый впечатляющий пейзаж для воспетого в легендах мира», – подумал Юлий Каэсорон, вдыхая воздух, словно пропитанный промышленной вонью и подбрасывая керамитовым ботинком горсть черной земляной пыли, мелкой и зернистой, будто песок, но твердой и скрипучей, словно стеклянная крошка.

Несколько недель назад, когда Юлий впервые ступил на мрачные земли Истваана V, его встретили завывания ветра в черных песчаных дюнах, отдающиеся жутким и скорбным эхом в башнях и зубцах древней крепости, оседлавшей пологий горный хребет, окружающий северный край огромной пустоши. Сожженные истваанские картографы называли её Ургалльской Низменностью, крупнейшей пустыней планеты. Безликая равнина, усеянная обломками безжизненных холмов и выщербленных скал, на которые угрюмо взирала гигантская черная твердыня. Кто возвел её, так и осталось неизвестным, хотя некоторые анализы Механикумов указывали на цивилизацию, исчезнувшую за миллионы лет до появления человечества на Старой Земле.

Стены её были сложены из невероятно гигантских блоков гладкого, стекловидного и очень прочного камня, каждый размером не меньше «Ланд Рейдера», и вырезанного с такой высокой точностью, что даже глаза Десантников не могли отыскать линии соединения камней. Сама память о строителях крепости давно обратилась в прах, но эта твердыня, их наследие, выстояла под напором эпох, утратив за прошедшие тысячи веков лишь несколько фрагментов южной стены.

Впрочем, даже столь незначительная утрата сделала её непригодной в качестве крепости, способной выдержать штурм нескольких Легионов Астартес. Однако же, как укрепленная линия обороны, руины подходили просто идеально. Стена тянулась примерно на двадцать километров с запада на восток, достигая тридцати метров в высоту, и подходы к ней прикрывали огромные наносы черного песка, над которыми возвышались башенки, усыпанные бойницами.

Приняв руководство фортификационной командой, Фулгрим с невероятной энергией взялся за тяжкий труд по превращению руин старой крепости в несокрушимый бастион, достойный Воителя.

Вайросеан и Каэсорон повсюду следовали по стопам Примарха, надзирая за многотысячными землеройными отрядами Механикумов, разгребающими песчаные завалы у гигантской стены и возводящих ряды траншей, бункеров и редутов на всем протяжении долины у древней твердыни.

Во тьме у стен скрывались сотни батарей ПК– и ПВО, ждали своего часа мощнейшие орбитальные торпеды, установленные на мобильных платформах и укрытые до поры в горных пещерах. Фулгрим ручался головой перед Хорусом, что ни одна бомба или ракета, выпущенная из космоса, не достигнет Истваана V, больше того, ни один вражеский корабль даже не сможет выйти на пригодную для залпа орбиту. Если лоялисты пожелают уничтожить верные Воителю армии, им придется высадиться на поверхность планеты.

Примарх Детей Императора стоял на смотровой площадке одной из башен, как всегда прекрасный в своей боевой броне, блестящий керамиту которой покрывала ярко-фиолетовая краска. Новое, улучшенные глаза Юлия позволяли ему различить сотни тончайших оттенков на каждой из пластин доспеха, по-новому изукрашенного мастерами и кузнецами Легиона. Плавные изгибы брони подчеркивались уникальными узорами, а Имперского Орла, удаленного с грудной части лат, сменила изящная резьба по отполированному керамиту.

Серебром и золотом светились края каждого фрагмента доспехов, и сцены, представляющие недавние деяния III Легиона во славу Хоруса, занимали большую часть их поверхности. Из-за этого броня казалась совершенно церемониальной и бесполезной в бою, но такое впечатление было в корне неверным.

– Превосходное зрелище, друзья мои, не так ли? – спросил Феникс, глядя на гигантский бульдозер размером с небольшого Титана, сгребающего сотни тонн песка и щебня возле котлована, вырытого под фундамент нового бункера.

– Просто великолепное, – совершенно апатичным голосом отозвался Юлий. – Воитель будет доволен, я совершенно уверен.

– Ну, разумеется, – кивнул Фулгрим, пропустив иронию в голосе своего Первого Капитана мимо ушей.

– Когда же Хорус, наконец-то, почтит нас своим присутствием? – поинтересовался Юлий.

Феникс обернулся, услышав недовольство в голосе собеседника. Улыбнувшись, примарх провел ладонью по распущенным белым локонам, и Каэсорона захлестнула волна восхищения своим прекрасным вождем. После визита к Хорусу Фулгрим уже несколько недель избегал грима, туши и помады, и все больше походил на самого себя прежнего, великого, невероятно совершенного воина.

– Скоро, Юлий, скоро. И следом за ним явятся Легионы Императора! Я понимаю, что наши теперешние труды кажутся тебе утомительными, но того требуют планы Воителя. Так нужно для нашей будущей великой победы!

Каэсорон пожал плечами, его чувства изнывали от скуки и молили о хоть каком-то возбуждении.

– Это просто унизительно. Вряд ли Воитель мог придумать более жестоко, чем запретить нам участвовать в великой битве на Истваане III и отправить сюда. Я словно превратился в грязного раба-землекопа, и уже видеть не могу эту проклятую пустыню и голые серые скалы!

– Это наша задача в великом плане Воителя, – тут же сподхалимничал Марий, но Юлий заметил, что и Третий Капитан не в востоге от происходящего. Ему куда больше пришлось бы по душе участие в жестоких боях по искоренению слабости и лжи из рядов Легиона, ведь бои на Истваане III, судя по рапортам Эйдолона, действительно были славнее любых из прежде пройденных Детьми Императора.

В последнем сообщении говорилось о гибели Соломона Деметера, но, в отличие от шока, вызванного смертью Ликаона, Юлий не испытал почти никаких эмоций, узнав о смерти бывшего боевого брата. Его чувства огрубели настолько, что лишь самые жуткие или прекрасные события могли пробудить интерес Первого Капитана. Он думал о Соломоне без грусти, лишь слегка сожалея о том, что даже столь умелый воин, как Деметер, оказался несовершенным, а значит, заслужил свою судьбу.

– Именно так, Марий, – кивнул Фулгрим. – То, что мы делаем – жизненно важно, Юлий, и Хорус не зря доверился именно нам. Он знал, что лишь Дети Императора обладают совершенством, необходимым для идеального проведения в жизнь его замыслов.

– То, что мы делаем, – дерзко ответил Каэсорон, – могли бы спокойно выполнить адепты Механикумов или привычные к такому Железные Воины Пертурабо! Это унижение для нашего Легиона! Мы расплачиваемся за провал с Железными Руками…

Феникс внутренне взъерошился. Да, он и сам был вне себя от гнева, после того, как Хорус не позволил ему учавствовать в битве за Истваан III – и да, из-за неудачи с Феррусом Манусом – но позже понял, что винить должен только себя, и с головой окунулся в создание неприступной крепости для Воителя.

Скоро здесь окажутся десятки тысяч верных Императору воинов, горящие желанием уничтожить их, и битва, что разгорится здесь, определит судьбу Империума до конца времен!

– Может, ты и прав, – прорычал Фулгрим, – но мы доведем наш труд до конца!

ПОСЛЕ УНИЧТОЖЕНИЯ ОСТАТКОВ ЛОЯЛЬНЫХ Императору воинов на Истваане III, армии Хоруса отправились к орбите пятой планеты системы. Могучая флотилия боевых кораблей и транспортных судов несла на своих палубах и трюмах неисчислимые силы четырех Легионов, Десантников, беспрекословно верных Воителю – и только ему.

Гигантские посадочные модули войск бывшего Имперского Коммандера Файля доставили на поверхность Истваана V миллионы солдат, бронетанковые подразделения и артиллерийские батареи. Вслед за ними взметнули черный песок мощные двигатели километровых транспортников Адептус Механикус, перенесших в мир смерти «Диес Ирэ» и её сестер-Титанов из Легио Мортис. Темные служители Духа Машины готовили свои чудовищные устройства к грядушей великой битве, в которой потребуется вся их смертоносная мощь.

Окончательная победа на Истваане III была куплена ценой множества жизней, но она закалила Легионы Хоруса в крови бывших собратьев, и это долгое сражение оказалось необходимым, первым и самым важным шагом на пути к спасению Империума от власти лживого Императора. Конечно, предстояло ещё немало тяжелых и страшных битв, но армии Воителя уже осознали, что могут и должны убивать своих братьев-Астартес. Лакеям же Императора потребуется ещё много времени, чтобы обрести решимость проливать кровь тех, с кем ещё совсем недавно они дрались рука об руку.

«И эта мягкосердечность погубит их», – предрек Хорус.

АТМОСФЕРА В «МАЛЕНЬКОЙ ВЕНЕЦИИ» словно звенела от повисшего напряжения и ожидания чего-то несравненно грандиозного. Множество людей занимали кресла и лавки в зале, рассаживались в открытых ложах и немного пришибленно оглядывали развернувшийся во всем великолепии карнавал фресок, скульптур и картин, перегружавших восприятие диким буйством красок и форм. Около тридцати сотен Астартес, вернувшихся на «Гордость Императора» с Истваана III, заняли большую часть огромного зала, и шести тысячам Летописцев приходилось буквально втискиваться в оставшееся свободным пространство. Взолнованный шепот, умноженный числом собравшийся и великолепной акустикой «Ла Венице», грохочущими волнами прокатывался от сцены до выхода.

Сегодня ночью, наконец, должна была состояться долгожданная «Маравилья» Беквы Кински, посвященная Фулгриму.

«Маленькая Венеция» покрылась слоями красочных росписей, повсюду сверкала позолота, фривольные гипсовые барельефы теснились на потолке, резные перильца драгоценных пород дерева разделяли ряды зрителей в партере, на многочисленных панелях, притороченных к ложам, виднелись картины, демонстрирующие несдержанный полет фантазии здешних художников. По своему великолепию «Ла Венице» теперь практически не имела себе равных, за исключением разве что театров в крупнейших и наиболее богатых ульях Терры. Да и то, вряд ли хоть один из них мог похвастаться такими безумными затратами, вложенными в обстановку, и столь грандиозным набором имен художников, скульпторов и архитекторов, по собственной воле участвовавших в переделке зала.

Драгоценный паркет, уложенный расходящимися от авансцены плавными дугами, сменялся за последним рядом кресел мозаичным полом, невидимым под сандалиями тысяч Летописцев, которым не хватило сидячих мест, но никто и не подумал уйти и пропустить столь великолепное представление. В полукруглых стенных нишах скрывались статуи известнейших актеров и музыкантов Терры, а также многочисленные, куда более редко встречавшиеся прежде, скульптуры, воплощающие пророков декаденства и гедонизма. Среди них можно было заметить и странные, кажущиеся мимолетно знакомыми статуи мускулистых андрогинов, быкоголовых существ с могучими кривыми рогами.

В дальнем краю зала шесть высоких колонн белого мрамора поддерживали бельэтаж, переднюю часть которого украсили изысканные аппликации по белоснежной штукатурке.

С основания балкона свисали латунные клетки с разноцветными певчими птицами, чье беспрерывное чириканье вливалось в надсадный шум разговоров зрителей и грохот настраивающегося оркестра. Тяжелый аромат благовоний, горящих в развешанных по залу кадилах, делал воздух в «Ла Венице» неприятным, почти удушливым.

Лихорадочное ожидание зрителей достигло пика, когда музыканты в оркестровой яме, наконец, окончательно настроили свои невиданные инструменты, каждый из которых выглядел как чудовищное переплетение труб разного диаметра, огромных мехов и гудящих, сыплющих искрами энергогенераторов. Мало того, каждый инструмент был подключен к пугающих размеров штабелям усилителей, специально собранным Механикумами для сегодняшней «Маравильи». Беква Кинска надеялась, что с их помощью ей удастся достаточно точно воспроизвести незабываемую волшебную музыку из Храма Лаэра.

Разноцветные лучи прожекторов, проходя сквозь размещенные в ключевых местах призмы, озаряли собравшихся в «Ла Венице» ослепительными радугами, освещая каждый уголок зала миллионами невиданных оттенков. Целая армия ткачей не покладая рук трудилась над монструозным занавесом, и сейчас ярчайшие огни рампы освещали вышитые на красном бархате образы из пикантных легенд древности, обнаженных людей, животных и жестокие батальные сцены.

На фронтоне, возвышаясь над огромной сценой, озаряемый одним лишь люминосфером, висел портрет примарха детей Императора кисти пропавшей непонятно куда Серены д’Ангелус. Всем видевшим её, картина открывалась по своему, неизменным оставался лишь тайный, тихий ужас, неминуемо вползавший в сознание зрителя, и внимательно изучавший сокровеннейшие его мысли.

Ещё несколько работ Серены можно было найти среди прочих под сводами театра. Колоссальные фрески, изображающие громадных змей и чудищ из древних легенд, во всевозможных позах спаривались с обнаженными людьми и ксеносами со всех концов Галактики.

Даже в столь огромной аудитории, как зал «Ла Венице», Астартес явно оказались в тесноте. Хоть они и сняли боевую броню, оставшись в тренировочной форме, Летописцы, занявшие места за спинами воинов, вынуждены были вставать на сиденья кресел и вытягиваться в струнку, чтобы увидеть происходящее на сцене.

Капитаны Легиона с удобством устроились в ложах, размещенных по стенам с обеих сторон зала. Им открывался превосходный вид на авансцену, тем более что до лож восторженные Летописцы добраться не успели, и их фасады были выдержаны в аккуратном, классическом стиле, с резными пилястрами по бокам.

Ложа, размещенная буквально над сценой, носила неформальное имя «Гнездо Феникса», и её интерьер украшали фрески, выписанные золотыми и серебряными красками, декор дополняли желтые сатиновые драпировки, нависшие над тюлевыми занавесками. По верху ложи проходили собранные аккуратными складками полосы золотистого шелка, сияющие в блеске сотен свечей огромной люстры, освещавшей сцену.

Внезапное движение в Гнезде Феникса привлекло всеобщее внимание, и взгляды собравшихся устремились на могучего и прекрасного воина, во весь рост стоящего в глубине ложи. Облаченный в великолепную, царственного вида пурпурную тогу, Фулгрим воздел руку в приветственном жесте, купаясь в лучах обожания воинов и Летописцев, чьи сокрушительные овации сотрясли стены «Ла Венице».

Вожди Легиона сопровождали Примарха, и, стоило им занять свои места, свет в зале начал гаснуть. Как только остались лишь огни рампы, великолепный занавес разъехался, и на сцену выступила Беква Кинска.

ЮЛИЙ С ПОРАЗИВШИМ ЕГО САМОГО ВОЛНЕНИЕМ жадно впился глазами в фигуру синеволосой певицы, пересекшей сцену и спустившейся в оркестровую яму, чтобы занять свое место за дирижерским пультом. Сегодняшним вечером Беква надела скандально прозрачное платье, совпадающее по цвету с тогой Фулгрима и украшенное золотым шитьем. Тонкую, как паутинка, ткань, усеяли целые горсти драгоценных камней, сияющих подобно далеким звездам. Разрез платья певицы спускался от шеи до таза, демонстрируя собравшимся идеальные обводы её грудей и гладкость алебастровой кожи на тщательно выбритом теле.

– Великолепно! – выкрикнул Фулгрим, вместе со всем залом бешено аплодируя появлению Беквы, и Люций с удивлением заметил слезы на его глазах.

Прислушавшись к своим чувствам, мечник кивнул. Хотя за долгие десятилетия его службы на благо Легиона Люцию ни разу не доводилось общаться с привлекательными девушками, и, если честно, он вообще не знал, какие именно девушки считаются привлекательными, открытые всему миру округлости композитора и её несомненная… женственность заставили мечника затаить дыхание. Роясь в памяти, мечник понимал, что раньше испытывал подобные ощущения, только глядя на своего примарха, слушая особенно возвышающую музыку или готовясь вступить в кровавый бой. То, что вид смертной женщины может заставить его сердца биться сильнее обычного, поразило Люция до глубины души, и он почувствовал себя немного обманутым.

Глубокое молчание тем временем повисло над «Ла Венице», собравшиеся замерли в ожидание чуда, лишь сосредоточенное взволнованное дыхание десятитысячной толпы нарушало тишину. Взяв дирижерский мнемо-жезл, Беква постучала им по краю пюпитра, привлекая внимание оркестрантов, подала им знак о начале, взмахнула рукой… и увертюра к «Маравилье» началась.

Потрясающий ураган звуков вырвался из оркестровой ямы с первыми же нотами, взятыми на жутких музыкальных инструментах, созданных Беквой Кинской. Они заполняли все уголки «Маленькой Венеции», прекрасно переданные, чистые, романтично прекрасные, обещающие, что всё самое дивное ещё впереди. Люцию показалось, что мелодия подхватывает его и уносит в небывалое плавание по океану чувств… а музыка, вздымаясь и опадая, исторгала из глубин его души прежде небывалые эмоции и наслаждения… и вдруг сменилась тяжелыми, грохочущими ударами и дикими, безумными напевами, рвущими сердца собравшихся первобытным ужасом.

Мечнику хотелось смеяться и плакать, он вдруг ощутил ужасный, бесцельный гнев – но тот немедленно схлынул, оставив Люция в смертном унынии и меланхолии. Вновь сменившись, музыка тут же разорвала в клочья его тоску, сменив её чувством небывалой, восторженной свободы и ясной уверенности в том, что прежняя его жизнь была лишь прелюдией к чему-то невероятно, непредставимо грандиозному.

Беква Кинска, словно одержимая, металась на дирижерском подиуме, пронзая и избивая воздух дирижерским жезлом, её волосы метались вслед за неё подобно хвосту синей кометы. Люций с огромным трудом оторвал взгляд от прекрасной женщины и оглядел зал, стараясь понять, какое впечатление производит величественно-жуткая музыка на окружающих.

Он видел лица, вожделенно взирающие на сцену, людей, не верящих своим ушам от божественного наслаждения; глаза, наполняющиеся неведомой силой, когда диссонансные звуки, врываясь в головы зрителей, перешептывались с душой каждого из них, вызывая странные желания из её глубин.

Однако же отнюдь не все собравшиеся оказались в силах по праву оценить творящееся перед ними волшебство, и Люций со злостью увидел, как многие Летописцы, скрючившись в креслах, или рухнув наземь, зажимают руками уши и извиваются в агонии при каждом новом взлете мелодии. Он заметил худощавую фигуру Эвандера Тобиаса, и его гнев усилился при виде того, как неблагодарный архивариус пробирается к выходу во главе группки своих товарищей-писцов.

Внезапно сидящие рядом с ними Летописцы вскочили со своих мест и набросились на беглецов, и сбив с ног, принялись жестоко избивать. Минуту спустя все было кончено, и зрители вернулись к своим креслам, вновь уставившись на сцену. Люций испытал гордость за собравшихся, ещё раз вспомнив, как тяжелая ступня одного из Десантников раскроила одним ударом старый череп Эвандера Тобиаса. Похоже, больше никто в зале не обратил внимания на случившееся, словно так и должно было быть, но мечник почувствовал, что отголоски кровавой бойни расползаются по залу подобно вирусу или цепной реакции в атомном заряде.

А музыка все росла, взметалась к сводам и билась о стены «Ла Венице», словно зарождающийся ураган, пока вдруг не оборвалась невыносимым крещендо и, секунду спустя, зазвучала вновь, даруя уже какие-то совершенно невероятные высоты ярчайших ощущений.

Юлий Каэсорон, сидевший за спиной Фулгрима, вскочил, чувствуя, как громовые ритмы разрывают его тело и душу на атомы. А наслаждение лишь усиливалось, продолжаясь в плавной мелодии, перетекающих друг в друга звуков, и мечник вдруг по-новому ощутил свою плоть – казалось, каждую клеточку её наполняют примитивные, простейшие чувства, что испытывали ещё далекие предки человека. Юлию словно открылся новый мир, целая Вселенная, прежде скрытая от него воспитанием, обучением и тренировками Космического Десантника. Ощущение обмана и лжи бесцельно потерянных десятилетий вернулось, резкое, схожее с ударом из-за угла.

В этот миг на сцене засветились голоэкраны, и мощные лампы озарили безумные декорации «Маравильи». Дизайнерам удалось воссоздать обстановку в Храме Лаэра максимально точно, с маникальным вниманием к деталям. Жгущие глаза цвета и неестественные формы Храма перенеслись на борт «Гордости Императора» руками художников и скульпторов, пораженных его магией.

Безумные вспышки света заплясали по театру, и даже Юлий, с его нечеловеческой ловкостью и остротой чувств, на миг потерял равновесие под новым ударом музыки, хлынувшей из оркестровой ямы. На этот раз в мелодии звучали мрачные полутона, и она навевала грусть и саднящую тоску близящейся неотвратимой трагедии. Волны гармоник катились по «Ла Венице», накрывая зрителей с головой, вновь вдыхая в них ту энергию и те ощущения, что они впервые испытали год назад на Лаэре – кто-то – войдя в Храм с болтером вслед за Фулгримом, кто-то – с пиктером и мольбертом вслед за Беквой и Каэсороном.

Эффект оказался ожидаемым, но от этого не менее потрясающим. Дрожь наслаждения прошла по собравшимся, словно они на миг превратились в единое живое существо, а волшебные ноты музыки продолжали ласкать их тела и души, проникая во все уголки. Нечеловеческие цвета полыхнули в воздухе, возникнув словно из ниоткуда, и, в миг, когда музыка взлетела на новую, уже неописуемую словами высоту, над сценой загорелся второй яркий прожектор, вырвавший из тьмы стройную фигуру Коралины Асенеки, примадонны великой «Маравильи».

Никогда прежде Юлию не доводилось слышать выступлений Коралины, и он оказался совершенно не готовым к абсолютной виртуозности и уникальной силе её голоса. Плавный тон пения Асенеки казался идеальным, он вступал в диссонанс с дергаными ритмами симфонии Беквы и достигал столь высоких нот, что казались недоступными человеку. Коралина же легко преодолела грань, и энергия её дивного сопрано вырвала Юлия за пределы пяти доступных ему чувств, меру наслаждения которых уже нельзя было превысить.

Он подался вперед, свесившись над краем ложи, и безудержно захохотал, не в силах противостоять яду блаженства, превратившего его кровь в бурлящее ледяное пламя. С размаху прижав к ушам ладони, Каэсорон сумел немного опомниться и даже услышать голоса хора, уже давно подпевавшего Коралине. Их поддержка, казалось, помогла Асенеке и её сопрано добраться до нот, которых уже точно не могли слышать смертные – но слышали Дети Императора, принявшие в себя имплантаты Фабиуса Байля, извлеченные из уничтоженных ими лаэран. Юлий, в краткий миг просветления, понял, что эта музыка и эти песни никогда не предназначались для людских ушей.

Чудовищным усилием Каэсорон отвернул голову в стороны от певицы и медленно оглядел «Маравилью», борясь с наслаждением и обдумывая то, что видел и слышал со сцены. Неужели во Вселенной жили существа, способные слышать музыку столь ужасающей силы и сохранять трезвый разум? Из ниоткуда, Юлию пришло в голову сравнение мелодии и песни с родовыми криками прекрасного и страшного божества, пробивающего себе путь в реальность…

Эйдолон и Марий, заметил Первый Капитан, наслаждались представлением столь же сильно, как и он сам, и недвижно сидели на пышных креслах, прикованные к ним невыносимым восторгом, словно цепями. Челюсти обоих воинов широко распахнулись, словно они пытались подпевать Коралине Асенеке. Однако же, неудержимая паника сияла в их глазах, Десантники со страхом понимали, что из их разинутых до хруста костей ртов исходит лишь нечто неслышимое другим. Со стороны воины напоминали гигантских змей, раззявивших пасти и собирающихся целиком проглотить несчастную жертву. Тряхнув головой, Юлий понял, что из глоток его собратьев все же исходят мерзкие, жалкие вопли на самой грани доступной ему слышимости, и испугался за друзей, решив вдруг, что примарх может убить их на месте за столь наглое неуважение к волшебному таланту певицы.

Но Фулгрим не обращал внимания на своих последователей, он, вцепившись в бортик Гнезда Феникса, наклонился вперед, к сцене, словно идя навстречу порывам ураганного ветра. Белые волосы рассыпались по плечам, темные глаза сверкали фиолетовым огнем, мерцающим в «такт» какофонии.

– Что происходит? – завопил Каэсорон, но мелодия подхватила его голос и, сделав частью себя, унесла в никуда. Все же услышав, примарх повернулся в его сторону, и Юлий испустил ещё один безумный крик, увидев в фиолетовых глазах Фулгрима эпохи безбрежной тьмы, галактики, полные угасающих звезд, и неизвестную силу, струящуюся из их глубин.

– Лучшее, что можно представить, – тихо прошептал примарх, но его голос заставил Юлия рухнуть на колени в благоговейном страхе. – Хорус говорил мне о силе, но я и не надеялся, что…

Каэсорон упустил последние слова Феникса, пораженный тем, что видит сопрано Асенеки и сопровождающую его мелодию. Музыка, разлившись по залу, окружала зрителей подобно огромному живому созданию, и многочисленные возгласы и выкрики собравшихся говорили о том, что Юлий не одинок в своем видении. Секунду спустя перед глазами Первого Капитана развернулась ужасающая и захватывающая картина: Летописцы, потеряв рассудок от страха и блаженства, набрасывались с кулаками, ногами и зубами на лучших друзей, стремясь затушить бушующее внутри них пламя чужой или собственной кровью. Большинство, впрочем, накинулось на соседей с не столь смертоносными, но не менее низменными целями, и скоро вся «Ла Венице» обратилась в огромное раненное чудовище, извивающееся в конвульсиях смерти и наслаждения.

Но не только на Летописцев подействовала ожившая музыка. И Астартес оказались не в силах противостоять ужасающей мощи «Маравильи». Их разум, разум простых воинов, не выдержал перенапряжения чувств, вид льющейся крови окончательно сорвал с Десантников оковы рассудка, и они начали действовать единственным известным им путем, пытясь найти успокоение в привычном смертоубийстве. Оргия уничтожения охватила Детей Императора, и вскоре кровь Летописцев как ручиек стекала по ступеням вниз, к авансцене, на которой не умолкала ожившая музыка Беквы Кински

Юлий услышал громогласный, потрескивающий и шипящий звук, словно кто-то бешено рвал в клочья огромное полотно из парусины, и, обернувшись, увидел гигантский портрет Фулгрима, корчащийся на холсте и растягивающийся во все стороны, словно пытась вырваться из рамы. Яркое пламя сверкнуло в глазах двойника примарха, и раздался стонущий крик, оставивший в душе Каэсорона сквозную рану, отравленную чудовищной жаждой блаженства и обещаний ужасных наслаждений.

Призрачные огоньки, устремившиеся ввысь из оркестровой ямы, разом вспыхнули по всей «Ла Венице», они напоминали нечто вроде жирной слизи, подсвеченной внутренним электрическим светом. Приглядевшись, Юлий понял, что огоньки вылетают из раструбов странных инструментов, превращаясь из звуков мелодии в полуживых, змееподобных существ с текучей, сияющей и многоцветной плотью. Безумие и похоть струились в их телах, и те, кого касались щупальца призрачного света, немедля отдавались самым диким мрачным желаниям своего подсознания.

Оркестранты играли так, словно их тела уже не принадлежали им, лица музыкантов обратились застывшими в ужасе ритуальными масками, а руки неистово метались по пультам и трубкам инструментов, управляемые чьей-то чужой волей. Мелодия крепко держала музыкантов в своих тисках, не давая и думать о том, чтобы прекратить игру.

Юлий уловил агонизирующие нотки в голосе Коралины Асенеки, и сумел перевести взгляд от оркестровой ямы на авансцену, где примадонна изгибалась в нечеловечески быстром, диком и безумном танце, а хористы выли и скрежетали в неестественном контрапункте. Конечности певицы болтались в воздухе, скрученные подобно жгутам мокрого белья, и Первый Капитан очень четко услышал, как треск её костей вливается в какофонию миллиона мелодий, заполнивших «Маленькую Венецию». Коралина была мертва, жизнь угасла в её глазах, каждая кость в её теле обратилась в прах – а песня все лилась из перекрученного горла.

Безумие, кровожадность и похоть, охватившие «Ла Венице», достигли новых высот, плоть каждого из собравшихся в зале уже занялась жарким огнем наслаждений, эмоций и звуков, струящимся со сцены. Юлий видел, как Астартес забивали Летописцев до смерти, взрывали их как шарики с колой, пили их кровь, пожирали дымящееся мясо, срывали острыми обломками остей кожу с полуживых тел и заматывались в сочащиеся сукровицей куски, словно в плащи из жутких ночных кошмаров.

Грандиозная оргия смертных зрителей продолжалась на залитом кровью полу, где живые и мертвые тела обращались в орудия темной энергии, вторгающейся в реальный мир и с радостью встречающей каждый акт жестокого насилия.

В центре безумия извивалась Беква Кинска, дирижирующая творящимся вокруг неё хаосом с бредовой улыбкой торжества на губах. Она с величайшим обожанием взирала на Фулгрима, и Каэсорон читал в глазах создательницы «Маравильи», что та искренне считает творящееся в «Ла Венице» величайшим достижением своей жизни.

Внезапно раздался ужасающий вопль, заглушивший на миг даже жуткую какофонию шумов в зале и на сцене. Отыскав глазами его источник, Юлий со страхом увидел, как изуродованное тело Коралины Асенеки поднимается в воздух, а её конечности, прежде безвольно мотавшиеся независимо от тела, вдруг обретают прочность и вытягиваются в стороны. Какая-то неведомая сила овладела останками певицы и начала извращать их в новую, отвратительную форму. Сломанные руки и ноги исцелились и выпрямились, вновь став изящными и стройными, кожа и плоть приобрели нежный, светло-фиолетовый цвет. Прежнее платье из сияющего светло-голубого шелка обратилось полосками блестящей черной кожи, не скрывающей гибкую красоту нового тела, воспрянувшей из груды изуродованной плоти.

Из ниоткуда донесся чудовищно мерзкий, влажный звук, и силы, удерживающие примадонну в воздухе, отпустили её. Существо, прежде бывшее Коралиной Асенекой, с мягким изяществом приземлилось в центре сцены.