Текст книги "На берегах Ганга. Торжество любви"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
– Все верно, капитан, – согласился Гастингс, – и потому я уважаю вас, как уважаю всякую волю, всякую силу, всякую храбрость, даже мне враждебную; поэтому-то я и не хочу, чтобы ваша гордость и ваша любовь узнали разочарование.
Капитан выпрямился. Его голос приобрел твердость и уверенность.
– Разве вы не дали мне слова, когда просили еще об одной услуге – исполнить одну мою просьбу, которую я вам изложу? Разве вы мне не дали свое слово? А теперь вы истолковываете все иначе… Что было бы с вами и с английским владычеством в Индии, если бы Гайдер-Али вошел в Мадрас? А если бы низам гайдерабадский к магараты присоединились к победоносному льву из Мизоры? Сегодня вы король Индии, и я в этом столько же принимал участие, как ваша собственная храбрость и ваша сила. Гайдер-Али не сделал мне зла, и у него я поднялся бы так же высоко, как и у вас. Здесь же мне приходится слушать, что английское общество, для которого я спас Индию, будет считать меня прокаженным… Пусть весь свет так думает, Маргарита не подумает так; Маргарита будет за меня, и мы с недосягаемой высоты будем смотреть на жалких трусов, которые никогда бы не выбрались из той пропасти, в которую столкнули меня.
Лицо Гастингса горело, грозно сверкали его глаза, он понимал, что в словах капитана заключается правда.
– То, что вы сделали, – подтвердил он, – я признаю, но я не могу думать так, как вы. Вы были для меня сильным, хорошо действующим орудием. Но я и без вас победил бы своих врагов.
Капитан печально покачал головой.
– Но умный мастер не ломает своих орудий; ставшая близкой рука не отталкивает друга… Маргарита меня любит, она не боится злых языков.
– Даже если бы и так! – крикнул Гастингс. – Не содрогнется ли этот ребенок от прикосновения руки, обагренной кровью Гайдера-Али?
Капитан смертельно побледнел.
– Вы смеете упрекать меня? – крикнул Синдгэм хриплым голосом. – Вы, пославший меня на смерть? После того, как я рисковал своей жизнью?..
– А Хакати? – крикнул Гастингс.
Лицо капитана потемнело, он в упор смотрел на Гастингса, широко раскрыв глаза; затем произнес с ледяным спокойствием:
– Всегда ведь убивают змею, которая коварно хочет брызнуть на нас своим ядом, и тигра, готового на нас прыгнуть… Но все равно мы только теряем время, считаясь друг с другом. Я вижу, что у вас достаточно храбрости, чтобы нарушить данное мне слово; такой храбрости я не мог подозревать в Уоррене Гастингсе, покорителе Индии.
Гастингс взял руку капитана и пожал ее.
– Вы злитесь, мой друг, я вас понимаю и не хочу принимать ваших слов, как я их принял бы в другое время. Прошу вас, будьте уверены, что я желаю вам добра, что, отказывая вам, я только думаю о вас и о Маргарите; я только хочу избавить вас от горя и разочарования.
Капитан стоял молча, почти равнодушно, его холодная, окоченевшая рука не отвечала на пожатие Гастингса.
– Обдумайте, капитан, – призвал его Гастингс, – время все побеждает и уясняет. Обещайте мне по крайней мере одно: не быть враждебным к лорду Торнтону.
– Какое мне дело до лорда Торнтона, – вздохнул капитан с горечью. – Для меня он не существует, я даже не буду с ним говорить, но, – прибавил он, на мгновение зловеще оживляясь, – пусть и он бережется показывать, что я для него существую.
– Спасибо вам, капитан, – поблагодарил Гастингс. – Я уверен, что когда-нибудь вы меня поблагодарите за мое увещевание, цель которого – разогнать сон, от него вы проснетесь неизбежно с жестокой болью.
Капитан поклонился по-военному и вышел.
«Прав ли капитан? – подумал Гастингс, когда остался один. – Нет, нет, он не прав, им никогда не будет счастья; я не могу лишить Маргариту блестящего будущего, к тому же родство с лордом дает мне влиятельного друга, который иначе может стать опасным врагом. Я дал ему то, что он заслужил, а если он протягивает руку к цветку, растущему высоко над ним, то не моя вина. Он должен сознавать расстояние, которое отделяет его от недосягаемых высот».
Гастингс позвонил. По очереди входили члены совета и чиновники компании со своими докладами. День прошел как обычно. Капитан только выглядел бледнее и серьезнее обыкновенного, но при его строгой сдержанности со всеми, которую он с себя сбрасывал только в тесном кругу, этого никто и не заметил. Награждение его орденом стало всем известно, и он получил много поздравлений.
Гастингс вначале следил за ним заботливым взглядом. И Марианна смотрела на него боязливо и озабоченно, но вскоре ее опасения исчезли. И оба убедились, что Синдгэм покорился обстоятельствам.
За обедом Гастингс сообщил в особенно лестных выражениях о награждении своего адъютанта и предложил тост за нового кавалера ордена Бани.
Во время всего ужина Гастингс особенно отличал капитана. Несколько раз он прямо обращался к нему с вопросами, спрашивал его мнение и выслушивал его с особым вниманием. Капитан принимал все спокойно и сдержанно, как настоящий джентльмен.
Только одна Маргарита замечала, что под наружным спокойствием капитана кроется тяжелая, внутренняя борьба. Она видела, как иногда дрожали его руки, как вспыхивал недобрый, зловещий огонь у него в глазах, и как он их тогда быстро опускал, и как деланная улыбка на его устах сменялась болезненным подергиванием. Она поняла, что и ему Гастингс объявил свою волю, и ее сердце судорожно сжималось от удара, так неожиданно поразившего только что распустившееся счастье и уничтожившего все ее надежды.
Лорд как самый важный гость сидел между Марианной и Маргаритой. Он очень заметно оказывал ей галантные любезности. Почуяв в нем врага своего возлюбленного, она боялась, что лорд увидит борьбу, происходившую в ней. И вот она, никогда не обманывавшая, стала притворяться так, что зоркий глаз Гастингса ошибся. Она, улыбаясь, отвечала лорду, взяла из его рук цветок, который он ей подал. Даже Марианна обманулась и начала надеяться, что отношения Маргариты и капитана, пожалуй, действительно только романтическая фантазия.
Когда встали из-за стола и все общество, как обыкновенно, рассеялось по соседним салонам, Маргарита, глубоко взволнованная, но с улыбкой на устах, подошла к капитану.
Подав руку Синдгэму, она нарочно заговорила так громко, что ее слова невольно слышали окружающие.
– Я особенно должна выразить свою радость по поводу той чести, какая выпала на долю моего учителя, сэра Эдуарда Синдгэма.
Капитан поднес ее руку к своим устам, и когда он к ней наклонился, то сказал только ей слышным полупросительным, полуповелительным тоном:
– Я должен поговорить с тобой, Маргарита, и если ты меня любишь, то в полночь будь у пруда с лотосами.
Маргарита задрожала и шепнула ему в ответ:
– Я буду там.
Затем, еще раз кивнув ему, она подошла к другой группе гостей, среди которых находился лорд Торнтон.
Все слышали громко произнесенные слова Маргариты, и всех удивило, что она назвала капитана сэром Эдуардом, хотя он как кавалер ордена и имел право на этот титул. Услыхал ее слова и Гастингс.
– В самом деле, – поддержал он. – Я совершенно забыл, что новому кавалеру подобает и новый титул. Пойдемте, сэр Эдуард, я должен дать вам одно поручение.
Капитан поклонился и последовал за губернатором.
– Мне нужно послать в Лондон важные депеши, – оповестил Гастингс. – Надо сообщить, что здесь произошло и как обстоят дела. Мне очень нужно, чтобы все узнали правду. Столь важные депеши я могу доверить только самому верному другу, поэтому я и избрал вас для такого поручения, сэр Эдуард.
Он произнес имя капитана с особенным ударением, одобрительно склоняя голову. Капитан изумленно посмотрел на него; горькая, ироническая улыбка скривила его губы. Он молча поклонился.
– Благодаря моим докладам ваше имя известно в Англии с лучшей стороны, а орденский крест откроет вам все двери. Вы увидите директоров, сэра Вильяма Питта, министров; я вполне уверен, что сам король захочет выслушать ваш доклад. Исполняя мое поручение, вы еще более увеличите свои заслуги передо мной и той великой целью, которой я служу! Вам откроется путь, ведущий вас на ту высоту, какой вы можете достигнуть, если вас будут знать в Англии не только по имени, но и лично. Корабль готов к отплытию. Завтра я вам дам депеши и инструкции, а также рекомендательные письма и полномочия.
Он испытующе посмотрел на капитана, как будто ожидая замечаний или возражений, но тот и глазом не моргнул, ответив совершенно спокойно:
– Я очень ценю заботы вашего превосходительства обо мне.
Гастингс, серьезно и глубоко тронутый, пожал ему руку и отошел.
Капитан мрачно посмотрел ему вслед и подумал: «Я – препятствие на его пути, и он отлично умеет устранять их».
Подойдя к группе мужчин, он как ни в чем не бывало вмешался в разговор. Скоро гости разошлись. Гастингс ни слова не сказал Маргарите, но обнял ее нежнее обыкновенного и поцеловал ее белокурые локоны. Марианна оставалась еще некоторое время с дочерью; она хотела убедиться, не было ли проявленное Маргаритой в этот вечер спокойствие только внешней маской. Она свободно отвечала на вопросы матери и совершенно спокойно, почти с улыбкой простилась, так что Марианна рассталась с ней с убеждением, что ее чувство к капитану – лишь мимолетное романтическое увлечение, не пустившее глубоких корней в ее сердце. Марианна поделилась своим впечатлением с Гастингсом, и они спокойно отправились спать, зная, что отъезд капитана, принятый им безропотно и назначенный на следующее утро, окончательно погасит вспыхнувшее с обеих сторон пламя.
Маргарита очень скоро отпустила свою горничную. Лежа в постели, она прислушивалась к затихавшему шуму во дворце. Когда все голоса смолкли и наступила ночная тишина, она тихо встала, надела темное платье и села в кресло около постели.
Стрелка уже приближалась к полуночи. Тогда Маргарита встала и, оглядев свою комнату, где прошли мечты ее юности и где зародилась и созрела ее любовь, рукой сделала ей прощальный знак. На минуту слезы навернулись ей на глаза. Почти сердитым движением вытерла она их и покачала головой, как бы желая отделаться от всякого грустного воспоминания. Погасив свечу, она в полной темноте незаметно спустилась по ступенькам веранды.
Быстро проскользнула мимо душистых кустов. Не успела она пройти еще немного, как почувствовала себя в чьих-то объятиях и услышала голос капитана.
– Ты пришла, моя Маргарита, благодарю тебя. Значит, сила твоей любви сильнее, чем холодная надменность и злоба людская!
Она нежно обняла возлюбленного.
– Мог ли ты сомневаться, Эдуард? – шепнула она. – Неужели ты поверил, что я испугалась и забыла свою клятву оставаться верной тебе на жизнь и смерть. Говори, говори, что я могу сделать…
– Не здесь, – прошептал капитан. – Идем на место, где мы признались друг другу, там я хочу сказать тебе все, если вопреки свету ты все же хочешь стать моею!
Он взял ее руку, и оба молча поспешили по знакомой им дороге. Скоро они дошли до пруда с лотосами. Капитан увлек Маргариту к скамейке под тенью дерева манго, посадил ее, сам же стоя начал говорить, понизив голос так, что только она одна могла слышать его:
– Ты мне подарила свою любовь, Маргарита, я ее принял, и в этом моя вина. Я сам себя упрекаю, с тех пор как вижу, что лорд Торнтон хочет возвысить тебя, тогда как я только могу увлечь тебя вниз из светлой области твоей жизни.
– Ты и это знаешь? – спросила она испуганно.
– Я все знаю, что тебя касается, все, что относится к моей любви, я все чувствую, даже чего не слышу и не вижу. Я знаю, что лорд Торнтон к тебе сватается, и, пожалуй, в нем и есть причина, почему твой отец отказывает мне.
– Он тебе отказал! – вскочила Маргарита. – Ты с ним говорил? Я так боялась этого, ведь я знаю, он неумолим. Итак, гордость – против гордости, воля – против воли, слабое дитя – против великого Уоррена Гастингса, голубь – против льва!.. Пусть он меня признает достойной имени своей дочери, которое он мне дал. Я твоя, и никакая земная сила не изменит моей верности тебе!
Она бросилась к нему на грудь и обвила его руками. Он мягко, но решительно ее отстранил и посадил опять на скамейку.
– Выслушай меня, Маргарита! – сказал он торжественно. – Выслушай меня до конца, и тогда ты можешь взять обратно свою клятву. Я виноват перед тобой. Ты, вероятно, думала, что я равен тебе.
– Равен мне? А ты разве не таков же, как лорд Торнтон, кроме его имени, которое ничего не прибавляет человеку? Разве ты не носишь сабли короля, разве у тебя нет креста благородного рыцарского ордена Бани?
– Нет, Маргарита, – ответил он мрачно. – Я не то, что он; ни в Европе, ни в Индии никто не подал бы мне руки, если бы знал, что капитан Синдгэм, кавалер ордена Бани, – пария.
– Пария? – воскликнула она в ужасе. – Нет, нет, я не верю!
– Это правда, Маргарита! Мой отец – английский офицер, имени его я никогда не знал, мать моя – танцовщица из касты париев, взятая из жалости одним брамином еще ребенком и воспитанная девушками храма Хугли.
Она тупо смотрела на него, точно не могла поверить.
– Бедный друг! – произнесла она, с глубоким чувством подавая ему руку.
Он прижал ее нежную, теплую руку к своим губам, затем быстро отошел и добавил:
– Выслушай меня до конца!
И он ей рассказал то, что когда-то рассказывал Гастингсу, когда он явился к нему с добычей кавалера д’Обри.
– Вот какой я! – заключил он.
– Как ужасно! – вскрикнула Маргарита. – Несчастный, сколько ты страдал!
– Слушай дальше! – продолжал он.
И он рассказывал ей, как после всех ужасов, после всех страданий впервые в его сердце запала надежда и вера, как выросла любовь к ней, и как в этой любви обновилось его погибшее и одичавшее в ненависти и мести человеческое существо, и как его любовь стала единственной радостью его жизни, единственной надеждой.
– Ты мой единственный, мой возлюбленный друг! – Маргарита встала и страстно его обняла. – Насколько больше я тебя любила бы, если бы только знала, сколько ты выстрадал!
Испуганный, он отступил.
– Слушай же до конца, – призвал он ее. – Когда я ясно понял, что только в любви к тебе – высшее счастье, которое и небо, и земля могли мне дать, тогда тому, кто называется твоим отцом, угрожала большая опасность. Труды всей его жизни могли пропасть, владычество над Индией могли у него отнять, и страшный враг, который ему угрожал, был дикий, ужасный деспот Гайдер-Али, султан Мизоры.
– Я слышала это имя! – обронила Маргарита.
– От меня твой отец потребовал помощи. Тогда сверкнул первый луч надежды для моей любви, и я попросил в награду исполнение моей просьбы. Он обещал, если это будет в его власти. И когда я уезжал, здесь, у этого пруда с лотосами, меня в первый раз приветствовало слово любви из твоих уст. Я возвратился, победив врагов. И что же!
– Разве ты не солдат? Разве не обязанность твоя уничтожать врага? – спросила она, проводя рукой по его мрачному челу. – И он тебе отказал заплатить за услугу, он не сдержал своего слова?
– Теперь ты все знаешь, – заметил он. – Ты знаешь, кто я и что делал. Еще раз спрашиваю тебя: хочешь ли ты связать свою жизнь с парией, у которого руки обагрены кровью? Я освобождаю тебя от клятвы, ни один упрек не сорвется с моих уст, и никогда ты меня больше не увидишь; но если ты простишь меня, тогда гордый властелин Индии узнает, что пария, перед которым он не сдержал своего слова, достаточно силен, чтобы взять самому то, что ему обещали дать.
Маргарита взглянула на него так задушевно, с такой любовью, что он в тени деревьев увидел блеск ее глаз.
– Если на тебе и будет вина, – заверила она, – я хочу нести ее, я все хочу взять на себя. Я твоя навсегда!
– Тогда, – выдохнул он, – наш союз заключен при той святой силе, которая царит над звездами. Я не христианин, Маргарита, но я знаю учение Христа, и я клянусь тебе, что я крещусь…
– Он подкрепит нашу любовь, которая и чиста, и верна, и готова на всякую жертву!
– Готова на всякую жертву! – повторил он серьезно и торжественно. – Жертва, которую я от тебя требую, велика, моя Маргарита. Ты должна последовать за мной с доверием, что я употреблю всю человеческую силу, чтобы устранить опасности с нашей дороги. Я проведу тебя в верное место, уже раз защитившее меня от людских преследований. Там мы должны остаться, пока наш след не будет потерян, пока нас не забудут и не откажутся нас преследовать. Тогда мы выйдем в свет и где-нибудь в безопасной дали будем искать себе убежища для нашего счастья.
Она опустила голову.
– Моя мать! – вспомнила она. Затем она опять выпрямилась: – Она пожертвовала моим отцом для той силы, которая ею овладела, она готова пожертвовать этой силе и мною… Я готова, веди меня, любовь будет освещать наш путь!..
Он обнял ее и горячо прижал к своей груди. Еще раз вернулся он к воде и сорвал красный цветок лотоса.
– Этот цветок, – вымолвил он, – должен нам сопутствовать, он приветствовал своим ароматом зарю нашей любви, он будет нам символом надежды и храбрости.
Оба поспешили по аллее, пока не достигли стены, отделявшей парк от большого открытого поля.
Капитан поднял Маргариту на первую ступеньку шелковой веревочной лестницы, переброшенной через стену. Большая площадь, заросшая низкой травой, была пустынна. Три лошади стояли уже готовыми, слуга-индус ожидал их.
Капитан подсадил Маргариту на лошадь, сам же и слуга сели верхом на двух других лошадей.
Тихо, чтобы не возбудить подозрения встречных, проехали они по площади и по улицам к пригороду. Теперь только Маргарита заметила, что капитан одет в серый костюм, какие носят туземцы окрестностей, и на голове у него индусская повязка, точно так же был одет и слуга. У обоих лежали кинжалы за поясом и пистолеты в кобурах.
Когда они проехали последние дома пригорода, не встретив ни души, капитан щелкнул языком.
Благородные скакуны подхватили и быстрее стрелы помчались к югу по дороге; ударов копыт никто не слышал, только фырканье лошадей сливалось с ночным ветром, шумевшим в листьях придорожных кустов.
IV
На другой день с восходом солнца жизнь в губернаторском дворце началась с обычным оживлением.
Гастингс раньше обыкновенного прошел в свой рабочий кабинет, чтобы перед отъездом капитана в Лондон вручить ему нужные бумаги. В канцелярии губернатора шла спешная работа; служащие заканчивали писать некоторые доклады, сам же губернатор составлял для капитана инструкции и рекомендательные письма. Отправляя капитана в Лондон, он одновременно преследовал две цели: во-первых, он надеялся, что время и новые впечатления вытеснят из сердца капитана образ Маргариты и что таким путем их взаимные отношения незаметно прекратятся; а во-вторых, что его доклады и объяснение капитана раз и навсегда прекратят интриги его врагов в Лондоне. Тогда никто уже не помешает ему в достижении намеченной им высокой цели.
За работой он совершенно забыл все заботы последних дней. Он не сомневался, что капитан не только хорошо усвоит его инструкции, но и сумеет их применить на деле, а где нужно, и дополнить их. Ему казалось невероятным, чтобы человека с таким умом и силой воли не захватила вполне и не удовлетворила та новая деятельность, к которой он его призвал. Здесь, в семейном кругу, капитан мог поддаться мальчишескому любовному увлечению. В кругах же большого лондонского света бывший пария забудет о прошлом…
Лорд Торнтон также встал раньше обыкновенного и писал подробный доклад своему дяде лорду Генри Дундасу, председателю учрежденной нижней палатой индийского комитета. Писал он доклад под впечатлением вчерашнего дня, когда Гастингс обещал ему руку Маргариты. Лорд не сомневался, что человек, покоривший всю Индию, не подчинявшийся директорам компании в парламенте и даже английским министрам, сумеет в собственном доме добиться всего, чего он захочет. Обманутый внезапно пробудившейся у Маргариты способностью притворяться, лорд пришел к убеждению, что если в сердце ее и проснулось какое-то чувство, то капитан все же не опасный соперник, тем более что он сегодня же должен уехать в Лондон.
Под впечатлением последнего вечера писал он свой доклад, и все представлялось ему в новом свете. В Индию он прибыл с предвзятым мнением, будто Гастингс кровожадный и корыстный деспот, доводящий своим жестоким произволом князей и народ Индии до полного отчаяния. Теперь же, помимо личных желаний, привлекавших его к Гастингсу и заставлявших искать его дружбы, он убедился в том, что управление Индией отлично организовано, что главной заботой Гастингса является упрочение власти англичан и установление ее незыблемости в будущем. Он видел, что Гастингс – удивительно образованный человек, думающий лишь об укреплении господства своего отечества. Личное честолюбие Гастингса диктовало ему неразрывно связать свое имя с одним из прекраснейших своих завоеваний для Англии, обеспечивающих ей в будущем всемирное значение. В итоге он подчеркнул, что только такой человек, как Гастингс, может удержать и упрочить английское правительство в Индии.
На женской половине дворца царила полная тишина; женская прислуга привыкла входить к своим госпожам лишь по звонку. После возвращения губернатора и беспокойства последних дней никого не удивляло, что звонка приходилось ждать дольше обыкновенного; да и Гастингс, занятый спешной работой, велел передать, что он не придет завтракать.
Наконец раздался звонок из спальни Марианны. Горничная вошла, подняла шторы и доложила, что губернатор извиняется и не придет к завтраку.
– Я плохо спала, – провела рукой по лбу Марианна, в то время как горничная открывала дверь в смежную со спальней ванную комнату, – и видела ужасные сны…
– Всему виной вчерашний беспокойный день, – ответила горничная, – и рассказы о битвах и опасностях в Бенаресе, о которых слуги его превосходительства рассказывали такие ужасы. К счастью, сны всегда означают обратное, милостивую леди ожидает большое счастье – черная туча во сне означает яркое солнце в действительности.
– Моя дочь еще не встала? – спросила она.
– Барышня еще не звонила, – отвечала горничная.
– Пусть ее разбудят, – попросила Марианна. – Я буду ее ждать в маленькой столовой; сэр Уоррен, верно, скоро придет.
Не успела леди Гастингс выйти из ванны и надеть свой утренний капот, как старая горничная, нянчившая Маргариту, торопливо вошла к ней. Лицо старухи покрывала бледность. Расстроенная, с дрожащими руками, она не могла вымолвить ни слова.
Марианна испугалась.
– Что случилось с Маргаритой? – спросила леди. – Она больна?
Старуха посмотрела на горничных, как бы давая понять, что они здесь лишние. Марианна схватилась рукой за сердце и приказала всем выйти, кроме старшей горничной, давно уже находившейся у нее в услужении.
– Ради Бога! – крикнула она. – Что случилось с Маргаритой?
– Барышни нет! – тихо проговорила старуха. – Она исчезла бесследно… Я обшарила каждый уголок в будуаре, в гостиной, и нигде ни малейшего следа.
Марианна стояла неподвижно, как статуя.
– Я не впустила никого из прислуги, – продолжала старуха. – Я сказала, что барышня нездорова и хочет еще отдохнуть, и вот я пришла, чтобы сообщить вам ужасную весть.
– Не может быть, – еле слышно бормотала Марианна дрожащими губами. – Я сама посмотрю… Ты хорошо сделала… ты мне преданна. Я на тебя могу положиться.
Она набросила широкий капот и в сопровождении горничной поспешила в комнату Маргариты. Постель нетронута, на ночном столике стояли маленькие часики со стрелой амура вместо часовой стрелки, все – на месте, даже шкатулка, где лежали любимые украшения Маргариты и ее карманные деньги. Марианна с нервной торопливостью обыскала всю комнату, подымала каждую занавеску, смотрела под кроватью, искала в будуаре, но все напрасно, – глубокая тишина нарядно убранных комнат подавляла.
В изнеможении опустилась Марианна в кресло и оставалась так некоторое время, как бы в беспамятстве.
– Она, наверное, ушла на прогулку в парк! – догадалась наконец Марианна.
Горничная грустно покачала головой.
– Пойдемте! – позвала ее Марианна. – Пойдемте обыщем парк!
Она бросилась через открытую дверь на веранду.
– Впрочем, нет, нет, – остановилась она. – Тогда все сразу узнают то, что должно остаться тайной… Скажите всем служителям, что барышня нездорова и чтобы никто не смел к ней входить. Ты одна останешься здесь, а ты, – приказала она своей личной горничной, – иди тотчас к сэру Уоррену и скажи ему, что мне необходимо поговорить с ним сию же минуту…
Она вернулась в свою комнату и не могла успокоиться, не зная, что думать. Большими шагами она ходила взад и вперед, сжимая руками лоб.
Вскоре вошел Гастингс. Еле дыша, прерывающимся голосом сообщила она ему ужасную, ей самой казавшуюся невероятной весть.
Гастингс покачнулся и схватился за спинку кресла, чтобы не упасть.
– Ты уверена, что ее нигде нет? – спросил он наконец. – Парк обыскан?
– Разве я смела так сделать? – спросила Марианна. – Разве я не должна во что бы то ни стало сохранять тайну?
Гастингс обнял ее.
– Ты отлично поступила, Марианна. Единственное, что нам остается, – это гордость. Все можно перенести, если мы сумеем избавиться от радости врагов и притворного участия друзей. Подожди минуточку, я сейчас вернусь.
Через внутренний коридор он возвратился в свой рабочий кабинет и позвонил. По звонку, начинавшему его деловой день, обыкновенно входил к нему капитан Синдгэм, но сегодня появился первый секретарь его канцелярии.
– Разве капитана еще нет? – спросил Гастингс.
– Мы не знаем, но он до сих пор не явился, обыкновенно он приходил гораздо раньше.
– Я прошу его немедленно прийти.
Гастингс привык к более скорому исполнению своих приказаний, и теперь до возвращения секретаря каждая минута казалась ему целой вечностью. Наконец секретарь вновь вошел с испуганным и расстроенным лицом.
– Капитана нигде не нашли, ваше превосходительство. Комната его пуста, и никто не видел ни его, ни его слуги.
Гастингс нагнулся над письменным столом, как бы еще раз просматривая лежавшие перед ним запечатанные депеши. Затем он поднял голову и сказал совершенно спокойным голосом:
– Ах да, ведь я совершенно забыл, что капитан простился уже. Он хотел отправиться на корабль. Пошлите мне дежурного офицера!
Вошел молодой офицер, удивленный неожиданным приказанием губернатора.
– Вы должны немедленно отправиться в Лондон, лейтенант Бантам, – сообщил Гастингс, – и прямо отсюда сесть на стоящий в гавани и готовый к отплытию корабль.
– Я, как всегда, в полном распоряжении вашего превосходительства, – ответил крайне удивленный офицер, – но осмелюсь заметить, что здесь, на дежурстве, у меня нет ничего, даже самого необходимого для такого путешествия.
– Я пошлю к вам на квартиру, и через час вы получите все, что вам понадобится. Вот, – добавил он, – этого вам хватит на ваше путешествие.
Он протянул лейтенанту несколько банковских билетов и слитков золота.
– В Лондоне мой агент майор Скотт предоставит в ваше распоряжение все необходимое.
– Я готов, – вытянулся по-военному лейтенант.
– Вот депеши, – продолжал Гастингс. – Вы передадите директорам компании; а здесь, пока вы не сядете на корабль, вы никому не будете говорить о вашем путешествии, никому, понимаете?
– Приказание вашего превосходительства будет исполнено, – ответил лейтенант, беря деньги из рук Гастингса.
– Да, – остановил его Гастингс, – у меня есть еще одно поручение, которое вы должны сохранить в тайниках вашей души. Очень возможно, что на корабле окажется капитан Синдгэм.
– Капитан Синдгэм?
– Если вы его там найдете, – продолжал Гастингс, – а я даю вам полномочие обыскать корабль, – то вы арестуете его моим именем и привезете сюда – живым или мертвым. При его сопротивлении обратитесь за помощью к командиру судна… Вы доставите сюда капитана, – добавил он дрожащим голосом, – живым или мертвым, а также и всякого, кто будет находиться при нем.
Крайнее изумление отразилось на лице лейтенанта Бантама, но он лишь молча поклонился.
– А если капитана на пароходе не окажется? – спросил он.
– Если его там не окажется, то мое приказание на его счет вы должны забыть навсегда и спокойно отправляться в Лондон, а там ждать, пока вас не пошлют обратно с ответом. Само собой, что, когда вас будут там расспрашивать, вы обо всем доложите.
– Ваше превосходительство может положиться на мою верность и преданность.
– Так отправляйтесь. – Гастингс пожал руку молодому офицеру. – Случайно, поскольку вы сегодня оказались дежурным, мое поручение досталось вам. Раньше я вас мало знал, но я убежден, что вы оправдаете мое доверие, как его оправдывают все офицеры, служащие здесь со мной.
– Жизнь моя принадлежит великому Уоррену Гастингсу, завоевателю Азии! – воскликнул лейтенант Бантам, повернулся по-военному и вышел.
Гастингс вновь призвал секретаря, распорядился, чтобы заменили дежурного офицера, и прошел через внутренний коридор к Марианне.
Громко рыдая, бросилась она в его объятия.
– Плачь, моя дорогая, плачь, – погладил он ее руку. – Тебе будет легче, а сил тебе нужно много, чтобы перенести тяжелый удар… Случилось то, чего я опасался: капитан Синдгэм исчез.
– О Боже мой! – горестно воскликнула она. – Как же они могли уйти из дворца?
– Ему, – покачал головой Гастингс, – умеющему выследить тигра в пустыне, легко было увлечь доверчивую невинность, но горе ему, если он попадется мне в руки. Для безумца, осмелившегося протянуть свою запятнанную кровью руку к чистому цветку, я изобрету небывалое наказание, о котором и в будущем будут рассказывать с содроганием.
– Но отчего, – тихо плача, причитала Марианна, роняя слезы, – отчего ты проявил к нему такую суровость? Разве она не могла стать его ангелом-спасителем?
– Никогда! – воскликнул Гастингс. – Никогда! Это все романтический бред, я ведь сказал тебе, кто он и что он сделал, и разве ты могла бы отдать ему свое нежное дитя? Разве я мало для него сделал в награду за его услуги? Разве я не возвысил его даже больше других англичан, рискующих здесь своей жизнью для великого дела?
– А я все-таки жалела его, – проговорила Марианна. – Он так много выстрадал, видел так много зла и несправедливости, и если б ты видел его за последнее время, когда ему блеснула надежда на новое счастье, каким он стал беззаботным, совсем как ребенок, ты, может быть, переменил бы свое мнение о нем.
– А разве это новое, совершенное им преступление не доказывает, что он не стоил всего, что я для него сделал? Да, это преступление – похитить невинное дитя из семьи, из блестящей, светлой жизни и приковать его к собственному проклятому существованию. И зачем только я ему доверял, ведь я знал, что он ни перед чем не остановится, но, клянусь, он дорого за это заплатит… Я велю перевернуть всю Индию от края до края, пока он не будет найден.
Гастингс говорил с озлоблением, жилы на его лбу надулись. Никогда еще Марианна не видела его таким, но она, твердо взглянув в его сверкающие гневом глаза, сказала:
