Текст книги "Тень горы"

Автор книги: Грегори Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

– И что с того?

Карла перевела взгляд на подошедшего к нам Абдуллу.

– Обрести покой и счастье очень трудно, – сказала она.

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Как правило, счастье подает сигнал всем вокруг: «Просьба не беспокоить», – сказала она, – только это никого не останавливает.

– Но это же естественно: интересоваться делами людей, которые нам небезразличны, – возразил я. – Разве ты не этим занималась только что, разнося в пух и прах мой образ жизни?

– А разве ты не совал нос в наши с Ранджитом дела?

– Это каким же образом?

– Когда спросил, люблю ли я его.

Абдулла вежливо кашлянул.

– Пожалуй, я вас ненадолго оставлю, – сказал он.

– От тебя никаких секретов, Абдулла, – задержала его Карла.

– Зато у тебя секретов хватает, братишка, – сказал я с упреком. – Почему ты скрыл от меня возвращение Халеда?

– Можешь спускать всех собак на Абдуллу, но сперва ответь на мой вопрос, – потребовала Карла.

– Тогда напомни, о чем идет речь, а то я совсем запутался.

– Ты должен ответить на вопрос.

– Какой вопрос?

– Почему.

– Почему что?

– Почему ты меня любишь?

– Черт возьми, Карла! Ты самая непонятная из всех женщин, говорящих на понятных мне языках!

– Ладно, дай мне десять минут форы, – сказала она, усмехнувшись. – Нет, пятнадцать.

– Что еще ты затеяла?

Она вновь засмеялась, на сей раз громче.

– Я хочу предупредить Халеда о твоем визите, чтобы дать ему шанс исчезнуть, если он не захочет общаться. Уж ты-то знаешь, как это важно: иметь шанс для побега.

Она направилась к тропе на краю плато и вскоре исчезла из виду. Я остался на месте, давая ей четверть часа форы. Абдулла стоял рядом и смотрел на меня, готовый выслушать упреки. Однако я молчал – не хотелось выслушивать оправдания.

– Возможно… она права насчет Халеда, – произнес он наконец.

– И ты туда же?

– Если Халед взглянет на свой нынешний мир твоими глазами, он может потерять уверенность в себе. А мне он сейчас нужен сильным.

– Вот почему ты не сказал мне, что Халед вернулся в Бомбей?

– Да, это одна из причин. Чтобы защитить его маленькое счастье. Он ведь никогда не был особо счастливым человеком. Ты наверняка это помнишь.

Еще бы не помнить. Халед был самым угрюмым и замкнутым из всех известных мне людей. Все члены его семьи пали жертвами войн и массовой резни палестинских беженцев в Ливане. Горе и ненависть ожесточили его до такой степени, что слово «кшама» – «милосердие» на хинди – стало восприниматься им как самое страшное оскорбление.

– Я все еще не понимаю, Абдулла.

– Ты можешь повлиять на нашего брата Халеда, – сказал он серьезно.

– Как повлиять?

– Для него много значит твое мнение. Так было всегда. Но ты наверняка изменишь свое мнение о нем, увидев, как он живет сейчас.

– Может, все-таки перейдем этот мост прежде, чем его взрывать?

– Но есть и другая причина, – сказал Абдулла, беря меня за локоть. – И она самая главная: его надо уберечь от опасности.

– Какой опасности? Он был членом совета мафии, и он является им по сей день. Это на всю жизнь. Никто не посмеет его и пальцем тронуть.

– Да, но Халед с его авторитетом остался единственным человеком, который может оспорить лидерство Санджая в совете. Это вызовет у некоторых сильное раздражение, а то и страх.

– Только в том случае, если он бросит вызов Санджаю.

– По правде говоря, как раз об этом я его и просил.

Вот это да! Оказывается, Абдулла, бывший для меня символом верности и преданности, тайно готовил переворот в совете мафии! А это означало гибель людей. Гибель наших друзей в том числе.

– Зачем ты это делаешь?

– Сейчас нам очень нужен Халед. Ты даже не представляешь, как он нам нужен! Он отказался, но я буду просить его снова и снова, пока не получу согласие. А тебя очень прошу никому о нем не говорить, как это до сих пор делал я.

Для обычно немногословного иранца это была длинная речь.

– Абдулла, все эти вещи уже не имеют ко мне отношения. Я искал возможность сказать тебе это с того времени, как мы сюда прибыли.

– Неужели я прошу слишком многого?

– Нет, брат мой, – сказал я, слегка отстраняясь. – Это не слишком много, просто теперь это меня уже не касается. Я недавно принял решение и только выбирал подходящий момент, чтобы с тобой объясниться. Такие важные вещи нельзя обсуждать мимоходом, а тут сначала Конкэннон со «скорпионами», потом наша поездка, подъем на гору, встреча с Карлой после долгого перерыва… Но сейчас, думаю, самое время выложить все как есть.

– Какое решение? Тебе уже кто-то рассказал о моем плане?

Я тяжело вздохнул и, шагнув назад, привалился спиной к большому валуну.

– Нет, Абдулла, никто не говорил мне о твоем плане. Я только что впервые услышал о нем от тебя. Тут речь совсем о другом: я решил покинуть Компанию. Последней каплей стал рассказ Дилипа-Молнии о трех юнцах, умерших от наркоты, которую продают люди да Силвы.

– Но ты не имеешь к этому никакого отношения, и я тоже. Это не по нашей части. И мы оба с самого начала выступали против идеи Санджая торговать героином и крышевать бордели в южном Бомбее. Но решение принимали не мы.

– Дело не только в этом, друг мой, – сказал я, наблюдая за штормовыми вихрями вдали над городом. – Я мог бы привести с десяток убедительных причин, по которым я должен… вынужден уйти, но это не суть важно – просто потому, что у меня нет ни одной убедительной причины для того, чтобы остаться. Я подвожу черту, ставлю точку, и на этом все. Я вне игры.

Иранец сощурился, как бы оглядывая незримое поле битвы в тщетных поисках того Лина, брата по оружию, которого он знавал раньше, тогда как его рассудок вел отчаянный спор с его сердцем.

– Могу я попытаться тебя отговорить?

– Такие попытки не нуждаются в разрешении, – сказал я. – Меж добрыми друзьями они только приветствуются. Но я хотел бы сэкономить тебе время и нервы. Отговаривать меня бесполезно. Я понимаю твои чувства, поскольку сам чувствую то же самое. Но я уже сделал окончательный выбор. Можно сказать, я уже ушел, Абдулла. И ушел давно.

– Санджаю эта новость не понравится.

– Надо полагать. – Я рассмеялся. – Но у меня здесь нет никаких родственников. У меня нет семьи, так что эту карту против меня Санджаю не разыграть. И потом, он знает, что я хорош в подделке документов и еще когда-нибудь пригожусь, даже не будучи у него в подчинении. Он очень осторожен и всегда просчитывает варианты. Думаю, он не станет рвать и метать из-за моего ухода.

– Зря ты так думаешь, – молвил Абдулла.

– Может, и зря.

– А если я его прикончу, тебе это будет на руку.

– Не уверен, стоит ли мне это говорить, Абдулла, но я все же скажу: пожалуйста, не убивай Санджая, тем более из-за меня. Я понятно выразился? Это на целый месяц испортит мне пищеварение, старина.

– Принято. Обещаю не брать в расчет твою выгоду, когда буду его убивать.

– А может, вообще не убивать Санджая? – предложил я. – Ни по какой причине. И почему мы вообще обсуждаем его убийство? Как ты собираешься это устроить, Абдулла? Хотя нет, не надо подробностей. Я вне игры. Я ничего не желаю знать.

Абдулла задумался, сжав челюсти и шевеля губами, словно беззвучно проговаривал мысли.

– Чем займешься теперь? – спросил он после паузы.

– Уйду в свободный полет, – сказал я, наблюдая за сменой чувств на его загорелом и обветренном лице. – Для начала, возможно, скооперируюсь с Дидье. Он уже много раз предлагал мне работать на пару.

– Это очень опасно, – заметил он.

– Опаснее, чем моя жизнь сейчас? – усмехнулся я и поспешил добавить, не дожидаясь его ответа: – Ты все равно меня не переубедишь, брат.

– Ты еще с кем-нибудь обсуждал свой уход?

– Нет.

– Имей в виду, Лин, – сказал он, мрачнея лицом. – Я начинаю войну, и я должен ее выиграть. Ты потерял веру в Санджая, как и я, и ты покидаешь Компанию. Пусть будет так. Я лишь надеюсь, что все сказанное останется между нами.

– Лучше бы ты не упоминал о своих замыслах, Абдулла. Скрытность отравляет душу, и сейчас я уже отравлен. Но ты мой брат, и, если придется делать выбор, я без раздумий встану на твою сторону. Только, пожалуйста, не посвящай меня в детали. Тебе не доводилось слышать фразу: «Чужие секреты страшнее любого проклятия»?

– Спасибо, Лин, – сказал он с чуть заметной улыбкой. – Я сделаю все возможное, чтобы эта война не пришла к твоему порогу.

– Будет лучше, если она не придет на мой субконтинент. Зачем тебе война, Абдулла? Ты ведь можешь просто уйти. И я всегда буду рядом с тобой, что бы они против нас ни предприняли. Тогда как война погубит не только наших врагов, но и наших друзей. Неужели оно того стоит?

Он также прислонился к валуну, касаясь меня плечом, и с минуту мы созерцали раскинувшийся под горой лес. Потом он лег затылком на камень и уставился в грозовое небо. Я также откинул голову и поднял взгляд к массивам туч, наползавшим со стороны моря.

– Я не могу уйти, Лин, – вздохнул он. – Мы были бы отличными партнерами, это верно, однако я не могу уйти.

– Все дело в мальчишке, в Тарике, верно?

– Да. Он племянник Кадербхая, и я несу за него ответственность.

– Ответственность? Ты об этом никогда не говорил.

Лицо его смягчилось в печальной улыбке, как это бывает, когда мы вспоминаем о каком-то несчастье, в конечном счете обернувшемся удачей.

– Кадербхай спас мне жизнь, – сказал он. – Я был молодым иранским солдатом, сбежавшим от войны с Ираком. И здесь, в Бомбее, я попал в беду. Кадербхай вмешался. Я не мог понять, с какой стати такой влиятельный босс вдруг протянул руку помощи изгою, погибавшему из-за своей гордости и злобного упрямства.

Его голова была в каких-то сантиметрах от моей, но голос, казалось, исходил из другого места, откуда-то из камня за нашими спинами.

– Когда он вызвал меня для разговора и сообщил, что вопрос решен и мне больше ничто не угрожает, я спросил, чем смогу ему отплатить. Кадербхай долго молча улыбался. Ты отлично знаешь эту его улыбку, брат Лин.

– Да. И временами до сих пор ее ощущаю.

– А потом он велел мне рассечь ножом руку и на крови поклясться, что буду приглядывать за его племянником Тариком и защищать его – если потребуется, ценой своей жизни – до тех пор, пока он или я будем живы.

– Он умел заключать нерасторжимые сделки.

– Это так, – сказал Абдулла тихо, и мы понимающе переглянулись. – Вот почему я не могу спокойно наблюдать за тем, что творит Санджай. Ты еще многого не знаешь. Есть вещи, которые я не могу тебе рассказать. Но скажу так: Санджай разжигает пожар, который поглотит всех нас, а потом перекинется и на сам город. Жуткий пожар. Тарик в большой опасности, и я пойду на все, чтобы его спасти.

Мы продолжали смотреть друг на друга без улыбок, но и без напряжения. Потом он выпрямился, отделившись от камня, и хлопнул меня по плечу.

– Тебе понадобится больше стволов, – сказал он.

– У меня есть два пистолета.

– Знаю. Но тебе нужно больше. Я этим займусь.

– Мне этих достаточно, – сказал я, начиная понимать, куда он клонит.

– Положись на меня.

– Мне не нужны новые пушки.

– Новые пушки нужны всем. Даже армиям нужны новые пушки, хотя у них этого добра навалом. Положись на меня.

– Вот что я тебе скажу, Абдулла. Если ты можешь достать такое оружие, которое усыпляет человека на пару дней, но не убивает его, дай мне это оружие – и побольше патронов к нему.

Абдулла взял меня за плечи, притянул ближе к себе и прошептал:

– Все будет очень плохо, Лин, прежде чем станет лучше. Я серьезно. Имей в виду, я высоко ценю твое молчание и дружескую верность, зная, что ты рискуешь жизнью, если об этом проведает Санджай. Будь готов к войне, как бы ты ни презирал все войны.

– О’кей, Абдулла, о’кей.

– А теперь пора проведать Халеда, – сказал он и направился к тропе.

– Теперь ты уже не боишься потревожить его «маленькое счастье»? – спросил я, идя следом.

– Ты перестал быть членом семьи, братишка Лин, – сказал он тихо, остановившись перед крутым спуском, – и твое мнение утратило силу.

Я заглянул ему в глаза и увидел там подтверждение сказанному: легкий налет безразличия, угасание дружеской любви и доверия, как это бывает, когда человек переводит взгляд со своих близких на кого-то постороннего, находящегося за пределами его круга.

Долгое время Компания была моим домом, пусть и не очень уютным, но теперь двери этого дома были для меня закрыты. Я любил Абдуллу, но любовь означает привязанность одного человека, тогда как он был связан братскими узами со множеством людей, стоявших горой друг за друга. Я предвидел такую реакцию, и потому мне было трудно ему открыться. Вот почему я всячески оттягивал этот тяжелый разговор, в оправдание перед самим собой ссылаясь на магию теплого взгляда Карлы или на агрессивное безумие Конкэннона.

Я терял Абдуллу. Мой уход был как удар топором по древесному стволу, питавшему соками разветвленную структуру Компании, – по стволу, неотъемлемой частью которого был наш дружный тандем. И сейчас друг спускался со мной по тропе, избегая смотреть в мою сторону; и раскаты грома сотрясали штормовое небесное море над нашими головами.

Глава 28

У подножия горы мы проследовали через долину с широкими тропами и статуями Будды из песчаника, после чего Абдулла свернул на какую-то едва заметную тропинку, и несколько минут мы пробирались через густой лес, пока не вышли к подъездной аллее, обсаженной ровными рядами деревьев. Аллея плавно поднималась на холм и заканчивалась перед массивным трехэтажным зданием из бетона и дерева.

Мы еще не достигли ступеней, ведущих на веранду, как навстречу нам из дома вышел Халед – в просторном халате из желтого шелка, с гирляндами белых и красных цветов на шее.

– Шантарам! – вскричал он. – Добро пожаловать в Шангри-Ла![59]59
  Шангри-Ла – вымышленная тибетская страна в романе Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт» (1933) и одноименной экранизации (1937) Фрэнка Капры с Рональдом Колманом в главной роли; считается литературной аллегорией Шамбалы.


[Закрыть]

Он изменился. Он очень сильно изменился со времени нашего расставания в горах три года назад. Волосы поредели настолько, что его вполне можно было назвать лысым. В прошлом стройный и поджарый, он теперь так располнел, что в области бедер и талии стал шире, чем в плечах. Некогда красивое, резко очерченное лицо, взиравшее на мир гневно и обвиняюще, теперь оплыло от висков до нижней челюсти, почти исчезнувшей в складках жира; а растекшаяся по лицу улыбка сузила золотисто-карие глаза до едва заметных щелочек.

И все же это был Халед, мой старый друг Халед. Я устремился вверх по ступеням веранды, а он раскинул руки и обнял меня свысока, когда нас еще разделяли две ступеньки. Какой-то молодой человек в желтой курте нас сфотографировал, а потом выпустил из рук фотоаппарат, оставив его болтаться на ремне, и достал из кармана блокнот с ручкой.

– Не обращай внимания на Таруна, – сказал Халед, кивая в его сторону. – Он фиксирует все мои встречи и вообще все мои дела и высказывания. Много раз говорил ему этого не делать, но упрямый парнишка гнет свою линию. В конечном счете мы всегда действуем по велению сердца, не так ли?

– Ну…

– Как видишь, я растолстел, – сказал он.

В голосе не было сожаления или иронии, простая констатация факта.

– Ну…

– Зато на тебе лишнего жира ни грамма. А как ты умудрился заработать эти синяки? Боксировал с Абдуллой? Боюсь, на ринге тебе с ним не сладить. Да это и неудивительно, так ведь? Вы оба в отличной форме и без проблем заберетесь на мою гору, чтобы повидаться с Идрисом.

– На твою гору?

– По крайней мере эта ее часть принадлежит мне. А Идрис, чудила, считает всю гору своей. Ну же, поднимайся, дай мне обнять тебя как следует, а потом я тебе все здесь покажу.

Я преодолел пару последних ступенек и вновь погрузился в рыхлую плоть его объятий. Тарун сделал еще один снимок, сверкнув фотовспышкой. Наконец Халед отпустил меня, поздоровался за руку с Абдуллой и повел нас в дом.

– А где Карла? – спросил я, идя на шаг позади него.

– Она просила передать, что встретится с вами позднее, уже на тропе, – беззаботно молвил Халед. – Наверно, отправилась на пробежку, чтобы освежить голову. Не могу сказать точно, кто из нас двоих так выбил ее из колеи, но в споре я бы поставил на тебя, старый друг.

В тот момент мы находились в просторном холле с двумя лестницами слева и справа и арочными дверными проемами, ведущими в другие помещения первого этажа.

– Дом построили британцы, чтобы здесь пережидать сезон муссонов, – пояснил Халед, когда мы прошли из холла в гостиную с книжными полками вдоль стен, двумя письменными столами и несколькими удобными кожаными креслами. – Потом он достался одному местному предпринимателю, но был выкуплен городскими властями, когда здесь основали национальный парк. Мой богатый друг – один из моих учеников – арендовал этот дом, заплатив за несколько лет вперед, и передал его в мое распоряжение.

– У тебя есть ученики?

– Разумеется.

– Та-ак, дай угадаю. Должно быть, ты их учишь, как половчее избегать старых друзей, когда восстаешь из мертвых?

– Очень смешно, Лин, – сказал он тем же ровным, лишенным эмоций голосом, каким говорил о своем ожирении. – Надеюсь, ты понимаешь, что я должен соблюдать осторожность.

– К чертям осторожность! Ты не умер, Халед, и я хочу знать, почему ты меня об этом не известил.

– Все не так просто, как тебе кажется, Лин. Кстати, что касается учеников: я учу людей вещам, никак не связанным с мирскими заботами. Я учу их любви. В том числе любви к самим себе. Полагаю, ты не удивишься, когда я скажу, что у некоторых людей с этим большие трудности.

Мы проследовали через гостиную, открыли складные французские двери и очутились на застекленной веранде, протянувшейся вдоль всей задней стороны дома. Тут и там были расставлены плетеные кресла и столики со стеклянными столешницами. Над головой тихо гудели вентиляторы, и потоки воздуха шевелили листья декоративных кадочных пальм. За стеной из стеклянных панелей виднелся сад в английском стиле, с кустами роз и аккуратно подстриженными живыми изгородями.

К нам приблизились две хорошенькие девушки-европейки в туниках и, сложив ладони, поклонились Халеду.

– Присаживайтесь, – сказал нам Халед, указывая на два ближайших плетеных кресла. – Какие напитки желаете, прохладительные или что покрепче?

– Прохладительные, – сказал Абдулла.

– Я тоже.

Халед кивнул девушкам. Они попятились на несколько шагов, прежде чем развернуться и исчезнуть за дверью. Халед проводил их взглядом.

– В наши дни не составляет труда найти хороших помощников, – заявил он с удовлетворением и опустился в кресло.

Тарун сделал запись в своем блокноте.

– Расскажи мне, что произошло, – попросил я.

– Произошло? Что? – удивился Халед.

– Когда мы с тобой виделись в последний раз, там на снегу лежал мертвый безумец, а ты уходил в снежные горы, один и без оружия. И вот теперь я вижу тебя здесь. Что произошло?

– Вот ты о чем, – улыбнулся он. – Возвращаемся в прошлое?

– Да. Давай вернемся в прошлое.

– Знаешь, Лин, ты стал более напористым со времени нашей последней встречи.

– Возможно, так и есть, Халед. А может, дело в том, что я люблю правду и всегда стараюсь до нее докопаться.

– Правда… – задумчиво повторил он.

Я взглянул на Таруна, который продолжал строчить в блокноте. Во время паузы он приостановился, поймал взгляд Халеда и со вздохом спрятал письменные принадлежности.

– Итак, – продолжил Халед, – я пошел через афганские горы. Я шел и шел. Удивительно, как долго человек способен идти, когда ему все равно, будет он жить или умрет. Выражаясь точнее, когда он не любит самого себя.

– И куда ты пришел?

– В Пакистан.

«Расскажи мне о Пакистане», – прозвучал голос в моей голове.

– А после Пакистана?

– Из Пакистана я пошел в Индию. А когда добрался до Варанаси[60]60
  Варанаси (тж. Бенарес) – древний город на северо-востоке Индии, центр брахманской учености; считается священным городом для индусов, буддистов и джайнистов.


[Закрыть], оказалось, что молва уже меня опередила. Многие люди упоминали в разговорах Безмолвного Идущего Бабу. Слыша эти речи мимоходом, я не сразу сообразил, что говорят обо мне. За все это время я ни с кем не перемолвился ни словом – потому что просто не мог. Физически не мог. Я был жутко истощен. Едва не умер с голоду. За несколько месяцев голодания у меня выпали почти все волосы и зубы. Рот покрылся язвами и распух. Так что я при всем желании не смог бы произнести хоть что-нибудь членораздельное, даже ради спасения своей жизни.

Я коротко и тихо рассмеялся – отрывистые звуки были как пылинки в солнечном луче памяти.

– И вышло так, что люди приняли мое молчание за признак мудрости, представляешь? Иной раз и вправду: чем меньше, тем лучше. И там, в Варанаси, я встретил англичанина по имени Лорд Боб, который объявил меня своим учителем, своим гуру. Как вскоре выяснилось, он был очень богат. Многие мои ученики были богачами, что довольно забавно, если подумать.

Он помолчал, глядя на английский сад; при этом уголки его губ приподнялись в удивленной улыбке.

– Ты говорил о Лорде Бобе, – напомнил я.

– Ах да. Лорд Боб. Он был добрым и участливым, но ему чего-то не хватало в этом мире. Отчаянно не хватало. Он годами тщетно искал нечто, способное придать смысл его жизни, и в конце концов пришел за ответом ко мне.

– А что он искал? – спросил я.

– Понятия не имею, – ответил Халед. – Лорд Боб ни разу даже не намекнул, что именно он ищет. Богат он был до безобразия. Чего ему могло недоставать? Разумеется, я не смог помочь ему в поисках неизвестно чего, но Лорда Боба это не разочаровало, судя по тому, что он перед смертью завещал мне все свое состояние.

Вернулись девушки с двумя подносами и поставили их на ближайшие к нам столы. Там были напитки в высоких бокалах и блюда с кусочками сушеной папайи, ананаса и манго, а также три вида орехов, очищенных от скорлупы. Девушки отвесили глубокий поклон Халеду, почтительно сложив руки, затем попятились, развернулись и ускользнули прочь, бесшумно ступая босиком по доскам веранды.

Я посмотрел им вслед и перевел взгляд на хозяина дома, мечтательно созерцавшего сад. Абдулла в свою очередь пристально наблюдал за Халедом.

– Там, в Варанаси, я прожил почти два года, – сказал Халед. – И порой я скучаю по тем временам.

Повернувшись, он взял с подноса бокал и протянул его мне, другой передал Абдулле, а из третьего отпил сам.

– То были славные годы, – вздохнул он. – Я многому научился благодаря готовности Лорда Боба отречься от себя и полностью мне подчиниться.

И он довольно хмыкнул. Я посмотрел на Абдуллу. Халед сказал «отречься»? Он сказал «подчиниться»? Это был самый странный момент и без того уже очень странной беседы. В наступившем молчании мы сделали по глотку из бокалов.

– Понятно, что он был такой не один, – продолжил Халед. – Было много других, включая даже почтенных садху[61]61
  Садху – индуисты-аскеты, отрекшиеся от мира и материальных благ и посвятившие себя медитации. В Индии их почитают как святых.


[Закрыть], и все они радостно падали ниц и прикасались к моим ногам. А я не произносил ни слова. Так я познал особого рода власть, которую ты получаешь, когда кто-то – хотя бы один человек – благоговейно преклоняет перед тобой колени. Это, в сущности, та же самая власть, которую мужчина передает женщине, когда на коленях просит ее руки.

Он засмеялся. Я уткнулся взглядом в свой бокал, наблюдая за извилистым бегом капель на запотевшем рубиновом стекле с серебряной филигранью. С каждой минутой я чувствовал себя все более неуютно. Халед, самодовольно разглагольствовавший о том, как люди падали перед ним на колени, был совсем не тем человеком, которого я когда-то знал и любил.

Халед повернулся к Абдулле:

– Похоже, наш брат Лин удивляется тому, что, заметно улучшив свой английский за годы жизни с Лордом Бобом, я одновременно утратил свою американскую сентиментальность. Что скажешь?

– Каждый человек должен отвечать за свои поступки, – сказал Абдулла. – Это правило равно применимо и к тебе, и к тем, кто перед тобой преклоняется, и к Лину, и ко мне.

– Отлично сказано, старый друг! – воскликнул Халед.

Он поставил бокал на столик и, крякнув от натуги, поднял свои телеса из кресла.

– Идемте, я хочу вам кое-что показать.

Мы последовали за ним внутрь дома. Перед одной из боковых лестниц в холле он остановился, положив руку на деревянные перила, и спросил с озабоченным видом:

– Надеюсь, вам понравился сок?

– Очень.

– Все дело в капельке кленового сиропа, которая меняет вкус, – заявил он.

Повисла неловкая пауза. Я не сразу понял, что он ожидает нашей реакции.

– Очень вкусный сок, Халед, – сказал я.

– Превосходный сок, – поддакнул Абдулла.

– Рад, что вам понравилось, – сказал Халед. – Вы не представляете, сколько времени я потратил, обучая кухонный персонал правильному приготовлению соков. Одного из них даже пришлось избить поварешкой. А с десертами и вовсе вышла форменная драма, если б вы только знали!

– Могу себе представить, – сказал я.

Халед шагнул на ступеньку, но затем быстро обернулся к Таруну, все это время следовавшему за нами по пятам.

– Останься здесь, Тарун, – сказал он. – Сделай перерыв, скушай булочку.

Тарун удалился с огорченным видом. Халед проследил за ним, подозрительно щуря глаза.

Прежний Халед поднялся бы по лестнице, прыгая через две ступени, и достиг бы верхней площадки быстрее любого человека в Бомбее. Нынешний Халед сделал две передышки, преодолевая первый лестничный пролет.

– Здесь, на втором этаже, – пропыхтел он на последней ступеньке, – находятся все наши комнаты для медитации и йоги.

– А, так ты у нас теперь еще и йог? – спросил я, не удержавшись от ехидной интонации в духе Джорджа Близнеца.

– Нет, что ты! – ответил Халед совершенно серьезно. – Я слишком растолстел для таких упражнений. Да и в прежние времена я больше был по части бокса и карате, если ты помнишь, Лин.

Я помнил. Я помнил время, когда Халед мог одолеть один на один любого бойца в городе, за исключением Абдуллы, и после этого еще сохранить силы для нового поединка.

– Да уж…

– Однако йога очень популярна среди моих учеников. Они занимаются с утра до вечера. Они занимались бы и всю ночь напролет, если бы я им позволил. Иной раз даже приходится поливать их водой из пожарного шланга, чтобы прервать занятия.

Мы заглянули в ближайший класс. Там человек десять сидели на циновках, а из колонок на стенах доносились мелодичные звуки флейты.

Отдышавшись, Халед продолжил подъем на третий этаж, где мы увидели длинный коридор из конца в конец здания и множество закрытых дверей.

– Спальни, – пояснил Халед, – и комнаты для уединения.

Он осторожно приоткрыл дверь в одну из комнат, продемонстрировав нескольких девушек, которые спали на койках с противомоскитными сетками. Все девушки были голыми.

– Мои самые преданные поклонницы, – произнес Халед все тем же до странности невыразительным тоном.

– Какого черта, Халед?! – не выдержал я, но он быстро поднес указательный палец к своим губам, призывая к молчанию:

– Тише, прошу тебя, Лин! Если ты их разбудишь, они не дадут нам ни минуты покоя.

– Будь здоров, Халед, – сказал я, направляясь к лестнице.

– Что ты делаешь? – спросил Халед, удивленно подняв брови.

– Иду в сторону выхода. И намерен идти, пока не покину твой дом. Это означает расставание.

– Постой, Лин. Объясни, в чем дело? – повысил он голос после того, как притворил дверь спальни.

– Ты еще спрашиваешь, в чем дело? – Я задержался на лестничной площадке. – У тебя тут что, гарем? Ты совсем сбрендил, Халед? Ты кем себя возомнил?

– Здесь все вольны уходить, когда им вздумается, Лин, – сказал он бесстрастно, однако по лицу его пробежала тень. – Включая тебя.

– Вот и славно, – вздохнул я, разворачиваясь. – Что я сейчас и делаю.

– Нет-нет, извини! – произнес он и, быстро приблизившись, положил руку мне на плечо. – Я хочу показать еще кое-что! Вы оба должны это увидеть! Имейте в виду, это большой секрет. И я хочу поделиться им с вами.

– С меня довольно секретов за сегодняшний день, Халед. Дай мне знать, когда слезешь со своей горы.

– Но Абдулла тоже не видел моего секрета. Ты не можешь лишить его такой возможности! Это будет жестоко. Абдулла, ты ведь хочешь узнать секрет?

– Очень хочу, Халед, – заверил Абдулла, демонстрируя живейший интерес.

– Тогда убеди Лина остаться. В любом случае я сейчас иду туда и приглашаю вас составить мне компанию – если есть желание, братья.

Он отпустил мое плечо, набрал в легкие побольше воздуха перед новым подъемом и зашагал по лестнице на чердак.

Я придержал Абдуллу и шепотом спросил:

– Какого черта мы здесь торчим, Абдулла?

– Что тебе не нравится?

– Ты видел комнату с голыми девицами? Да что за хрень с ним творится? Хочешь завести подружку – ради бога. Мир полон девчонок, меняй их как перчатки. Но заводить натуральный гарем – это перебор по любым понятиям. Идем, брат. Нам нечего здесь делать.

– А как же насчет секрета, Лин? – прошептал Абдулла.

– На кой он тебе сдался?

– А вдруг это что-то важное?

– Лично мне уже хватило секретов, Абдулла.

– И тебе нисколько не интересно?

– У меня начинается удушье на нервной почве. Срочно нужен глоток свежего воздуха, чтобы оклематься. Пойдем отсюда.

– Прошу, задержись еще ненадолго, Лин! Давай хотя бы взглянем на этот секрет.

Я вздохнул.

– Так вы идете, друзья? – позвал Халед с середины лестничного пролета, где он устроил очередную передышку. – Эти лестницы меня убивают. Но я уже заказал лифт, на следующей неделе его установят.

Абдулла повернулся ко мне и скорчил просительную гримасу.

– Да, мы идем! – откликнулся я и зашагал вверх по ступенькам.

Халед миновал поворот лестницы, дотопал до чердачной двери, вытащил ключ из кармана халата, открыл замок и жестом пригласил нас войти.

Внутри было темно. Проникающий в дверной проем свет с лестничной клетки позволял разглядеть лишь смутные контуры помещения и стропила крыши вверху. Халед закрыл дверь и щелкнул выключателем – загорелась висящая на проводе лампочка.

И мы узрели массу драгоценностей, золотых и серебряных предметов, размещенных на нескольких столах россыпью, в сундучках и шкатулках. Там были подсвечники и зеркала, золоченые рамы для картин, ожерелья, цепочки, жемчужные бусы, браслеты, расчески, часы, броши, перстни, серьги, кольца для носа и для пальцев ног, а также несколько черно-золотых свадебных ожерелий.

И еще деньги. Кучи денег.

– Сколько бы я ни пытался передать это словами, – отдуваясь, сказал Халед, – гораздо лучше увидеть воочию, на? Вот что дает нам власть, исходящая от преклонения. Вы это видите? Вы видите?

Вопрос повис в воздухе, и наступившую тишину нарушало только сиплое дыхание Халеда. Потом в дальнем углу под крышей заворковали голуби, и эти звуки эхом отдались по всему чердачному помещению.

Наконец Халед вновь подал голос.

– Нигде не учтено, не облагается налогами, – объявил он, переводя взгляд с Абдуллы на меня и обратно. – Ну, что скажете?

– Тебе нужно усилить охрану, – сказал Абдулла.

– Ха! – выдохнул Халед и хлопнул рослого иранца по спине. – Не возьмешься за эту работу, старый друг?

– У меня уже есть работа, – спокойно сказал Абдулла.

– Да, конечно, у тебя есть работа, но…

– Все это тебе досталось от учеников? – спросил я.

– Собственно, это я называю их учениками, тогда как они именуют себя моими поклонниками, – изрек Халед, глядя на сокровища. – А ведь это еще не все.