Текст книги "На берегах Ганга. Торжество любви"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Лорд Чарльз побледнел.
– Ложные показания? – переспросил он. – Жестокое слово!
– Здесь не может быть двух толкований, – так же резко и строго продолжал лорд Дундас. – Слово должно соответствовать сущности дела, а произносящий слово должен ручаться за него своим именем и честью. Желаешь ли ты выступить и заявить, что прочтенный и поддержанный мною доклад – неправда? Ответь мне сейчас, с глазу на глаз, но предупреждаю тебя, что я потребую доказательств. Английского дворянина, солгавшего перед страной ради красивой женщины, я не могу уважать!
– Я не говорю, – возразил лорд Чарльз, – что мой доклад неправдив, но я его не писал бы, если б знал, какую недостойную интригу ведет против меня Уоррен Гастингс.
– Свидетель, умалчивающий о правде, приравнивается к тому, кто говорит неправду! – воскликнул Дундас. – Лорду Чарльзу Торнтону не подобает вздыхать, как влюбленному пастуху, если баронесса Имгоф отказала ему в своей руке. Дочери первых родов Англии будут добиваться чести украсить свою голову короной маркизов Хотборнов.
– Она так хороша! – вздохнул лорд. – И я чувствовал себя таким счастливым, когда надеялся назвать ее своею.
– Сердце твое было холодно и замкнуто, – заметил Дундас, – и я радовался этому, потому что в сердце человека, призванного по самому рождению своему служить отечеству, не должно оставаться места для романтической любви. Чужеземные условия, чуждый мир, окружавший тебя там, в Азии, сбили тебя с толку и изменили твой характер. Хорошо, что настал конец подобному волшебству: оно могло бы тебя совратить с высокого, предназначенного тебе пути и низвергнуть в прах.
Он протянул лорду руку.
– Ты отдал дань, – почти с отеческой нежностью продолжал он, – тому богу, который непременно является властелином человека, и я рад, что ты не стал навеки слепым рабом его, потому что теперь ты здоров и будешь недоступен его стрелам. Здесь, на чистом свежем воздухе севера, ты опомнишься и поймешь, что для маркиза Хотборна прекрасные глаза женщины не могут служить целью жизни. А главное, ты поймешь, что твое заблуждение, заставившее тебя в порыве личного гнева забыть об отечестве, должно остаться тайной; я ради тебя буду свято хранить ее, и никто не должен догадываться о ней по твоему лицу и поведению.
Лорд Чарльз сидел с опущенной головой; в нем происходила тяжелая внутренняя борьба. Утомленный после болезни и путешествия, он хотел отдохнуть и забыться от перенесенных страданий. Но, пересилив себя, он пожал руку своему дяде и заверил его:
– Вы правы, я был неразумен и слаб, и, хотя душа моя не вполне освободилась от чар, я все же чувствую цену свободы и силу гордости.
Дундас обнял его.
– Сила еще не испытанная, – радостно воскликнул он, – ничего не стоит. Если ты написал правду, а отрицать ее ты не мог при всем своем ослеплении гневом, то Гастингс оказал своей стране редкие услуги, и я буду его защищать, как прежде на него нападал, да и ты сделаешь то же – и громко, перед всем светом, ради чести отечества, а также ради твоей личной чести, потому что никто не должен заподозрить, что лорд Торнтон может завидовать капитану Синдгэму. Никто не посмеет подумать или сказать, что личное желание или надежда могут влиять на твои суждения. Мы поняли друг друга, и я благодарю тебя за доверие, за то, что ты пришел сразу ко мне, потому что при твоем возбуждении у тебя легко могли бы вырваться необдуманные слова там, где они пошли бы твоей репутации во вред.
– Да. Вполне вероятно, – мрачно поддакнул лорд Торнтон.
Он подумал о своей встрече с капитаном в гавани и понял, что если б быстрота лодок ему не помешала, если б он встретил капитана с его свитой на берегу, то не удержался бы и наговорил много лишнего.
– Отдохни, – посоветовал лорд Дундас. – Тебе необходим отдых, оставайся здесь, в Лондоне, до окончания сезона. Одиночество в хотборнском доме тебя опять мрачно настроило бы и замедлило бы полное твое выздоровление.
Лорд Торнтон поселился в доме своего дяди и несколько дней посвятил полному отдыху. Общество, узнав о его возвращении, с нетерпением ждало его рассказов. Когда он стал выезжать, делая визиты и посещая лондонское общество, он сделался предметом всеобщего участия и любопытства.
Оживленные прения в нижней палате и в общем собрании компании, занимавшие так долго общественное мнение, а также капитан Синдгэм со своими рассказами об индийской жизни и о великих битвах под тропиками способствовали тому, что в моду вошла сказочная Индия и все связанное с этой страной. Лондонское общество жаждало продолжения и подтверждения приключенческих историй индийского капитана Синдгэма от одного из настоящих членов английского общества.
Лорд Торнтон, как до него капитан, превратился в светского льва; его рвали на части, и не только дамы внимательно прислушивались к его сказочным описаниям красоты индийских дворцов и ужасов охоты на тигров, но даже министры и сам король пожелали его видеть, чтобы вновь расспросить о государстве, созданном для славы Англии на Дальнем Востоке.
Лорд Торнтон последовал совету своего дяди. Он вполне овладел собой, и все, что так сильно волновало его в Калькутте, казалось ему теперь далеким лихорадочным бредом. Он с глубокой признательностью говорил об управлении Уоррена Гастингса. И даже Эдмунду Бурке, старавшемуся его выспросить и как-нибудь запутать, чтобы найти оружие для новой борьбы против генерал-губернатора Индии, не удалось добиться от лорда чего-либо порочащего его, кроме признания великих заслуг Гастингса.
Спустя некоторое время лорд вторично последовал совету своего дяди Дундаса, выбравшего для него дочь герцога с громким именем и большими семейными связями в качестве подходящей партии Об обручении узнало все общество, и теперь будущий пэр занимал одну из высших ступеней среди английской знати.
Таким образом, Гастингс одержал в Лондоне двойную победу, очень искусно сделав двух злейших своих врагов орудиями своего успеха.
Один только Филипп Францис изливал свою горькую злобу в письмах, где он, строго сохраняя свой псевдоним, бичевал и общество, и все государство.
IV
По выздоровлении лорда Торнтона Гастингс простился с ним вежливо и холодно, оказывая ему до последней минуты почести и уважение, подобающие такому высокопоставленному гостю.
Болезнь лорда приписали одной из лихорадок, свирепствующих в Индии, но все общество Калькутты отлично знало, что лорд лечится от раны, полученной во время дуэли, которую он вызвал непочтительными выражениями в адрес капитана Синдгэма. Но раз капитан должен стать зятем губернатора, более могущественного, чем когда-либо, то все воздерживались оказывать больному внимание. Только Гастингс ежедневно являлся лично да дамы, к великой злости лорда, тоже пунктуально справлялись о его состоянии.
Несмотря на уговоры Гастингса, лорд немедленно, как только представилась возможность, уехал с первым же отходившим в Европу кораблем. Гастингс провожал его до пристани. Лорд вскользь бросил ему несколько прощальных слов, которые походили то ли на угрозу, то ли на благодарность в оказанном ему гостеприимстве.
Гастингс посмотрел вслед шлюпке, увозившей лорда на корабль.
«Он уезжает со злобой в сердце, – подумал он, – и если бы мог, то уничтожил бы меня; но он не посмеет отречься от своего собственного доклада, и сколько бы он ни думал о моей погибели, он должен будет в Англии присоединиться к моим друзьям. Я знаю лорда Генри Дундаса, он слишком горд и честен, чтобы быть орудием мести. Если б только удалось при помощи доклада и капитана побороть поднятую там против меня бурю. Как грустно зависеть от голосов нескольких торгашей, которым я бросаю миллионы за миллионами, или от речей адвокатов, не имеющих ни малейшего понятия о завоеванном мною для Англии крае… Но это общая участь завоевателей. Разве Цезарю, покорившему Галлию, не противодействовал римский сенат? А он, наверное, стоял ниже теперешних акционеров компании и лучших ораторов парламента. И все же Цезарь достиг высоты могущества и власти! У меня, видит Бог, достаточно власти, чтобы присвоить себе основанное мною царство, если меня там осмелятся устранить как обыкновенного лакея; а если мне удастся добраться там до высоты, на которой теперь стоят другие, менее меня сделавшие и не умеющие работать так, как я, то я буду немногим ниже Цезаря. Если бы я и не достиг королевской короны, то мое слово как канцлера Англии будет всегда весомо, и все, мною здесь созданное, послужит лишь подножием для беспримерного могущества…»
Гастингс глубоко задумался, продолжая глядеть на широкие воды Хугли, стремившейся в море. Офицеры его свиты почтительно отошли. Очнувшись, он быстро повернулся, вскочил на лошадь и ускакал, решив до возвращения в резиденцию совершить длинную прогулку, чтобы успокоиться. Адъютанты и слуги едва поспевали за его покрытым пеной скакуном. После прогулки он принялся за работу. Теперь для Гастингса появилась возможность для мирной работы, он направил свои необыкновенные дипломатические способности на организаторскую деятельность.
Придерживаясь правила «если хочешь мира, готовься к войне», он увеличил Англо-Ост-Индскую армию более чем вдвое, всюду набирая и вербуя людей. Хорошо обращаясь с сипаями, перемешивая ласкариев с англичанами, он организовал армию, на которую мог вполне положиться. Калькутту он окружил гвардией, которой лично распоряжался и которая бы последовала без колебаний за ним. Он так образцово организовал управление богатым Бенаресом, что доходы от него увеличились почти вдвое. Он сумел расположить к себе браминских жрецов настолько, что они в английском владычестве видели надежную защиту против магометан и предпочли бы даже владычество Англии подчинению, любому индусскому князю. В Аудэ он усилил гарнизон и так распределил войска, что не могло быть и речи о каком-нибудь восстании. Заключив с набобом договор, он урегулировал взимание податей английскими чиновниками, жившими в гарнизонах, и так устроил все, что настоящим повелителем страны являлся английский резидент в Лукнове. Набобу же самым добросовестным образом оказывали одни лишь королевские почести. Особенное же внимание он уделил Мизору, грозившему ему при Гайдер-Али такой серьезной опасностью. Проявив все свое дипломатическое искусство, он поддерживал в Типпо-Саибе манию его величия как падишаха, подстрекая его к жестокому преследованию всех протестующих против него и побуждая к расточительному и роскошному содержанию двора в Серингапатаме, чем истощалась страна и создавалось недовольство. В то же время он предостерегал всех соседних князей, гайдерабадского низама и магаратов от угрожавшей им кровожадности и властолюбия мизорского султана, заключал с ними договоры, обещал помощь в случае войны и таким образом окружил Мизору крепким кольцом.
Заботы правителя Индии всецело занимали Гастингса и доставляли ему радость. Но все же на лице его лежала тень: ведь все, что он делал, можно уничтожить одним лишь порывом ветра из Англии, которому он не смел противиться, иначе начнется борьба не на жизнь, а на смерть, которая ужаснее всего, поэтому и в будущее он глядел с известной боязнью. Чтобы выиграть все, человеку свойственно вступать в борьбу смело, с легким сердцем, но он становится боязливее и сдержаннее, когда, многого достигнув, боится потерять уже достигнутое.
Так и проходила жизнь в замке, спокойная наружно и тревожная внутри. Маргарита казалась веселой и любезной, но ожидание жениха тревожило ее. Морские бури и волны непредсказуемы, и надо покориться Провидению.
Марианна страдала вместе со своей дочерью, хотя каждая из них старалась казаться веселой и скрыть свои заботы, чтобы не расстраивать другую, но они чувствовали тучу, нависшую над их головами.
И однажды в полдень, когда город и дворец резиденции замерли в бездействии под палящими лучами солнца, раздался выстрел с рейда на Хугли. Пушки форта ответили на салют. Тотчас же все встрепенулись и в городе, и во дворце, и все поспешили к пристани; носильщики тяжестей и нищие большой толпой неслись к гавани.
Гастингс отправил секретаря, чтобы сейчас же получить все письма, адресованные во дворец. Он с таким же нетерпением, как Маргарита и Марианна, ожидал вестей о результате путешествия капитана, но он так же, как и дамы, не показывал своего беспокойства.
Когда через несколько часов все собрались к обеду, говорили, конечно, о прибывшем корабле, о новостях и пассажирах, которые могли с ним прибыть, но Гастингс быстро прекратил этот разговор. Обед уже приближался к концу, когда спешно и в видимом волнении вошел придворный дворецкий.
– Принесли письма? – спросил Гастингс.
– Так точно.
– Где же они? – строго спросил Гастингс. – Отчего мне их не подают?
– Здесь курьер, – возразил дворецкий, – и он просит дозволить ему войти для личного доклада.
– Пусть войдет! – разрешил Гастингс. – Вести из Европы – самое важное, и мои гости извинят, если я предпочту им долг службы.
Он встал и выжидательно глядел на дверь, портьеру которой приподнял дворецкий. Маргарита вскрикнула, вскочила и, бледнея, протянула руки. Ей казалось, что она бредит: в двери появилась фигура капитана.
Он был в парадной форме. Одним взглядом, заключавшим целый мир любви и счастья, окинул он Маргариту, затем подошел к Гастингсу, поклонился по-военному и отрапортовал о своем возвращении.
– Прежде чем, – начал он, – я буду делать вам подробный доклад и передавать письма, я должен сперва вручить вашему превосходительству документ, заключающий в себе выражение благодарности и признательности за вашу деятельность от Англо-Ост-Индской компании. Документ составлялся на общем собрании всех акционеров по предложению лорда Дундаса, который выступал в своем слове против всех ваших врагов.
Капитан вынул из кармана своего мундира футляр, достал из него пергамент с висевшей на нем большой печатью компании и передал его Гастингсу.
Как Гастингс ни привык владеть выражением своего лица и скрывать все свои радостные и тяжелые моменты жизни, все же рука его задрожала, когда он брал пергамент, и в голосе не прозвучало обычной силы, когда он стал читать послание вслух.
Маргарита откинулась на своем стуле, и блаженная улыбка озаряла ее лицо. Она ничего не слышала, что происходило вокруг нее; она только видела своего возлюбленного, и глаза ее так пристально смотрели на него, точно она хотела ими удержать капитана.
Когда Гастингс прочел документ до конца, все вокруг зааплодировали, поспешив пожелать губернатору всего лучшего. Гастингс же поднял свой бокал и предложил сперва тост за здоровье его величества Георга III, а затем за директоров компании, и, громко ликуя, гости подошли к хозяину чокнуться с ним бокалами.
Когда ликование немного утихло, Гастингс обратился к капитану. Он обнял его, прижал к своей груди и поцеловал в обе щеки.
– Мой привет и моя благодарность, – крикнул он громким голосом, все еще дрожавшим от внутреннего волнения, – тому, кто принес нам прекрасные вести, тому другу, которому я и так уже многим обязан. Вы все, мои дорогие друзья, верно, знаете, что сэр Эдуард Синдгэм скоро будет еще ближе мне, чем теперь. Супруг баронессы Имгоф, которую я люблю, как собственное дитя, будет сыном мне, но вряд ли я буду любить его больше, чем он уже заслужил. Подойди, Маргарита, и приветствуй того, кто скоро будет опорой твоей жизни!
Капитан раскрыл свои объятия, Маргарита прижала свое мокрое от слез, блаженно улыбающееся лицо к его груди, и долго стояли они, крепко обнявшись.
На столе поставили еще прибор. Капитан занял место около Маргариты, и все общество весело закончило обед, начавшийся для всех в тревоге. Капитан ответил на множество вопросов и благодарил за сотни пожеланий. С Маргаритой он почти не говорил; ее рука лежала на его руке, и время от времени их взгляды встречались. Они понимали друг друга и без слов. Задали вопрос и о лорде Торнтоне.
– Лорд прибыл, когда я уезжал, – отвечал капитан, – наши лодки встретились в гавани Портсмута, когда я ехал на свой корабль. Мы могли при встрече только обменяться поклонами.
Маргарита пожала ему руку. Гастингс улыбнулся и кивнул головой, точно хотел поблагодарить судьбу за то, что она во всем была к нему благосклонна. Затем он поднялся:
– Даже и в этот чудный день долг должен стоять на первом месте. Вам будет довольно времени, мой дорогой Эдуард, предаваться счастью, теперь никакое облако не омрачит его больше. Сегодня я вас уведу от Маргариты, мне надо о многом вас расспросить и многое от вас услышать.
Капитан обнял Маргариту, поцеловал руку Марианне и последовал за Гастингсом, который благосклонно, как король, отпускал своих гостей. Долго они сидели в кабинете Гастингса, и капитан ответил на все вопросы и замечания губернатора.
– Ну что ж, – поднялся Гастингс, – у змеи зависти и злости раздавлена голова, а отрастут ли у нее новые головы, как у лернейской гидры, покажет будущее. И для вас, мой друг, – он крепко пожал руку капитану, – открывается счастливая будущность. Раху пропал, созвездие дракона, обагрявшее своим кровавым светом ваше прошлое, исчезло, и над вашей головой подымается утренняя звезда, предвещая яркий солнечный день новой жизни. Идите отдыхать. Завтра увидимся.
Наразинга все уже устроил, и в первый раз после долгих лет этот некогда отвергнутый и бездомный скиталец испытал отраду возвращения в родные места. Ему казалось, что и эти стены, и эти ковры, и эта мебель – его старые друзья. Всем слугам, пришедшим приветствовать своего господина по его возвращении, он подавал руку. Отпустив Наразингу, он поспешил в парк. По знакомой дороге, связанной со столькими воспоминаниями, спешил он к пруду с лотосами, который тихо и спокойно сверкал. Как и раньше, отражались сверкающие звезды неба в темно-синих пятнах водной поверхности, а цветы лотоса разливали свой сладкий аромат. Долго стоял капитан у края бассейна около беседки из деревьев, бывшей свидетельницей его любви и страданий.
Он достал медальон, в котором находился высушенный цветок, данный ему Маргаритой, снял цепочку с шеи и, поцеловав его, далеко забросил в воду.
– Покойся там, на глубине, – проговорил он, – ты, священный знак, волшебная сила которого так счастливо меня охраняла во всех смертельных опасностях.
С ужасом взглянул он на то место, где когда-то в темноте кустов погиб Хакати. Он опустил голову на руки и тихо прошептал:
– Прости мне мое прегрешение, Ты, вечный источник прощения, как и я буду прощать всем, кто виноват передо мной.
С царским великолепием готовились в резиденции к свадьбе Маргариты. Старому капеллану дворца как испытанному другу сказали, что капитан – сын индийской женщины из очень отдаленной местности и что его надо окрестить, так как он до сих пор не крещеный. Капеллан, поговорив с капитаном о религиозных вопросах и убедившись, что он верующий, крестил его в ризнице. Начались приготовления к свадьбе. Так как во всей Индии стало известно, что Гастингс придает особенное значение предстоящему семейному торжеству, то со всех сторон старались угодить желанию всесильного губернатора. Все европейское общество Калькутты занялось шитьем великолепных туалетов для дам, блестящих ливрей для слуг и богатых сбруй для лошадей и слонов. Все князья Индии хотели превзойти друг друга, принимая участие в свадебном торжестве. Набоб Асаф-ул-Даула явился сам в королевском величии с большой свитой слуг верхами и на слонах, как и молодой пятнадцатилетний набоб Бенгалии. Приехало много раджей и магаратских князей, а Типпо-Саиб отправил посольство под предводительством одного из своих сыновей, которое своим блеском затмило бы всех, если бы его не перещеголял посланный низама из Гайдерабада Могол из Дели тоже отправил посольство, которое по внешнему виду не могло соперничать со своими бывшими подданными, но и Гастингс, и все другие обращались с ним как с самым важным. В Калькутте не хватало места для бесчисленной толпы слуг, слонов и лошадей.
В день свадьбы весь город богато убрали дорогими коврами и цветами, на всех углах развевались английские флаги с гербами.
В блестящих экипажах, со скороходами, форейторами и богато одетыми лакеями подъезжали члены европейского общества. Но весь их блеск померк при появлении князей с их свитами.
Гастингс, против обыкновения, появился на пороге своего жилища в парадном наряде из серебряной парчи, встречая и провожая князей. На рукоятке его сабли блестел бриллиант редкой величины и красоты, а пряжка его шляпы состояла из драгоценных камней. Гордо глядел он на выезды князей, бывших неограниченными властелинами и повелителями и обладавших громадными богатствами, а теперь явившихся сюда, чтобы оказать почет его дочери Марианне. Удовольствие светилось в его взоре, но лицо оставалось спокойным, осанка – гордой и холодной. Только к набобу из Аудэ и посланным Могола и падишаха Типпо-Саиба сошел он навстречу до половины лестницы. Остальных же он приветствовал как монарх, на пороге, и еле склонял голову на их почтительные приветствия. Долго длился свадебный прием, и тем, кто явился первым, пришлось ждать несколько часов в громадном зале, убранном английскими флагами, пока не собрались все гости.
Когда же наконец собрались все, то отодвинули боковую стену громадного зала, и во всем блеске зажженных свечей предстал богато убранный и обвитый цветами алтарь, вокруг которого стояли все бывшие в то время в Калькутте английские служители церкви. Сам Гастингс вышел, чтобы привести венчавшихся, и скоро появилось свадебное шествие, предшествуемое офицерами.
Капитан в ярко-красном, расшитом золотом мундире с орденом Бани на груди, с лицом, сиявшим гордостью и счастьем, вел за руку Маргариту. Она выглядела такой прекрасной, что при ее появлении в зале пронесся всеобщий восторг восхищения.
На ней было богатое шелковое платье из материи, вытканной перемежающимися тонкими, как волос, серебряными нитями; всю ее фигуру обволакивала чудесная индийская ткань из нитей тоньше паутины, и целый кусок ее длиной во много метров поместился бы в маленький золотой медальон. Чудо индусского ткацкого искусства, украшавшее Маргариту в день ее торжества, подарил низам Гайдерабада. По преданию, оно считалось сокровищем великого государя Ауренг-Зеба, вытканным для его супруги первыми мастерами-ткачами Индостана.
Скромный венок из флердоранжа обвевал белокурые волосы Маргариты, спускавшиеся с головы свободными локонами; ни одним драгоценным камнем не украсила Маргарита свой подвенечный убор, только на груди ее распускался ярко-красный цветок лотоса, сорванный в бассейне парка. На щеках Маргариты играл нежный румянец радости, и глаза сверкали, когда она кланялась и благодарила за приветствие, и затем с любовью обращала свой взор на возлюбленного. Гастингс с женой вели пару с обеих сторон к алтарю. Марианна опять посвежела и помолодела; легкий слой пудры покрывал ее прическу, скрывая начинавшие седеть волосы. Ее скорее можно было принять за сестру, чем за мать невесты. В ее ожерелье и кушаке, браслете и диадеме сверкали чудные драгоценные камни. Все князья Индии для такого торжественного случая привезли подарки из своих сокровищниц и для жены губернатора.
Из гостей в часовню вошли только Асаф-ул-Даула, молодой набоб Бенгалии, и посланные от Могола, низам из Гайдерабада и Типпо-Саиб. Для них в часовне уже приготовили дорогие сиденья. Остальные гости оставались в большом зале.
Капеллан приступил к венчанию. Когда обменялись кольцами, раздался первый салют с батареи у дворцовых ворот; пушки форта Вильяма подхватили его, и стоявшие на рейде корабли присоединились к приветствию вновь соединенной четы. Далеко и на море, и на суше раздавался гром выстрелов – то был привет дочери немецкого живописца и парии…
Когда церемония окончилась, все столпились для поздравления молодых. Съезд гостей представлял такое блестящее общество, что мог бы соперничать с любым европейским двором. Когда князья и их заместители подходили к молодым, всякий подносил подарки, состоящие в основном из украшений из драгоценнейших камней, маленьких художественно сработанных запястий. Маргарита скоро завалила ими целый стол.
Затем все направились в громадную столовую для свадебного пира. И сервировка, и богатство яств, и изобилие вин превзошли все ожидания. Танцы и музыка сопровождали свадебный обед. Капеллу из английских солдат сменяли индийские певицы, самые грациозные танцовщицы Индии показывали чудеса пластики и мимики. Наконец гости стали разъезжаться. Пиршество заканчивалось.
Когда Гастингс вставал из-за стола, появился посланный верховного жреца из храма в Хугли и передал ему пергамент в большом футляре. Гастингс взглянул на него, и радостное изумление осветило его серьезное лицо.
Гастингс повел новобрачных в отведенное им в особом флигеле дворца помещение. Вдвоем с Марианной вошли они с молодыми в их новое жилище. В то время как Марианна с нежностью еще раз обняла свою дочь, Гастингс отвел капитана в сторону и передал ему пергамент.
Капитан прочел пергамент, который представлял собой акт, написанный по-санскритски и подписанный верховным жрецом храма, акт о рождении ребенка от английского отца и служительницы храма.
Верховный жрец велел воспитать родившегося ребенка как брамина, так как из этой касты происходила его мать. Ему дали имя Аханкараса, затем сочли за парию вследствие показавшихся тогда важными свидетельств и изгнали из храма и из общества браминов. Такой приговор жрецы постановили, думая, что они правы, теперь же нашли записки старого верховного жреца, в которых он свидетельствует о происхождении своего бывшего приемыша.
Значит, в Аханкарасе, изгнанном к париям, текла английская кровь. Принадлежа со стороны матери к браминской касте, он по праву заслуживает все почести свободного человека…
– Боже мой! – воскликнул капитан, прочтя до конца. – Они меня знают, моя тайна в их руках!
– Ну и что? – спросил Гастингс. – Разве они не доказали, что ваш отец англичанин? Разве мы придумали ему имя кавалера д’Обри, данное ему Нункомаром? Я честно сознаюсь вам, я рад, что муж Маргариты не происходит от париев. Я верю в силу наследственности, что бы ни говорили против.
Капитан мрачно смотрел вниз.
– Где мой отец, – задаю я вопрос. Этот документ ничего не объясняет. Моя мать, может быть, хорошо и не знала его имени, во всяком случае, она тоже о нем умалчивала…
– Тайна эта хорошо скрыта, и лучше, если вы пройдете мимо отца, даже когда его встретите. Разве я не заменил отца Маргарите и разве муж и жена – не одно?
– Вы правы, мой отец, и с этим именем, на которое вы мне даете право, пусть все, что оставалось мрачного у меня на душе из моего прошлого, будет погребено!
Гастингс оставил молодых и проводил Марианну до ее комнаты.
– Они хотели тебя презирать, моя Марианна, – сказал он, когда они пришли в ее комнату, – потому что ты по велению своего сердца последовала за мной. Там, в Европе, твою дочь ждали бы преследования общества. Небо все сделало к лучшему, теперь Маргарита и сэр Эдуард Синдгэм, наш сын, завоюют в свете почетное место.
Гастингс послал за секретарем и приказал ему передать пять тысяч фунтов стерлингов верховному жрецу в Хугли, а также распорядился сделать подарок бедным храмам в честь бракосочетания своей дочери. Таков был его ответный жест на посланный документ о происхождении без вести пропавшего Аханкараса.
После праздничных событий настало затишье. Всюду царили мир и безопасность. Французское влияние в Индии вовсе прекратилось. Францис занялся в Европе своими собственными делами, ему некогда было думать об Индии. Набоб из Аудэ стал английским наместником. Могол мелькал исчезающей тенью на границах английских владений. Типпо Саиб жил себе припеваючи под охраной окружавших его князей и низама из Гайдерабада; только раджи магаратов постоянно искали себе защиты и поддержки у власти губернатора.
У Гастингса теперь оставалось достаточно времени, чтобы заняться управлением, состоявшим в улучшении благосостояния страны и взимании налогов, в том числе и упрочении процветания английской торговли. И ему удалось, не имея больше военных издержек, позаботиться о все возраставшем благосостоянии страны, посылая в компанию прибыль, превосходящую претензии и ожидание ненасытных акционеров.
Развивающееся земледелие давало отличные урожаи; основывались цветущие колонии; во все гавани страны приходили корабли и увозили в Англию богатые изделия индийских мастеров, которыми по высоким ценам снабжались европейские рынки.
Хотя Гастингс и предавался отдыху всей душой, но все же мирная деятельность его не удовлетворяла. Его натура требовала борьбы, а мир, теперь окружавший его, не давал поводов расходовать свои силы так, как он желал бы. Часто ходил он задумавшись, и мысли его улетали далеко за океан, на родину, которая стала ему почти чужой. Хотя он достиг величия и громадного влияния, хотя его власть и была в Индии неограниченной, он все же сознавал, что над ним, которого хотя и называли королем Индии, стала сила, чуть не сломившая его, – сила английского короля и парламента.
Он так возвысился, что его гордому и властолюбивому уму казалось унижением сознавать, что над ним есть еще кто-то. Рука, покорившая Индию, чувствовала в себе силу управлять печатью короны Великобритании и возвысить свое отечество, когда оно увеличилось и разбогатело благодаря присоединению Индии.
Марианна читала в его глазах все его заветные мысли. Во времена борьбы и стремлений, которые она переживала вместе с ним, она отлично понимала, что его неустанное самолюбие, изгнавшее его из маленького дома священника в Дайльсфорде и приведшее его к трону наместника Индии, найдет себе новую работу. К тому же и она начала страдать от тропического климата и чувствовать тяжесть своего возраста. Она начала время от времени наводить Гастингса на мысль о возвращении в Европу.
Она внушала мужу, что английская корона в благодарность за его великие дела должна дать ему титул пэра и что наследственные владельцы Дайльсфорда достаточно важны, чтобы украсить свой герб герцогской шляпой. Народ Англии будет гордиться, если в совет войдет человек, объединивший столько разных племен под английский скипетр, Для каждого министерства Гастингс сможет найти нужное решение и дать ценный совет, и только на таком месте он покажет достойные плоды работы всей своей жизни; только такая конечная цель может его удовлетворить.
Все больше и больше склонялся Гастингс к подобным мыслям и попросил об отставке. Хотя совет и директора компании проявили недовольство, но не могли ему отказать.
Наконец пришла в Калькутту отставка Гастингса, вызвав большой резонанс по всей Индии. Тринадцать лет управлял Индией Гастингс; из всех сражений выходил победителем, многие из его врагов стали ему друзьями и всюду чувствовали спокойствие, когда знали, что бразды правления лежат в его твердых руках. Все стремились в резиденцию в Калькутте, чтобы выразить уезжавшему губернатору свое уважение и сожаление; все князья прислали свои посольства, европейские колонии – своих представителей, и Гастингс чуть не поколебался в своем решении, когда увидел себя окруженным в последний раз блеском Востока. Но он думал и о своих подрастающих сыновьях: только на родине он мог бы найти им соответствующее поприще в жизни. Он остался твердым в своем решении и приказал готовить корабль, на который уложили все его сокровища, драгоценности и редкости, которые Гастингс увозил в свое отечество. Капитан и Маргарита сопровождали их. На родине Гастингс мог устроить мужа своей падчерицы, в Индии же он зависел бы от будущего губернатора.
