Текст книги "Тень горы"

Автор книги: Грегори Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Часть 5

Глава 26

Подкрепившись и закупив кое-какие припасы, мы выехали на север по испаряющей муссонную влагу автостраде, заполненной дребезжащими грузовиками, в кузовах которых пирамиды барахла опасно кренились при каждом маневре. Я радовался поездке, тем более в компании Абдуллы. Скорость была сейчас очень кстати. Концентрация внимания и быстрота реакции, необходимые при гонке по суматошной трассе, заставляли забыть о боли. Я знал, что позднее боль вернется. Ее можно было временно притупить или подавить, но не изгнать окончательно. «Ну и пусть возвращается, – думал я. – Боль – это всего лишь подтверждение того, что я жив».

Через два часа мы свернули с трассы к Национальному парку Санджая Ганди[56]56
  Национальный парк имени Санджая Ганди – обширный заповедник в северном пригороде Мумбаи, названный в честь младшего сына Индиры Ганди, Санджая Ганди (1946–1980), погибшего в авиакатастрофе.


[Закрыть], оплатили въезд на его территорию и уже без спешки покатили дальше через дремучий, как настоящие джунгли, лес.

Извилистая дорога, ведущая к самому высокому пику в заповеднике, удивила меня хорошим состоянием покрытия. Недавние бури поломали ветви многих деревьев, но лесные жители, чьи хижины и плетеные изгороди виднелись тут и там сквозь придорожную листву, быстро растаскивали их на дрова.

Мы проезжали мимо женщин, закутанных в цветастые сари и гуськом шедших по обочине со связками хвороста на головах. С ними были маленькие дети, и каждый ребенок тащил сук или пучок прутьев соразмерно своим силам.

После дождей парк буйно пошел в рост. Сорная трава вдоль дороги была уже высотой по плечо, лианы сетью оплетали стволы и ветви деревьев, а в сырой тени благоденствовали мхи, лишайники и грибы. Россыпь темно-синих, розовых и по-вангоговски желтых цветов пробивалась через ковер из перепрелых опавших листьев. Мокрые ярко-красные листья устилали дорогу, подобно цветочным лепесткам перед храмом в праздничный день. Воздух был насыщен запахом перегноя и влажной коры, исходившим отовсюду: от земли, древесных стволов, лиан и сочной поросли в подлеске.

Посреди дороги устраивали шумные сборища обезьяны, которые разбегались при звуке мотоциклетных моторов и, забираясь на ближайшие валуны, бурно возмущались нашим вторжением. Когда одна особо крупная обезьянья стая с агрессивными воплями отступила к деревьям, я начал испытывать некоторое беспокойство. Абдулла это заметил и не удержался от столь редкой для него улыбки.

Абдулла был самым бесстрашным и самым надежным из всех известных мне людей. Строгий к другим, он был еще более строг к самому себе. А его спокойная, неколебимая уверенность была предметом восхищения или зависти для всех нас.

Его широкий лоб нависал над вечно изогнутыми вопросительным знаком бровями. Всю нижнюю половину лица, за исключением рта, покрывала густейшая черная борода. Глубоко посаженные глаза цвета меда на терракотовом блюде всегда были грустными – слишком грустными и добрыми, чтобы гармонично сочетаться с широким прямым носом, высокими скулами и твердо сжатым ртом, в целом придававшими его лицу довольно свирепое выражение. Он отрастил длинные волосы, которые ниспадали на широкие массивные плечи, подобно гриве Самсона, питающей силой его руки и ноги.

Все в нем – лицо, стать и нрав – делали Абдуллу прирожденным лидером, и люди с готовностью шли за ним в бой. Но нечто в его характере – скромная сдержанность или осторожная мудрость – отвращало его от власти, на которую он вполне мог бы претендовать в Компании. Многие братья уговаривали, даже умоляли его взять власть в свои руки, но он упрямо отказывался. И это, как водится, побуждало их к еще более активным уговорам.

Я ехал рядом с ним через джунгли, испытывая любовь к этому человеку, а также страх за него – и страх за себя, если я когда-нибудь его потеряю. О чем я совсем не думал в те минуты, так это о своих ранах и о возможных последствиях недавней схватки – как для моего тела, так и для моего рассудка.

Когда мы добрались до покрытой гравием парковочной площадки у подножия горы и заглушили моторы, в голове у меня прозвучал голос Конкэннона: «Дьявол пришел по твою душу, дружок!»

– Ты в порядке, Лин?

– Да.

Оглядываясь вокруг, я заметил телефон на прилавке магазинчика:

– Может, нам еще раз позвонить Санджаю?

– Да. Я так и сделаю.

Он говорил по телефону минут двадцать, отвечая на многочисленные вопросы мафиозного босса.

Здесь, под прикрытием горы, ветра не ощущалось. Единственным строением близ парковки был небольшой магазин, торговавший прохладительными напитками, чипсами и сладостями. Продавец, юноша со скучливо-сонным выражением лица, периодически помахивал бамбуковой тросточкой с привязанным платком, отгоняя полчища мух, которые поднимались в воздух, но через пару секунд снова облепляли покрытый сладкими пятнами прилавок.

Кроме нас, здесь не было приезжих, и никто не спустился с горы, что меня вполне устраивало. Боль пульсировала по всему телу, и этой двадцатиминутной передышки мне едва хватило на то, чтобы немного прийти в себя.

Но вот Абдулла повесил трубку и знаком пригласил меня следовать за собой. У меня не хватило духу сказать ему, что я сейчас слишком слаб для восхождения, – иногда за отсутствием физических сил ты держишься только на волевом усилии и на боязни потерять уважение любимых тобой людей.

На первый уступ горы мы поднялись по крутым, но добротным каменным ступеням. Здесь находилась просторная пещера, арочный вход в которую охраняли коренастые колонны на массивном гранитном постаменте. В глубине пещеры располагалось святилище.

Продолжая подъем по тропе, мы достигли еще одной, самой большой и впечатляющей из всех здешних пещер. В скальных нишах слева и справа от входа стояли две гигантские статуи Будды – каждая в пять человеческих ростов. Статуи на удивление хорошо сохранились, хотя и не были защищены никаким ограждением.

В следующие двадцать минут подъема мы миновали десятки других пещер и наконец вышли на просторную террасу, где тропа расширилась и разветвилась на несколько хорошо утоптанных дорожек. Но это была еще не вершина.

По аллее меж высоких стройных деревьев и цветущих лантан мы добрались до вымощенного беломраморными плитами храмового дворика под куполом, поддерживаемым колоннами. Это капитальное сооружение завершалось небольшой и скромной усыпальницей святого. Высеченный из камня длиннобородый старец задумчиво – и, пожалуй, не без грусти – смотрел на окружающие джунгли. Абдулла остановился, озираясь, посреди крытого мраморного дворика. Он положил руки на пояс, в глазах теплилась улыбка.

– Особенное место? – спросил я.

– Да, братишка. Здесь Кадербхай прошел бо́льшую часть своего обучения у мудреца, у Идриса. Мне также выпала честь присутствовать на некоторых занятиях.

Какое-то время мы постояли в молчании, размышляя о покойном Хане, о Кадербхае, и у каждого из нас был свой набор воспоминаний, с ним связанных.

– Долго нам еще идти?

– Здесь уже недалеко, – сказал он, разворачиваясь, – но это самая сложная часть подъема.

Цепляясь за ветки, траву и лианы, мы начали взбираться по узкой и крутой тропинке, которая вела к вершине. В сухой сезон это было бы не так уж сложно: уступы и торчавшие из земли камни создавали вполне надежную опору для ног. Совсем другое дело – карабкаться в сумерках по скользкой, размытой дождями тропе.

Примерно на полпути нам встретился юноша, спускавшийся с горы. Уклон в этом месте был особенно крут, и мы никак не могли с ним разминуться, так что пришлось сползать обратно на несколько метров и там закрепляться, держась за какие-то чахлые кустики.

Юноша нес большую пластиковую канистру для воды. Съезжая вниз мимо нас, он был вынужден хвататься за наши рубашки, и мы в свою очередь его придерживали.

– Веселенькое дело! – промолвил он на хинди с дружелюбной улыбкой. – Вам принести чего-нибудь снизу?

– Шоколада! – крикнул Абдулла вслед юноше, который продолжал скользить по тропе и уже скрылся за окаймлявшей ее растительностью. – Я забыл купить шоколад! Потом расплачусь!

– Тхик! – донесся ответный крик снизу.

Когда мы достигли вершины, оказалось, что бо́льшую ее часть занимает весьма обширное плато, ровное, как стол, за исключением огромной иззубренной скалы – собственно пика – с зияющими входами нескольких больших пещер. С этой точки открывался прекрасный вид на само плато, на множество переходящих одна в другую долин у подножия горы и на островной город в застилающем горизонт смоге.

Все еще тяжело отдуваясь, я начал осматривать это место. Под ногами похрустывала мелкая белая галька – такая не попадалась мне ни в долине внизу, ни во время подъема. Стало быть, ее приносили издалека и поднимали наверх мешок за мешком. Изнурительная была работа, но эффект получился потрясающий: девственная чистота и безмятежное спокойствие.

Кухонная зона у скалы была открыта с трех сторон, а ее зеленый полотняный навес выцвел как раз настолько, чтобы идеально гармонировать с блеклой листвой окружающих деревьев.

Следующая зона была полностью огорожена брезентом и, судя по всему, играла роль ванной комнаты с несколькими нишами для мытья. Далее под навесом расположились два письменных стола и несколько стоявших рядком шезлонгов.

В отверстиях четырех обжитых пещер виднелись кое-какие детали интерьера: деревянный шкаф с выдвижными ящиками в одной, штабель металлических коробок у входа в другую, большой закопченный очаг с тлеющими углями в глубине третьей…

Я еще не закончил осмотр, когда из самой маленькой пещеры вышел молодой человек со словами:

– Вы господин Шантарам?

Я повернулся к Абдулле, недоуменно подняв брови.

– Я привез тебя сюда по просьбе учителя, – сказал Абдулла. – Это он тебя пригласил, а я всего лишь посредник.

– Он меня пригласил?

Абдулла кивнул, и я снова повернулся к молодому человеку.

– Это вам, – сказал он, вручая мне визитную карточку.

Я взял ее и прочел единственную надпись: «Никаких наставников».

Озадаченный, я передал карточку Абдулле. Он взглянул на нее, рассмеялся и вернул мне.

– Очень оригинально, – сказал я. – Это как если бы адвокат написал на визитке: «Никаких гонораров».

– Наверняка Идрис все объяснит при встрече.

– Сегодня вы с ним вряд ли увидитесь, – сказал молодой человек, приглашающим жестом указывая на пещеру с очагом. – Учитель-джи сейчас в храме ниже по склону беседует с несколькими философами. А вы пока устраивайтесь. Я только что заварил чай.

Я с благодарностью принял приглашение, зашел внутрь, уселся на самодельный деревянный табурет неподалеку от входа и начал прихлебывать вскоре поданный чай.

Погрузившись в раздумья – что я делал, пожалуй, даже слишком часто в последнее время, – я мысленно вернулся к схватке с Конкэнноном. Долгая поездка и подъем на гору помогли остудить эмоции и прояснить голову. И вот, попивая сладкий чай в обители мудреца Идриса, я вновь увидел перед собой глаза Конкэннона и с удивлением обнаружил, что не испытываю гнева из-за его бессмысленного и жестокого нападения. Вместо этого я испытал разочарование – причем разочарование того сорта, какое испытываешь по отношению к друзьям, а не к недругам.

Примкнув к «скорпионам», он автоматически нажил себе новых врагов. Теперь у наших бойцов не было другого выбора, кроме как нанести ответный удар. Если они этого не сделают, «скорпионы» сочтут бездействие проявлением слабости и нападут снова. Битва началась, и пути назад уже не было. Я подумал, что надо вывезти Карлу из города: она была связана с Компанией Санджая и также подвергалась риску.

Ну вот, пожалуйста. Я не подумал о Лизе, или о Дидье, или о себе самом. Я подумал о Карле. А ведь Лизе явно угрожала опасность, поскольку Конкэннон ее знал и с ней встречался. И я должен был бы прежде всего беспокоиться о Лизе, так ведь нет – я подумал о Карле. О Карле.

Запутавшись в тенетах любви, я глядел на янтарные угли остывающего очага и вдруг почувствовал запах духов. В первую секунду я решил, что кто-то подкинул благовония в другой костер неподалеку, однако аромат этих духов был мне знаком. И очень хорошо знаком.

Затем я услышал голос Карлы:

– Расскажи что-нибудь смешное, Шантарам.

У меня напряглась кожа на лице, по спине пробежал холодок, а кровь мощно устремилась вверх по телу, гулко замолотила в груди и под конец прилила к глазам, отозвавшись резью и жжением.

«Возьми себя в руки, – мысленно сказал я. – Посмотри на нее. Сними это заклятие».

Я обернулся и посмотрел на нее. Но это не помогло.

Она стояла перед входом в пещеру, улыбаясь и повернув лицо навстречу ветру, который развевал темные волосы и серебристый шарфик, открывая высокий лоб, чуть прищуренные зеленые глаза, тонкий нос и манящий изгиб губ – обманчиво манящий, в чем не позволял усомниться упрямо заостренный подбородок. Да, это была Карла.

– Так что, есть у тебя свежая шутка или нет? – произнесла она, лениво растягивая слова.

– Сколько парсов нужно, чтобы заменить перегоревшую лампочку? – выдал я первое, что пришло в голову.

– Мы не виделись два года, – сказала она, все еще не поворачиваясь лицом ко мне, – и после этого лучшее, на что ты сподобился, это шутка про лампочку?

– Точнее, двадцать три месяца и шестнадцать дней. Ты же хотела услышать шутку, так в чем дело?

– О’кей, так сколько парсов нужно для замены лампочки?

– Парсы никогда не заменяют лампочки, потому что для них ничто новое не может быть лучше старого.

Она запрокинула голову и рассмеялась. Смех был хороший, открытый, от всей души, сильный и свободный, как полет ястреба в сумерках, – и этот смех разбил все цепи, которыми было сковано мое сердце.

– Иди ко мне, – позвала она.

И я обнял ее, прижимая к дуплистому древу моей жизни, в потаенных недрах которого гнездилась, никогда их не покидая, мечта о ее любви.

Глава 27

У каждого человека глаза слегка разнятся: один глаз всегда теплее, с грустинкой, а другой более яркий и холодный. У Карлы грусть теплилась в левом глазу, и, возможно, я не смог противиться ее чарам именно потому, что видел только этот мягкий свет, подобный зелени сочной молодой листвы. Все, что я мог, – это слушать, улыбаться и периодически подавать реплики, стараясь ей не наскучить.

Но я был доволен. Мне было хорошо. То было утро хрупкого примирения, утро теплой грусти после того, как гора вернула мне Карлу…

Ночь мы провели в разных пещерах. Помимо Карлы, в маленькой общине на горе жили еще три женщины, молодые индийские ученицы Идриса. Женщинам отвели самую маленькую из обжитых пещер, но зато она была чище других и лучше обставлена. Там имелись кровати с веревочной сеткой и матрасы, тогда как мы пользовались одеялами, расстеленными на земляном полу. Еще там были металлические подвесные шкафчики, закрепленные высоко на каменных глыбах, так что в них не могли забраться крысы и ползающие по земле насекомые. Мы же довольствовались несколькими ржавыми крюками, на которые вешали свою одежду, чтобы она не валялась на пыльном полу.

Спалось мне плохо. Мое первое общение с Карлой после почти двух лет было недолгим – только мы обнялись и перебросились несколькими фразами, как появился Абдулла и, поприветствовав Карлу галантным поклоном, увлек меня ко входу в «мужскую пещеру», обитатели которой собрались на ужин.

Удаляясь, я то и дело на нее оглядывался, а она уже начала надо мной смеяться – через две минуты после встречи. Два года разлуки, две минуты общения.

За ужином мы познакомились с шестью молодыми учениками Идриса, которые поведали нам свои истории: что и как привело их на вершину этой горы. Мы с Абдуллой слушали их без комментариев.

Когда мы закончили скромную трапезу из бобового супа и риса, было уже темно. Мы умылись, почистили зубы и легли спать. Заснуть я смог лишь ненадолго и пробудился еще до рассвета в приступе кошмарного удушья.

Раз уж не удалось толком поспать, я решил совершить утренние процедуры, опередив самых ранних пташек из числа обитателей лагеря. Посетил примитивный сортир, потом взял кусок мыла, кувшин и помылся, стоя на устланном соломой полу «ванной комнаты». На все ушло от силы полведра воды.

Вытершись насухо и прогнав остатки тяжелого сна, я проследовал через темный лагерь к мерцающим углям костра, поставил на них кофейник и набросал вокруг сухих прутиков. Едва огонь занялся, как из темноты возникла Карла и остановилась рядом со мной.

– Что ты здесь делаешь? – полусонно промурлыкала она.

– Если я срочно не выпью кофе, то начну грызть древесную кору.

– Я не о том спросила, и ты меня понял.

– То есть что я делаю здесь, на горе? Могу спросить тебя о том же.

– Я спросила первой.

Я усмехнулся:

– Для тебя это слишком мелочно, Карла.

– Может, я уже не та, что была раньше.

– Мы все те же, кем были, даже если мы изменились.

– Ты так и не сказал, что ты здесь делаешь.

– Сказанное редко совпадает со сделанным.

– Я сейчас не в настроении играть словами, – сказала она, присаживаясь рядом со мной.

– Мы творим искусство, которое творит нас, – тем не менее продолжил я.

– Я не буду состязаться. Оставь при себе свои сентенции.

– Фанатизм – это когда ты против меня, даже если ты не против меня.

– Знаешь что, я ведь могу подать на тебя в суд за травлю афоризмами.

– Благородство – это искусство смирения, – сказал я с каменным лицом.

Наши голоса звучали тихо, но глаза говорили все громче.

– Так и быть, – прошептала она. – Моя очередь?

– Давно пора. Я ушел в отрыв на три фразы.

– Каждое прощание – это репетиция последнего прощания, – сказала она.

– Недурно для начала. Приветствие может иной раз солгать, но прощание всегда правдиво.

– Вымысел – это реальность, которая пришлась не ко двору. Правда о чем-то всегда есть ложь о чем-нибудь другом. Повышай ставки, Шантарам.

– А куда спешить? Этого добра еще навалом там, откуда я его беру.

– У тебя есть что сказать или нет?

– Я понял, ты хочешь сбить меня с мысли и вывести из игры. О’кей, крутая девчонка, продолжим. Вдохновение – это благодать, даруемая тишью да гладью. Истина – это стражник в темнице души. Рабство не может быть упразднено системой, потому что система и есть рабство.

– Истина – это лопата в твоих руках, – парировала она. – А твоя миссия – это яма.

Я рассмеялся.

– Каждая частица – это нечто целое, – продолжила Карла.

– Целое не может быть разделено без произвола над частицами, – подхватил я.

– Произвол – это привилегия неограниченности.

– Судьба дает нам привилегию как разновидность проклятия.

– Судьба, – ухмыльнулась она. – Одна из моих любимых тем. Судьба играет в покер, но выигрывает только за счет блефа. Судьба – это фокусник, а время – это фокус. Судьба – это паук, а время – паутина. Продолжать?

– Чертовски забавно, – сказал я. Уже очень давно я не чувствовал себя таким счастливым. – Как насчет такого: всякий готов назваться отцом Удачи, пока дочка не отвернется.

Она смеялась. Я не знал, где витала мыслями Карла, но я наконец-то был рядом с ней, и мы занимались словесной игрой, как в прежние времена, и я чувствовал себя на седьмом небе.

– Правда – это бесстыжий хам, перед которым все мы распинаемся в любви.

– Это старое! – запротестовал я.

– Старое, но доброе и заслуживает повтора. А что у тебя?

– Страх – это друг, всегда готовый предупредить, – сказал я.

– Одиночество – это друг, всегда готовый составить компанию, – тут же нашлась она. – Давай-ка сменим тему.

– Нет на свете страны, дрянной и ничтожной настолько, чтоб ее гимн звучал без бравурного пафоса.

– Ударился в политику? – улыбнулась она. – Хорошо. Вот, пожалуйста: тирания – это страх с человеческим лицом.

Я хмыкнул:

– Музыка – это сублимация смерти.

– Горе – это призрак сочувствия, – быстро откликнулась она.

– Черт!

– Сдаешься?

– Ни за что. Путь к любви – это любовь к пути.

– Ты уже заговорил коанами[57]57
  Коан – характерное для дзен-буддизма высказывание или краткое повествование, зачастую содержащее парадокс и рассчитанное на интуитивное восприятие.


[Закрыть], – сказала она. – Цепляешься за соломинку, Шантарам? Нет проблем. Я всегда готова дать любви хороший пинок под зад. Скажем, такой: любовь – это гора, которая убивает тебя при каждом восхождении.

– Мужество…

– Это слишком общее определение. Мужество присуще любому человеку, мужчине или женщине, который не сдается перед трудностями, а таких людей подавляющее большинство. Оставим мужество в покое.

– Тогда счастье…

– Счастье – это гиперактивное дитя довольства.

– А правосудие…

– Правосудие, так же как любовь или власть, измеряется числом прощений.

– Война…

– Все войны ведутся против культуры, а все культуры выношены в телах женщин.

– Жизнь…

– Если ты живешь не ради чего-то, ты умираешь ни за что! – выпалила она, тыкая указательным пальцем мне в грудь.

– Проклятье!

– А это как понять?

– Проклятье… ты стала… лучше…

– То есть я выиграла?

– Ты стала… намного лучше.

– И я выиграла, да? Потому что я могу продолжать в том же духе весь день.

Утверждение прозвучало серьезно, и при этом глаза ее вспыхнули хищным тигриным огнем.

– Я тебя люблю, – сказал я.

Она отвернулась и вновь заговорила после паузы, глядя в огонь:

– Ты так и не ответил на мой вопрос: что ты здесь делаешь?

Мы разговаривали шепотом, чтобы не разбудить остальных. Небо было темным, но на облачном горизонте уже появилась полоска цвета опавших листьев, предвещая рассвет.

– Погоди-ка, – сказал я, только теперь понимая, к чему она клонит. – Так ты думаешь, что я приехал сюда из-за тебя? Думаешь, я подстроил нашу встречу?

– А ты не подстраивал?

– А ты бы этого хотела?

Она повернулась в полупрофиль, глядя на меня левым глазом – теплым с грустинкой, – словно изучала карту. Красно-желтые отблески костра играли тенями, одухотворяя ее черты надеждой и верой, – огонь проделывает это с каждым человеческим лицом, ибо все мы дети огня.

Я отвел взгляд.

– Я понятия не имел, что ты здесь, – сказал я. – Меня сюда Абдулла притащил.

Она тихо засмеялась. Что было в этом смехе: разочарование или облегчение? Я не смог понять.

– А как насчет тебя? – спросил я, подбрасывая в огонь еще несколько веточек. – Ты не могла настолько увлечься религией. Скажи мне, что это не так.

– Я привезла Идрису гашиш, – сказала она. – Он любит кашмирский.

Теперь уже смеялся я.

– И как долго продолжаются эти поставки?

– Около года.

Карла задумчиво смотрела на дальний лес, над которым занималась заря.

– Какой он, этот Идрис?

Она вновь повернулась ко мне:

– Он… настоящий. Скоро ты сам в этом убедишься.

– А как с ним познакомилась ты?

– В первый раз я сюда прибыла не для знакомства с ним. Я приезжала повидаться с Халедом и от него узнала, что здесь живет Идрис.

– Халед? Какой Халед?

– Твой Халед, – сказала она тихо. – Наш Халед.

– Так он жив?!

– Как ты и я.

– Невероятно! И он сейчас здесь?!

– Я многое отдала бы за то, чтобы Халед сейчас был здесь. Нет, он живет в ашраме[58]58
  Ашрам – в современной Индии духовная или религиозная община, обычно располагающаяся вдали от населенных пунктов, среди природы, что способствует духовным практикам и медитации.


[Закрыть] тут неподалеку, в долине.

Суровый и бескомпромиссный палестинец был членом совета мафии при Кадербхае. Он вместе с нами участвовал в афганской экспедиции, во время которой был вынужден убить своего близкого друга, подвергавшего опасности всех нас, после чего ушел один и без оружия в снежную мглу.

Я был с ним очень дружен, однако ничего не знал о возвращении Халеда в Бомбей, как не знал и о наличии ашрама практически в черте города.

– В этих краях есть ашрам?

– Да, – вздохнула она и как будто поскучнела.

– И какого типа ашрам?

– Очень даже прибыльного типа, – сказала она. – Кухня там великолепная, надо отдать им должное. Медитация, йога, массаж, ароматерапия, духовные песнопения по нескольку раз в день. Словом, живут припеваючи, не ведая уныния.

– И это здесь рядом, у подножия горы?

– В самом начале долины у западного склона. – Она сморщилась, пытаясь подавить зевок. – Абдулла часто его навещает. Разве он тебе не говорил?

Во мне шевельнулось неприятное чувство. Безусловно, я был рад узнать, что Халед жив и здоров, но доверие друга, которым я так дорожил, вдруг оказалось под вопросом – и сердце мое сжалось.

– Это не похоже на правду.

– Правда бывает двух видов, – усмехнулась Карла. – Та, которая похожа на себя, и та, которая есть на самом деле.

– Не начинай снова!

– Извини, – сказала она. – Запрещенный прием. Не смогла удержаться.

Внезапно я разозлился. Возможно, это было вызвано обидой – ощущением, что меня предали. А может, это был давно назревавший крик души, который наконец-то пробил защитную пелену, создаваемую ее «добрым» глазом.

– Ты любишь Ранджита? – выпалил я.

Она повернула голову и посмотрела на меня в упор обоими глазами, теплым и холодным.

– Было время, когда я им восхищалась, – сказала она. – Или думала, что восхищаюсь. В любом случае это не твоего ума дело.

– Ну а мною ты не восхищаешься, так?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– А ты боишься сказать мне, что думаешь?

– Конечно нет, – спокойно произнесла она. – Просто ты и сам давно должен знать, что я о тебе думаю.

– Не понимаю эти намеки. Ты можешь прямо ответить на мой вопрос?

– Сначала ты ответь на мой. Почему ты спросил о Ранджите? Из ревности к нему или разочарования в себе?

– У разочарования есть такое свойство: оно тебя никогда не подводит. Но сейчас не тот случай. Я хочу знать, что ты думаешь, потому что это для меня важно.

– Хорошо, раз уж ты спросил. Нет, я тобой не восхищаюсь. Уж точно не сейчас.

Мы немного помолчали.

– Ты понимаешь, о чем я, – сказала она наконец.

– Честно говоря, нет.

Я нахмурился, а она коротко хохотнула – как смеются вдруг промелькнувшей в голове шутке.

– Да ты взгляни на себя в зеркало, – сказала она. – Что с тобой приключилось? В очередной раз больно уронил свою гордость?

– По счастью, не с очень большой высоты.

Она вновь хохотнула, но тут же посерьезнела:

– Ты хотя бы можешь дать этому объяснение? Почему ты так часто дерешься? Почему насилие всегда идет за тобой по пятам?

Увы, у меня не было объяснения. Чем я мог объяснить свое похищение бандой «скорпионов» с последующими пытками в пакгаузе? Я и сам не понимал, почему все это случается именно со мной; я не понимал даже Конкэннона. Особенно Конкэннона. В те дни я еще не осознавал, что стою в углу истерзанного и залитого кровью ринга, который вот-вот распространится на бо́льшую часть моего мира.

– С какой стати я должен давать объяснение?

– Но ты можешь его дать? – повторила она вопрос.

– А ты можешь объяснить то, что сотворила с нами тогда, два года назад?

Она раздраженно повела плечами.

– Не увиливай, Карла.

– Думаю, будет лучше не отвечать напрямик, а пройтись вокруг да около и рассказать тебе историю.

– Ну так расскажи.

– А ты точно готов ее выслушать?

– Да.

– Что ж, тогда начинаю…

– Нет, погоди!

– Что еще?

– У меня уже клинит крышу, надо срочно заправиться кофе.

– Это такой прикол?

– Отнюдь: без утреннего кофе я впадаю в ступор. Вот почему ты меня одолела в игре.

– Ага, так ты признаешь мою победу?

– Да-да, признаю. А теперь я могу выпить кофе?

Натянув рукав на пальцы, я снял с огня раскаленный кофейник, наполнил большую кружку с обколотыми краями и предложил ее Карле, но та лишь брезгливо поморщилась.

– Эта гримаса, видимо, означает отказ, – предположил я.

– Долго мне ждать магической реставрации крыши? Пей скорее свою бурду, йаар.

Я сделал первый глоток. Кофе был слишком крепким, слишком сладким и слишком горьким одновременно – самое то, что нужно.

– О’кей, уже лучше, – прохрипел я, взбодренный обжигающим напитком. – Гораздо лучше.

– Тогда…

– Нет, секундочку!

Я выудил из кармана самокрутку.

– Вот так, – сказал я, раскуривая косяк. – Еще пару затяжек.

– А ты уверен, что обойдешься без маникюра и массажа? – язвительно поинтересовалась она.

– Я уже в норме. Теперь можешь клеймить меня своими сентенциями.

– О’кей, раз так. Следы побоев на твоей физиономии и шрамы по всему телу – это все граффити, талантливо наскребаемые на твой хребет.

– Неплохо.

– Я еще не закончила. Твое сердце – это арендатор, давно просрочивший плату за аренду твоей жизни.

– Что-нибудь еще?

– Арендодатель придет получать должок, – сказала она, чуть смягчая тон. – И это случится скоро.

Я достаточно хорошо ее знал, чтобы понять: данные изречения не были экспромтом. Я видел ее дневники с записями всяких остроумных фраз, приходивших ей в голову. И сейчас она лишь цитировала саму себя. Но в любом случае, будь то цитата или экспромт, она была права.

– Послушай, Карла…

– Ты играешь с Судьбой в русскую рулетку, – сказала она. – Сам же знаешь.

– А ты всегда ставишь на Судьбу? Об этом речь?

– Судьба загоняет патрон в барабан. Она ведает всем оружием в этом мире.

– И что дальше?

– Ты только губишь то, что хотел бы спасти, – сказала она тихо.

Это было справедливо в достаточной мере, чтобы меня задеть, даже несмотря на ее сочувственный тон.

– Знаешь, если ты и дальше будешь заигрывать со мной таким манером… – начал я и замолк.

– А ты стал забавнее, – сказала она с легким смешком.

– Я остался таким, каким был.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

– Слушай, Карла, я не знаю, как и что у вас происходит с Ранджитом, и мне трудно поверить, что прошло целых два года с тех пор, как я в последний раз видел тебя и слышал твой голос. Но я твердо знаю одно: когда я с тобой, это дьявольски правильно и так должно быть. Я люблю тебя, и я всегда буду тебя ждать.

Эмоции мелькали на ее лице, как листья, уносимые бурей. Их было слишком много, и они были слишком разными, чтобы я смог их уловить и прочесть. Я так давно ее не видел. Я отвык от общения с ней. Сейчас она казалась одновременно счастливой и разгневанной, довольной и огорченной. И она не произнесла ни слова. Карла, утратившая дар речи, – такого еще не бывало на моей памяти. Видя, как она мучится, я сменил тему:

– Ты точно не хочешь попробовать кофе?

Ее бровь изогнулась, как гремучая змея перед броском, и я был бы наверняка ужален, если бы в этот самый момент до нас не донеслись голоса из пещер, напомнив о других обитателях лагеря, которые пробудились с рассветом.

Мы позавтракали в компании оживленных учеников и уже пили по второй кружке чая, когда над краем плато – в том месте, где на него всползала крутая тропа, – появился молодой человек. Подойдя к нам, он с благодарностью присоединился к чаепитию и после первого глотка объявил, что учитель прибудет сюда ближе к вечеру.

– Удачно, – пробормотала Карла, направляясь к открытой кухне, чтобы сполоснуть посуду и поместить ее на полочку для сушки.

– В чем удача? – поинтересовался я, вслед за ней подходя к мойке.

– Я успею спуститься с горы, проведать Халеда и вернуться сюда еще до прихода Идриса.

– Я с тобой, – сразу вызвался я.

– Минутку. Придержи коней. А ты зачем пойдешь?

Это был не праздный вопрос. Карла ничего не говорила попусту.

– Как это «зачем»? Да затем, что Халед мой друг. И я не видел его с тех пор, как он исчез в афганских горах почти три года назад.

– Хороший друг сейчас оставил бы его в покое, – сказала она.

– Это почему?

Она посмотрела на меня знакомым горящим взглядом, как голодный тигр на добычу. Я любил этот ее взгляд.

– Потому что сейчас он счастлив, – сказала она.