Текст книги "Третий"

Автор книги: Грэм Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

15

– Анна была в театре, – рассказывал Мартинс, – на утреннем спектакле. Пришлось смотреть его с начала до конца во второй раз. Это пьеса о пианисте средних лет, влюбленной девушке и понимающей – очень понимающей – жене. Играла Анна скверно – актриса она в лучшем случае посредственная. После спектакля я зашел к ней в уборную. Анна очень нервничала. Видимо, решила, что я собираюсь начать серьезные ухаживания, а ей было не до того. Я сказал, что Гарри жив, – думал, Анна обрадуется и мне будет неприятна ее радость, но она сидела перед зеркалом, не утирая слез, катившихся по гриму, и тут я пожалел, что она не радуется. Выглядела Анна ужасно, и я любил ее. Я передал ей разговор с Гарри, но Анна почти не слушала, потому что когда я дошел до конца, она сказала:

– Жаль, что он не мертв.

– Он заслуживает смерти.

– Ведь тогда он был бы недосягаем.:– для всех. Я спросил Мартинса:

– Вы ей показали снимки детей, взятые у меня?

– Показал. Думал, они либо доконают ее, либо исцелят. Ей нужно выбросить Гарри из головы. Фотографии я приставил к баночкам с гримом. Она не могла их не видеть. Я сказал Анне:

– Полиция может арестовать Гарри только в этой зоне, и мы должны помочь!

– Я думала, он был вашим другом, – сказала Анна. – Мне другом он был. На мою помощь не рассчитывайте. Я больше не хочу видеть Гарри, не хочу слышать его голоса. Не хочу, чтобы он прикасался ко мне, но и пальцем не шевельну, чтобы причинить ему вред.

Мне стало горько – не знаю почему; в конце концов я ничего для нее не сделал. Даже Гарри сделал для нее больше меня. Я сказал: «Вы до сих пор любите его», словно обвиняя в преступлении. Она ответила: «Не люблю, но он живет во мне. Правда, не как друг. Даже в любовных снах я всегда вижу только его».

Мартинс замялся, и я подбодрил:

– Дальше.

– Тут я поднялся и ушел. Теперь слово за вами. Что от меня требуется?

– Нужно действовать быстро. В гробу оказалось тело Харбина, поэтому Винклера с Кулером можно брать сразу же. Курц пока вне досягаемости, водитель тоже. Мы официально запросим у русских разрешение на арест Курца и Лайма: материалов для этого в деле хватает. Если использовать вас как приманку, ваше сообщение Лайму должно отправиться немедленно – не после того, как вы проведете сутки в этой зоне. Я представляю себе это так: после возвращения в Старый город вас привели сюда на допрос. Здесь вы узнали о Харбине, поняли, что к чему, и пошли предупредить Кулера. Мы позволим Кулеру улизнуть ради более крупной дичи – у нас нет никаких доказательств, что он участвовал в махинациях с пенициллином. Кулер отправится во вторую зону, к Курцу, и Лайм узнает, что вы не сказали о нем ни слова. Три часа спустя вы пошлете сообщение, что полиция преследует вас: вы находитесь в убежище и вам нужно его видеть.

– Он не придет.

– Может прийти. Убежище мы подберем старательно – чтобы риск казался минимальным. Попытаться стоит. Если он выручит вас, это даст ему возможность гордиться собой и потешаться над вами. И обеспечит ваше молчание.

– В колледже он никогда не выручал меня, – сказал Мартинс. Было ясно, что он пересматривает прошлое и делает выводы.

– Там неприятности были пустяковые, и не было опасности, что вы заговорите.

– Я сказал Гарри: «Не доверяй мне», но он не расслышал.

– Вы согласны?

Мартинс вернул мне фотографии детей, они лежали на столе, и я заметил, что он долго не сводил с них взгляда.

– Да, – ответил он. – Согласен.

16

Все начальные приготовления шли по плану. Винклера, только что вернувшегося из второй зоны, мы решили не брать, пока Кулер не будет предупрежден. Мартинс говорил с Кулером недолго. Американец встретил его без тени смущения и очень покровительственно.

– О, мистер Мартинс, приятно вас видеть. Присаживайтесь. Я рад, что между вами и полковником Каллоуэем все окончилось хорошо. Он очень честный человек.

– Радоваться нечему, – сказал Мартинс.

– Вы, конечно, не в претензии, что я сообщил ему о вашей встрече с Кохом? Я подумал: если вы неповинны, то немедленно оправдаетесь, а если виновны, мои симпатии к вам не должны мешать делу. У гражданина есть определенные обязанности.

– Например, давать ложные показания.

– А, это старая история, – сказал Кулер. – Я боялся, что вы сердитесь на меня, мистер Мартинс. Взгляните на дело так – лояльный гражданин…

– Полиция эксгумировала труп. Вас с Винклером будут искать. Предупредите Гарри…

– Не понимаю.

– Прекрасно понимаете.

Было ясно, что Кулер понял. Мартинс резко поднялся и ушел. Больше он видеть не мог этого любезного, озабоченного гуманиста.

Теперь оставалось только наживить крючок. Изучив карту канализационной системы, я пришел к выводу, что кафе возле киоска, который Мартинс принял за газетный, будет самым подходящим местом. Лайму нужно только подняться на поверхность, пройти пятьдесят ярдов, забрать Мартинса и снова уйти под землю. Он не догадывался, что его расчет нам ясен: ему, конечно же, было известно, что обход коллекторов специальной полицией кончается незадолго до полуночи, а следующий начинается только в два, и вот в полночь Мартинс сидел в маленьком холодном кафе с видом на киоск и пил кофе чашку за чашкой. Я дал ему пистолет, расставил людей как можно ближе к киоску, а специальная полиция была готова закрыть в полночь все выходы и начать прочесывание коллекторов от окраин к центру. Но я хотел не дать Лайму спуститься снова под землю. Это избавило бы нас от трудов – а Мартинса от риска. Итак, Мартинс сидел в кафе.

Ветер поднялся снова, но снега не принес: он тянул ледяными порывами с Дуная и сдувал снежинки, словно пену с гребня волны, на маленькой, покрытой мерзлой травой площадке. Отопления в кафе не было, и Мартинс поочередно грел руки о чашку эрзац-кофе – о бесчисленные чашки. Почти все время с ним находился кто-нибудь из моих людей – я менял их минут через двадцать с неравными интервалами. Прошло больше часа: Мартинс давно потерял надежду, и я тоже. Я сидел у телефона в нескольких кварталах оттуда с отрядом специальной полиции, готовым при необходимости спуститься под землю. Нам было легче, чем Мартинсу: в сапогах до бедер и в бушлатах мы не мерзли. Один из полицейских пристегнул на грудь небольшой прожектор, раза в полтора побольше автомобильной фары, другой запасся связкой римских свечей. Раздался телефонный звонок. Звонил Мартинс.

– Я умираю от холода, – сказал он. – Уже четверть второго. Есть ли смысл ждать еще?

– Вы напрасно звоните. Вам нужно быть на виду.

– Я выпил семь чашек этого дрянного кофе. Больше мой желудок не выдержит.

– Если Лайм придет, то уже скоро. Он не захочет наткнуться на двухчасовой патруль. Пробудьте там еще четверть часа, но не подходите к телефону.

Внезапно Мартинс сказал:

– Черт возьми, он здесь. Он…

Голос в трубке оборвался. Я сказал помощнику: «Дайте сигнал охранять все выходы», а отряду: «Спускаемся вниз»

Произошло вот что. Мартинс еще говорил, когда Гарри Лайм вошел в кафе. Не знаю, что он услышал, может быть, ничего. Достаточно было увидеть, что человек, которого ищет полиция и у которого нет друзей в Вене, говорит по телефону. И прежде чем Мартинс положил трубку, он вышел. Как раз в тот миг никого из полицейских в кафе не оказалось. Один только что ушел, а другой подходил к дверям. Гарри Лайм проскользнул мимо него и направился к киоску. Мартинс вышел из кафе и увидел моих людей. Крикни он сразу, все было бы просто, но, мне кажется, то уходил не Лайм, мошенник и убийца, то был Гарри. Пока Мартинс колебался, Лайм вошел в киоск, потом Мартинс крикнул: «Это он!», но Лайм уже спускался под землю.

Что за странный, неизвестный большинству мир лежит у нас под ногами: мы живем над пещерной страной водопадов и мчащихся рек, там есть приливы и отливы, как и в мире наверху. Если вы читали о приключениях Аллана Квотермейна (Герой романа писателя Р. Хаггарда (1856–1925).) и рассказ о его путешествии по подземной реке в город Милосис, то сможете представить себе последнее убежище Лайма. Главный поток шириной в половину Темзы мчится под громадным сводом и питается ручьями: эти ручьи спускаются водопадами с более высоких уровней и очищаются при падении, так что в этих боковых каналах грязен лишь воздух. Главный поток издает душистый, свежий запах с примесью озона, и повсюду в темноте слышен шум бегущей или падающей воды. Когда Мартинс и полицейский подошли к этой реке, только что кончился прилив: сперва они спустились по винтовой железной лестнице, потом миновали короткий проход, такой низкий, что им пришлось нагибаться, а потом у их ног заплескалась мелкая с краю река. Мой человек посветил фонариком на край потока и сказал: «Пошел туда», потому что как глубокая река прибивает к берегу всякий хлам, так и канализационный поток оставляет в мелкой воде у стены апельсиновые корки, пачки из-под сигарет и тому подобное, и в этих отбросах Лайм оставил свой след четко, будто на сырой земле. Полицейский держал фонарик над головой в левой руке, а пистолет в правой. Мартинсу он сказал:

– Держитесь позади меня, сэр, этот гад может выстрелить.

– Тогда почему, черт возьми, вы должны быть впереди?

– Это моя работа, сэр.

Они шли по колено в воде, полицейский направлял луч фонарика на взбаламученный след у края потока.

– Самое нелепое, – сказал он, – что этому гаду все равно никуда не деться. Все выходы охраняются, путь в русскую зону перекрыт. Нашим ребятам остается только прочесать боковые ходы от люков.

Полицейский достал свисток и свистнул, очень издалека стали доноситься ответные трели.

– Все уже внизу, – сказал он. – Я говорю об отряде полиции специального назначения. Ребята знают это место так же, как я Тотенхем-корт-роуд. Жаль, меня сейчас не видит моя старуха. – Он приподнял фонарик повыше, чтобы посмотреть вперед, и в этот миг раздался выстрел. Фонарик выпал и шлепнулся в воду.

– Черт бы побрал этого гада, – пробормотал полицейский.

– Вы ранены?

– Слегка царапнуло кисть, пустяки. Вот запасной фонарик, сэр, подержите, пока я перевяжу руку. Не светите. Он в одном из боковых ходов.

Звук выстрела еще долго перекатывался эхом; когда последний отзвук стих, впереди раздался свисток, и спутник Мартинса свистнул в ответ.

– Странное дело, – сказал Мартинс, – я даже не знаю вашей фамилии.

– Бейтс, сэр. – Он негромко засмеялся в темноте. – Это не мой постоянный участок. Вы знаете пивную «Подкова», сэр?

– Да.

– И «Герцог Графтон»?

– Знаю.

– Что ж, кого там только не бывает.

– Давайте я пойду вперед, – предложил Мартинс. – Вряд ли он станет стрелять в меня. Я хочу поговорить с ним.

– Мне приказано всемерно оберегать вас, сэр.

– Ничего.

Мартинс обошел Бейтса, погрузившись при этом на фут глубже. Выйдя вперед, он крикнул: «Гарри», – вдоль потока понеслось эхо «Гарри, Гарри, Гарри» и вызвало в темноте целый хор свистков.

– Гарри! – крикнул он снова. – Выходи. Это бесполезно.

Неожиданно близкий голос заставил их прижаться к стене.

– Это ты, старина? Говори, что нужно делать.

– Выходи. И подними руки над головой.

– У меня нет фонарика, старина. Я ничего не вижу.

– Осторожнее, сэр, – предупредил Бейтс.

– Прижмитесь к стене. В меня он стрелять не станет, – сказал Мартинс. И крикнул: – Гарри, сейчас я включу фонарик. Играй по-честному и выходи. Все равно тебе не скрыться.

Он зажег фонарик, и футах в двадцати, на грани воды и света, появился Лайм.

– Подними руки, Гарри.

Гарри вскинул руку и выстрелил. Пуля срикошетила от стены возле головы Мартинса, и он услышал, как вскрикнул Бейтс. В этот миг луч прожектора с пятидесяти ярдов осветил весь канал и выхватил из темноты Лайма, Мартинса, широко открытые глаза Бейтса, лежащего по грудь в воде. Под мышку ему занесло пустую сигаретную пачку. Тут подоспел мой отряд.

Мартинс в смятении стоял над Бейтсом. Лайм находился между нами. Стрелять из опасения попасть в Мартинса мы не могли, а Лайма слепил свет прожектора. Мы медленно продвигались вперед, на всякий случай держа пистолеты наготове, Лайм метался туда-сюда, как ослепленный фарами заяц, потом внезапно бросился в центральный поток, глубокий и быстрый. Когда мы повернули вслед ему прожектор, он был под водой, и течение быстро несло его мимо тела Бейтса, за пределы луча, в темноту. Что заставляет человека в безвыходном положении цепляться за несколько минут жизни? Достоинство это или недостаток? Трудно сказать.

Мартинс стоял у кромки луча, глядя вниз по течению, теперь в руке у него был пистолет, и лишь он один мог стрелять без опаски. Я разглядел что-то движущееся и крикнул ему: «Вон он. Вот он. Стреляйте». Мартинс поднял пистолет и выстрелил, как много лет назад стрелял по этой команде на Бриквортской пустоши, и, как тогда, выстрел оказался неточным. Раздался похожий на звук рвущегося ситца крик боли, в нем звучали упрек и мольба. «Молодчина», – крикнул я и остановился около Бейтса. Он был мертв. Когда на него навели прожектор, глаза остались безучастно открытыми, кто-то нагнулся, взял прилипшую сигаретную пачку, бросил в поток, и она понеслась по течению – это оказался обрывок желтой «Голд флейк»: да, Бейтс был далек от Тотенхем-корт-роуд.

Когда я поднял взгляд, Мартинс уже скрылся в темноте. Я окликнул его, но мой голос утонул в гулком эхе, в шуме и реве подземной реки. Потом раздался третий выстрел. Мартинс впоследствии рассказывал:

– Я пошел вниз по течению искать Гарри, но, должно быть, проглядел в темноте. А зажигать фонарик боялся: Гарри мог выстрелить снова. Очевидно, пуля настигла его у бокового хода. И он пополз к железной лестнице. Там, наверху, в тридцати футах, был люк, но у Гарри не хватило бы сил его приподнять, и даже если бы удалось, наверху стояли полицейские. Должно быть, он все это знал, но от боли лишился рассудка, и наверное, как животное инстинктивно ползет умирать в темноту, так человек стремится к свету. Его тянет умереть в привычном мире, а темнота – мир для нас чуждый. Гарри стал карабкаться по ступеням, но тут боль усилилась и не дала двигаться дальше. Что заставило его насвистывать ту нелепую мелодию, которую, как я верил по глупости, написал якобы он сам? Старался ли привлечь внимание, хотел ли, чтобы рядом был друг, хотя этот друг и устроил ему ловушку, или свистел в бреду безо всякой цели? Словом, я услышал его свист, пошел обратно вдоль стены, нащупал, где она кончается, и поднялся по темному ходу туда, где лежал он. «Гарри», – окликнул я, и свист оборвался прямо у меня над головой. Я все еще боялся, что он может выстрелить. Нащупав железный поручень, я стал подниматься. И уже на третьей ступеньке наступил ему на руку, он лежал там. Я осветил его фонариком, пистолета не было, очевидно, выронил при ранении. Сперва мне показалось, что он мертв, но тут у него вырвался жалобный стон. Я позвал: «Гарри», и он с большим усилием поднял на меня взгляд. Ему хотелось что-то сказать, я нагнулся и прислушался. «Проклятый болван», – произнес он, и все: не знаю, имел ли он в виду себя, совершая акт покаяния, пусть и слишком легкого (он был католиком), или меня – неспособного подстрелить зайца, с моей тысячей фунтов в год, облагаемой налогом, и моими вымышленными скотокрадами. А потом застонал снова. Я больше не мог видеть, как он мучается, и прикончил его.

– Об этой подробности мы забудем, – сказал я.

– Мне никогда не забыть, – ответил Мартинс.

17

В ту ночь началась оттепель, снег в Вене таял, и безобразные развалины обнажались снова: прутья арматуры висели как сталактиты, а ржавые балки торчали из серого талого снега будто кости. Могильщикам было намного легче, чем неделю назад, когда пришлось бурить мерзлую землю. День вторых похорон Лайма выдался теплым, почти весенним. Я был рад, что его снова зарывают, но ради этого двум людям пришлось погибнуть. Группа у могилы на сей раз оказалась меньше: не было ни Курца, ни Винклера – только Анна, Ролло Мартинс и я. И никто не пролил ни слезинки.

Когда все было кончено, Анна молча повернулась и, разбрызгивая талый снег, пошла по длинной аллее, ведущей к главному входу и трамвайной остановке. Я сказал Мартинсу:

– У меня есть машина. Может, подвезти?

– Нет, – ответил он. – Поеду трамваем.

– Вы выиграли. Доказали, что я безмозглый осел.

– Нет, – сказал он. – Я проиграл.

Я смотрел, как Мартинс широко шагает на своих длинных ногах за Анной. Он догнал ее, и они пошли рядом. Думаю, он не сказал ей ни слова. Это походило на концовку повести. Мартинс был никудышным стрелком и очень плохо разбирался в характерах, однако ухитрялся писать вестерны (поддерживая напряжение) и ладить с женщинами (не представляю как). А Крэббин? О, Крэб-бин все еще спорит с Британским обществом культурных связей о расходах на Декстера. Ему говорят, что нельзя оплачивать одновременные расходы в Стокгольме и в Вене. Бедняга Крэббин… Да и все мы, если разобраться, бедняги.