Текст книги "Кровная связь"

Автор книги: Грег Айлс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Глава тридцать седьмая

– Проснись! Это Майкл! Тебе снится кошмар!

Майкл Уэллс трясет меня за плечи, и глаза у него встревоженные.

– Кэт! Это всего лишь кошмар!

Я киваю, как бы понимая то, что он говорит, но перед глазами у меня все еще стоит отец, расстегивающий рубашку и засовывающий пальцы в рану на груди. Потом…

– Кэт!

Я моргаю, с трудом прихожу в себя, возвращаюсь к реальности и хватаю Майкла за руки. На нем футболка с надписью «Университет Северной Каролины» и клетчатые пижамные брюки.

– Я в порядке. Ты прав… это всего лишь кошмар.

Он с облегчением кивает, выпрямляется и смотрит на меня. Верхний свет ярко горит у него над головой, но за окном спальни темно.

– Хочешь поговорить об этом?

Я закрываю глаза.

– Кошмар тот же самый, что снился тебе раньше?

– Да. Грузовичок, остров… мой дед. Только на этот раз мы перевалили через вершину.

– И что ты увидела?

Я качаю головой.

– Чистой воды сумасшествие. Я громко кричала?

Он улыбается.

– Ты кричала, но я не спал. Я думал обо всем, что ты рассказала.

– В самом деле?

– Мне пришла в голову парочка идей, если тебе интересно.

Я сажусь на постели и опираюсь спиной об изголовье кровати.

– Они касаются убийств в Новом Орлеане или моего положения?

– Твоего положения. Мне ровным счетом ничего неизвестно об убийствах.

– Не чувствуй себя из-за этого обделенным. О них никто ничего не знает.

– Кое-что из того, что ты сказала, засело у меня в голове. Твои слова, что отец не был кормильцем в вашей семье. Я считал, что его скульптуры принесли вам кучу денег. Но если это не так, тогда главным добытчиком был твой дед.

– Совершенно верно.

– А из того, что ты рассказала о своем отце, я заключаю, что он не был властной натурой. Он не был даже сильной личностью. Он не пытался контролировать людей и управлять ими. Я прав?

– Да. Папе нужно было лишь собственное свободное пространство, свое место. Он практически не общался ни с кем, кроме меня. Ну и, разумеется, Луизы, женщины на острове.

– Я не очень хорошо знаю доктора Киркланда, но назвал бы его помешанным на контроле и управлении.

– О да. Он ведет себя как феодал.

Майкл задумчиво кивает.

– В общем, вот что мне кажется. Ты выросла с одной версией смерти отца. Эту версию тебе изложил дед. Это та же версия, которую он преподнес полиции в восемьдесят первом году. И вот сейчас, двадцать три года спустя, ты находишь следы старой крови в своей детской спальне. Ты решаешь разобраться с ними и не делаешь из этого тайны. Что же происходит? Твой дед моментально начинает вносить коррективы в историю, с которой ты выросла, свою изначальную историю. По его собственному признанию, он рассказал новую версию – предположительно истинную правду, – чтобы удержать тебя от дальнейшего расследования. В результате ты прекращаешь осмотр спальни. Но не прекращаешь интересоваться событиями той ночи. И когда ты решаешь пригласить профессионалов для осмотра спальни на предмет обнаружения новых улик, доктор Киркланд снова корректирует свою историю, и на этот раз правда столь ужасна и шокирующа, что никто – включая тебя – не хочет, чтобы она стала известна кому-либо помимо членов семьи. Согласно этой версии он берет на себя ответственность за убийство твоего отца. Но он делает и еще кое-что, Кэт. Он возлагает вину за твое растление на отца.

Голова у меня идет кругом. Одновременно возникает непреодолимое желание выпить.

– Продолжай.

– Ты действительно хочешь этого? Думаю, ты уже догадалась, к чему я клоню.

– Выкладывай, Майкл. И побыстрее.

– Единственным доказательством того, что отец насиловал тебя, являются слова деда. Если отбросить их, то какие еще свидетельства остаются? Слухи и сплетни о внебрачной любовной жизни твоего отца. Да возможная жестокость, проявленная во Вьетнаме.

Я с трудом проглатываю комок в горле и жду, чтобы Майкл продолжал.

– У тебя и в самом деле долгая история психологических симптомов и поведения, согласующихся с реакцией пациентов, пострадавших в прошлом от сексуальных домогательств и растления. Но у тебя нет прямых доказательств, кто растлевал тебя. Поэтому… я всего лишь задаю вопрос, Кэт. Почему ты веришь, что последняя версия «истинной правды» в изложении твоего деда более верна, нежели его предыдущие россказни?

– Потому что я чувствую, что это правда, – негромко отвечаю я. – Хотела бы, чтобы это было не так. К сожалению, это правда. У меня такое ощущение, как будто я все вижу собственными глазами. Двое мужчин дерутся над моей кроватью в темноте. Боюсь, что я видела это на самом деле.

– Может быть, дед действительно убил твоего отца, как он и говорит. Вот только по совсем иной причине, чем та, которую он назвал тебе. Почему ты безоговорочно принимаешь на веру то, что дед застал Люка в тот момент, когда он насиловал тебя? С таким же успехом все могло быть наоборот. Может быть, в роли насильника выступал как раз твой дед.

В горле у меня застрял горячий комок, который не дает вырваться наружу ни единому слову.

– Но…

– Я всего лишь стараюсь мыслить логически, – заявляет Майкл. – Ты замешана во всем, и тебе трудно рассуждать, не испытывая чувств и эмоций. Впрочем, не думаю, что кто-нибудь другой на твоем месте оказался бы способен на это.

– Я признаю это, о'кей? Я не хочу верить в то, что отец растлевал меня. Я отчаянно стараюсь обрести надежду, что он не делал этого. Но сама мысль о том, что это делал дедушка, кажется мне невероятной. Для этого городка он образец морали и нравственности. Знаменит тем, что хранил верность своей супруге.

– Ты льешь воду на мою мельницу. Киркланду не нужны были интрижки на стороне, поскольку свои тайные желания он удовлетворял дома. Насильники и растлители малолетних часто выглядят образцами добродетели в глазах общественности. Особенно в состоятельных семействах. Мне приходилось самому видеть такое на практике.

– Почему тебе это вообще пришло в голову, Майкл? Это все из-за того, о чем я рассказала сегодня ночью?

– Если честно, то нет. Я слышу о твоем деде всю свою жизнь. И не могу сказать, что мне нравится то, что я слышу. Все хотят зарабатывать деньги, но говорят, что Киркланд жил ради денег. По общему мнению, он женился на твоей бабушке только ради ее денег и общественного положения.

– Такие разговоры всегда ходят, когда бедный юноша женится на богатой наследнице. А дедушка удвоил состояние семьи путем умелого управления им. В особенности нефтью.

Я вижу, что Майкл сопоставляет мои слова с собственными убеждениями. Затем он нейтральным голосом произносит:

– Старые доктора говорят, что в свое время он выполнял массу сомнительных процедур.

– Сомнительных в каком смысле?

Я слышу по собственному тону, что встала на защиту деда.

– В смысле ненужных. Например, удалил слишком много аппендиксов, которые оказались нормальными. Диагностическая хирургия при болях в животе. Они говорят, что он, не колеблясь, удалял у любого пациента желчный пузырь с малейшим подозрением на камни в нем. Масса гистерэктомий[22]22
  Удаление матки.


[Закрыть] при диагностировании фибромиомы… Собственно говоря, одну из подобных операций он сделал моей матери. Вспомни, это были пятидесятые и шестидесятые годы. В те времена хирург мог делать практически все, что хотел. Тем не менее твоего деда вызывали на заседание комитета по хирургической этике.

– Откуда ты узнал все это?

– Вчера вечером я разговаривал с Томом Кейджем. Именно по этой причине он перестал направлять пациентов к Киркланду.

– Доктор Кейдж говорил что-нибудь о моем отце?

– Да. Очевидно, Люк много рассказывал ему о том, что ему пришлось пережить на войне. Том служил в Корее, так что твой отец наверняка полагал его более благодарным слушателем, нежели остальных.

– И что он ему рассказывал?

– Том не стал углубляться в подробности. Но он сказал, что считает твоего отца хорошим солдатом и добрым человеком. Собственно говоря, это и натолкнуло меня на размышления. Если Том Кейдж считал твоего отца хорошим малым, трудно представить его в роли растлителя собственной дочери. Я не говорю, что он не мог им быть. Доктор Кейдж мог смотреть на твоего отца, видеть перед собой ветерана с кучей проблем и закрывать глаза на прочие его недостатки. Но Том хочет, чтобы ты пришла к нему. Думаю, тебе следует выслушать то, что он может рассказать.

– Я и сама хочу. Господи, если бы сейчас было утро! Мне совершенно не хочется спать.

– Тебе осталось недолго ждать. – Майкл протягивает руку и выключает верхний свет. Через пару секунд окно спальни из черного превращается в синее. – Ты проспала шесть часов.

Светает. Я не верю своим глазам.

– Кэт, есть еще кое-что, о чем, думаю, я должен рассказать тебе.

– Что?

– Твой дед может говорить правду о том, что именно отец растлевал тебя, но лгать о том, что это он убил его.

– Что ты имеешь в виду?

– Есть и другие кандидаты на роль человека, который нажал на курок.

По какой-то причине мне требуется некоторое время, чтобы понять, на что намекает Майкл. Наконец я соображаю.

– Моя мать? – шепчу я.

Он кивает.

– Это легко представить. В течение нескольких лет она отрицает саму возможность растления, но однажды ночью сама становится тому свидетельницей. Может быть, она была пьяна или накачалась наркотиками по рецептам. Они ссорятся, она хватает ружье, висящее над камином, и убивает его.

– Притом что я нахожусь в комнате?

– Мы не знаем, была ты там или нет. Впоследствии твой дед переносит тело Люка в розовый сад и выдумывает историю о грабителе, чтобы защитить свою дочь. Если хочешь знать мое мнение, то при таком сценарии твой дед герой.

– Кто еще мог сделать это? Пирли?

– Конечно. По тем же самым причинам психологического порядка, что и твоя мать. Годы отрицания – или, быть может годы сознательного сокрытия правды, – но в конце концов она ломается и убивает его. Твой дед мог перенести тело Люка в розовый сад, чтобы защитить служанку, которая работала на его семью в течение пятидесяти лет. Она же была нянькой, то есть той, кто заботился о тебе в первую очередь.

– Ты прав. Боже, теперь я понимаю, почему все буквально сходили с ума, стоило мне только заговорить о проведении судебно-медицинской экспертизы в спальне. Кто знает, какие еще улики и доказательства обнаружила бы бригада экспертов.

Майкл смотрит на меня так, словно ему есть еще что сказать, но некоторое время хранит молчание. Наконец он говорит:

– Я подумал, что тебе следовало бы поразмыслить над тем, что еще можно обнаружить, прежде чем ты отправишься в крестовый поход за правдой. Как уже сказала Пирли… некоторые вещи лучше не знать.

– Нет. Я должна знать.

– И правда сделает тебя свободной?

– Именно это сказал мне вчера вечером доктор Малик.

Майкл качает головой.

– Я бы не рискнул использовать Малика в качестве ориентира или гида. И не забывай, что все эти рассказы имеют смысл только в том случае, если насильником был твой отец. А если тебя растлевал дед, то это отец застал его на месте преступления. И Киркланд убил Люка, чтобы заставить молчать. Других вариантов нет.

Внезапно я чувствую, что мне не помешали бы еще часов десять сна.

– Понятия не имею, что делать дальше.

– Ты должна выяснить, кто насиловал тебя. Прости за грубость, но я бы поставил на деда.

Что-то в тоне Майкла раздражает меня.

– Ты уже высказал свою точку зрения, о'кей? Не детективу-любителю решать такую проблему. Ты говоришь, что мой дед любил деньги и проводил ненужные хирургические операции, чтобы получить их. Согласна, это неэтично, но какое отношение имеет жадность к растлению детей? Луиза Батлер рассказала о том, как дедушка забил лошадь до смерти. Я его ненавижу за такое, но разве это доказывает, что он стал растлителем несовершеннолетних? Гитлер любил животных. А ты знаешь, что мой отец убивал людей?

– Во время войны, – негромко замечает Майкл.

– Да, но его подразделение совершало военные преступления, включая изнасилование. А он занимался на острове сексом с шестнадцатилетней девчонкой. Но это все косвенные улики. А мне нужны прямые доказательства.

– Как насчет твоей спальни? Это источник и первопричина всего происходящего.

– Она не может рассказать того, что я хочу знать. Предположим, я найду дедушкину кровь и папину тоже. Она не сможет подтвердить ни одну, ни другую версию.

– А если там есть что-либо помимо крови?

Его слова заставляют меня умолкнуть.

– Сперма, например?

Майкл кивает.

– Разве в этом случае сперма не станет решающим доказательством?

– Если мы сможем спустя столько лет получить жизнеспособные образцы ДНК, то да. Но сперма, в отличие от крови, не обладает жизнеспособностью и сохранностью последней.

– Но все равно это возможно. Кровать та же самая, в которой ты спала маленькой?

По коже пробегает неприятный холодок, когда я вспоминаю разговор с матерью после своего первого приезда в Натчес.

– Нет. Маме пришлось избавиться от матраса из-за пятен мочи. Она сказала, что маленькой я часто мочилась в постель. Но я этого не помню.

– Энурез, недержание мочи, – бормочет Майкл. – Это заболевание давно связывают с сексуальным насилием. Иногда это крик о помощи. – Он опускается на край постели. – И у тебя не осталось никаких воспоминаний о домогательствах?

Из горла у меня вырывается истерический смех.

– Какое это имеет значение? Доктор Малик предположил, что я страдаю множественным расщеплением личности. Полагаю, что так думает и Кайзер. Ради всего святого, мы же говорим о множественных личностях! То, что я думаю, что знаю, может не соответствовать действительности. А подлинная правда, возможно, сокрыта в таких местах в моей голове, куда мне даже нет доступа, – в качестве самой себя, по крайней мере.

Майкл качает головой. В его глазах проскальзывает нечто похожее на жалость.

– Так вот как ты себя чувствуешь… Что, существуют участки мозга, к которым у тебя нет доступа?

– Иногда. Собственно, это не другие места и не скрытые личности. Да, у меня бывают провалы в памяти. Да, существуют отрезки времени, в течение которых я не помню, что делала. Но я уверена, что это всего лишь пьянство, а не множественное расщепление личности. Это больше похоже на глубину, понимаешь? Я чувствую, что правда похоронена у меня в голове, но, черт возьми, слишком глубоко. Совсем как в свободном нырянии. Пять сотен футов – это Святой Грааль для женщины. Я отчаянно хочу опуститься глубоко. Но с таким же успехом это может быть и Марианская впадина. Я просто не смогу настолько долго задержать дыхание, не смогу нырнуть так глубоко. Мои истинные воспоминания живут на четырехстах футах, а я недостаточно сильна, чтобы опуститься туда.

– Это не вопрос силы, – говорит Майкл. – Когда ты впервые заговорила со мной о подавленных воспоминаниях, я не придал этому особого значения. Но чем больше я читаю об этом в Интернете, тем больше мне нравится эта идея. Существуют многочисленные доказательства того, что во время тяжелой травмы информация кодируется совершенно иным, чем в другое время, способом. У людей с тяжелой степенью «вьетнамского синдрома» обнаружены физиологические изменения в мозжечковых миндалинах. Совершенно очевидно, что во время травмы такого рода нейротрансмиттеры сошли с ума и воспоминания распихивались по черным дырам и закоулкам. Они проявляют себя только в случае, если человек оказывается в ситуации, аналогичной той, во время которой получил травму. Скажем, когда дети, испытавшие сексуальные домогательства, став взрослыми, занимаются сексом. Или когда ветераны войны проходят мимо машины, у которой громко стреляет глушитель, или над головами у них слишком низко пролетает вертолет теле– или радиокомпании. Эти триггеры вызывают к жизни эмоции, которые человек испытывал во время травмы, но необязательно сами воспоминания. Это и есть так называемая «память тела». Собственно говоря, все это чертовски интересно.

– Я совершенно точно испытывала нечто подобное. Особенно во время занятий сексом.

– О чем был твой сегодняшний кошмар?

Я зажмуриваюсь, и перед глазами всплывает видение, похоже, навсегда запечатлевшееся у меня в голове. Я пересказываю, как мне снился грузовичок, пруд и отец, идущий по воде.

Майкл качает головой.

– Я не специалист по толкованию снов, но хождение по водам – это явно образ Христа. А доктор Гольдман занимается интерпретацией подобных вещей?

– Иногда. Я устала от разговоров обо всем этом, Майкл. Я хочу сделать что-нибудь.

– Я понимаю. Прости меня за любительские детективные изыскания, но…

– Это я должна просить у тебя прощения. На самом деле я вся на нервах. Я потихоньку схожу с ума.

– Еще пара вопросов.

– Давай, только побыстрее.

– Что ты знаешь о детстве своего отца?

– Они жили в сельской местности. Он вырос в Крэнфилде. Его отец был сварщиком и погиб при аварии на нефтяной вышке в Мексиканском заливе. По-моему, папе было девять лет, когда это случилось. Какое-то время мать воспитывала его одна, но когда ему исполнилось одиннадцать, она умерла от рака легких. Его взял к себе дядя.

– В том доме были другие дети?

Теперь я поняла, к чему он ведет.

– Я думаю, да.

– У него были братья или сестры, когда он жил с родителями?

– Два старших брата. Их забрали другие родственники, и братья почти не поддерживали отношений.

– Тебе известно что-нибудь о детстве твоего деда?

Я качаю головой.

– Только то, что превратилось в легенду. Его родители погибли, когда везли его на крещение. Лобовое столкновение с грузовиком. Дедушку выбросило из машины, и он приземлился на поросший клевером склон. Не получив ни царапины.

– Ты шутишь.

– Он уверяет, что мать успела понять, что должно произойти, и выбросила его из окна до того, как они врезались в грузовик. Но все это дерьмо собачье!

– И кто же его воспитал?

– Его дед. В восточном Техасе.

– И бабушка?

Я отрицательно качаю головой.

– Дед был вдовцом.

Майкл задумчиво кивает.

– В том доме были еще дети?

– Еще девочка, по-моему. Она приходилась теткой моему деду, хотя была ненамного старше его.

– А с ней что сталось?

– Не знаю. Она умерла, когда я была маленькой.

Майкл некоторое время сидит молча.

– После смерти Люка твоя мать больше не выходила замуж?

– Нет.

– А почему? Сколько ей было лет? Тридцать?

– Двадцать девять. Она встречалась с кем-то, но претенденты оказались недостаточно хороши.

– Кто так посчитал? Она? Ты? Или дед?

– Скорее всего, дедушка. Он наводил страх на любого мужчину в городке.

– А что ты можешь сказать о своей тете? Ты говорила, она страдает биполярным расстройством?

– Тяжелым маниакально-депрессивным психозом. Полный набор. Алкоголизм, обвинения в кражах в магазинах, беспорядочные сексуальные связи, три неудавшихся замужества. Словом, подходящий идеал для подражания.

– Все это может быть симптомами сексуального насилия в прошлом.

– Могло быть, – натянуто соглашаюсь я. – Но биполярность всегда имеет в своем составе генетическую компоненту. Предположительно, отец моего деда страдал биполярным расстройством – тот, который погиб в автокатастрофе. А я страдаю циклотимией. Так что все это можно объяснить нашими генами. А не сексуальным насилием.

Он собирается что-то сказать, но в это время на ночном столике начинает вибрировать мой сотовый. Майкл поднимает его и показывает мне экран. Это тот же номер в Новом Орлеане, с которого мне звонили вчера вечером. Я нажимаю кнопку «ответ».

– Агент Кайзер?

– Да. Привет, Кэт. Прошу прощения, что приходится беспокоить вас в такую рань.

Почему он мне звонит? Вероятно, он обнаружил, что прошлой ночью я разговаривала с Маликом, а не с Шоном.

– Что у вас на этот раз?

– У меня есть некоторая информация. Скорее всего, она станет для вас шоком, так что…

– Приберегите вазелин для другого случая, ладно? Что случилось?

– Пара вещей. Во-первых, вчера вечером мы установили, что это не Натан Малик заплатил залог за свое освобождение из-под стражи по обвинению в убийстве.

– Не понимаю.

– Залог в миллион долларов означал, что он должен заплатить сто тысяч наличными, а на остальную сумму представить финансовые гарантии. На бумаге Малик выглядел достаточно состоятельным, поэтому когда он предложил в качестве обеспечения свой дом на озере Понтшартрен, то мы не стали подробно выяснять, откуда он взял наличные. Но вчера вечером ваш приятель Шон поболтал с поручителем – просто чтобы проверить, не упустили ли мы чего. И оказывается, что бо́льшая часть этих ста тысяч была выплачена кое-кем другим.

– Кем же?

– Вашей тетей. Энн Хильгард.

Глава тридцать восьмая

Я чувствую себя так, словно нахожусь в кабине падающего лифта: пол уходит из-под ног, и я знаю, что снизу навстречу мне летит подвал. Мысль о том, что моя тетя могла заплатить залог за Натана Малика, представляется мне совершенно невероятной.

– Должно быть, вы ошибаетесь.

– Никакой ошибки, – заявляет Кайзер. – Энн Хильгард, урожденная Киркланд. Проживает в Билокси, штат Миссисипи. В двух часах езды от Нового Орлеана. Она привезла поручителю «дипломат», набитый деньгами.

Я открываю рот, но не могу найти подходящих слов. Выводы из того, что сообщил Кайзер, слишком огромны, чтобы уразуметь их моментально.

– Почему Шон не позвонил мне сам, когда узнал об этом?

– Вероятно, вам лучше спросить его.

Нет уж, благодарю покорно.

– О том, что она приходится вам тетей, я узнал всего несколько минут назад. Энн ДеСалль Киркланд. Дочь Уильяма Киркланда, сестра Гвендолин ДеСалль Киркланд Ферри. Родная тетя Кэтрин ДеСалль Ферри, судебно-медицинского одонтолога. Ваша тетя – пациентка доктора Малика? И именно поэтому у вас установились с ним особые отношения?

– Даже если она и является его пациенткой, я понятия об этом не имела, пока вы не сказали мне этого десять секунд назад.

– Она явно подходит на эту роль. Подтвержденное биполярное расстройство, с тридцатилетней историей болезни. Череда неудачных замужеств…

– Боже мой! – шепчу я. – Не удивительно, что Малик знает обо мне столько. Господи Иисусе…

– Мы пытаемся установить местонахождение вашей тети – говорит Кайзер, – но пока нам не везет. Очевидно, она пребывает сейчас в стадии очередного бракоразводного процесса. Ее муж говорит, что последние пару недель она не живет дома.

– Я видела ее в Натчесе вчера. Она… – Вспомнив полубезумный блеск в глазах Энн, я обрываю себя на полуслове.

– Что? – спрашивает Кайзер. – Она что?

Одалживала деньги у моего деда. Деньги для уплаты залога, наверное?

– Разговаривала с моей матерью о своих семейных проблемах. Вы сказали, что должны сообщить мне две вещи. Какая вторая?

– Мы только что обнаружили одного из пациентов Натана Малика. На полу квартиры в Метайри. В коме.

– Мужчина или женщина?

Кайзер негромко отвечает:

– Женщина. Ее зовут Маргарет Лавинь. Двадцать семь лет. Она живет примерно в трех минутах езды от вас.

– Образ действий тот же самый? Два выстрела и следы укусов?

– Нет, это была попытка самоубийства. Мы обнаружили ее только потому, что это имя назвал нам психолог, направивший ее к Малику.

– Вы имеете в виду, что ее не было в списке пациентов, который передал вам Малик?

– Именно так. На самом деле он и не собирался выполнять постановление суда в полном объеме.

В голове у меня звучит голос Малика: «Они входят в особую группу. Экспериментальную. Она состоит только из женщин. Я сформировал ее после того, как в течение ряда лет наблюдал безуспешность традиционного лечения. Я отбирал для нее пациенток, находящихся на той стадии, когда взрыв подавленных воспоминаний начинал разрушать их жизни… „Группа Х“ – так называется моя экспериментальная группа».

– Какого рода была попытка самоубийства? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Как это случилось?

– Мы направили двух агентов побеседовать с ней. Через окно спальни они увидели Лавинь на полу в луже рвоты. Она приняла огромную дозу инсулина.

Многие самоубийцы пробуют свести счеты с жизнью с помощью инсулина, потому что он обещает безболезненную смерть. Но обычно они добиваются лишь того, что превращают себя в растения. Я сама изучала этот способ и отказалась от него много лет назад.

– Она оставила записку?

– Да. Вы готовы ее выслушать?

– Говорите же, черт бы вас подрал!

– В ней написано: «Да простит меня Бог. Погиб невинный человек. Пожалуйста, передайте доктору Малику, пусть он прекратит это. Я не могу до него дозвониться». Что вы об этом думаете?

Пожалуйста, передайте доктору Малику, пусть он прекратит это.

– Я пытаюсь свести концы воедино.

– Я немного опередил вас. Я думаю, что ваш друг Малик уничтожает растлителей несовершеннолетних, Кэт. Я думаю, что он слишком долго слушал, как его пациенты пересказывают эти ужасы. В конце концов он сломался и решил что-то делать с этим. Не могу сказать, что я виню его. Я и сам сорвался по аналогичной причине. Но мы не можем позволить доктору Малику устранять преступников с лица земли без суда и следствия. Вы согласны со мной?

– Разумеется. Если вы правы.

Несколько секунд Кайзер хранит молчание.

– Вся проблема с воздаянием справедливости в духе «виджиланте» заключается в том, что рано или поздно линчуют невинного человека. Из записки мисс Лавинь следует, что произошло именно это. Интересно, что сделает Малик, когда узнает об этом? Как вы думаете, он сдастся властям?

– Не знаю. В ваших рассуждениях слишком много «если». Почему в записке Лавинь сказано «прекратить это» вместо просто «прекратить»?

– Скорее всего, мы никогда этого не узнаем.

– Маргарет Лавинь приходилась родственницей кому-либо из жертв?

– Не по крови. Но, мне кажется, вот что покажется вам интересным. Биологический отец мисс Лавинь был арестован как раз перед тем, как она совершила попытку самоубийства. Ему предъявлено обвинение в распространении детской порнографии в особо крупных размерах. Интересное совпадение, вам не кажется? На допросе он сломался и признался в нескольких случаях сексуального насилия над детьми. А после этого его дочь попыталась покончить с собой.

– Не уверена, что понимаю вас. Вы хотите сказать, что считаете его потенциальной жертвой нашего убийцы?

Кайзер сухо и неприятно смеется.

– Теперь он может стать ею. А вы помните жертву номер три? Трейси Нолана? Дипломированного бухгалтера?

– Я никогда его не забуду.

Первый приступ паники случился у меня как раз на месте преступления в доме Нолана.

– Трейси Нолан был приемным отцом Маргарет Лавинь.

– Боже мой! Лавинь рассказала кому-то, что отчим надругался над ней, и этот кто-то убил его?

– Вы попали в яблочко, – отвечает Кайзер. – А потом оказалось, что настоящим преступником является ее папаша.

– Господи…

– Я думаю, в детстве мисс Лавинь стала жертвой сексуального насилия, – говорит Кайзер. – Воспоминания об этом она вытеснила в подсознание. Доктор Малик попытался помочь ей вспомнить об этих событиях, и ему это удалось. Вот только она ошиблась в том, кто на самом деле был растлителем. Я имею в виду, что многие дети предпочли бы, чтобы их насиловали приемные отцы, а не настоящие, правильно?

Но все, о чем я сейчас могу думать, это «группа X» и «революционные» методы лечения Малика. Что, черт возьми, Малик проделывал с этими женщинами? Или убеждал их делать?

– Кэт? Вы меня слушаете?

– Да.

– Вы общались с Маликом с тех пор, как мы разговаривали с вами в последний раз?

Я хочу сказать Кайзеру правду – что я разговаривала с Маликом и он отрицал, что совершил эти убийства, – но до тех пор, пока я не узнаю, что связывает его с моей тетей, я не скажу ни слова. И если я точно буду знать хотя бы одну женщину, входящую в состав этой самой «группы X», я тоже расскажу ему все. Но пока я этого не знаю.

– Послушайте, сейчас я больше не могу разговаривать с вами. Я должна найти свою тетю. Ей может грозить большая беда.

– Помогите нам найти ее, Кэт. Мы сумеем защитить ее.

– Если вам нужна помощь в том, чтобы найти ее, значит, вы не сумеете ее защитить. Она страдает биполярным расстройством, Джон. Вы имеете хотя бы малейшее представление о том, что это значит? Дважды на моей памяти она пыталась покончить с собой. Малик явно манипулирует ею. Вы представляете, какое давление на нее оказывают, в каком она состоянии? Да она прямо сейчас может быть с Маликом, откуда мы знаем?

– Да, может. Поэтому…

– Послушайте, эти двое пациентов Малика, которые приходились родственниками жертвам… Дочь Ривьеры и племянница ЛеЖандра.

– Да, что насчет них?

– Выясните, известно ли им что-нибудь о «группе X».

– «Группа X»? Что это такое?

– Лечебная группа. Я думаю, они могут входить в ее состав. Из того, что мне известно, только это может пригодиться вам сейчас. А теперь я должна идти.

– Подождите! Откуда вы узнали об этом? Это Малик вам сказал?

– Извините, Джон.

Я нажимаю «отбой» и буквально спрыгиваю с кровати, заставляя Майкла испуганно вскочить на ноги.