Текст книги "Стамбульский экспресс"
Автор книги: Грэм Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
– Нет, мистер Майетт. Мисс Пардоу только что прошла в ресторан с мистером Сейвори.
– Попросите их подождать с завтраком двадцать минут, и мы с мистером Стейном присоединимся к ним.
Они слегка поспорили о том, кому первому пройти через вращающуюся дверь; дружба между Майеттом и Стейном быстро крепла.
Когда они сидели в такси на пути к квартире миссис Экман, Стейн начал разговор:
– А этот Сейвори, кто он?
– Просто писатель.
– Он что, ухаживает за Джанет?
– Дружески расположен. Они познакомились в поезде. – Майетт сложил руки на коленях и сидел молча, серьезно обдумывая вопрос о женитьбе. «Она прелестная, утонченная, может стать хорошей хозяйкой дома, она полуеврейка», – думал он.
– Я ее опекун, – продолжал Стейн. – Может быть, мне с ним поговорить?
– Он очень состоятельный.
– Да, но он писатель. Мне это не нравится. У них все зависит от удачи. Я бы хотел, чтобы она вышла за человека, занимающего надежное положение в деловом мире.
– Кажется, их познакомила та женщина, с которой она жила в Кёльне.
– О да. Она сама зарабатывала себе на жизнь с тех пор, как умерли ее несчастные родители, – смущенно сказал Стейн. – Я в это не вмешивался. Это полезно для девушки, но жена решила, что мы должны узнать ее поближе, и я пригласил ее сюда. Подумали, может, мы найдем ей работу получше и недалеко от нас.
Они обогнули миниатюрного полицейского, который стоял на ящике и регулировал движение транспорта, и поднялись на холм. Внизу между высоким непримечательным жилым домом и телеграфным столбом купола Голубой мечети плавали в воздухе, словно пучок лазурных Мыльных пузырей.
Стейн все еще испытывал некоторую неловкость.
– Это полезно для девушки, – повторил он. – И в последние годы фирма отнимала у меня все мое время. Но когда с этой продажей будет покончено, – весело добавил он, – я назначу ей кое-какую ренту.
Такси въехало в маленький темный дворик, где стояла одинокая урна для мусора, но длинную лестницу, по которой они поднялись, освещали большие окна, и весь Стамбул словно вздымался перед ними. Им были видны собор Святой Софии, и Пожарная каланча, и длинная полоса воды к западу от Золотого Рога по направлению к Эйюбу.
– Замечательное место. Лучшей квартиры в Константинополе не найти, – сказал Стейн и нажал кнопку звонка.
А Майетт прикидывал, какова ее стоимость и сколько их фирма вкладывала в оплату вида из квартиры Экмана.
Дверь отворилась. Стейн не счел нужным назвать свое имя горничной, и они пошли по светлому, обшитому панелями коридору, который ловил в капкан между окнами солнце, словно какого-то рыжего зверя.
– Вы друг семьи?
– Да, мы с беднягой Экманом в последнее время были в самых близких отношениях, – сказал Стейн, широко раскрывая дверь в большую холодную гостиную, где рояль, букет цветов и несколько металлических стульев словно плавали в весеннем бледно-желтом воздухе.
– Ну вот, Эмма, я привел к вам мистера Карлтона Майетта, он хотел навестить вас.
В комнате не было темных углов, негде было укрыться от потока мягкого щедрого света, и миссис Экман не нашла ничего лучшего, как спрятаться за рояль, который простирался между ними, словно полированный пол. Она была маленькая, седая и модно одетая, но ее одежда не шла к ней. Она напомнила Майетту горничную в их доме, носившую платья, отданные ей хозяйкой. Под мышкой у нее было какое-то шитье. Она тонким голосом приветствовала гостей, не сходя с того места, где стояла, словно не решаясь выйти на залитый солнечным светом пол.
– Ну как, Эмма, есть у вас известия от мужа?
– Нет. Нет еще. Нет, – ответила она и добавила с несчастной улыбкой. – Он так не любит писать.
Она предложила им сесть и начала прятать иголки, нитки, клубки шерсти и куски фланели в большой мешок для рукоделия. Стейн неуверенно поглядывал то на один, то на другой металлический стул.
– Не могу понять, зачем бедняга Экман купил всю эту дрянь, – шепнул он Майетту.
– Вам не следует беспокоиться, миссис Экман. Я убежден, что сегодня ваш муж даст о себе знать, – сказал Майетт.
Она прекратила складывать рукоделие и стала следить за губами Майетта.
– Да, Эмма, как только бедняга Экман узнает, как хорошо мы поладили с мистером Майеттом, он поторопится домой.
– О, пусть он даже не вернется сюда, – с отчаянием прошептала миссис Экман из своего угла, удаленного от сияющего пола. – Я бы поехала к нему куда угодно. Разве это дом! – взволнованно воскликнула она, махнув рукой и уронив иголку и две перламутровые пуговицы.
– Да, согласен, – заметил Стейн и глубоко вздохнул. – Не понимаю, почему вашему мужу нравится вся эта металлическая дрянь. Я бы предпочел несколько вещей красного дерева и пару кресел, в которых человек может вздремнуть.
– Но у моего мужа очень хороший вкус, – с отчаянием прошептала миссис Экман; она смотрела из-под модной шляпки, словно мышь, заблудившаяся в шкафу.
– Так вот, я убежден, что вам совсем не к чему беспокоиться о муже. Он расстроился из-за дел – вот и все. Нет никаких поводов думать, что он… что с ним что-нибудь случилось, – нетерпеливо вмешался Майетт.
Миссис Экман выскользнула из-за рояля и прошла по комнате, взволнованно ломая руки.
– Я не этого боюсь, – сказала она, встав между ними, а затем повернулась и быстро пошла обратно в свой угол.
Майетт был поражен.
– А чего же вы тогда боитесь?
Она мотнула головой, указав на светлую комнату с металлической мебелью.
– Мой муж такой современный, – сказала она со страхом и гордостью. Потом гордость покинула ее, и, спрятав руки в корзинку для рукоделия, полную пуговиц и клубков шерсти, она продолжала: – Может быть, он не захочет вернуться за мной.
– Итак, что вы об этом думаете? – спросил Стейн, когда они спускались по лестнице.
– Бедная женщина.
– Да, да, бедная женщина, – повторил Стейн с непритворно взволнованным видом и поднес к носу платок.
Ему хотелось есть, но Майетту надо было еще кое-что сделать до завтрака, а Стейн не отставал от него. Он чувствовал, что в каждом такси, в котором они ехали, их близость крепла, и совершенно независимо от их планов относительно Джанет Пардоу, близость с Майеттом могла принести Стейну несколько тысяч фунтов в год. Такси с грохотом спустилось по мощеной булыжником улице и выехало на забитую народом площадь у главного почтамта, а потом вниз по холму снова к Галате и к докам. По грязной лестнице они поднялись в маленькую контору, набитую картотеками и папками для документов, с единственным окном, выходившим на глухую стену и торчащую за ней пароходную трубу. На подоконнике лежал толстый слой пыли. В этой комнате Экман вел дела, в результате чего появилась его большая холодная гостиная. Это было подобно тому, как пожилая еврейка производит на свет своего последнего ребенка, а тот оказывается замечательным художником. Напольные часы, вместе с письменным столом занимавшие большую часть оставшегося места, пробили два раза, но Джойс был уже здесь. Машинистка ускользнула в нечто похожее на шкафчик для хранения багажа в глубине комнаты.
– Есть известия от Экмана?
– Нет, сэр, – ответил Джойс.
Майетт просмотрел несколько писем, а затем оставил Джойса, как верного пса, принюхиваться к письменному столу Экмана и к его грехам.
– А теперь завтракать, – предложил Майетт. Стейн облизал губы. – Проголодались?
– Я рано ел утром, – ответил Стейн без упрека в голосе.
Но Джанет Пардоу и Сейвори не стали их дожидаться. Они уже пили кофе с ликером в выложенном плитками ресторане, когда вновь пришедшие присоединились к ним и начали громко радоваться тому, что Майетт и племянница Стейна встретились в поезде и стали друзьями. Джанет Пардоу помолчала, она безмятежно посмотрела на Стейна и улыбнулась Майетту. Ему показалось, что она хотела сказать: «Как мало он о нас знает», и он улыбнулся ей в ответ, прежде чем вспомнил, что знать-то, собственно, нечего.
– Значит, вы двое составляли друг другу компанию всю дорогу от Кёльна, – сказал Стейн.
– Ну, я думаю, ваша племянница больше виделась со мной, – вмешался в разговор Сейвори.
Но Стейн продолжал, не обращая на него внимания:
– Хорошо узнали друг друга, а?
Джанет Пардоу слегка раскрыла мягко очерченные губы и тихонько сказала:
– О, у мистера Майетта была другая подружка, он знал ее лучше, чем меня.
Майетт отвернулся, чтобы заказать завтрак, а когда снова стал прислушиваться к ее словам, она говорила с прелестным нежным лукавством:
– О, знаете ли, она была его любовницей.
Стейн добродушно рассмеялся.
– Вот шалун! Посмотрите на него, он покраснел.
– Представляете себе, она ведь от него убежала, – продолжала Джанет Пардоу.
– Убежала? Он что, бил ее?
– Ну, если вы его спросите, он постарается окутать это тайной. Когда паровоз сломался, он поехал на машине назад до предыдущей станции и там искал ее. Отсутствовал целую вечность. А уж какую тайну из этого сделал! Он помог кому-то сбежать от таможенников.
– Ну а девушка? – спросил Стейн, игриво посматривая на Майетта.
– Она убежала с доктором, – вставил Сейвори.
– Он ни за что не признается в этом, – сказала Джанет Пардоу, кивнув в сторону Майетта.
– Да, я в самом деле из-за этого чувствую себя немного неловко, – согласился Майетт. – Позвоню консулу в Белград.
– Позвоните своей бабушке! – весело воскликнул Сейвори и беспокойно посмотрел на того и на другого.
У него была такая привычка: если он вполне доверял своим собеседникам, то выдавал какое-нибудь умиротворяющее просторечье – в прошлом это помогало ему за прилавком магазина и в общежитии приказчиков. Он до сих пор порой упивался тем, что получил признание, что живет в лучшем отеле, разговаривает на равных с людьми, с которыми когда-то и не осмеливался общаться, разве что через прилавок поверх рулонов шелка или груды оберточной бумаги. Важные дамы, приглашавшие его на свои литературные вечера, приходили в восторг от его манеры выражаться. Какой смысл было разыгрывать роль писателя, возвысившегося от торгового прилавка, если не сохранять чуть заметных черт своих предков, не напоминать, что когда-то проводил распродажи?
Стейн сердито посмотрел на него.
– Думаю, вы совершенно правильно поступите, – сказал он Майетту.
Сейвори сконфузился. Эти люди принадлежали к тому меньшинству, которое никогда не читало его книг, не знало, что он претендует на внимание к себе. Они просто считали его вульгарным. Он сел поглубже в кресло и спросил Джанет Пардоу:
– А доктор? Разве ваша приятельница не интересовалась доктором?
Но Джанет видела, что остальные относятся к нему неодобрительно, и не захотела вспоминать длинную скучную историю, которую мисс Уоррен ей рассказала. Она резко оборвала его:
– Я не могу вести учет всех, кем интересовалась Мейбл. Ничего не помню об этом докторе.
Стейн был только против вульгарных выражений Сейвори. Ему очень нравилась легкая, в рамках приличий, болтовня о какой-то девушке. Она укрепляла важную для него дружбу с Майеттом. Когда первое блюдо было уже подано, он вернулся к этому разговору:
– А теперь расскажите нам поподробнее, что там замышлял мистер Майетт.
– Она очень хорошенькая, – сказала Джанет Пардоу, стараясь быть великодушной.
Сейвори взглянул на Майетта, не обиделся ли тот. Но Майетт был слишком голоден, он наслаждался своим поздним завтраком.
– Она подвизается на сцене, правда? – спросил его Стейн.
– Да. Варьете.
– Я же сказала, она из варьете, – заметила Джанет Пардоу. – Слегка простоватая. Вы ее и раньше знали?
– Нет, нет, – поспешил ответить Майетт. – Чисто случайная встреча.
– Такое постоянно происходит в дальних поездах! – с облегчением воскликнул Стейн. – А дорого она вам стоила?
Он поймал взгляд племянницы и подмигнул ей. Когда она в ответ улыбнулась ему, он обрадовался. Как было бы скучно, окажись она одной из тех старомодных девиц, при которых нельзя говорить все, что хочешь; больше всего он любил легкие непристойности в обществе женщин, но, конечно, при условии, чтобы все было совершенно в рамках приличий. Он с неодобрением взглянул на Сейвори.
– Десять фунтов, – сказал Майетт, кивнув официанту.
– Ох, боже, как дорого! – воскликнула Джанет Пардоу и посмотрела на него с уважением.
– Я шучу, – ответил Майетт. – Я не давал ей никаких денег. Купил ей билет. Да и вообще мы просто подружились. Она хороший человек.
– Ха-ха, – засмеялся Стейн.
Майетт осушил свой бокал. По голубым плиткам к ним приближался официант со столиком на колесах.
– Здесь очень хорошо кормят, – заметил Сейвори.
Майетт наслаждался непринужденной атмосферой и легким ароматом разных блюд; в одном из соседних залов играли концерт Рахманинова. Можно было подумать, что находишься в Лондоне. Звуки музыки навевали воспоминания: люди высовывали головы из окон, они смеялись, разговаривали, зло подшучивая над скрипачом.
– Она была в меня влюблена, – задумчиво сказал Майетт.
Он никогда не предполагал, что произнесет эти слова вслух в пустом голубом ресторане, он был растерян и слегка потерян, когда понял, что громко произнес их; эти слова прозвучали хвастливо, а он совсем не хотел хвастаться, да и чем тут хвастаться, если тебя любит девушка из варьете. Он покраснел, когда все стали над ним подсмеиваться.
– Ах уж эти девушки, – сказал Стейн, покачивая головой. – Знают, как окрутить мужчину. Это все обаяние сцены. Помню, когда я был молодым парнем, часами ждал у артистического подъезда, чтобы только увидеть какую-нибудь потаскушку, танцевавшую в первом ряду. Шоколад. Ужины. – Он на мгновение остановился, увидев грудку дикой утки у себя на тарелке. А потом добавил: – Огни Лондона.
– Раз зашел разговор о театре, Джанет, хотите сегодня вечером сходить со мной куда-нибудь? – спросил Майетт.
Он назвал ее по имени, чувствуя себя с ней непринужденно после того, как узнал, что ее мать была еврейка, а дядя у него в руках.
– С удовольствием пошла бы, но я обещала мистеру Сейвори пообедать с ним.
– Мы могли бы пойти в ночное кабаре.
Но он не собирался позволять ей обедать с Сейвори. Весь день он был слишком занят и не мог побыть с ней; ему пришлось провести в конторе много часов, распутывая все дела, которые Экман так искусно запутал; да еще нужно было нанести кое-кому визиты. В половине четвертого, проезжая на машине через Ипподром, он увидел, как окруженный детьми Сейвори фотографирует; он снимал быстро, успел три раза нажать грушу, пока такси проезжало мимо, и всякий раз дети потешались над ним. Только в половине седьмого Майетт вернулся в отель.
– Мисс Пардоу у себя, Калебджян?
Калебджян знал все, что происходило в отеле, Его полная осведомленность объяснялась только непоседливостью: он вдруг нырял куда-то из пустынного холла, с шумом носился вверх и вниз по лестницам, проникал в отдаленные гостиные, а потом возвращался к своей конторке и сидел без дела, зажав руки между коленями.
– Мисс Пардоу переодевается к обеду, мистер Карлтон Майетт.
Однажды, когда один из членов правительства останавливался в отеле, Калебджян огорошил дотошного сотрудника британского посольства, позвонившего по телефону: «Его превосходительство в уборной. Но он пробудет там еще не больше трех минут». Калебджян рысцой бегал по коридорам, подслушивал у дверей ванных, затем возвращался к своей конторке, где ему нечего было делать, кроме как раскладывать в голове по полочкам крохи полученных сведений. В этом была вся жизнь Калебджяна.
Майетт постучал в дверь номера Джанет Пардоу.
– Кто там?
– Можно войти?
– Дверь не заперта.
Джанет Пардоу почти кончила переодеваться. Ее вечернее платье лежало поперек кровати, а она сидела перед туалетом и пудрила себе руки.
– Вы и в самом деле собираетесь обедать с Сейвори?
– Так ведь я обещала!
– Мы могли бы пообедать в «Пера-Палас», а потом пойти в «Пти Шан».
– Вот было бы чудесно! – сказала Джанет Пардоу и принялась красить ресницы.
– Кто это? – Майетт указал на большую фотографию в складной рамке: женщина с квадратным лицом. Волосы круто завиты; фотограф попытался заретушировать резкие очертания ее подбородка.
– Это Мейбл. Она ехала со мной в поезде до Вены.
– Я вроде бы ее не видел.
– Теперь она коротко подстрижена. Это старая фотография. Мейбл не любит сниматься.
– Она выглядит мрачно.
– Я поставила здесь ее фото на случай, если стану гадко себя вести. Она пишет стихи. На обратной стороне написаны какие-то. По-моему, очень плохие. Я ничего не понимаю в поэзии.
– Можно я прочту?
– Конечно. Вам, наверное, кажется забавным, что кто-то посвящает мне стихи. – Джанет Пардоу посмотрелась в зеркало.
Майетт перевернул фотографию и прочел:
Стройна, скромна, но, как вода, прохладна
И недоступна, хоть и ненаглядна.
Русалка, знаю я твою беду.
Стремишься в море, а живешь в пруду.
Здесь затхлый омут, потерпи чуть-чуть.
Отправишься ты в море, в дальний путь.
– Оно нерифмованное. Или рифмованное? А все-таки, что оно означает?
– Я думаю, оно звучит как комплимент, – ответила Джанет Пардоу, полируя себе ногти.
Майетт сел на край кровати и стал рассматривать Джанет. «Что бы она сделала, если бы я попытался соблазнить ее?» – подумал он. Ответ он знал: она бы рассмеялась. Смех – лучшая защита целомудрия.
– Вы не будете обедать с Сейвори. У меня такие люди вызывают отвращение. Выскочка из-за прилавка.
– Дорогой, я же обещала. А кроме того, он ведь гений.
– Вы сейчас спуститесь со мной вниз, быстро сядете в такси и будете обедать в «Пера-Палас».
– Бедняга, он никогда не простит мне этого. А было бы забавно.
«Вот так-то, – подумал Майетт, поправляя черный галстук. – Все теперь просто, когда я знаю, что ее мать была еврейкой». Было так легко без умолку разговаривать с ней во время обеда и вести ее под руку, когда они шли пешком от «Пера-Палас» к «Пти Шан», расположенному возле английского посольства. Ночь была теплая, ветер утих; все столики в саду были заняты. Суботица стала еще более нереальной, когда он вспомнил, как снег бил ему в лицо. На сцене француженка в смокинге важно расхаживала с тростью под мышкой и пела песенку о «моей тетушке» – благодаря Спинелли эта песенка стала популярной в Париже лет пять тому назад. Турки смеялись и болтали, как горластые домашние птицы, потягивая кофе и качая маленькими, словно покрытыми перьями головами, а их жены, с одутловатыми тупыми лицами, лишь недавно освобожденные от чадры, сидели и молча глазели на певицу. Майетт и Джанет Пардоу шли вдоль сада в поисках свободного столика, пока француженка пронзительно кричала, смеялась и вышагивала, безнадежно предлагая свои непристойности безразличным и невеселым зрителям. Пера круто спускалась вниз, у их ног огни рыбачьих лодок на Золотом Роге вспыхивали, как карманные фонарики; официанты сновали вокруг, подавая кофе.
– Вряд ли мы найдем столик. Придется войти вовнутрь театра.
Какой-то толстяк помахал им рукой и улыбнулся.
– Вы его знаете?
Майетт немного подумал и потом ответил:
– Да, кажется… Его фамилия Грюнлих.
Он ясно видел этого человека только дважды: один раз, когда тот влезал в машину, и второй раз, когда он вылезал из нее, намереваясь сесть в стоявший на станции освещенный поезд. Его воспоминания об этом человеке были смутны, казалось, он знал его когда-то ближе, но было это давно и в другой стране. Едва они миновали его столик, Майетт сразу забыл о нем.
– Вон там свободный столик.
Под столом их ноги коснулись одна другой. Француженка, качая бедрами, исчезла, а из-за кулис по сцене колесом прошелся мужчина. Он встал на ноги, снял шляпу и сказал что-то по-турецки, отчего все засмеялись.
– Что он сказал?
– Я не расслышал.
Мужчина бросил в воздух шляпу, поймал ее, поклонился, почти согнувшись пополам, и выкрикнул одно только слово. Все турки опять захохотали, и даже их жены с одутловатыми лицами заулыбались.
– Что он сказал?
– Это, должно быть, диалект. Я не понял.
– Я хотела бы что-нибудь трогательное. Слишком много выпила за обедом и стала сентиментальной.
– Здесь хорошо кормят, правда? – с гордостью сказал Майетт.
– Почему вы не останавливаетесь здесь? Говорят, это лучший отель.
– Ну, знаете, наш тоже очень хороший, и мне нравится Калебджян. Он всегда действует на меня успокаивающе.
– А все-таки, лучшая публика…
На сцене танцевала группа девушек в шортах и в гвардейских шапках. На шее у них висели свистки, но сидевшие за столиками турки не понимали значения всего – они не привыкли видеть гвардейцев в шортах.
– Думаю, это английские девушки, – сказал Майетт и вдруг наклонился вперед.
– Вы знакомы с кем-нибудь из них?
– Я думал… надеялся… – Но он, пожалуй, испугался при появлении «Девочек Данна». Корал не говорила ему, что собирается танцевать в «Пти Шан», но, скорее всего, она еще и сама этого не знала. Он вспомнил, как она, храбрясь, растерянно вглядывалась в полную разных звуков темноту.
– Мне нравится «Пера-Палас».
– Да, я как-то здесь останавливался. Но со мной случилась одна неприятность. Поэтому я никогда больше тут не жил.
– Расскажите мне какая. Ну, не ломайтесь, расскажите же.
– Так вот. Со мной была подружка. Казалось, очень милое юное существо.
– Из варьете?
«Девочки Данна» запели:
Так волнует сердце, если молод,
Когда тебя бросает в жар и в холод.
– Нет, нет. Она была секретарем моего друга. Торговый флот.
– «Идите сюда, к нам. Идите сюда», – пели «девочки Данна». Несколько английских моряков, сидевших в конце сада, захлопали и закричали:
– Подождите нас. Мы идем.
Один моряк начал пробираться между столиками к сцене.
Что чувствуешь, скажи?
Но только честно!
В гостинице один,
А номер твой двухместный!
Моряк упал на спину, и все засмеялись: он был совершенно пьян.
– Это было ужасно, – продолжал Майетт. – Она вдруг помешалась около двух часов ночи. Кричала и била все вокруг себя. Ночной портье поднялся наверх, и все постояльцы вышли в коридор. Они подумали, я с ней что-то делал дурное.
– А вы делали?
– Нет. Я крепко спал. Это было ужасно. С тех пор я даже на одну ночь не останавливаюсь здесь.
«Идите сюда. Идите сюда».
– Какая она была?
– Я ничего не могу о ней вспомнить.
– Вы не представляете, как я устала жить с женщиной, – тихо произнесла Джанет Пардоу.
Их руки случайно встретились на столе и так и остались рядом. Волшебные фонарики, висевшие в кустах, отражались в ее ожерелье; в самом конце сада, за ее плечом, Майетт увидел Стейна, пробиравшегося между столиками с трубкой в руке. Это была массированная атака. Ему стоило лишь нагнуться к ней и предложить ей выйти за него замуж, и тогда будет устроена не только его семейная жизнь, но и нечто большее: он купит фирму Стейна за назначенную им цену, и тот будет удовлетворен, – ведь его племянница войдет в правление. Стейн подошел ближе и помахал трубкой; ему пришлось обойти лежащего на земле пьяницу, и во время этой минутной передышки у Майетта не возникло никакой мысли, которая шла бы вразрез с его будущей безмятежной оседлой жизнью. Он вспомнил Корал и их неожиданную странную встречу; тогда он думал, что все так же обычно, как дым сигареты, но ее лицо он помнил смутно, может быть потому, что в поезде было почти темно. Она была блондинка, она была тоненькая, но он не мог вспомнить черты ее лица. «Я сделал для нее все, что мог, – уверял он себя, – и, во всяком случае, мы расстались бы через несколько недель. А мне ведь пора обзаводиться семьей».
Стейн опять помахал трубкой, а «Девочки Данна» топнули ножками и засвистели в свистки.
Помню, как мы на вокзале
Нашу тетушку встречали,
Фью, фью, фью!
– Не возвращайтесь к ней. Оставайтесь со мной, – сказал Майетт.
Подошел экспресс Стамбульский.
Нам навстречу шляпки, блузки,
Фью, фью, фью!
Она кивнула головой, и руки их соединились. «Интересно, контракт уже в кармане у Стейна?» – подумал Майетт.
