Текст книги "Простой, как снег"
Автор книги: Грегори Галлоуэй
Жанр:
Контркультура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
– Так что привлекло тебя во мне? – спросил я. Я никогда не задал бы этот вопрос трезвым.
– Ты просто казался таким обычным и нормальным, что я подумала: тебе в жизни нужно немного таинственности и причудливости, – ответила она.
***
Я ушел до возвращения ее родителей, и отправился домой по темным улицам. Я понял, что меня качает, что я пьян. Я дрожал от холода, я вспотел, у меня стучали зубы, и я побежал, или, по крайней мере, попытался бежать. На лужайках и в задних дворах лежал глубокий снег, и я с трудом преодолевал сугробы – один за другим. Мне это нравилось. Через несколько ярдов мне снова стало тепло, а мир показался удивительным. Тускло светящиеся окна домов выглядели, как ярко освещенные окна на глянцевых календарях, которые моя мать каждый год вывешивала на Рождество в холле перед входной дверью. Когда я шел, звезды дрожали и ярко горели у меня над головой. Казалось, земной шар крутится быстрее вокруг своей оси и немножко клонится в сторону. Однако я не приближался к дому. Было бы прекрасно застрять во времени, когда я был с Анной, но теперь у меня замерзли нос и все лицо, ноги и руки, и я хотел добраться до своей комнаты, где мог заползти в кровать и заснуть. Я побежал по улицам, а затем решил срезать путь по неосвещенным дворам, но от бега у меня стала кружиться голова, а ноги ослабли. Внезапно передо мной оказалась куча снега, и я понял, что упал. Снег забился мне в рот и нос. Я сел и стал хохотать. Я позвонил Анне на мобильный.
– Тебе стоило бы присоединиться ко мне. Я катаюсь в снегу, как идиот. Это ты довела меня до такого состояния. Ты должна быть здесь и позаботиться обо мне. Мне одному здесь совсем невесело.
Она рассмеялась в ответ.
– Мы не можем все время быть вместе.
– Почему нет?
– Это просто невозможно. Есть вещи, которыми я должна заниматься одна. Как и ты.
– Нет, у меня такого нет, – заявил я.
– Раньше ты прекрасно обходился без меня, – заметила она.
– Ты даже не представляешь, как это было далеко от прекрасного, – сказал я.
– Ну, никогда не знаешь, чего ждать. Не исключено, что тебе снова придется обходиться без меня.
– Не говори этого даже в шутку.
– Увидимся завтра, – сказала Анна и повесила трубку. Я встал и побежал во тьму.
***
Когда зашла мама, я сидел на полу у себя в комнате. Она была недовольна.
– Мне нужно напоминать тебе, чтобы снимал обувь, когда приходишь с улицы? – спросила она.
Я забыл. Это даже не пришло мне в голову. Она стояла и гневно смотрела на меня, пока я пытался стащить ботинки. С них на пол капал растаявший снег. Но снега было мало, а подошва у меня узкая. Они не могли оставить так уж много грязи. Мои пальцы все время соскальзывали с каблука, пока я пытался стащить ботинок с ноги. Я не мог понять, почему ботинок не слезает, пока не выяснилось, что я его не расшнуровал. Я медленно потянул за коричневый шнурок на правом ботинке, но шнурок завязался в узел. Мне было сложно развязать его. Мама продолжала за мной наблюдать. Они ничего не говорила. Вначале я этому радовался, потом разозлился. Мне хотелось на нее наорать.
«Ты знаешь, что я пьян, и молчишь!» – вот что хотелось мне закричать.
Я попытался сказать «Прости меня», имея в виду ботинки, но язык не слушался, он вообще отказывался шевелиться, словно в него вкололи приличную дозу новокаина. Наконец я стащил оба ботинка и поставил на футболку на полу. Мама в последний раз гневно взглянула на меня, а затем ушла. Мне тут же захотелось рассказать обо всем Анне, поэтому я включил компьютер. Я увидел, что она прислала мне письмо по электронной почте. Это было стихотворение Шарля Бодлера.
Вино любой кабак, как пышный зал дворцовый,
Украсит множеством чудес.
Колонн и портиков возникнет стройный лес
Из золота струи багровой -
Так солнце осенью глядит из мглы небес.
Раздвинет опиум пределы сновидений,
Бескрайностей края,
Расширит чувственность за грани бытия,
И вкус мертвящих наслаждений,
Прорвав свой кругозор, поймет душа твоя.
И все ж сильней всего отрава глаз зеленых,
Твоих отрава глаз,
Где, странно искажен, мой дух дрожал не раз,
Стремился к ним в мечтах бессонных
И в горькой глубине изнемогал и гас.
Но чудо страшное, уже на грани смерти,
Таит твоя слюна,
Когда от губ твоих моя душа пьяна,
И в сладострастной круговерти
К реке забвения с тобой летит она*.
Карл мертв
– Почему бы тебе не написать некролог, посвященный Карлу? – спросила Анна. Я не хотел. – Давай! – подбадривала она. – Он мне нужен для занесения в тетрадь. Ты его знаешь лучше меня. У тебя этот некролог получится лучше, чем у меня.
В конце концов, я его написал. Я брался за него дважды. В первом случае Карл у меня умер старым и богатым, прожив счастливую жизнь. У него было много денег и никаких проблем. Он был женат и жил в большом особняке. Он дружил со всеми. На похороны пришло 500 человек.
Анне этот некролог не понравился.
– Он неинтересный, – сказала она. – И так мало деталей. Я имею в виду, что этот некролог подойдет многим людям. Расскажи мне про Карла. Сделай некролог интересным. Сделай самого Карла интересным. И пусть он умрет молодым. Как если бы он умер сейчас. Напиши некролог, словно Карл умер сейчас.
День Благодарения
Скрудж* не любил Рождество. Мой отец не любит День Благодарения. Он его ненавидит. Я знаю, что это не имеет смысла. Я имею в виду, что там можно ненавидеть? Есть еда и футбол, то и другое – в избытке, но отец все равно ненавидит этот день. Обычно все было не так плохо, поскольку вокруг находилось много людей, и его нелепое поведение и выражение неудовольствия не сильно привлекали к себе внимание. А если он не жаловался, то сидел в своей берлоге, и мы о нем просто не вспоминали. Обыкновенно индейку жарил мой брат. Он начал заниматься готовкой, учась в колледже. Они с друзьями обычно готовили традиционный для Дня Благодарения ужин в выходные перед праздником, на который все отправлялись домой. Я не помню, чтобы моя мать когда-либо жарила индейку, что хорошо.
К сожалению, брат с семьей не приедут к нам в этом году. Он собирался проводить праздник в Батон-Руж.
Мы отправились в клуб. Отец был членом загородного клуба в Хилликере, и мы в праздники оказались там. У них имелся большой танцевальный зал, заполненный достаточным количеством столов для размещения пары сотен гостей. Все столики застелили белыми скатертями, в центре каждого стояли сухие цветы. Почти за каждым сидело по восемь или десять, или шестнадцать человек. Большие семьи смеялись, ели и наслаждались жизнью. Но нас было только трое, и мы сидели молча.
Зал выходил на поле для гольфа, теперь покрытое несколькими футами снега. Отец стоял у окна, идущего от пола до потолка, и смотрел на снег. Наконец, он уселся за стол, повернувшись спиной к окну. Я удивился, что он не отправился с лопатой расчищать поле, чтобы не ужинать с нами.
Официанты и официантки в накрахмаленных белых рубашках и блузках приносили индейку прямо на стол, разрезали ее и давали каждому большие куски. Они также приносили большие тарелки с пюре, сладким картофелем, фаршем, клюквенным соусом и зеленым горошком. Имелся и большой шведский стол, где можно было взять суп, салаты, хлеб, сыр, оливки, маринованные огурчики и десерты. Там была тонна еды – и вся хорошая. Мы с мамой несколько раз ходили к большому столу, где все это было выставлено, но отец ни разу не встал со стула. Он просто сидел на одном месте и пил виски с таким выражением лица, словно у него в горле застрял большой кусок картофельного пюре. Подходили разные люди и здоровались с отцом. С этими людьми он или играл в гольф, или вел дела. Он отвечал несколькими словами, но ни разу не представил ни мать, ни меня, и старался как можно скорее прекратить разговор. Я не знал никого, пока не заметил, как в зал заходит Билли Годли с семьей. Это была большая группа, состоявшая из родителей, братьев, сестер, тетушек, дядюшек и бабушек с дедушками. Его отец работал полицейским, на самом деле – детективом, что было не очень хорошо для Билли. Ребята в школе смеялись над ним. Он болтался на втором этаже с Дегенератами. К тому же, Билли был маленьким и тощим, что нисколько не помогало. Но я считал его достаточно приятным парнем, правда, не собирался к нему подходить и разговаривать с ним. Два сыра «Велвита» не могли вместе ужинать в День Благодарения.
– Хорошая индейка, – сказал я матери. – Как ты думаешь?
– Хорошая. Не такая, как у твоего брата, но хорошая.
– Может, он приготовит индейку на Рождество.
Он обещал приехать на Рождество. Не думаю, что я бы выжил, если бы он не приехал. Отец собрался уходить, пока мы еще ели.
– Выпей кофе, – сказала ему мать.
Он встал из-за стола и пошел прочь. Мы отправились за десертом. Я думаю, что съел три куска пирога. Тем не менее, ужин в День Благодарения занял чуть больше часа.
Я отправился в туалет и увидел, что кого-то вырвало в одной из кабинок, причем мимо унитаза. Блевотина разлетелась по всему полу. Пахло уксусом и свежеиспеченным хлебом. От такого запаха обычно перестаешь дышать. Я задумался, не моего ли отца тут рвало.
Отец сидел в машине. Просто сидел. Он не включил радио, он даже не включил печку.
***
Когда мы добрались домой, отец сразу же отправился в свою берлогу, а мать сварила себе кофе. Я попробовал позвонить Анне, но она выключила телефон. Я оправил ей текстовое сообщение и ждал, когда она со мной свяжется. Она с родителями уехала из города на целый день. Они собирались навестить каких-то родственников или еще кого-то. Я не уверен, что она точно сказала, кого.
Брат в тот вечер позвонил позднее. Они какое-то время разговаривали с мамой, а потом он попросил к телефону меня.
– Насколько все ужасно? – спросил он.
– Ничего, выдержать можно, – ответил я. – Жаль только, что не ты готовил ужин.
– Мне очень жаль, что я тебя так подвел в этом году.
– Я все понимаю. У тебя же маленький ребенок, да и других проблем хватает.
– Я приеду на Рождество.
– Это будет здорово, – сказал я.
В любом случае день прошел. Я не думал, что день был ужасным, а в ту минуту мне на самом деле было все равно, приедут они на Рождество или нет. Если бы меня об этом спросили пару часов назад, когда я стоял в облеванном туалете, то меня бы это волновало. Но теперь меня гораздо больше интересовал собственный телефон. Я хотел посмотреть, не связывалась ли со мной Анна. И меня интересовало, собирается ли она вообще со мной связываться в этот вечер.
Она этого не сделала.
***
На следующий день мы с Анной отправились кататься на санках. Она появилась у меня в черных джинсах и ботинках и своем обычном длинном черном пальто. Я заставил ее переодеться в мамин комбинезон малинового цвета. Мама не надевала его много лет.
– Все промокнет, – сказал я.
День обещал быть теплым, возможно, температура поднялась чуть выше нуля. На мне был лыжный комбинезон, и Анна спросила меня, катаюсь ли я на лыжах.
– Я знаю, как это делается, – ответил я. – Может, когда-нибудь и покатаемся.
– Особо не надейся, – заметила она. – Мне повезет, если я переживу катание на санках.
Она вышла из ванной, посмотрела на комбинезон, в который облачилась, и спросила:
– А мы не могли бы пойти в такое место, где мало народу?
Примерно в пяти минутах ходьбы от моего дома имелась отличная горка для катания на санках, прямо к северу от Линкольн-роуд, и все ходили туда. Поэтому мы отправились на восток, по Вэлли-Вью-роуд, а затем вверх по Брук-роуд. Я тянул за собой двухместный тобогган. Мои брат с сестрой катались на том же тобоггане, когда были маленькими. Он все еще оставался в хорошем состоянии, хотя обивку можно было бы и подновить. Сани свистели, когда летели по покрытым снегом склонам. По небу плыло много облаков, воздух был очень влажным. Тротуары и улицы расчищались по мере того, как таял снег, но у края тротуара все еще оставалось много снега, который туда сгребали снегоуборочные машины. Сугробы были грязными, на них выделялся коричневый песок. Я почти хотел, чтобы снова пошел снег и скрыл грязь, чтобы вся местность снова казалась чистой. Время от времени мы слышали, как снег падает с крыш и ударяется о землю. Удар получался глухим. Однако теплая погода быстро закончится, ночью все замерзнет.
Мы прошли вверх по Брук-роуд и зашли в лес. Наверху крутой возвышенности нам пришлось остановиться и перевести дыхание. Рядом никого не было, даже машин на дороге. Пару горок расчищали в прошлом, хотели тянуть электропровода или еще что-то делать, но так и не сделали. Эти горки хорошо подходили для катания на санках. Они были не такими хорошими, как горка неподалеку от моего дома, но тоже вполне ничего. На Эштоне всегда собиралось много народу, а сюда никто не приходил. Мой брат был единственным, больше я никого не знаю. Именно сюда он приводил меня кататься на санках, когда я был маленьким.
Перед нами вниз тянулась белая дорожка, усыпанная снегом, по бокам ее росли густые деревья. Нужно было держаться строго по центру дорожки и не влететь в лес.
Анна огляделась и спросила:
– Я не закончу, как Этан Фром?
Я не представлял, кого и что она имеет в виду. Это была одна из ссылок, которую я не понял.
– Забудь, – сказала она.
– Я недостаточно умен для тебя, – заметил я.
– Ты мне прекрасно подходишь, – сказала она.
– Я – дурак. Я простой, как снег.
Это была шутка. Это была ирония. Я хотел сострить, но Анна уже принялась за одно из своих объяснений и исследований, игнорируя то, что я имел в виду.
– Снег совсем не прост, – заявила она. – Он только так выглядит. На самом деле он очень сложный, – она посмотрела на меня и рассмеялась. – Ничего не могу с собой поделать, – улыбнулась Анна, подошла ко мне и поцеловала холодными губами. Поцелуй подействовал на меня, как удар электрического тока. – Иногда я говорю глупости, – признала она.
– Я никогда не слышал, чтобы ты сказала глупость.
– Я – дегенератка, – сказала она. – Мне следует держать рот на замке. Больше походить на тебя.
– А мне следовало бы больше походить на тебя.
***
Она хотела проехать сама. Я смотрел, как она медленно катится с горки, а затем быстро набирает скорость. Вначале все шло хорошо. Она держалась середины склона и ехала по проложенной нами вдвоем тропинке, но затем, как раз перед впадинкой, где крутизна начинает уменьшаться, Анна отклонилась в сторону к лесу и исчезла у меня из вида. Может, она во что-то врезалась, подскочила на кочке, внезапно склонилась не в ту сторону и потеряла контроль над санями, – но выглядело это так, словно она хотела углубиться в лес, под деревья. Я подождал несколько минут, но она не появлялась. Я подождал еще немного и начал думать, что Анна, наверное, врезалась в дерево. Я побежал вниз по склону, подворачивая ноги и падая в снег. Я следовал по проложенной санями колее и забежал в лес, ожидая самого худшего.
Я вспотел, весь вывалялся в снегу и тяжело дышал к тому времени, как добрался до деревьев. Я надышался холодного воздуха, и у меня изо рта валил пар. Анна лежала на земле, на спине, забросив руки в малиновых рукавах за голову и вытянув ноги. Я уставился на нее и рассмеялся.
– Я могла быть мертва, – заметила она. – Я могла бы врезаться в одно из этих деревьев. Что бы ты тогда сделал?
– Оставил бы тебя здесь, отправился домой и вел себя так, словно ничего не случилось.
– Ты бы так сделал?
– Наверное, я мог бы тебя вначале похоронить. Но никто бы тебя долго не нашел.
– Ты бы просто меня бросил?
Она приняла сидячее положение и подвинулась, чтобы освободить для меня место на тобоггане. У нее горели глаза, и я подумал, что она получает большое удовольствие.
– Люди могли бы подумать, что во всем виноват я.
– Но это и была бы твоя вина.
– Я не ехал на санях.
– Ты привел меня сюда, затем убил и оставил в лесу. Вот так бы это все и поняли. Подумай, как бы расстроились мои родители. Ты бы просто оставил меня здесь! Но ты получил бы по заслугам. И тебе лучше не хоронить меня в лесу. Я вернусь и стану тебя мучить.
– Просто возвращайся, – сказал я.
– Ты думаешь, что я бы смогла?
– Если кто-то и может, то это ты.
– Но если бы я не могла вернуться, если бы я могла только связаться с тобой через кого-то еще, например, через экстрасенса или медиума?
– Я бы тебя не узнал.
– Именно поэтому нам и нужен шифр или что-то, что будем знать только мы двое, что-то, что ты обязательно узнаешь, – заявила она.
– А почему ты думаешь, что умрешь первой?
– Это не ты чуть не врезался в дерево.
– Но какой у нас может быть шифр?
– Что-то простое, – сказала она. – Что-то простое, как снег. Эта фраза: что-то простое, как снег.
– Ты надо мной смеешься.
– Ее легко запомнить, – заметила Анна.
– Это нельзя назвать шифром.
– Это тайное послание. Это сигнал. Это означает, что послание исходит от одного из нас. А это шифр.
– Значит, мы будем начинать послание этой фразой?
– Так делали Гудини с женой.
– А какой у них был шифр?
– Там было имя, а затем слова, которые сами по себе не имели смысла, и только их количество соответствовало нужной букве алфавита. Так получалось передаваемое слово. Начиналось все с «Розабель», это значило, что послание исходит от одного из них, а потом шли отдельные, не связанные друг с другом слова.
– Его жену звали Розабель?
– Нет, это из песни.
– Почему бы нам тогда не воспользоваться этим именем?
– Потому что они им пользовались. Для нас оно ничего не значит. Кроме того, я не хочу пользоваться шифром Гудини. А если он сам до сих пор им пользуется?
– А что наш шифр означает для нас? Она ответила сразу же, без колебаний.
– Он означает, что мы знаем нечто, неизвестное никому другому. Он означает, что все остальные считают мир простым, – но это не так. Он, как снег. Большинство людей думают, что снег просто белый, но если на него посмотреть, на самом деле понаблюдать за ним, то ты увидишь различные оттенки – от серовато-белого до ярко-белого. Я читала книгу «Самое худшее путешествие в мире» о последней экспедиции Скотта к Южному полюсу. В ней о снеге говорится, как о кобальтово-голубом, розовом, розовато-лиловом и лиловом, причем с различной интенсивностью всех этих цветов. А потом еще есть структура. Иногда снег сухой и гранулированный, почти как сахар. В других случаях он мокрый и весь комками. И это только поверхностные впечатления. Если ты начнешь смотреть на каждую снежинку, все станет на самом деле сложным.
– Может, ты все усложняешь больше, чем есть на самом деле, – заметил я. – Может, уникальность снежинок -это миф. Все думают, что нет двух одинаковых снежинок, потому что на самом деле их никто не сравнивал, – я взял пригоршню снега и стряхнул излишки. – Может, я сейчас держу в правой руке точно такие же снежинки, как в эту самую минуту держит какой-то парень в Тибете или Швейцарии, или в Исландии, или в Айове. Но он думает, что его снежинки уникальны, а я думаю, что мои уникальны, потому что мы никак не можем внести их в каталог и сравнить. И это только снег, который сейчас лежит на земле, а еще был прошлогодний. Нужно сравнить миллиарды, многие миллиарды снежинок. Она рассмеялась. Она смеялась надо мной.
– Ты только что доказал мою мысль. Просто подумай, как сложно было бы занести в каталоги и классифицировать все отдельные снежинки, а затем попытаться их сравнить. Этого еще не сделали даже с отпечатками пальцев. А ведь эти снежники – лишь ничтожная часть снежинок одной зимы, не говоря уже про все зимы.
***
Пошел холодный дождь, капли начали падать на нас сквозь деревья, и мы направились к дому. Вместо того чтобы подниматься в гору, а потом идти вниз по дороге, мы решили срезать путь через лес. К тому времени, как мы добрались до Брук-роуд, деревья уже блестели от тонкого слоя льда. Я хотел, чтобы Анна какое-то время посидела у меня дома, но она переоделась и собралась уходить.
– Я срежу путь, как обычно делаешь ты, – сказала она.
– Будь осторожна, – предупредил я.
– Я тебе позвоню из дома.
Прошло полчаса, и она не позвонила. Я набрал ее домашний номер, и миссис Кайн сказала, что Анны еще нет.
– Когда она ушла?
– Недавно, – ответил я. – Не сомневаюсь, что она скоро появится.
Я набрал мобильный Анны.
– Беспокоишься? – спросила она.
– Ты где?
– У реки, наблюдаю за бурей, наблюдаю за льдом.
– Зачем?
– Приходи и сам выяснишь. Я никуда не собирался.
– Я с тобой до сих пор не могу разобраться, – сказал я.
– Это хорошо. Я не хотела бы, чтобы ты со всем разобрался. Подумай, как это было бы скучно. Самое интересное в жизни – это тайны, то, что находится в тени или под поверхностью. Самое худшее – это определенность и точность. Сомнение вызывает возбуждение.
Я слышал, как на заднем плане потрескивают покрытые льдом деревья, а также звук шин на скользком мосту.
– Возвращайся поскорее домой, ладно? – попросил я.
– Ладно.
Через час вырубился свет, и весь город погрузился во тьму. Я сидел у себя в комнате и слушал, как грузовики с грохотом катятся вверх и вниз с возвышенности. Я слышал звуки, создаваемые снегоуборочными машинами, которые также посыпали лед песком и солью. Я слышал, по крайней мере, два столкновения машин. Водители по глупости попытались съехать вниз с горки – и не справились с управлением. Отец развел огонь в обоих каминах, и дом наполнился запахами дерева и дыма. Он принес мне фонарик и свечу, но я предпочитал сидеть в темноте.
Анна позвонила мне на мобильный.
– Нас разделает только слой льда, – сказала она. – Почему бы тебе не представить себя Гансом Бринкером* и не примчаться сюда на коньках?
На заднем фоне слышалась музыка, она то появлялась, го пропадала.
– Что это?
– Думаю, Антон фон Вебер. Что-то классическое.
– Я имел в виду, откуда звучит музыка?
– Отец ходит мимо со своим приемником. Мама хочет, чтобы он включил генератор, но отец медлит и все откладывает его включение. Ему нравится темнота.
– И ты это унаследовала от него?
– Не совсем. У нас с отцом много общего, но это я унаследовала от матери. Просто она это в себе игнорирует. А как насчет тебя, Ганс Бринкер, ты в кого пошел – в мать или в отца?
– На самом деле – ни в того, ни в другую. Наверное, я больше всего похож на сестру.
– А где она?
– Я не знаю. Мы ее не видели некоторое время. Она уехала.
– Исчезла?
– Вполне могла. Она просто уехала, и мы не получали от нее никаких сообщений уже какое-то время.
– Значит, вот что тебе нравится. Ты собираешься когда-нибудь просто уехать, и никто от тебя больше не услышит?
– Иногда я так думаю.
– Ну, не уезжай пока, Ганс. Я только что сюда приехала.
– Я никуда не уезжаю.