Текст книги "Возьми меня, моя любовь"
Автор книги: Грация Верасани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
14
Юность Габриэль
Суббота, 8 сентября 1979 года
Девочка Габри балансирует на перекладине велосипеда одного парня, распевая во все горло песню Финарди: «Нет в сердце любви, но друг друга узнаем чутьем…» Я только что посмотрела «Жонас, которому исполнится 20 в 2000» в кинотеатре Контавалли.
Потом сидели на ступенях церкви Сан-Петронио. Юная Габри подробно рассказывает парню о путешествии в Россию. Глаза светятся энтузиазмом, пока она говорит о Кремле, о нескончаемой очереди, чтобы увидеть Ленина, забальзамированного в Мавзолее, о Красной площади, памятниках Марксу, Маяковскому, Пушкину, Толстому, сувенирах из «Березки», надписях на кириллице, о гнусном поклоннике в купе поезда по дороге в Ленинград, о солнце, которое блестело над Невой, о могиле царя, крейсере «Аврора», политических карцерах, летней резиденции Петра Великого в Петродворце с видом на Балтийское море и Финский залив, и всех его фонтанах, об Эрмитаже и картинах Ван Дейка, Рубенса, Моне, Пикассо, Гойи, Перуджино, о римских скульптурах и фламандских гобеленах…
Закончив рассказ, Габри пристегивает к куртке мальчика маленький красный значок с серпом и молотом. Ее целуют в щеку и благодарят за чудесный подарок.
Площадь кишит подростками. Они подтягиваются из разных городов, некоторые играют на гитарах, другие пинают жестянки из-под пива, третьи поют вокруг костров. Готовятся к завтрашнему огромному событию: концерту Патти Смит. Мириады синих шерстяных пледов покрывают площадь: на эту ночь она станет спальней.
Воскресенье, 9 сентября 1979 года
Шестьдесят тысяч человек прыгают и орут на площади и ступенях. Их идол – на дальнем конце освещенной сцены стадиона.
Парень и Габри слушают сиплый голос похожей на мальчика женщины, которая поет «Волну».
Март 1980 года. Какой-то из дней
Парень помогает юной Габри забраться в кофейного цвета машину, взятую напрокат, с движком на 850 лошадиных сил, он только что получил права. На первом же повороте «Стерео в придорожной гостинице»[6]6
Сборник стихов Алена Гинсберга. – Прим. переводчика.
[Закрыть] Гинсберга падает с приборной доски.
– Получу диплом, стану режиссером, – говорит парень, – сниму нон-конформистский фильм. Там актеры будут идти по дороге.
Парень и девушка приходят домой к Габри. В комнате на стене собраны афиши «Билитс» и плакаты Че Гевары. На проигрывателе – пластинка «Супертрамп».
Парень говорит, что завтра пойдет на похороны подруги Лоты Континуа, которую убили на манифестации в Турине. Габри всего пятнадцать, и ее не отпустили. «Жизнь Горация» отдыхает на письменном столе из красного дерева: этим вечером не учатся.
Июнь 1980 года
Парень и юная Габри гуляют, слизывая с палочек фруктовый лед, у него – зеленый с мятой, у нее – красный с вишней.
Парень читает по памяти отрывок из поэмы Неруды: «Мы потерялись в сумерках. И, взявшись за руки, никто не видит вечер, меж тем как синью ночь обрушилась на мир…».
Девочка Габри произносит:
– Мне холодно.
Парень набрасывает ей на спину шерстяную спортивную куртку.
– Ты сделаешь так, – спрашивает она, – когда станешь знаменитым режиссером?
Гуляют, болтая о бродячих артистах, которые устраивают представления на тротуарах в центре, и полиции, которая их разгоняет; о суицидах, об антифашизме, о ядерной энергии, о книге, которая называется «Плакса», о последних выборах и о том, что у христианских демократов по-прежнему большинство.
На лугу в усыпанном сиренью парке Люнетты Гамберини, перед футбольным полем парень и девушка Габри впервые занимаются любовью. По дороге домой он поет песню Дала о том как «… превратил тебя в ангела с прекрасными крыльями…»
Три года спустя, в баре «Пикколо» на площади Верди, парень сидит за столом со странными людьми, худой, с расширенными зрачками и очень бледный. Заметив девушку, вяло делает жест, смутно похожий на приветствие, и немедленно погружается в дела Девушке Габри некогда поболтать о том, станет ли парень режиссером.
15
Саманта
– Алло, я ищу доктора Луизу Шаивон.
– Это я.
– Мне дала ваш номер телефона Бруна Орсини.
– Да, здравствуйте, она о вас говорила.
– Я насчет интервью.
– Да я, собственно, не знаю, что сказать, я занята на работе всю неделю…
– Бруна мне сказала..
– Вы знаете о китайце?
– Китайце? Каком китайце?
– Того, который покончил с жизнью, прыгнул под машину позавчера. Еще не ясно, сам он прыгнул или кто-то ему помог. Не знаю даже, откуда они понаехали, китайцы, носятся, не глядя на дорогу. Приезжают сюда, открывают рестораны, а потом умирают под первым же автомобилем. Может, не очень хороший сюжет для детектива, но вы же писательница…
Ладно. С Самантой, мне сказали, дело пойдет лучше. Вероника выступила посредником, и Тони все организовал.
Я встретила ее отца перед лифтом.
– Пишешь продолжение «Маленьких женщин»? – спрашивает Тони.
– Нет, его уже написали. Называется «Маленькие женщины выросли».
Он не верит и смеется до упаду, а потом объясняет, как попасть в «Синюю ночь» самой короткой дорогой.
И вот я здесь, на открытой равнине, разыскиваю деревушку с названием «Святое Озеро», в болоте, знаменитом туманами и комарами: говорят, это идеальное место для массового самоубийства.
Наконец после часовых блужданий замечаю вывеску «Синей ночи» и стрелку, которая указывает на парковку.
Вхожу через служебный вход – заведение еще закрыто для публики – и оказываюсь внутри большого зала, набитого синими круглыми диванами, которые стоят вокруг низких столиков. За барной стойкой в форме буквы «S» девушка с дредами расставляет по порядку бутылки с ликерами. Люстры светящимися шарами свисают с потолка, над проходами, над сценой для представлений и диджейским пультом.
Ко мне, покачивая бедрами, направляется высокая, пышнотелая женщина, с прической «Мильва» на крашенных хной волосах, одетая в джинсы и блестящую ярко-розовую майку.
– Очень приятно, Саманта.
Мы взбираемся на табуретки за стойкой бара.
– Обожаю писательниц, – начинает Саманта пронзительным голосом. – Особенно Дачиа Мараини, я читала все ее вещи.
– А других знаете?
Она постукивает по белоснежным зубам длинными ухоженными ногтями, улыбается и меняет тему:
– Скажи честно, что ты хочешь узнать?
Отмечаю морщинки вокруг глаз и по краям рта, заметные, лишь когда она улыбается. Возможно, из-за ежедневных сеансов в солярии. Саманта говорит, что регулярно ходит в гимнастический зал, а сегодня ради меня пропустила сауну. Мы примерно одного возраста. Не слишком ли стара для такой работы?
Девушка из бара поставила на стерео компакт-диск, и сейчас из динамиков разносится «Гудбай», которую поет Алексия.
– Много работы?
– Да, есть маленько. Тони любит показывать фокусы, и иногда по вечерам я ассистирую, если не жду окончания стриптиза.
– Стриптиза… женского?
– Не только, бывает и мужской. Восьмого марта, главным образом.
– Вы все время были… танцовщицей?
– О нет! – восклицает она. – Сначала я была моделью. Нижнего белья. Я танцую для себя, это моя натура. – Саманта выгибается вперед и наводит на меня груди, на которые можно усадить младенца.
– А здесь, в «Синей ночи», есть другие, твои коллеги…
– Да, – морщит она нос, – но не такие опытные и сексуально привлекательные. Тони часто говорит, что мое призвание – работать в «Синей ночи». Я – прекрасное капиталовложение. Многие мужчины просят у меня номер телефона.
– А ты?
– Даю неправильный, если только они не извлекают здоровенного увальня.
– Увальня?
– Я с Капри. А ты как говоришь? Ствол? Здоровяк? Здоровый кусок мужика?
– У них твердые члены?
Саманта хрипло смеется, отбрасывая за плечи каскад медных локонов.
– Они разные. Я была с актерами кино, знаменитыми певцами, а один раз даже с одним из Тони.
– Тех Тони, из цирка?
– Да, но не спрашивай имени. Он женат.
– Как знать, может быть…
– Да… из цирка.
– Очевидно.
Саманта пересела на край табуретки и придвинулась почти вплотную. У меня смутное ощущение, что она хочет соблазнить меня, но я не испытываю очарования и не предчувствую угрозы.
– Чтобы написать обо мне, ты должна увидеть, как я работаю.
– Для этого я и приехала.
Она улыбается с хитринкой:
– Тогда поймешь.
– Ты ничего не боишься?
– Чего?
– Чего-нибудь.
– Например?
Слезаю с табурета.
– Например, старости.
16
«Синяя ночь»
– Ты в первый раз в частном клубе?
На Тони белая рубашка с персиковыми полосками, широкие джинсы, стянутые ремнем из выделанной кожи, и высокие сапоги на каблуках. Поскольку заведение не откроется для публики раньше чем через пару часов, владелец пригласил меня поужинать в пиццерии при клубе.
Мы сидим за деревенским столом из свежесрубленного дерева. На стене афиши с объявлениями о стриптизе, гербы и описания знаменитых пивных марок. Заведение больше напоминает ирландский паб, чем пиццерию.
– «Синяя ночь», – рассказывает Тони, пока мы ждем пиццу, – это эволюционировавший частный клуб. По определению, это «тяжелая дискотека».
– Для кого она? – спрашиваю я, отпивая ледяной «Гиннес».
– Для молодых, которые хотят оторваться… Для девочек в коротких юбочках, которые отираются рядом с подружкой… Либо для пар за сорок, которые хотели бы заняться свингом или поучаствовать в порношоу нашей Дженни. Всем хочется возбуждения, новых стимулов…
– Почему ты решил открыть частный клуб?
– Это было в семидесятых, когда я пришел в «Саванну» в Милане. Меня туда привела тогдашняя подружка, гораздо более объемная, чем я. У меня всегда были понимающие женщины, – смеется Тони со вкусом, засовывая бумажную салфетку за рубашку. – Классно бывало на пару пошалить с законом. Только потом, когда испробовано все, уже не можешь остановиться…
Нам принесли пиццу.
– У меня отличная клиентура: рабочие, мелкие предприниматели, коммерсанты… Мужчины приходят поодиночке или с подругой. Женщины – нет. Ради исключения в этот вечер ты – моя гостья.
– То есть женщина в одиночку придти не может? А почему?
– Потому что она может оказаться проституткой в поисках клиента, а мне не нужен бардак. В «Синей ночи» все законно, Габри, каждый оставляет в кассе документ…
Час спустя я сижу за стойкой в баре, пока барменша, прибывшая прямиком из Молдавии, готовит для меня джин-тоник. Саманта, обтянутая темно-синим платьем, на головокружительных каблуках и с огромными кольцами-серьгами, приглашает первые пары проходить к диванам, расставленным вокруг сцены. Диджей с бравым видом ставит Бритни Спирс и «Непохожих близнецов». Водружаю локти на стойку и осматриваю все журналистским взглядом, помаленьку жуя оливку и наслаждаясь кондиционированным воздухом.
Немного погодя набираюсь храбрости и поднимаюсь по лестнице, которая ведет в темную комнату. Коридор слабо подсвечен красно-оранжевыми бра, дверь в каждую комнату снабжена круглым отверстием, в которое можно подглядывать. Это маленькие альковы, в центре которых стоят просторные кровати без простыней и подушек, с яркими покрывалами из плотного атласа и вместительными коробками с бумажными гигиеническими платками.
Возвращаюсь вниз.
Саманта танцует в центре площадки, вокруг нее другие женщины, в блестящих одеждах, светлых и облегающих, несомненно, из роскошных галантерейных магазинов Гуалдо, Кона или Лагосанто. Их спутники за барной стойкой потягивают коктейли. Сидящие вокруг сцены пары не обмениваются ни словечком. А что же происходит чуть позже, когда вкалываешь целый день, чтобы кое-как свести концы с концами, а вечером всякий раз находишь в постели одно и то же тело?
Саманта добирается до диджея за пультом, хватает микрофон и объявляет начало представления Дженни. Сцена деликатно пустеет, чтобы предоставить место для выступления загорелой женщине в трусиках, лифчике, белом кружевном поясе для чулок и в лакированных сапожках с двадцатисантиметровыми каблуками. Черные локоны обрамляют неправильное лицо с мужскими чертами, скрытое под слоями по-клоунски яркого грима.
Дженни начинает под музыку стаскивать белье по предмету за раз; профессионалка игриво улыбается, подмигивает, но не перебирает, аккуратно отмеривает жесты и улыбается зрителям. Выражение лица у девушки простоватое и лицемерное. Когда она остается голой, за исключением пояса от чулок, то подходит к диванчику, усаживается верхом на кого-то и сует огромные груди тому под нос. Наконец Дженни поднимается и, стуча каблучками, направляется к центру сцены, к позолоченному ведерку для льда, из которого извлекает толстый вибратор и начинает медленно, невозмутимо задвигать его в эпилированную вагину. Оттуда, где я сижу, видно вспотевшую задницу в блестках и движения руки. Встав на колени на пол, она вынимает вибратор и, поднеся его к губам, изображает чувственный минет. Судя по возгласам из зала, публике нравится, раздаются взрывы смеха, свист, причмокивания, будто на празднике плодородия.
Под «Обычный мир» «Дюран-Дюран» представление завершается. Дженни кланяется, подбирает вещи и удаляется со сцены в сопровождении женатого менеджера с хвостом и в гавайской рубашке. Натянуто улыбаюсь и присоединяюсь к общим рукоплесканиям.
– Не говори мне, что ты ханжа, – усмехается Саманта, нарочно задев грудью мой локоть.
– Только когда согласие не обоюдное.
Она проводит когтем по диванной обивке.
– Через несколько лет в заведениях вроде этого на входе будет висеть секс-меню, приглашай в ту же секунду, кого хочешь…
Теперь смеюсь я:
– В задницу – сто тысяч лир, минет – пятьдесят…
– И презерватив в подарок. Прекрасная идея, не находишь?
– Фантастическая.
Некоторые парочки начинают мигрировать в сторону темной комнаты, собирая жаркие взгляды тех, мимо кого проходят, но я измотана и не хочу подсматривать в окошечки-глазки, не хочу участвовать в чужом траханье.
Забираю документ из кассы и благодарю Тони за гостеприимство. Чтобы избавить его от замешательства, решаю, что не стоит спрашивать, была ли когда-нибудь в «Синей ночи» Вероника.
– Не забудь написать про нас в твоей книге! – напутствует Тони.
– Непременно.
Уезжаю, и мысль стать постоянным клиентом мне на ум не приходит.
Жизнь жестока ко всем. Курение, алкоголь, еда, беспорядочный секс, религия, нью-эйдж, уфология, кишечные колики, психосоматические болезни, садомазохизм. У каждого есть право выбрать отраву по вкусу.
17
«Савур»
Нет, не в первый раз была я в частном клубе…
Лето 1998 года. Окрестности Милана. Саверио нюхает кокаин до концерта и после. В два часа мы усаживаемся в «Пассат» и вместе с Винсом, певцом «Сета Круда», и его невестой, которой дали кличку Кортни Лав за сходство с бывшей женой Кобейна, направляемся в клуб «Савур».
Словно на арене, мы сидим на ступенях амфитеатра, обтянутых темным потертым бархатом, и наблюдаем нагромождение голых тел на огромной круглой кровати, поставленной в центре зала и освещенной маленькими прожекторами. Медленная музыка вплетается в разноголосые стоны.
С легким любопытством я слежу за кульбитами пышной крашеной блондинки, которая переходит от мужчины к мужчине в искусной подсветке нескольких слабых прожекторов. Бесполезно воображать, будто хоть что-то связывает ее с временным партнером. Бешеный секс не имеет связи с отношениями, по крайней мере, не здесь. Только я, сторонняя зрительница, строю предположения.
Кортни смеется. Винс тоже, но по нервным смешкам, которые он издает, понятно, что от секса без прикрас ему становится неловко.
Помню, как думала, что во времена моей матери женщине ничего не оставалось, кроме как сидеть в сторонке и ждать приглашения на бал от какой-нибудь каланчи с розой в руке. Да, времена решительно изменились: теперь можно на глазах у всех голышом погрузиться в оргию.
Саве, полуразвалясь на низких ступенях амфитеатра, разглядывает спектакль, курит и зевает. Единственное, что вроде бы его задевает, – детское изумление, с которым Кортни пронзительно выкрикивает замечания, точно подросток в Луна-парке. Я сижу в нескольких шагах от остальных, под обстрелом мужских взглядов. Мужчины дожидаются сигнала; немного погодя соображаю, что провоцирую двусмысленность, а именно этого мне и хотелось бы избежать. Опустив глаза, прекращаю осматриваться.
Позже, прогуливаясь по длинному коридору из кабинок, Кортни и Винс заглядывают в окошечко одной из дверей и глядят на эротические забавы случайной пары или, быть может, мужа с собственной женой. Мне неинтересно и совсем не смешно.
Единственное, о чем я способна думать, – как избежать преследования незнакомца, который движется в нескольких сантиметрах за мной, в то время как стены заведения сочатся многолетним запахом секса – кислым и мускусным запахом смазки и спермы. Чужой секс всегда дурно пахнет.
Почувствовав, что меня лапают, мчусь через коридор до самого бара; вывернувшись из лап, мажу ладонью по бритой щеке. Иду, не поднимая глаз, в гулком окружении завываний и жестов, которые дублировала тысячу раз. Было бы смешно, но, сколько ни стараюсь, рассмеяться не могу.
Потом все заканчивается.
В темном углу бара держу пустой бокал, а Винс стоит рядом, перегнувшись над стойкой.
– Выйдем, подышим, – предлагает он.
В следующие полчаса мы не говорим друг другу ни слова.
Ни ему, ни мне нечего сказать, и мы курим, будто работаем: сигарету за сигаретой. Ждем остальных. Очень холодно.
– Пойду позову их, – говорю я в конце концов.
Возвращаюсь в клуб, снова прохожу весь коридор, заглядывая в окошко каждой кабинки. Наконец нахожу ту, которая меня интересует.
Саве стоит, спустив черные джинсы и опираясь о стену. Кортни Лав сосет его с педантичной тщательностью; я вижу, как длинные, покрытые лиловым лаком ногти гладят основание члена. Он прикрыл глаза и двигает взад-вперед голову женщины, навязывая более быстрый темп.
На несколько мгновений я приваливаюсь к стенке коридора и замираю, руки почему-то становятся липкими.
Вновь выхожу из клуба «Савур», возвращаюсь к Винсу и говорю:
– Они танцуют, скоро придут.
Он поднимает глаза, словно поверил мне, и, кивнув, расслабляется.
Когда парочка возвращается, их глаза сверкают. Представляю, как через пару дней Винса вышвырнут вон из жизни Кортни; знак рока, которым он помечен, еще не ощущается.
Саве берется за руль с обычной экспрессией.
– Габри, любовь моя, – говорит он чуть погодя, – как называется гостиница?
– «Мини Отель», сверни направо на первом перекрестке.
Легко помнить дорогу, когда точно знаешь, куда должен ехать. Есть тысячи внезапных объездов, кривых знаков, стертых указателей, дверей на пути, которыми нужно уметь пренебречь, если твоя цель пряма, нет окольных путей, и ты не можешь позволить себе ошибку. Рассудком можно управлять, если не отводить взгляда от главной дороги, включить стерео и прибавить громкость.
– Сперва направо, а у светофора снова налево.
Саве слушает указания. Одна рука на руле, другая у меня за спиной, та же рука, которая несколькими минутами ранее нажимала на голову Кортни. Сложно поверить, но во мне живет вся любовь мира и вовсе не собирается уходить из-за такой малости. Саве отыскивает дорогу, поглядывая на мой профиль. Сколько всего должно произойти, прежде чем я скажу: «У нас все кончено, ты же понимаешь?» Когда любишь, ты слеп и глух.
Той ночью мы еще могли быть вдвоем. Закрыть глаза. Любить. Понимать. Я слишком устала для занятий любовью. Саве подумал, что это месть; на самом деле у меня было только одно желание – уснуть.
18
Вечер в «Зеленой бухте»
Выхожу из дома и поднимаюсь по лестнице на один этаж, намереваясь наскоро перекинуться парой слов с Вероникой. Дверь открывает женщина, которую я никогда раньше не видела, и говорит, что ни Тони, ни его дочери нет дома.
– Входите быстрее, – приказывает она твердо, непреклонным тоном. – Они скоро вернутся.
Женщина жмет мне руку и представляется:
– Таня. Не знаю, помнишь или нет… Я работаю гардеробщицей в «Синей ночи».
Тане около сорока, и под лиловым вельветовым халатом с золоченой каймой на ней ничего нет. Она провела меня в гостиную, растирая короткие темные волосы, еще влажные, махровым полотенцем. Я сажусь на секционный диван в форме буквы U перед огромной картиной маслом, на которой изображен паяц; свет заката падает сквозь грязные стекла единственного окна.
У гардеробщицы вид перезрелой гангстерской куколки, она кидает полотенце на пол и грудным голосом спрашивает, что принести – коньяку или кофе?
– Ничего, спасибо, – отвечаю я. – Откуда ты?
– Из Белграда.
Разыгралась одна из моих знаменитых мигреней, а может, просто усталость – Таня говорит, но я не слушаю.
– Ты подружка Тони или Вероники?
Боюсь, что мне задают этот вопрос уже во второй или в третий раз. Смотрю ей в глаза: два темных невыразительных шара. Нет воды в колодце ни у нее, ни у меня. Молчаливая и прогрессирующая смерть личности?
Делаю вид, что припоминаю и каким-то мистическим образом попадаю в цель с цветом одежды, который был на ней в тот вечер перед «Синей ночью».
– Красный.
– Розовый.
– Ну, при таком освещении…
Смотрю на часы. Эмилио ждет в «Зеленой бухте». Хот-дог и картошка.
– Мне надо идти. Будь здорова.
Через полчаса вхожу в известный шумный бар, где в воздухе застоялась многолетняя вонь жаркого. Одного взгляда на Эмилио за столом хватает, чтобы понять: этим вечером грусть снизошла на мир, словно эпидемия. Он одаривает меня «приветом» – фальшивым и звенящим, а потом понижает голос на несколько децибел и спрашивает, почему я опоздала. Я не отвечаю, задерживаю официанта с конским хвостом и делаю заказ.
Улыбаемся, не говоря ни слова. В этот вечер мы разделим на двоих ужин и печаль. Да будет так.
Смотрю на Эмилио, пока тот искусно разукрашивает картошку кетчупом и майонезом, выпускаю сигаретный дым и потягиваю из бокала «Маргариту», которую официант только что принес. Когда вытираю рот тыльной стороной ладони, он бросает взгляд за спину, словно ждет кого-то.
– Ну как, видела Кетти Фрегу?
– Видела.
– А как зовут…
– Как зовут кого?
– Протагонистку нового романа. Я забыл.
Меня застали врасплох.
– Венна Равенна.
– Она существует?
– В каком смысле?
– Не хочу, чтобы ты заполучила судебный иск или потеряла еще кого-нибудь из друзей.
– Спокойно. Ты был когда-нибудь в частном клубе?
– Нет. Зачем?
– Я была в «Синей ночи».
– Вдохновилась чем-нибудь?
– Пока не знаю.
– Сюжетом для книги?
– Еще не решила.
Эмилио смотрит, точно собирается расспрашивать дальше, и тогда я говорю первое, что приходит на ум:
– Секс и любовь… Я так думаю.
– О сексе или о любви?
– Обо всем.
– A-а… Что насчет завтра?
– Завтра что?
– Ну, я на погрузке-разгрузке. А ты?
– Беру интервью кое у кого из химчистки.
– А-а…
Я разъяряюсь:
– Ты умеешь говорить только «А-а»?!
Эмилио тоже выходит из себя:
– А ты можешь поговорить о чем-нибудь другом?
Гляжу на него. Белая челка на глазах, а глаза такие зеленые (или такие серые?). «Обними меня», – вот что хочется сказать. Но поскольку я не в состоянии это сделать, настроение портится все больше.
Вот и все, счета оплачены, от стаканов на столе остались лишь влажные круги. Мы выходим на дорогу, и я подумываю шагнуть и прижаться вплотную к голубому свитеру. Но момент упущен. Опускаю взгляд в землю, прощаюсь и сажусь в машину.
Каждый раз, когда мы расстаемся после вечера на двоих, появляется ощущение, будто Эмилио от меня чего-то ждет: позволяет жить, не давит, уважает. Мне нужно, чтобы из нас двоих первый шаг сделал он. А потом я задаюсь вопросом, не слишком ли мы сдружились для подобного шага.
