Текст книги "Неспящий Мадрид"

Автор книги: Грегуар Поле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

XI

Немцы убрались, Аурора скрылась. Двери еще тридцать секунд вращают свои застекленные створки вхолостую, гоняя воздух изнутри наружу и снаружи внутрь, и попавшая сюда муха теперь выписывает невидимые траектории своего полета в освещенной и разогретой атмосфере Оперы, замечая или не замечая внезапную перемену температуры и не имея, надо полагать, никакой возможности выразить недовольство либо облегчение, расстегнуть, например, пальто, снять шляпу, провести ладонью по зябкой лысине или растрепанным волосам, умиротворенно вздохнуть в просторном фойе, где никто ее не слышит в приглушенном гомоне публики, с нетерпением ждущей начала спектакля.

Неутомимая муха набирает высоту, потолок ее не останавливает, она летит зигзагами по просторным пространствам лестничной клетки и в этом колодце света за несколько секунд достигает седьмого этажа, продолжает свой полет без разумных ориентиров арабесками, столь крутыми, что это уже, пожалуй, углы, пересекает прямоугольник двери Е16, ведь это только для людей существует порог, разделение на «снаружи» и «внутри», на общий коридор и частную ложу, забронированную в данном случае баронессой Тиссен и графиней де Монфраг, потом перелетает кресла, барьер безопасности, обитые бархатом перила, на которые баронесса в ожидании оперлась локтями, потом летит над зияющей пустотой, над бездной, которая вот-вот наполнится музыкой, публика ждет, а она облетает большой прозрачный полукруг, где огромная люстра, роскошно замысловатая и почти парящая в невесомости, должна, по идее, уже одиннадцать минут как быть погашена. Пролетая на большой высоте над зыбью партера, муха кружит у золоченого герба Испании – так близко его видят, наверно, только рабочие, когда чистят раз в год, взобравшись на головокружительно высокие лестницы, потом снижается, постепенно, ярус за ярусом, снова вверх, снова вниз, и еще ниже, вдоль опущенного занавеса к оркестровой яме, где изнывают музыканты, пока без дирижера. Она щекочет уже вспотевший лоб гобоиста, от скуки наигрывающего пять-шесть меланхоличных триолей, потом кружит вокруг рожка, на котором Яап ван Лир выдувает, чтобы развлечься, первые такты концерта Брамса, а муха продолжает летать среди нестройной какофонии инструментов, зевающих, вздыхающих, убивающих время, в которой вдруг прорезается из-под лукавого смычка альтиста уместно ироничная кантилена, и весь оркестр с удовольствием ее подхватывает, вызывая смех и восторг публики, которая, уловив мало-помалу мелодию, вносит свой вокальный вклад в юмор оркестра и скандирует не очень в лад: «Это лишь до свида-а-ания…» Графиня де Монфраг не поет, но смеется от души:

– Похоже на концерт-променад в Альберт-холле!

Баронесса Тиссен тоже поет.

После нескольких проигрышей, когда пение публики стихает, оркестр Концертгебау, без дирижера, но дирижируемый хорошим вкусом, молчит несколько секунд, минуту, и вот скрипки, все вместе, начинают мотив, который публика, очень кстати разогретая, дружно подхватывает: «Là ci darem la mano…» [26]26
  Начало арии «Ручку, Церлина, дай мне» из оперы Моцарта «Дон Жуан, или Наказанный развратник».


[Закрыть], потом, почти без перехода, зал, большой разинутый рот, распахнутая во всю ширь глотка, где стразы, отблески люстр и украшений подобны бликам слюны, весь зал на тысячи зрителей, один огромный рот, поет теперь арию Лепорелло, громовой, тяжелый мотив, направленный к большому занавесу, большому языку, который – все этого ждут – должен наконец прийти в движение, чтобы начался спектакль. Никто больше не смеется, все поют с душой, голоса дрожат на высоких нотах, надсаживаются тенора из бельэтажа, а оркестр вдруг умолкает. В углу между партером и сценой мужчина, одетый в черное, хлопает в ладоши, призывая к тишине. Группа зрителей, якобы полагая, будто он аплодирует, хлопает вместе с ним, надеясь воодушевить весь зал. Муха села на пульт дирижера, прямо под маленьким прожектором на подвижной ножке, ползает по нотам партитуры, открытой на первой странице. Зал не присоединяется к аплодисментам, и группа перестает шуметь во внезапно повисшей неловкой тишине. Человек в черном приносит слишком слабым голосом, чтобы его могли услышать в райке, от имени дирекции Королевского театра глубочайшие извинения:

– Возникла небольшая техническая и человеческая проблема, которая будет решена через несколько минут. Благодарю вас за терпение.

Муха ползет и тянет хоботок к черному си-бемоль альтов. Яап ван Лир, положив инструмент на колени, весело переговаривается со вторым рожком, а заведующий постановочной частью в черном, Густаво Мустио, закончив свою речь, шагает через партер, невнятным гомоном комментирующий его слова. Он минует двери и коридоры, входит за кулисы, натыкается на дирижера, сидящего на стуле из декорации, безмолвно, скрестив ноги, устремив глаза на четкую и строгую складку своих черных брюк, всецело сосредоточенного на музыке и своем престиже, руки тоже скрещены на колене, палочка лежит поперек, не шелохнется, никакой реакции даже на сбивчивые извинения, которые бормочет по-английски смущенный завпост, споткнувшись о груду длинных шпаг для второго акта, он опрокинул ее, но не оборачивается, толкает дверь с круглым окошком без стекла и рассекает группу, столпившуюся перед уборной Хуана Карлоса Ромеро Бателя.

– Он по-прежнему не хочет открывать.

Густаво достает внушительную связку ключей, выбирает отмычку, поворачивает ее в замочной скважине; дверь открывается на несколько сантиметров, припертая изнутри чем-то тяжелым.

– Мартин, ¡conmigo! [27]27
  Со мной! (исп.)


[Закрыть]

XII

Густаво и Мартин, хормейстер, налегают на дверь, мощные удары плечом постепенно отодвигают тяжелый предмет, дверь приоткрывается, и Густаво Мустио, проскользнув в проем, входит в уборную. Несколько голов – сколько умещается с любопытством просовываются в приоткрытую дверь.

Хуан Карлос Ромеро, уже в костюме и гриме, но еще в носках, сидит, скорчившись, в углу.

– Вставайте, дон Джованни.

Хуан Карлос не двигается с места.

Очень мягко, но настойчиво Густаво повторяет:

– Вставайте, вставайте, дон Джованни.

Мартин, стоя у двери, советует позвать его психолога. Все молчат. Хуан Карлос медленно выпрямляется, прислонясь к белой стене, на которую круглые лампочки возле зеркала отбрасывают силуэт завпоста и причудливые тени букета высоких лилий. Хуан Карлос смотрит в потолок и надменно, с пафосом произносит:

– Не трогайте меня.

Густаво Мустио – он теперь на две головы ниже певца, – повинуясь рефлексу, отвешивает ему театрально звонкую пощечину. Хуан Карлос, оглоушенный, таращит на него глаза. Густаво повторяет жест, на сей раз тыльной стороной ладони. Хуан Карлос стоит, держась рукой за щеку. Слезы больше не текут.

– Я вижу моего отца.

– Ничего ты не видишь! Вернись на землю, выйди на сцену и пой! Твою сестру что-то задержало, все, точка. Ты не можешь всех подвести из-за своей сестры! С ума сойти! Ты рушишь свою карьеру! И нас всех достал! Карст сидит и ждет, а публика вот-вот смоется!

Вид у Хуана Карлоса по-прежнему отсутствующий, призрачный, ладонь на лбу под черной прядью. Глухим голосом:

– Пять минут. Она придет через пять минут. Что такое пять минут?

– Вот моего отца забрали в больницу, еще двух часов не прошло, как он упал. Разве я бегу к нему? Разве бросаю все?

– Это ваше дело.

– Не могу я больше выносить этих капризов. Ишь ты, маленький гений, обдристался со страху! Знаете что, Хуан Карлос Ромеро Батель, детства в вас куда больше, чем таланта. Куда больше.

Мобильный завпоста пищит – звонят из дирекции. Он отвечает.

– Густаво, я перевожу на вас звонок, который должен вас заинтересовать. Это из полиции.

Густаво не успевает ответить, директор уже переключил звонок. Говорит капрал Алонсо:

– Да, у нас здесь на допросе, то есть, вернее, дает показания молодая женщина, Мария Летисия Ромеро Батель, которая должна петь у вас сегодня вечером…

– Нет, она петь не должна, но это, в сущности, то же самое.

– Ладно, я только хотел сказать, что она опаздывает и не может прийти. Она очень настаивала, чтобы предупредить вас, но сама не может позвонить, понимаете, на допросе.

Бедельман, стоя у окна и поигрывая жалюзи, рукой в перстне делает знак своему подчиненному и беззвучно, но отчетливо артикулирует: «По-ка-за-ния». Алонсо поправляется:

– То есть дает показания.

– По крайней мере, ничего серьезного?

– Нет, но она очень просила предупредить, поэтому я вам и звоню.

– Хорошо. Спасибо, господин полицейский.

– К вашим услугам.

Капрал Алонсо вешает старенькую бакелитовую трубку на аппарат. Бедельман молчит и, запустив руку за жалюзи, постукивает перстнем на мизинце по черному ночному окну.

XIII

Кабинет капрала Алонсо, где находится Бедельман, расположен на четвертом этаже. Внутренний, как здесь говорят, окном во двор, в патио. Отсюда не видно неба. Патио образует прямоугольник, не очень длинный, не очень широкий, глубиной в девять этажей. Карандашный стаканчик для того, кто видит все и начертил планы мироздания. Семь окон на длинной стороне, три на короткой, на каждом этаже. Сто восемьдесят окон в алюминиевых рамах. Девятнадцать освещены, наполняя душную тишину патио туманным светом и бесформенными тенями. Пожарная лестница взбегает уступами внутри металлической кишки, куда залетают иной раз городские голуби и хлопают крыльями в уголке светотени. Бедельман размышляет, глядя сквозь планки жалюзи поверх патио со скучающим терпением рыболова. Он смотрит на окно своего кабинета, на третьем этаже, пониже, единственное, где жалюзи не опущены. В квадрате света видны кусочек пола – крапчатый винил, пластмассовая решетчатая корзинка, стул на колесиках, стол и картотека. Капрал Алонсо, на таком же стуле, за таким же столом, мечтает, чтобы лейтенант прекратил нервное постукиванье перстнем по стеклу. Больной неон, перечеркивающий потолок, потрескивает, компьютер гудит, радиовызовы повторяются, неразборчивые за правой дверью, за левой затягивается неслышный допрос блондинки, а за дверью в коридор, что посередине между двумя постерами с собаками, не слышно ничего нового.

– Вы не возражаете, если я закурю, лейтенант?

Бедельман не отвечает. Вырывается с характерным треском язычок пламени из зажигалки. Вдруг Бедельман произносит вслух: «Клюет!»

Он увидел в освещенном прямоугольнике своего кабинета, на третьем этаже, мужские ноги – остального отсюда не видно, – в зеленых брюках и ботинках из коричневой кожи. Рука виден рукав синего пуловера – один за другим выдвигает ящики, извлекает красную папку, ненадолго замирает, ноги тоже неподвижны, вероятно, мужчина читает, потом папка водворяется на место, ящик задвигается, ноги исчезают, и окно вновь представляет картину освещенного пустого кабинета. Постукиванье прекратилось, капрал выдыхает.

– Скоро мы с вами здорово позабавимся, капрал.

– Я не против, лейтенант.

Бедельман делает несколько липких шагов по винилу и, между двумя постерами, где на фоне зеленого леса застыли в неподвижном беге две немецкие овчарки, аккуратно открывает дверь, после чего присаживается на край стола. Со своего стула Алонсо теперь видит перед собой прямой пустой коридор, череду дверей, постеры на стенах, банкетки для ожидания, во всю длину до буквы Т в конце, откуда едва доносятся шорох шагов и треск неоновых ламп. Докурив сигарету, он гасит окурок. Бедельман сидит, закинув ногу на ногу, на краю стола спиной к коридору.

– Почему вы так говорите, лейтенант?

Бедельман не отвечает; ожидание затягивается.

Быстрые шаги приближаются с одного из невидимых концов буквы Т.

– Вот, капрал. Самый гнусный из журналюг идет сюда поругаться со мной.

И в самом деле, круто вывернув из-за угла, к кабинету капрала приближается элегантная фигура молодого журналиста из «АВС» дона Федерико Гарсия Гарсия. Бедельман так и сидит к нему спиной, не шелохнется.

– Buenas noches [28]28
  Добрый вечер (исп.).


[Закрыть].

Голос журналиста почти ласков, но интонация решительна. Длинные светлые волосы смягчают суровые черты его лица, похожего на молодого Брамса. Бедельман не оборачивается.

– Добрый вечер, сеньор Гарсия. Могу я попросить вас выйти на минутку и закрыть дверь, мне надо закончить конфиденциальный разговор с моим подчиненным. Это ненадолго.

Федерико Гарсия проводит рукой по волосам и не двигается с места; он по-прежнему видит только затылок Бедельмана. С гневным вздохом журналист поворачивается, колеблется, не хлопнуть ли дверью, но, сдержавшись, закрывает ее аккуратно.

XIV

– Капрал, на нем коричневые ботинки, зеленые брюки и синий пуловер, не так ли?

– Пуловер и брюки – точно, вот ботинки не помню. А вы откуда знаете?

– Хороший сыщик знает все, капрал. Вам бы следовало заметить его ботинки, если вы хотите продвинуться по службе. Вы честолюбивы, капрал?

– Да нет, как все, лейтенант.

– Как все? И чего же хотят все честолюбцы? Дайте мне сигарету.

– Вы снова закурили?

– Да.

– Не знаю, ну и вопрос, хорошо жить, наверно.

– А вы живете хорошо?

– Да, ну, то есть хотелось бы, конечно, большего.

– Большего или лучшего?

– Ну и вопросы у вас.

– А дети у вас есть?

– Нет еще, мне пока рановато.

– Вам тридцать один год, капрал. А вашей жене?

– Тридцать три. Но мы только полтора года как женаты, а знакомы всего три, вы же понимаете.

– А сколько лет дону Федерико Гарсия Гарсия, вы знаете?

– Нет. Я бы сказал, примерно столько же, сколько мне.

– Меньше – двадцать восемь. А знаете, сколько он зарабатывает?

– Полагаю, больше, чем я.

– Больше, чем мы оба, вместе взятые и помноженные на два. У него четыре диплома, в том числе оксфордский, квартира в Саламанке, жилье в Париже, двухмачтовая яхта в Малаге и внебрачный ребенок от жительницы Мадрида, чью личность я еще не установил, которого он надеется никогда не встретить случайно на воскресной прогулке в парке Ретиро. Вы видели его вчера вечером по телевизору?

– Вчера вечером нас не было дома.

– Он выступал приглашенным экспертом в популярной программе. Этот парень знает все, я уверен, что он знает мою одежду так же хорошо, как я – его. А известно вам, чем отличается продажный легавый от модного журналиста?

– Нет.

– Нанимателем.

– Вы полегче, у меня жена журналистка.

– Я знаю, капрал, и не случайно вы не получали повышения уже два года.

– Вы… вы думаете, лейтенант? Клянусь вам, я ничего ей не рассказываю, так, текучку, что, уж и поговорить с женой нельзя?

– Конечно, можно. Но журналисты подслушивают за дверьми. Вот и все.

Бедельман поворачивает голову и смотрит на дверь. Ничего не происходит; ручка не шевелится, дверь закрыта. Капрал Алонсо, склонившись к своим скрещенным ногам, нервно оттягивает, отпускает, оттягивает, отпускает, оттягивает и отпускает резинку носков.

– Лейтенант, вы думаете, я должен остерегаться своей жены?

– Ну-ну. Любите вашу жену и делайте ей детей, пойте с утра и ставьте музыку вечером, будьте счастливы и живите спокойно, не беспокойтесь о том, что от вас не зависит. Полиция неблагодарна к вам; газета неблагодарна к ней. Занимайтесь своими делами, а заботы оставьте тем, кому за это платят. Оставьте в покое ваши носки: нервничать вредно. Знаете, в сущности, остерегаться – бессмысленно. Остерегаться – значит рассчитывать, но расчет это двустволка. А случайности жизни – автомат Калашникова. Силы неравны. Дайте мне еще сигарету.

Бедельман достает из кармана формы зажигалку.

– И оставьте наконец в покое ваш носок. – Понизив голос, он шепчет капралу: – Я удивляюсь терпению нашего доброго Гарсия. Потом, снова нормальным голосом: – Ну же, Гарсия, умейте проигрывать! Я расставил вам западню, вы в нее попались. Открывайте дверь, и посмеемся вместе!

Ничего не происходит.

– Вы открыли мою красную папку, вы прочли мою записочку о депутате-трансвестите, завсегдатае ночного клуба «Гула-Гула». Не говорите мне, что вы поверили, я вам не поверю.

Ручка резко поворачивается, но и на этот раз Федерико, сдержавшись, открывает дверь аккуратно.

Бедельман по-прежнему не оборачивается. Тон журналиста жесток, гневен и презрителен:

– Вы издеваетесь надо мной, Хосуа Бедельман Перес.

– Вы были правы насчет ботинок, – шепчет Алонсо лейтенанту.

Лейтенант:

– Кто там?

– Это он, он подслушивал за дверью, ясное дело, но я клянусь вам, что моя жена…

– Я вам верю, капрал.

Федерико продолжает:

– Депутат в заведении для трансвеститов грубая работа, очень грубая.

– Ах вот как, вы тоже в курсе?

– Да, я прочел вашу бумагу, тоже мне западня легавого, мелкая месть…

– Для меня не секрет, что вы регулярно лазаете по моим ящикам, достаточно раз в месяц читать «АВС», чтобы в этом убедиться. Но я хотел знать, настолько ли вы неопытны, чтобы делать это, когда солнце село, а штора поднята. Теперь я знаю. И вы тоже будете знать.

– Вы сами себя наказали, Бедельман. Бедельман Перес!

– Сколько презрения в вашем голосе, дон Федерико!

– Я не только прочел и поверил вашей писульке, я ее взял, она у меня в кармане, с вашим почерком. Вы, полагаю, не станете подавать жалобу на такую кражу. И это вы теперь в ответе за эту позорную информацию. Полицейская деза, агитация, католическая инквизиция, еврейская мафия. Бедельман Перес, вам пришлось покинуть Барселону, еще и полгода не прошло, и никто, имейте в виду, никто не поверил в повышение. После Мадрида куда вы отправитесь? В Бадахос, регулировать уличное движение и присматривать за цыганами?

– Я предпочел бы Севилью, там быки лучше.

Открывается левая дверь, положив конец обмену любезностями. Видна рука офицера, который жестом приглашает Летисию Ромеро покинуть кабинет, после чего дверь закрывается.

– Сеньорита Ромеро, разрешите представить вам Федерико Гарсия, журналиста из «АВС». Это мой друг, мы с ним тесно сотрудничаем.

Федерико, игнорируя лейтенанта и покоренный с первого взгляда особой, в которой соединились два решающих в его глазах качества – быть красавицей и посетительницей кабинета офицера, достает сигарету, рассеянно прикуривает от зажатой в ладони серебряной зажигалки, сжимает ягодицы, напрягает мышцы живота, выпячивает грудь, приглаживает рукой волосы и наконец протягивает руку – сигарета дымится между большим и указательным пальцами, – уже позабыв свой гнев:

– Очень рад, сеньорита, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

Усталая Летисия тоже поправляет прическу и просит капрала вызвать ей такси.

– Позвольте, сеньорита, я как раз прощаюсь, могу я вас куда-нибудь подвезти?

– Да, в Оперу.

– Какое совпадение, меня там ждут!

– Действительно, – мрачно добавляет Бедельман, – скоро антракт. Дон Федерико бывает в Опере исключительно во время антракта.

– А вы там вовсе не бываете, лейтенант. Доброй ночи.

XV

По коридору, под неоновыми лампами, мимо дверей, постеров и банкеток удаляются Летисия и Федерико.

– Я не могла видеть вас по телевизору вчера вечером?

– Да, это я. И поверьте, голубой экран куда приятнее снаружи, чем изнутри. Как и многое другое, впрочем.

Дойдя до буквы Т, они сворачивают направо. Лифт, на котором поднялся Федерико, стоит на месте, они спускаются на три этажа в молчании, неизбежно скользком, и покидают, не прощаясь, холл и призраков полицейского участка.

Машина журналиста стоит почти у самых дверей, на месте, отведенном для полицейских.

– А вы, я смотрю, не стесняетесь.

– Да они меня знают, привыкли.

Федерико открывает дверцу, и Летисия садится.

– Какая это машина?

– «Лотус».

Захлопнув дверцу, Федерико обходит машину, выбрасывает сигарету, садится за руль, резко трогает с места и раскрашивает кистью своих фар решетки, окна и темный фасад офисного здания на калье Хенераль Пардиньяс. Маленькая цифровая панель показывает: 20:58 8 °C.

– Красивая машина.

– Вы тоже, сеньорита.

Федерико сворачивает на Хуан Браво. Его рука небрежно лежит на руле – часы «Джагер» на стальном браслете, – другая сжимает ручку переключения скоростей.

– Как же я устала. Вы разрешите, я закурю?

– Разумеется.

Летисия открывает сумочку – «Лоншан», оранжевая крупнозернистая кожа с тисненым рисунком, маленькие жокеи на скаку, включает свой телефон, набирает код – 2808, – ее накрашенные ногти матово отражаются в стекле. Она сует в рот сигарету «Нобель», прикуривает от зажигалки «Бик». Машинально опускает щиток от солнца, рассматривает свое лицо в зеркальце и, держа сигарету в левой руке, правой подкрашивает губы.

Вам лучше?

– Будет лучше в Опере, скорее даже после.

– У вас неприятности с полицией?

– У меня разбили стекло в машине, а потом они задавали кучу вопросов об одном моем знакомом.

– Любопытно…

– Больше всего меня напрягает Опера, мой брат поет сегодня вечером, это премьера, он просил меня прийти, для него это очень важно, а я не смогла из-за этой истории.

– Он поет в хоре?

– Вовсе нет, он поет Дона Жуана.

– А! О да, это действительно важно.

На светофоре горит красный. В правом ряду рядом с «лотусом» останавливается такси.

– Он, стало быть, великий певец, ваш брат.

– Да, но… о, какое удивительное совпадение!

– Сеньорита! Как вы, все обошлось?

– Все хорошо, большое спасибо, вы были очень добры.

– А полицейские вас не сильно доставали?

– Они отвезли меня в участок, из-за них я опоздала в Оперу, но все хорошо, машиной они займутся позже.

– Вот как?

Загорается зеленый. Из вежливости Федерико не трогается. Сигналит машина сзади.

– Ну ладно, надо ехать. Я спешу! До свидания, целую и еще раз спасибо!

– Hasta la vista [29]29
  До свидания (исп.).


[Закрыть], сеньорита.

Машины трогаются.

– Какое удивительное совпадение, этот таксист помог мне сегодня, когда я обнаружила разбитое стекло в моей машине!

– И правда, бывает же!

– Очень славный парень. Только пахло от него неважно, но он очень славный.

Федерико сворачивает налево, на Лагаска.

– Вы не поедете через Кастельяна?

– Я вас не похищаю. Я хотел проехать здесь, чтобы кое с кем повидаться. Это совсем ненадолго. Тут один парнишка знает много чрезвычайно интересного для журналиста. Он служит зазывалой и своего рода вывеской «бар-Бара», здесь, чуть ниже по этой улице.

– А, так это Моцарт!

– Да, вы его знаете?

– Кто же не знает Моцарта! Трудно знать здешнюю ночную жизнь, не зная Моцарта. А он, значит, кладезь информации? Он же дурачок.

– Вот именно, вы даже не представляете, сколько всего может подвыпивший человек рассказать дурачку на выходе из бара. Как у полиции свои осведомители, так и у меня свои Моцарты. Вы читали Мендосу? [30]30
  Эдуардо Мендоса (р. 1943) – испанский писатель, пишет на каталанском и испанском языках.


[Закрыть]

– Эдуардо?

– Да.

– Как все барселонцы, прочла одну-две книжки, а что?

– Вы из Барселоны?

– Да, но живу здесь.

– Так вот, у Мендосы очень часто дурачки служат осведомителями. В «Тайне заколдованной крипты», например, или в «Правде о деле Саволта». У меня, кстати, написано начало романа об этом типе.

– Вы писатель? Я думала, что вы журналист.

– Это почти одно и то же, знаете ли. Или я сделаю об этом парне репортаж. Он меня просто завораживает.

– А меня забавляет. Он запомнил мое имя с первого раза и каждый раз напоминает мне об этом.

– А как, кстати, вас зовут?

– Летисия.

– Очень приятно, Летисия.

– Вот и он!

– Собственной персоной.