Текст книги "Неспящий Мадрид"

Автор книги: Грегуар Поле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

VII

Летисия кладет белую трубку на белый аппарат. Ее конторка тоже белая, пол из мрамора, белые стены. На ней ярко-алый костюм и золотые браслеты-цепочки на запястье, которые выразительно позвякивают о белизну конторки всякий раз, когда она кладет перед посетителем входной билет. Еще четверть часа продавать билеты, и она прикроет лавочку. Потом, еще через сорок пять минут, выставка и весь Королевский дворец закроет свои двери. Вокруг себя она видит открытки, которые тоже продаются, каталог выставки, великолепный, семьдесят три евро, аудиогиды, два евро (их осталось всего три в деревянном ящичке, выставка сегодня имеет успех), и трех охранников в коричневой форме, у каждого ремень, резиновая дубинка, желтая нашивка на рукаве, кепи, радиопередатчик, усы у двоих мужчин, стоящих перед металлоискателем, темный конский хвостик у женщины за экраном. Летисия читает роман Сарамаго «Эссе о слепоте», издание в бумажном переплете, подарок от «Эль Паис» [16]16
  Испанская ежедневная газета.


[Закрыть]читателям прошлого уик-энда. Ее интересовало только бесплатное приложение, книга, газету она отдала, не читая, бродяге, который живет в домике из картонных коробок в подземном переходе, соединяющем парк Ретиро с улицей О'Доннелл. Рост у Летисии внушительный для чистокровной испанки: метр восемьдесят шесть, да еще пышная шевелюра, рассыпающаяся волнами, как из рога изобилия, до локтей и чуть ниже, каштановая, сказали бы на Севере, а в здешнем лексиконе просто светлая. В хозяйстве Королевского дворца не нашлось форменной одежды ей по росту, и пригласили портного снять с нее мерки. Она работает одна, продажа билетов на сегодня закончена, а трое охранников такие скучные люди, что ей за весь день и словом перемолвиться не с кем. Ей осталось страниц пятьдесят до конца романа, о котором у нее пока так и не сложилось мнения. Добравшись до конца главы, она отрывается от книги и в маленькое окошко, сквозь толщу, указывающую на преклонный возраст стен, ей думается, что стены как деревья, – вновь и вновь устремляет взгляд на портики, на колоннаду, бесконечную, классически ровную и размеренную, на восхитительные аркады из белого камня, бесполезные и полные красоты, на которые солнце вновь и вновь устремляет свои уже мягкие лучи, насыщенные голубым золотом и далекой дымкой изрезанного арками горизонта.

Ее сердце начинает биться чаще: теперь она думает о своем брате, который меньше чем через час, нацепив шпагу, одетый в камзол из тафты, с фетровой шляпой в руке и с болью в ногах от неудобных сапог, которые он так и не решился попросить заменить или подогнать по ноге, сделает первые одиннадцать шагов, ритмичных, точнехонько отмеренных и многократно отрепетированных, по подмосткам из крашеного дерева, в декорации ночного города, в движущемся круге света, искусно направляемом из райка. Она знает, что этот свет ему мешает, слепит глаза и не дает сосредоточиться и поверить в себя, а ведь это просто необходимо, чтобы выйти на сцену и взять первые ноты, от которых зависит все. Две тысячи, три тысячи глаз сколько зрителей вмещает Опера? – устремленные на него и символически сконцентрированные в этом ужасном круге, в этом луче, сжигающем цель и превращающем бесчисленный ареопаг партера, лож и балконов в беспощадную мощь ПВО.

Она выдвигает ящичек, о который стукаются ее колени всякий раз, когда она поворачивается на высоком рабочем стуле, и достает оттуда телефон. Набирает короткое сообщение, и наманикюренный, отливающий перламутром ноготок с необыкновенной точностью профессиональной машинистки порхает по светящимся кнопкам. Он просил его не беспокоить, но если и вправду этого не хочет, то отключил свой телефон. Еще не время, однако охранники уже натянули толстые бордовые шнуры, закрывающие проход. Она послала сообщение, самое короткое и нейтральное, какое только могла, чтобы не раздражать его. Поворот ключа, код из шести цифр, долгое нажатие зеленой кнопки – и касса распечатывает итог. Летисия, как обычно, складывает наличность в конверт и убирает его в выдвижной ящик – все, как всегда. Прежде чем выключить компьютер, она проверяет свою почту – новых сообщений нет, – встает, поправляет красную юбку, задвигает стул под конторку, идет к гардеробной, на ходу прощаясь с охранниками, слышит в ответ привычный сальный комментарий того, что потолще, Хулио Корнеро, с его дежурным смешком, которого – а Летисии это и в голову не приходит – так и распирает от безнадежного желания быть приятным, милым и обворожительным. Летисия меняет форменный костюм на городскую одежду, надевает жемчужное с золотом ожерелье, остроносые туфельки, прибавляющие ей росту до метра девяноста, и, привычно держась за гибкие ручки своей сумочки, уходит из Королевского дворца через мощеный двор, мимо арок, где в сумерках уже засияли огни – дело рук человеческих, мимо каменных столбиков, соединенных тяжелыми цепями, через которые она перешагивает, мимо монументальных решетчатых ворот, где ее, как и каждый вечер, приветствуют полицейские, на тротуар, к длинной стоянке, отведенной для служащих дворца, где сегодня утром она с таким трудом нашла место и где теперь, вечером, ее синяя машина стоит почти в одиночестве, блестящая, печальная, точно сошедшая с рекламы.

VIII

Опустив руку в сумочку, Летисия нажимает кнопку пульта дистанционного управления, и, хоть она еще далеко, дверцы отпираются, и шесть оранжевых огоньков загораются на долгую секунду.

Он, испугавшись, разбивает стекло, сует конверт в карман на спинке водительского сиденья, прыгает в седло, жмет на газ и уносится, с погашенными фарами, по булыжной мостовой.

Летисия видит промчавшийся мопед и водителя в шлеме, не понимая толком, в чем дело, но тревога заставляет ее ускорить шаг, припустить рысцой, а потом и бегом к машине. Подвернув ногу, она едва успевает ухватиться за капот. Она потеряла туфлю, бежит, прихрамывая, обнаруживает на булыжниках и в машине на заднем сиденье россыпь осколков стекла. Выругавшись, Летисия оборачивается, видит исчезающий вдали мопед, а потом, странное дело, затишье, пустота, ни одной машины на улице, никого поблизости. Она не помнит, что могла оставить на заднем сиденье. Что это – обычное хулиганство? Растерянная, она мечется в своем бежевом плаще, ищет туфлю, морщится от боли в вывихнутой лодыжке и чувствует, как из груди поднимается нервное рыдание. Движение возобновилось, прямо на нее наплывают фары, и, увидев совсем рядом еле ползущее такси, она поднимает руку. Такси тормозит.

– Ну, сеньорита, что с вами случилось? Украли что-то?

– Не знаю, я ничего не оставляла на сиденье, я никогда ничего не оставляю…

– Вот хулиганье! Бьют просто так, лишь бы напакостить. Механик-то у вас есть?

– Да.

– Вот и ладно. Ну же, успокойтесь и ступайте домой. Завтра все почините.

Но Летисия тупо повторяет: «Надо же что-то делать». Шофер выходит из такси, помогает ей надеть туфлю, она опирается на него, плачет, уткнувшись в плечо, как к мужу припала.

– Такое часто случается, сеньорита. Но раз вы ничего не оставляли на сиденье…

– Нет, я ничего…

– Не делайте из этого трагедии, сеньорита, никто ведь не умер.

Проезжает полицейская машина. Летисия, утопившая маленького таксиста в своей буйной шевелюре, разжимает нервное объятие, выбегает на мостовую и машет рукой. Два полицейских тормозят и выходят из машины. Шофер берет объяснения на себя:

– Сеньорите разбили стекло, она немного в шоке.

– Надо заявить в участок.

– Я ей так и сказал.

– Ну, сеньорита, что с вами случилось?

– Это было на моих глазах, но все произошло слишком быстро, я видела, как он уезжал…

– Вы его видели? Как он выглядел?

– Я не знаю, он был в шлеме.

– На мотоцикле?

– Да.

– А что у вас украли?

– Ничего, это просто хулиганство.

– Позвольте нам делать нашу работу, будьте добры. Что у вас украли, сеньорита?

– Да ничего, правда, я никогда ничего не оставляю…

– Ну хорошо, вы дадите показания в участке, здесь больше делать нечего.

– Но я видела, как он уехал, на мопеде, вон туда…

Хосуа Бедельман, сцепив руки за спиной, рассеянно смотрит на белые огни подъезжающих машин и красные – удаляющихся. Но вот он обернулся и подходит к своему подчиненному, который стоит с шофером и молодой потерпевшей. Наклоняется, через разбитое окно окидывает быстрым взглядом сиденье и теперь обращается к Летисии:

– Там ничего не было, ничего, что можно украсть, вы уверены?

– Совершенно уверена. У меня однажды украли свитер, всего-навсего свитер, и с тех пор я ничего не оставляю, никогда.

Хосуа, по-прежнему спокойно держа руки за спиной, разрешает таксисту уехать – разрешение полицейского, не допускающее возражений. Шофер спешит повиноваться, и такси исчезает в потоке машин.

Хосуа продолжает:

– Как вас зовут, сеньорита?

– Летисия Ромеро Батель.

– Каталонка?

– Да. Но я живу здесь.

– Чем занимаетесь?

– Работаю в Королевском дворце, билетершей.

– В Королевском дворце, наверно, хорошо платят, если можно позволить себе такой крутой «гольф».

– Я еще снимаюсь в рекламе.

– Теперь понятно.

Вдали завывает сирена, видимо, «скорая» или пожарная машина пробивается сквозь пробку на калье Ареналь. Хосуа Бедельман размышляет. Он оперся обеими руками о крышу машины Летисии, приняв позу, в которую ставит людей, когда их обыскивает. Постукивает пальцами, и металл кузова отвечает ритмичным позвякиваньем золотой печатке, которую он носит на мизинце своей ручищи. «Скорая помощь» проезжает мимо них, и на его совершенно гладкой лысине, где четко вырисовываются контуры полушарий и недюжинный ум, играют отсветы уличного освещения и вскользь мелькает оранжевый блик мигалки. Ни Летисия, ни капрал Алонсо не смеют ему мешать.

Звучат первые ноты «Арлезианки»: на мобильный Летисии пришло сообщение. Прочитав его, она выразительно смотрит на часы. Хосуа Бедельман, не меняя позы, поворачивает голову к молодой женщине и молча окидывает ее взглядом. Потом он что-то говорит, но яростный гудок проезжающего такси не дает ей услышать.

– Я сказал: вы знаете некоего Висенте Гонсалеса?

– Э-э… да, а что?

– Хорошо знаете?

– Смотря что вы подразумеваете под «хорошо», но какая связь? К чему этот вопрос?

– Это мое дело. Кто он вам?

– Приятель моего бывшего.

Сообщение, которое получила Летисия, от брата: «Передумал. Приходи. Непременно. Непременно. Я оставил контрамарку рыжей билетерше Ауроре. Очень тебя прошу».

Бедельман склоняется в разбитое окно, смотрит – ничего нет, ничего не валяется. Он очерчивает рукой полукруг – тот же радиус действия, что у руки того, кто разбил стекло. Ощупывает пальцами щель между сиденьем и спинкой, запускает руку в карман на спинке водительского сиденья и незаметно извлекает конверт.

– Вы торопитесь?

– Мне надо быть в Опере в восемь часов.

– Ничего, это полчаса.

– Не больше.

IX

Хосуа достает мобильный телефон и отходит, чтобы его не слышали, по тротуару вдоль легкого крыла дворца, к пласа де Орьенте, где толпятся группки людей, перетекая от одного аккордеониста к другому. Вдалеке, но по прямой, в перспективе дворца высятся кирпичные, каменные и бетонные башни на пласа де Эспанья, на фоне неба, которое от их освещенных громад кажется темнее. Там и сям в вышине светятся окна, печально зависнув в ночи, где не должно остаться ничего невидимого. Аккордеон, на котором играет Федерико Хара, соединен проводом с прямоугольным усилителем, лежащим в чемоданчике на колесах – такой багаж берут с собой в салон в самолете, – он как раз туда помещается. Один из спецэффектов усилителя окутывает звук на манер эха и придает его музыке искусственную и чарующую прелесть бесконечности. Федерико Хара первый аккордеонист на пласа де Орьенте со стороны дворца и собора. Метрах в пятидесяти, ближе к Эспанья, стоят другие, и возле Оперы тоже есть. Выглядывающие из потертых шерстяных митенок пальцы бегают по клавишам, извлекая жалобные ритмы нестройного танго, но вот он замечает слева, у полицейской машины, группу из пяти-шести человек, которая приближается к зоне его влияния. Все долговязые, белокуро-белые. Федерико Хара резко обрывает танго и начинает без перехода единственный мотив Марлен Дитрих, который он знает: «Falling in love again» [17]17
  Снова влюбиться (англ.).


[Закрыть]. Он выслеживает их, как дичь, ждет, когда они подойдут поближе, чтобы улыбнуться им заученной улыбкой.

Между елями, круглыми фонарями и клумбами, которые делают пласа де Орьенте излюбленным местом старой, но все еще красивой Грасиэлы Маты, крича и смеясь бегают дети, присаживаются в своих больших анораках на корточки, чтобы подобрать камешек, прогуливаются родители, со счастливым видом надзирая за чадами, черный пес хватает мяч и несет, развивая грациозную, мощную, великолепную, документальную скорость гепарда-охотника в африканской саванне, вытянутый горизонтально хвост на бегу задевает меха Грасиэлы Маты, та, шарахнувшись в сторону, теряет равновесие и падает на плиты с неожиданной для своих почти восьмидесяти лет гибкостью. Хозяин пса спешит ее поднять, пугается, расспрашивает старую даму и рассыпается в извинениях, а Диг, пес, положил мяч на землю и сидит, подобравшись, готовый снова бежать, хвост ходит ходуном, пасть открыта, часто дышит, взгляд устремлен на хозяина, словно говорит: скорей бы мяч вернулся в руку человека, чтобы снова полететь в направлении, всегда непредсказуемом, с силой, заранее неизвестной, непременно наделенный невероятной возможностью становиться невидимым, нематериальным, хоть его и направил красноречивый жест человеческой руки, и возникать вновь из ниоткуда, невзирая на бросок, в славной руке хозяина.

– Простите, сеньора, мне очень жаль, вы не ушиблись, с вами все в порядке?

Бабушка Хуана, хозяина, два дня назад сломала шейку бедра, он только сегодня днем навещал ее в клинике.

– Спасибо, молодой человек, со мной все в порядке. Я просто споткнулась, ничего страшного.

Жена Хуана, Марта, совсем молодая женщина, не далее как вчера вечером завела речь о страховке – надо бы заключить договор, а также пожаловалась, уже не в первый раз, на расходы, связанные с содержанием его глупой собаки.

– Прошу прощения, сеньора, не надо мне было позволять моей собаке бегать, где ходят люди, я знаю, но…

– Да не переживайте вы, молодой человек, бросьте, ничего не случилось.

– Не знаю, как вас благодарить, сеньора, мне неловко…

– Вы благодарить меня? Не пойму за что, но если уж вам очень хочется доставить мне удовольствие, то почитайте мои книги.

– Ваши книги?

– Последняя еще стоит в витринах и есть в покете, вам это не будет стоить дорого.

– А… простите, но что это за книги?

– Грасиэла Мата, вам это ничего не говорит, молодой человек?

– Э-э, нет, то есть имя да…

– Вот и хорошо! Прочтите последнюю: «Шесть жен». Вам понравится: у каждой из моих героинь есть собака и они их обожают. То есть кроме одной, но сами увидите.

Диг – это сука – проявляет признаки нетерпения. На травке газона она, присев, метит гипотетическую территорию, после чего удаляется рысцой, со степенной и чуть пугающей безмятежностью борзых. Вот она обнюхивает чемоданчик на колесах, где еще сохранились запахи и ароматы первого владельца и покупателя, у которого его не так давно украли и чье имя, адрес и номер телефона так и остались на этикетке, которую даже не потрудился снять наглый вор: ЖАН-КРИСТОФ ЛЕРКЕН, 11, СКВЕР АМБИОРИКС, 1000 БРЮССЕЛЬ, БЕЛЬГИЯ.

Грета, чьи белокуро-белые букли выбиваются из-под крошечной розовой шляпки, скорее декоративной, чем необходимой, тихонько тянет руку к морде собаки, та вытягивает шею, подставляя голову под ласковую ладонь рослой немки. Петер рядом с ней тщетно пытается говорить по-испански без густого немецкого акцента и мало что понимает на наречии аккордеониста. Федерико пытается угодить ему, начиная один за другим разные мотивы из своего репертуара в поисках того, которого, похоже, дожидается Петер.

– Esa no, otra. Es así: taa-ta-ta-tataa [18]18
  Не эта, другая. Вот так: таа-та-та-татаа (исп.).


[Закрыть].

Нина отходит от группы и делает снимок. От вспышки срабатывает рефлекс у Федерико Хара, который тотчас протягивает руки: «Give me, give me camera, I take picture of you» [19]19
  Дайте мне, дайте мне камеру, я сниму вас (англ.).


[Закрыть]. В момент щелчка фотоаппарата Диг внезапно вывернулась из-под руки Греты, откликнувшись на зов своего хозяина Хуана, и рослая немка наклонилась вперед, словно пытаясь поймать что-то падающее.

– The girl move, she move, I make other [20]20
  Девушка шевельнулась, она шевельнулась, я сниму еще (искаж. англ.).


[Закрыть].

Но Петер, будто настойчивость аккордеониста пробудила в нем чисто туристический страх перед продавцами сувениров и прочей дребедени, Петер мрачнеет, почти силой вырывает из рук Федерико Хара фотоаппарат, возвращает Нине, та убирает его в чехол, и немцы удаляются, не оборачиваясь и не оставив ни единой монетки бедняге музыканту, который, усевшись, вновь принимается играть прежнее танго, но вдруг, словно осененный идеей мести, переходит на «К оружию, друзья, вставайте все в строй, пора, пора крови гнилой омыть наши поля» [21]21
  Слова «Марсельезы», гимна Франции.


[Закрыть], после чего с лукавым и удовлетворенным видом начинает, видно, по ассоциации, «Елисейские Поля» Джо Дассена, мотив, на который раскошеливаются все французские туристы и который тихонько подхватывает, не понимая, откуда он взялся, ломким старушечьим голосом Грасиэла Мата на своих высоких каблуках.

Грасиэла стоит неподвижно, поглядывает на часы, 7.53, пора уже девушке появиться, не то их места продадут парочке стервятников из тех, что кружат у касс Оперы в надежде поживиться тем, что теряют опоздавшие.

Х

Черные туфли Грасиэлы, выглядывая из-под длинного мехового манто, напоминают замерший язык колокола, человека-колокола на пласа де Орьенте, среди толпы людей, бегающей детворы и круглых фонарей. Вот и девушка спешит к ней, в вечернем туалете, волос не видно, они убраны под круглую шляпку – дорогой атлас говорит о том, что это элегантный аксессуар, а не шутовской наряд. Под мышкой у нее пухлая пачка сшитых листков, на титуле напечатано жирным шрифтом имя автора вымышленное: Аманда Фурия, – заголовок – No dormía Madrid, и подзаголовок курсивом – novella [22]22
  Мадрид не спит… роман (исп.).


[Закрыть].

Грасиэла:

– Как ты похожа на свою тетю, детка!

– Неужели?

– О да, ты опаздываешь.

– Я думала, в восемь часов…

– В восемь часов начало. Надо было все-таки прийти чуть пораньше. Надеюсь, нас еще впустят.

Колокол Грасиэла поворачивается на 180 градусов и, в сопровождении девушки с бумагами под мышкой, быстрым шагом направляется к Опере, покидая зону, где заканчивается Джо Дассен, пересекая другую, где аккордеонист без особого энтузиазма наигрывает коплу, а затем последнюю, где скрипач пиликает нескончаемое адажио Альбинони под расслабляющий аккомпанемент оркестровки на синтезаторе.

Большие вращающиеся двери втягивают двух женщин и выплевывают их в фойе Оперы. Грасиэла извлекает из своей сумочки от Вюиттона два билета и протягивает их билетерше, которая первым делом успокаивает ее насчет времени – еще ничего не началось, возможно, даже будет задержка на добрые четверть часа, возникла маленькая проблема с баритоном.

– С доном Джованни?

– Да-да, с ним, без него не могут начать…

Билетерша, извинившись, просит женщин немного подождать, она сейчас вернется. Грасиэла с девушкой видят, как она устремляется на другой конец фойе, рыжие кудряшки подрагивают на темной форме. Толкнув какую-то дверь, она исчезает на несколько секунд и появляется вновь, опять бегом, кудри вразлет. Она держит в руке книгу и, залившись краской, скорее от робости, чем от бега, протягивает ее Грасиэле:

– Прошу прощения, вы не могли бы мне ее подписать? Я вас узнала, и я ужасно люблю ваши книги.

– Вы прелесть, детка. Как вас зовут?

– Аурора.

Грасиэла достает ручку так же быстро и таинственным образом ниоткуда, как десперадо выхватывает кольт, и начинает писать – ей немного неудобно делать это стоя: «Ауроре, рыженькой и восхитительной, как пятая из „Шести жен“, желаю судьбы более романтичной, чем все измышления романисток. Нежно целую. Грасиэла Мата (на премьере „Дон Жуана“)».

Девушка, сопровождающая Грасиэлу, смотрит на эту сцену с неописуемой смесью возбуждения, зависти, презрения и восторга. Она чувствует, что позеленела. Аурора удивляется про себя весьма скромным местам на билетах, которые эта знаменитая и наверняка богатая женщина ей предъявила, и показывает им нужную лестницу.

– Я знаю дорогу, детка.

Аурора смотрит им вслед, не в силах оторвать взгляд от знаменитости. Когда они скрываются из виду, она относит книгу в подсобку билетерш и, перечитав дарственную надпись, возвращается к своим обязанностям, сканирует билеты последних зрителей, указывает лестницу, этаж, успокаивает опаздывающих.

По-прежнему ни следа высокой девушки с буйной белокурой шевелюрой, откликающейся на имя Летисия. Как и каждый вечер перед спектаклем, Аурора чувствует около 20 часов, когда закрываются входы, неотложную нужду, наверняка скорее нервную, чем органически мотивированную. Сегодня, однако, ей необходимо дождаться девушку, которую ей описали. Все ее товарки уже поднялись наверх, она в холле одна. Тысячи зрителей утрамбовались в гигантском чреве Королевского театра, и фойе пусто. Двери-вертушки замерли, электронный глаз не улавливает никаких движущихся предметов, автоматически приводящих их в движение. Аурора переминается с ноги на ногу, не в силах обмануть нужду, запускает накрашенные перламутровым лаком ноготки в рыжую массу своих кудрей, чешет нос, постукивает по бедру серым пластмассовым сканером, замечает стрелку на чулке, кружит на месте. 20.06. Вот она решается все-таки сбегать в туалет. Но вдруг глухо урчит мотор, дверь-вертушка вздрагивает, и, как сходят одно за другим изделия на движущуюся ленту конвейера, на ковре фойе появляется высокая белокурая девушка – Аурора меняется в лице, – за ней другая, потом третья с фотоаппаратом в руке, потом молодой человек с рюкзаком – лицо Ауроры снова меняется, потом еще двое.

– Скажите, пожалуйста, кого из вас зовут Летисия?

Грета и Нина переглядываются, смеются, мотают головами: «Somos turistas» [23]23
  Мы туристки (исп.).


[Закрыть]. Вступает Петер:

– ¿Podemos sacar fotos, por favor? [24]24
  Мы можем сделать фото, пожалуйста? (исп.)


[Закрыть]

Аурора, без церемоний выругавшись, сыплет в ответ:

– No, lasfotos están prohibidas, no camera. Salgan ustedes рог favor, go out, please, it's closed [25]25
  Нет, фотографировать запрещено. Выйдите отсюда, пожалуйста, закрыто (исп., англ.).


[Закрыть].

Аурора заканчивает фразу, уже повернувшись спиной, на бегу к туалету. Щелкает вспышка. Вне себя она слышит собственный вопль:

– No camera, please!

И в ярости убегает.