Текст книги "Неспящий Мадрид"

Автор книги: Грегуар Поле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

VII

– Получилось, Филу, ты был прав, все получилось!

– Я тебя обожаю, Селина, обожаю!

– Во-первых, когда я вернулась, то их не нашла. Сперва ударилась в панику.

– Ты меня удивляешь.

– Они оказались на втором этаже, там как бы отдельный кабинет.

– Неслабо.

– Да, высокий класс. Правда, еда не так чтобы очень… Что-то вроде косидо [52]52
  Популярное блюдо испанской кухни, густой суп из турецкого гороха с овощами, мясом и копченостями.


[Закрыть]…

– Плевать на меню, Селина, рассказывай!

– Ладно. Сюрприз первый – Грасиэла приберегла для меня место. Я-то думала, что буду в конце стола, в одиночестве. Ничего подобного. Я сидела между Грасиэлой Матой и неким Альберто Поро, знаешь такого?

– Нет. Кто это?

– У него вроде бы художественная галерея на калье Коэльо, недалеко от тебя вообще-то. Умора, на нем повисла жена Сантьяго Кариньены, она старается впарить ему одного парня, бельгийского фотографа, хочет, чтобы он устроил его выставку. Кругом кумовство.

– А про нас, Селина, про нас?

– Да. Сначала Грасиэла поговорила со мной с глазу на глаз. Сразу сказала, что очень хорошо написано, особенно ей понравился стиль, разнообразный, ровный, цветистый. Она очень удивилась, что мы написали это вдвоем. На ее взгляд, стиль единый, она видит одну руку. И она сказала, что лучше будет опубликовать это под одним именем.

– Плевать, там посмотрим. Дальше!

– Дальше. Знаешь, сколько они пьют? Еще в антракте кава шла бутылками. А тут риоха рекой. Умора, да и только: Грасиэла, хорошо поддатая, и другие не лучше. Ну да это нам на руку… Так вот. Мне пришлось ей объяснить, почему мы это сделали, что на французском дело не пошло, на испанскую литературную продукцию больше спроса, а мы хорошо говорим по-испански и решили, что сможем писать на испанском, подумали, что будет забавно прийти во Францию через перевод. Она тоже посмеялась, но сказала, чтобы мы губы не раскатывали, первые романы переводят редко, мол, не надо бежать впереди паровоза.

– Вот-вот. До нее не дошло, что мы не укладываемся в статистику.

– Этого я ей не сказала.

– Ты меня удивляешь. Ну ладно, ей понравилось, а как насчет более конкретных авансов?

– Погоди, сейчас до этого дойду. Напротив нее сидит Миранда.

– Ну да, издатель.

– Он самый. Большойиздатель, она говорит. Она не без труда оторвала его от оживленной беседы, которая чуть было не закончилась ссорой, с Берналем, по поводу Вильены. Забавная была, кстати, эта беседа. Короче, оторвала она его, успокоила на раз – они все ее уважают до безумия, – заговорила о нашем романе, обо мне ни слова и даже не представила меня. Я ее слушаю – как бальзам на душу: прекрасный роман, написанный двумя французами, очень оригинальная вещица, дебют, непохожий на другие, с большими надеждами на успех. И потом, авторы молодые, литература у них в крови, и они на этом не остановятся. Вот так! Ну он-то, правда, не особо загорелся. Смотрел все больше в свой стакан, знай себе подливал. А потом она сказала, что автор – я, и представила меня. Селина Делло, Париж, агреже по испанскому языку, и все такое. О тебе речи не было.

– Я тебя прощаю.

– Le informamos de que su saldo está próximo a agostarse [53]53
  Сообщаем, что ваш баланс почти исчерпан (исп.).


[Закрыть].

– Алло?

– Да?

– Что такое?

– Черт, это моя карта, деньги кончились.

– Ты в кабине?

– Нет, в туалете. Это моего мобильного карта.

– Ладно, отключись, я тебе перезвоню.

– Нет, нет, позвони попозже, я не хочу слишком надолго уходить из-за стола.

– Постой, нет, я лучше приду, подожду тебя у выхода, вы ведь в «Энтеро»?

– Да.

– Вот и хорошо, когда закончите, встретимся в «Гальо», он круглосуточный и недалеко, я буду там.

– О'кей, kiss [54]54
  Целую (англ.).


[Закрыть].

– Постой, постой, а она передала ему рукопись?

– Да! На моих глазах!

VIII

– Просто убила его. Круто, правда?

– Да, это…

– Я понимаю, в каком он был состоянии, но есть слова, которые разят наповал.

– Эти слова точно разят.

– Кроме шуток. В самом деле, для него это катастрофа. Я слышала, как его оскорбляли. Рядом со мной люди вздыхали, как только он появлялся и начинал петь. Разве можно так себя вести? У зрителей есть права, но есть и обязанности. Чувствуй он поддержку, ему было бы легче. А знаете, что глупее всего?

– Нет.

– Дело в том, что я уверена: последуй он моему совету по поводу сапог, все прошло бы лучше. С этими сапогами целая история. Ему дали пару в последнюю минуту, и они оказались малы. Он постеснялся попросить заменить их еще раз. А когда вам обувь жмет, сами понимаете…

– Правда, обувь – это важно.

– Вот именно, я ему тоже говорила. И я же не виновата, что опоздала. Он вообще сначала никого не хотел видеть, а потом, в последнюю минуту, прислал сообщение, просил, чтобы я пришла, непременно. Я была свободна, да, но ведь у меня могли быть какие-нибудь планы, почему нет, и потом, машина, эти наркодельцы, использующие мою машину, ну чем я виновата, разве все предусмотришь, и пришлось идти в полицию, куда мне было деваться, а что допрос так затянулся, это полковник виноват.

– Капитан.

– Да, капитан, я ему сказала, что спешу, а потом еще этот чокнутый журналист остановился и четверть часа трепался с придурком из «бар-Бара».

– С коротышкой, одетым Моцартом?

– Да. Вы его знаете?

– Разумеется, но я не знал, что этот подонок Гарсия тоже с ним знаком.

– Они как минимум четверть часа болтали. Конечно, я все равно уже опоздала.

– Знаете, что я вам скажу? Вы тут совершенно ни при чем. И, положа руку на сердце: он сам виноват в своем провале, братец ваш. И ему еще повезло, что вы у него есть и что вы не врезали ему за это. Именно этого ему и не хватало – хорошей оплеухи. Я бы даже сказал, этак десятка хороших оплеух в детстве.

– Вы не должны так говорить.

– Нет, правда, я так, абстрактно, но априори…

– Априори, как вы говорите. Отец его бил.

– Простите.

– Да.

– У у-у, каким холодом повеяло. Я правда прошу прощения.

– Вы не могли этого знать.

– Налить вам еще капельку?

– С удовольствием.

– Вот бутылка и кончилась.

– Родится ребенок в этом году.

– Да ну?

– Есть такая примета.

– Ладно. Заказать еще бутылку?

– Лучше выйдем на воздух. Пройдемся еще немного? Я что-то опьянела.

– Вы правы, идемте.

IX

– Я тебе говорил и в тысячный раз повторяю, что он мудак!

– Я тебе говорил и в тысячу первый раз повторяю, что он великий человек.

– Я тебя прощаю, потому что ты пьян. Не то бы…

– А ты, если не хочешь, чтобы я вышвырнул твою писанину, «Органическое», фу-ты, ну и название, прямиком в помойку, советую тебе помалкивать.

– Вот! Вот издатель во всей своей красе, власть и угрозы. Но не забывай, что без нас, авторов, вы, издатели, – ничто. Пшик. Пустые бутылки, белая бумага, херы без яиц, да-да.

– Слушайте, извините меня, но вам, кажется, обоим хватит, мы тут не в забегаловке на рынке. Здесь дамы, и ваша грубость непозволительна. Селина, эй, этим двум охламонам больше не наливать, поставьте бутылку на пол, прошу вас, и не слушайте, что они говорят, или хотя бы забудьте. Знаете, до полуночи они вполне приличные люди.

– А ты, Сантьяго, вообще заткнись. Я не скажу здесь кое-чего, что, впрочем, само за себя говорит, но если не хочешь, чтобы… ну ты понял, лучше держи свои замечания при себе.

– Ладно, кажется, пора уходить, не так ли? Рюмочку после кофе я уже выпила.

– А рюмочку после рюмочки, а, Грасиэла, ты забыла это гениальное изобретение?

– Вы как хотите, а я ухожу. Сеньор Поро, было очень приятно. Селина, ты как? Идешь со мной или у тебя еще что-то?

– У меня встреча с соавтором, ну вы понимаете?

– Ладно, тогда расходимся.

Двери отдельного кабинета открыты, и двойная цепочка официантов убирает со стола. Сантьяго Кариньена помогает одеться Грасиэле, потом Эдит, которая стоит рядом. Альберто Поро подает пальто своей жене, Тибо Дюфрен Матильде Кариньена, а Селина Делло, Фернандо Берналь и Хавьер Миранда одеваются сами. Кто-то из официантов интересуется, кому выписать счет. Грасиэла Мата, с другой стороны стола уловив замешательство, говорит:

– Мне, малыш, мне.

Компания, с относительным достоинством, слегка пошатываясь, спускается по лестнице, пересекает почти пустой зал, где с ними прощается обслуга, покидает ресторан и вываливается на улицу. Сантьяго Кариньена исчезает, больше ни с кем не прощаясь и прихватив с собой Эдит Жако. Грасиэла Мата берет такси и уезжает одна; Селина уходит пешком; Альберто Поро спрашивает свою жену Пилар, в состоянии ли та вести машину. Нет. Матильда Кариньена предлагает их подвезти: Тибо на машине и не пьет спиртного. Поро соглашаются, и обе пары уходят к подземному паркингу на Пуэрта дель Соль. Хавьер Миранда и Фернандо Берналь остаются на тротуаре одни. За их спиной скрежещут замки ресторана, которые официант запирает на два оборота.

Берналь:

– Хавьер, ты как поедешь?

– Я приехал с Эдит Жако, подружкой Санти. Кривляка такая. Но Санти ее увел, а я тут остался, как дурак.

– Возьмем такси?

– Ты езжай. Я пройдусь пешком.

– Домой?

– А куда же еще!

– Как хочешь. Без обид?

– Отвали.

– Спасибо за книгу, старина.

– Вот-вот.

Хавьер Миранда, стоя на тротуаре, смотрит вслед удаляющемуся Берналю, видит, как тот поднимает руку, садится в такси, не слышит его, но знает, что он говорит: «Калье Маласанья, пожалуйста, дом тридцать один», и, только когда такси скрывается, Миранда, встряхнувшись, пускается в путь, чувствуя кружение в пьяной голове. Опершись рукой на фасад «Энтеро», который как раз гаснет, – под мышкой другой руки две стопки бумаги, которые ему передали сегодня, – он не может удержать позорную рвоту, забрызгав плиты светло-оранжевым.

Выпрямившись, выругавшись, он продолжает едва начатый путь и ищет чего-нибудь, чтобы избавиться от мерзкого привкуса, шибающего в нос. На пласа Исабель II еще открыт «Бургер Кинг». Пепси. Миранда расплачивается, выходит со стаканчиком пепси в руке, посасывая время от времени соломинку и стараясь держаться прямо. Он идет вверх по узким улочкам центра, которые знает наизусть, по которым ходил, будучи куда пьянее, но и куда моложе, с головой, занятой совсем другими мыслями, в той жизни, что была куда короче и, в сущности, тоже совсем другой. Лос-Каньос. Слева Лос-Анхелес, пласа Санто Доминго, справа Хакометресо, Кальяо и Гран Виа, Гран Виа, монументальная победа освещенных фасадов, и над ней, гигантской, нависает мощная художественная громада Башни – башня «Телефоника», самая высокая, самая прямоугольная и телескопическая, взлет камня, точности и пропорций, и красный светящийся циферблат часов на верхушке отсчитывает время для всех, не важно, смотрят на него или не смотрят. Миранда неспешным шагом идет дальше, бормочет себе под нос, повышает голос, снова бормочет:

– Гран Виа, Гран Виа, это я. Мадрид, вот и Миранда. Табличка с моим именем будет висеть на одной из твоих стен, я буду здесь! Мадрид, вот мой итог. Ты сделал меня богатым? Не настолько, чтобы об этом помнили. Ты дал мне женщин? Да. Нет. Даже и этого. Ты сделал мне имя? Миранда. Издатель. Меня не узнают на улице. Власть? Власть. Я увольнял людей. Власть. Что хочу, то и ворочу. Мне льстят. Власть. Пшик! Какая власть? Какая? Старая стерва, которая меняла ориентацию каждые два года, теперь, когда у нее седые волосы, негр, разноцветные обложки и розовые банкноты за подкладкой, хоп, Миранда, а ну-ка, Миранда, опубликуй-ка, Миранда, белая бумага, хер без яиц. К черту, Миранда! К черту, Мадрид! К черту, Испания! Десять лет я хожу по струнке. Миранда! Власть! Пшик. Школяр с домашними заданиями под мышкой. Ах, эта шлюшка с шелковым горшком на голове, ах ты, прошмандовка, ну-ка, Грасиэла, пусть-ка мне это издаст толстячок напротив! Миранда! Вот тебе твоя дерьмовая рукопись, вот, вот, вот! К черту, Миранда!

Яростно отброшенная рукопись, стукнувшись о край мусорного бака, отлетает на тротуар. Миранда вопит как оглашенный:

– Промазал! Миранда!

Он нагибается, чтобы поднять пачку бумаги, теряет равновесие, приземляется на четвереньки.

– Прекрасно. Великолепно.

Он встает, отряхивается. Мимо по Гран Виа как раз проезжает мусоровоз, за ним следуют два мусорщика в блестящих комбинезонах. Миранда, прицелившись в кузов, прямо в измельчитель, швыряет рукопись, которая на ветру отрывается от слабого переплета, страницы рассыпаются, частью в мусор, частью по асфальту, взлетая и кружа, когда проезжает машина. Один из мусорщиков толкает его:

– Cálmate, tió [55]55
  Успокойся, дядя (исп.).


[Закрыть]. Мешаешь работать. Отвали.

Мусорщик догоняет своего товарища. Миранда рукопись Берналя еще у него под мышкой – словно проснулся. Он смотрит перед собой, оглядывается. Ловит такси.

– Калье Гойя, шестой этаж.

– Этаж – это ваше дело. Номер дома?

Х

– Еще. У тебя есть еще?

– Это и есть моя работа: истории, которые не рассказывают. Что меня убивает, это, наверно, секретность.

– Ну давай, не держи в себе, продолжай.

– Это случилось не далее как вчера, глупость несусветная. Сержант Лопес. Он жирдяй, весит тонну и старается никогда не покидать свой кабинет. Но вчера ему как раз пришлось поехать на вызов. Когда я вернулся в участок с тобой, оставив тебя капитану, то зашел к нему в кабинет, к Лопесу. У него и смех жирный, он вообще все время смеется, но вчера его так разобрало, что он рассказывать не мог. Выехал он, значит, на кражу со взломом на калье Серрано. Надо сказать, если Лопес вытащил свои сто пятьдесят кило на кражу со взломом, вору бояться нечего. Но тут Лопес вернулся с парнем в наручниках. Невиданное дело. И Лопес хохотал, хохотал, он такой глупости в жизни не видывал, это чистая правда, парень взломал дверь, взял все, что мог, и поехал вниз на лифте. Завидное хладнокровие. Но не повезло – лифт сломался, застрял! Такое раз в жизни бывает. Представь себе лицо этого парня: драгоценности, деньги, ноутбук все у него в сумке, а лифт стоит между этажами. Что ему делать? Нажать кнопку вызова? Глупее не придумаешь! Вот так Лопес его и взял.

Хосуа завершает рассказ коротким смешком, поджав губы. В глубине своего кармана он комкает бумажку, какой-то проспект, из тех, что раздают на улице и берут почти из жалости, «ЧАСЫ ЛУЧШИХ МАРОК. НАШИ ЦЕНЫ ВАС ПРИЯТНО УДИВЯТ».

– Он все правильно сообразил, этот Лопес. Не уверен, что я сам бы додумался. Решил бы, что вор уже смылся, а лифт ни при чем. Так что Лопес парня взял с поличным, без сучка без задоринки. Что я хотел бы увидеть, так это лицо вора.

– Еще бы.

– Что-то я разговорился. Ты знаешь, который час?

Летисия поднимает голову. Красный циферблат на башне «Телефоника» показывает 3 часа.

– Думаю, уже нет смысла идти ночевать к подруге, да?

– И правда…

– Погуляем еще?

– Всю ночь?

– Я совсем не устала. Так хорошо ходить, гулять, разговаривать.

– Ты читала «Тысячу и одну ночь»?

– Нет, кто это вообще читает?

– Я, например. Наверно, в основном страдающие бессонницей холостяки. Там принцесса так же рассказывает истории, чтобы скоротать ночь.

– Да. Немножко похоже.

– Похоже. О, посмотри-ка, Гран Виа. Наглядеться не могу. Смотри. Даже слов нет. Это стоит всех прогулок и всех бессонниц на свете. Гран Виа – какая красота. И всегда полно людей, в любой час. Жизнь хороша, правда?

– Ну что, пойдем? Я замерзаю, когда стою на месте.

– А тебя не впечатляет?

– Во-первых, мне холодно, и потом, в этот час страшновато. И все-таки, согласна, неплохо.

– Брось, Летисия, смотри, это весь город, это мы, это все, это, в общем, я хочу сказать…

– Я никогда так на это не смотрела, но понять могу.

– Когда я уехал из Барселоны, думал, что вовек не привыкну. А теперь мне даже не хочется туда возвращаться.

– Ты из Барселоны?

– Да.

– Я не знала. Ты знаешь, что я тоже?

– Да, знаю.

– А где ты жил?

XI

Авенида дель Бразиль, четвертый этаж. Сеньора Алонсо уснула в кресле. Капрал, его жена и Эмилио пьют «анис дель моно» в сизой от дыма кухне.

– Да-да, атакуй! Ты слишком быстро опускаешь руки.

– Это правда, Эмилио, можешь мне поверить, я ведь женщина, я знаю, как это бывает, с первого раза они никогда не соглашаются. Вот я твоего брата два раза отшивала.

– Нет, один.

– Два.

– Один! Откуда ты взяла второй?

– В парке Ретиро, ты не помнишь? Он был такой лапочка, знаешь, мы шли, он молчал, как язык проглотил, а потом украдкой взял меня за руку.

– Это не называется отшила.

– Да? Я отняла руку, он смутился и через пять минут ушел, сославшись на деловую встречу, это в воскресенье-то!

– Перестаньте. Она меня не отшила, это не отказ. Она сказала, что занята, у нее кто-то есть.

– Ну и что? Ложь, говорю тебе, ложь. За слепыми, знаешь ли, по-моему, в очередь не выстраиваются.

– Спасибо.

– Да не обижайся ты, я не то хотел сказать, но ведь это правда, будь реалистом. Стой на своем. Ты хоть посмотрел, обручальное кольцо она носит?

– Нет на ней кольца. Но это ничего не значит.

– Конечно, если тебе хочется все видеть в черном цвете.

– Еще глоточек анисовой?

– Хорош ты будешь завтра утром.

– Да оставь его, милый, завтра же суббота.

– А он, знаешь ли, в субботу работает. И с раннего утра, так ведь? Если вы в «Телефонике» не будете работать по субботам, жизнь в стране замрет. В котором часу ты начинаешь?

– В шесть.

– Тебе надо быть там в шесть утра?

– Да.

– Переночуешь здесь?

– Нет, у меня вещи, комбинезон и прочее, все дома. Да я и спать-то не собираюсь. Не знаю даже, пойду ли завтра на работу. Не представляю, как опять выдержу целый день в пяти метрах от ее киоска.

– Эмилио, послушай меня. Ты не можешь вот так сразу же отступиться. Ты любишь ее, да? Ну так подари ей цветы, напиши ей письмо…

– Она слепая.

– Я знаю, но есть же у нее кто-то, кто ей прочтет?

– Это точно, кто-то у нее есть.

– Да прекрати, я уверен, что она соврала. Защищается, это нормально. Она не скажет «да» вот так запросто первому встречному. Ты подходи к ней каждый день, перекинуться словом, поболтать, так и завяжешь отношения. В конце концов она привыкнет к твоему голосу, это очень важно для слепых – голос. Они многое распознают по голосу, им ведь только этому и приходится доверять. Рано или поздно она убедится, что ты от чистого сердца, и ответит тебе тем же, и не будет больше говорить, что, мол, у нее кто-то есть. Разговаривай с ней обо всем и ни о чем, говори приятное, только не форсируй.

– Да, Эмилио, сразу ниже талии не надо. Как у нее, кстати, ниже талии-то?

– Прекрати, а то я разозлюсь.

– Ну ладно, ладно.

– Конечно, она красивая, очень красивая. И сама этого не знает.

– Она слепая от рождения? Никогда не видела?

– Понятия не имею.

– Вот видишь, ты даже таких вещей не знаешь. Поговори с ней – о ней, о себе, подари ей цветы, почитай газету, короче, сделай ей что-нибудь приятное, это же так важно чувствовать, что кто-то думает о нас. Будь романтичным.

– Быть романтичным после тридцати? Нерасчетливо как-то.

– Ох, братишка, кончай ты про расчеты. Знаешь, что я тебе про них скажу? Расчеты – это двустволка. А жизнь – автомат Калашникова. Ну же, дерзай и покажи ей, что она стоит твоих усилий и терпения.

– Вот-вот, не спеши, ухаживай за ней, для женщины это главное – чтобы за ней ухаживали, важно знать, что кто-то живет ради нас, просто так, ни за что. Знаешь, какое это счастье! Сделай ее счастливой, вот и все.

XII

– Который час?

– Пять минут пятого. Я просто с ног падаю.

– Ты меня удивляешь. Какой вечер и какая ночь! Ладно, допьем бутылку и пошли.

Филипп Куврер берет свой бокал и встает, опрокинув стул. Народу в баре уже мало, никто этого не замечает.

– Селина, я поднимаю свой бокал за твои подвиги и за мое терпение.

Он ставит стул на место, садится и пьет. Усталая Селина, поставив локоть на стол и вяло подперев рукой щеку, закуривает очередную сигарету.

– Как же ты, наверно, скучал все это время! Что ты делал?

– Представь себе, читал. Тассо, ни больше ни меньше, «Освобожденный Иерусалим». Вслух. Смешно, никак не мог сосредоточиться.

– Ты меня удивляешь.

– Ну вот, я его отложил, взял Мейринка, «Голема», прочел несколько страниц, опять отложил, взял Роденбаха, «Призвание», все вслух, опять несколько страниц, потом Теккерея, потом Стерна, потом Овидия, я уже не помню, в каком порядке. Еще Ламартина, Лорку, Кеведо, в общем, лоскутное одеяло самого что ни на есть эстетического чтения, и я добрался до «Неистового Роланда», когда ты позвонила с хорошей новостью.

– Из сортира.

– Каждому свое. Это был перст судьбы, телефон зазвонил в тот самый момент, когда я читал прикинь, наизусть запомнил эти строки, то место, где Астольф на Луне, а апостол Иоанн говорит о поэтах. Duolmi di quei che sono al tempo tristo, quando la cortesia chiuso ha le porte; che con pallido viso e macro e asciutto la notte e ‘l dì picchian senza frutto [56]56
  Оттого мне и больно, что пред пишущими / Ныне вежество замкнуло врата, / И они стучат, днем, ночью, бледные, тощие, – / Тщетно! (ит.) —Ариосто. Неистовый Роланд. Пер. М. Гаспарова.


[Закрыть]. Представляешь себе?

Селина прижала пальцем к столу измятый тюрбан и возит им между пепельницей, своим бокалом и бокалом Филиппа Куврера.

– Допей мой бокал, если хочешь, я больше не могу.

– Я тоже! Тогда пусть достанется шляпке, она тоже заслужила возлияния.

Филипп выливает на тюрбан содержимое фужера, шампанское, разбрызгиваясь, течет по столу.

– Прекрати, нас сейчас выставят.

– Плевать, мы все равно сваливаем. Алле-оп!

Они встают, надевают пальто, и Филипп нахлобучивает на голову мокрый тюрбан.

– Моя очередь, божественный убор!

Селина виснет на руке Филиппа Куврера, тот толкает дверь, шумно прощаясь.

– Обожаю эти круглосуточные бары.

На калье Ареналь редкие полуночники. И бесчисленные такси.

– Переночуешь у меня, цыпа моя?

– Ну да, не заканчивать же на этом.

– Но это не то, что ты подумала, цыпа моя.

– А что, по-твоему, я подумала, задохлик?

– Нет, я это говорю, потому что, представь себе, я почти влюблен.

– Прекрати! Ты? Почти влюблен? Не верю своим ушам.

– Именно так, дорогуша. Украсть мирты и лавры мадридцев – дело хорошее, но мне этого мало, я хочу сорвать еще и их розы.

– Сразу видно, что ты читал Тассо и Ариосто сегодня вечером.

– Именно.

– Что это за история? Расскажи.

– Встреча в метро. Как в нашем романе. Да, дорогуша. Блондинка в полосатом топике располосовала мне сердце.

– Говори потише, что ты так орешь?

– Пользуюсь последними часами инкогнито. Скоро мы будем слишком знамениты, чтобы дурачиться на улице, моя дорогая. Мсье, да-да, вы, дайте, пожалуйста, автограф!

– Прекрати, у нас будут неприятности.

– Я просто хочу тебя порадовать.

– И что же эта полосатая?

– Ах да, полосатая. Встреча на четвертой линии, направление «Санта-Мария». Хороша несказанно. Я оставил ей свой адрес и все прочее. Жду ее звонка.

– Да брось ты. Она согласилась?

– С восхитительной улыбкой. Говорю же, любовь с первого взгляда.

– Ну, Филу, это уже опасно.

– А я больше ничего не боюсь.

– Решительно, сегодня твой день. Ты повсюду оставляешь свой телефон.

– Да, верно подмечено, мой день.

– А как ее зовут?

– Не знаю. Она мне скажет по телефону!

– Все-таки ты шут гороховый.

– Такая наша шутовская доля.

– Слушай, Филу, я что-то замерзла. Возьмем такси?

– Еще как возьмем, я тоже. И ветер дует злой на мокрый мой убор! Такси!

Они садятся. Такси выезжает с Ареналь, пересекает Пуэрта дель Соль и скрывается на Сан-Херонимо. На сиденье, в неожиданно душном тепле салона, Селина молча опускает голову на плечо Филиппа Куврера и тут же засыпает. На поворотах ее голова чуть соскальзывает, оттягивая мягкую щеку, рот немного открывается, она не просыпается, и тоненькая ниточка слюны свисает на шерстяной воротник пальто, мимолетно освещаемая проносящимися фарами.